Текст книги "Весь мир театр"

Никто кроме Фандорина его не слушал. А Эрасту Петровичу пришла в голову неожиданная идея.

Почему бы не взять с собой на дело Жоржа Девяткина?

Он, конечно, со странностями, но зато очень храбр – достаточно вспомнить отравленную рапиру. Это раз.

Бывший офицер. Это два.

Не теряется в критической ситуации, что продемонстрировала история со змеей. Это три.

И, что особенно важно, не болтлив. Никому не проговорился о фандоринском расследовании смерти Смарагдова. Мало того: ни разу после того случая не приставал с разговорами, хоть Эраст Петрович и ловил на себе его пытливый, вопросительный взгляд. Редкостная для актера сдержанность!

Нет, в самом деле. План операции можно скорректировать, чтобы роль помощника была сведена к минимуму. В сущности, таланты Масы – боевые навыки, инициативность, молниеносная реакция – тут не понадобятся. Довольно будет исполнительности и твердости. С этими качествами у Жоржа, кажется, все в порядке. Недаром Штерн выбрал его в ассистенты…

Разговор с помощником режиссера подтвердил правильность спонтанного решения.

Эраст Петрович отвел расстроенного Девяткина в карман сцены.

– Однажды вы п-предложили мне помощь. Час настал. Вы готовы? Но должен вас предупредить, что дело сопряжено с известным риском. – Он поправился. – Я бы даже сказал, со з-значительным риском.

Тот ни секунды не раздумывал.

– Я в полном вашем распоряжении.

– Вы даже не спрашиваете, чего я от вас хочу?

– Нет необходимости. – Жорж бестрепетно смотрел своими круглыми глазами. – Во-первых, вы человек бывалый. Я видел, с каким почтением слушал вас полицейский чиновник.

– А во-вторых? – с любопытством спросил Фандорин.

– Во-вторых, вы не можете мне предложить что-то недостойное. У вас благородный склад души. Это видно и по вашей пьесе, и по всей вашей манере. Особенно я ценю, что после нашего тогдашнего разговора ваше поведение по отношению к известной особе было безукоризненным. И о моей злосчастной слабости (я имею в виду мадемуазель Дурову) вы никому не рассказали. Одним словом, что бы вы ни придумали, я готов следовать за вами. А если дело предстоит опасное, то тем более. – Ассистент с достоинством задрал подбородок. – Если б я отказался, то перестал бы себя уважать.

Он был, конечно, несколько смешон с этой своей высокопарностью, но в то же время трогателен.

Эраст Петрович, привыкший тщательно следить за своим нарядом, не мог не заметить, что одет Девяткин бедно: пиджак опрятный, но видавший виды; вместо рубашки манишка; башмаки начищены, но со стоптанными каблуками. Ной Ноевич не слишком щедро оплачивал труд своего ассистента – не иначе как по «третьему плану», согласно масштабу исполняемых ролей.

А всё оттого, подумалось Фандорину, что в модели человечества, созданной Штерном, недостает одного важного амплуа. Оно довольно экзотично, но без него палитра драматических ролей неполна, а жизнь пресна. Притом в литературе этот типаж встречается чаще, чем в повседневной жизни. Жорж отлично подошел бы на роль «благородного чудака» – Дон Кихота, Чацкого, князя Мышкина.

Безусловно, неуклюжесть Девяткина может обернуться неожиданными проблемами. Мысленно Эраст Петрович пообещал себе предельно упростить роль помощника. Ничего. На серьезное дело лучше идти с человеком пусть нескладным, но благородным, нежели с каким-нибудь полицейским-шкурником, который в ключевой момент решит, что своя рубаха ближе к телу. Люди, обладающие развитым чувством собственного достоинства, могут подвести тебя по оплошности, но никогда из подлости или трусости.

Насколько легче жилось бы на свете, если бы всякий человек относился к себе с уважением, думал Фандорин после разговора с ассистентом.

Существовал разряд человеческих особей, к которому Эраст Петрович всегда относился с брезгливостью. Есть люди, спокойно и без всякой конфузливости говорящие про себя: «Я знаю, что я дерьмо». Они даже видят в этом некую доблесть, особый род честности. Правда, за безжалостным признанием непременно следует продолжение: «И все вокруг тоже дерьмо, только прячутся за красивыми словами». Во всяком благородном поступке такой человек немедленно начинает выискивать низменный мотив и очень злится, если не сразу может его разгадать. Но в конце концов, конечно, что-нибудь исчисляет и вздыхает с облегчением. «Бросьте! – говорит он. – Меня не проведешь. Все одним миром мазаны». Филантроп щедр, потому что тешится сознанием своего превосходства. Гуманист добр только на словах, а на самом деле насквозь фальшив и желает лишь покрасоваться. Идущий из-за убеждений на каторгу всего-навсего глуп, как пробка. Мученик отдал себя на заклание, потому что субъектам этого склада жертвенность доставляет извращенное половое удовлетворение. И так далее. Без подобных растолкований люди, согласные считать себя дерьмом, не смогли бы жить – это развалило бы всю их картину бытия.

Операция в Оленьей роще

По дороге он попросил напарника еще раз продемонстрировать результат тренировок. Время было вечернее, почти ночное, «изотта» мчалась средь пустырей и бараков недоброй славы Сокольничьих улиц, и заливистая трель, которую исторг Девяткин, приложив к зубам сложенные колечком пальцы, прозвучала зловеще. Если где-то неподалеку через темноту брел припозднившийся прохожий, у бедняги, верно, душа ушла в подметки.

После репетиции, уединившись с Жоржем в пустой гримерной, Эраст Петрович рассказал ему о результатах расследования.

Последовательность событий, согласно фандоринским выводам, была следующая.

Из ревности и зависти к успеху партнерши Смарагдов осуществляет гнусный трюк с гадюкой.

Царь поручает своему подручному выяснить, чьих это рук дело. Мистер Свист докладывает шефу о виновности актера. Сознавая, что успех в высшей степени прибыльных гастролей «Ковчега» зависит в первую очередь от Элизы, и опасаясь, что Смарагдов подстроит ей какую-нибудь новую каверзу, Царь приказывает устранить угрозу. С его точки зрения (и он оказывается прав), для труппы лишиться такого премьера – потеря невеликая. Когда Свист является к Ипполиту с вином, актер ничего плохого не подозревает. Вероятно, им и раньше доводилось выпивать вместе. Бывший полицейский подсыпает в «Шато Латур» яду. Если б во втором кубке не было трещины, инсценировка самоубийства полностью бы удалась.

Со вторым убийством не все ясно. Очевидно, Лимбах задолжал Конторе много денег и не желал их отдавать, причем всячески уклонялся от объяснений – одну подобную сцену Фандорин видел перед входом в театр. Во время премьеры «Двух комет» Свист откуда-то прознал, что Лимбах прокрался в уборную Элизы и ждет ее там – вероятно, чтобы поздравить тет-а-тет. Тут уж корнету от разговора было не уйти. Видимо, дело закончилось ссорой, и Свисту пришлось пустить в ход рассекуху. Убийство скорее всего было непреднамеренным – иначе преступник добил бы жертву. Вместо этого в панике он выбежал в коридор и ждал там, пока раненый не затихнет. Дубликат ключа, вероятно, был сделан корнетом – специально, чтобы прокрасться в уборную. Можно предположить, что Свист выяснил это во время их бурного объяснения. Пока он держал дверь, не давая раненому выбраться в коридор, у Свиста возник план. Если он запрет дверь ключом, взятым со щита, а второй обнаружится у мертвеца, все будут уверены, что Лимбах закрыл себя сам и сам же взрезал себе живот. Для этого достаточно сунуть в руку покойнику нож, что и было исполнено. Однако, как в случае с кубком, Мистер Свист опять проявил невнимательность. Он не заметил, что умирающий вывел кровью на двери первые буквы фамилии «Липков», что в конечном итоге и вывело полицию (скромно сказал Фандорин) на след.

Девяткин слушал с напряженным вниманием.

– Когда всё закончится, вам нужно написать про это пьесу, – заявил он. – Это будет сенсация – криминальная драма по свежим следам злодеяния! Ною Ноевичу идея понравится. А жадному до барышей Шустрову того паче. Я бы мечтал сыграть Свиста! Вы напишете для меня эту роль?

– Сначала сыграйте самого себя, – остудил его Эраст Петрович, внутренне уже раскаиваясь, что связался с актером. – Нынче ночью. Только смотрите: в нашем с вами театре п-провал может закончиться смертью. Настоящей.

Нисколько не устрашенный, Жорж воскликнул:

– Тогда давайте репетировать! Что я должен буду делать?

– Художественно свистеть. Считайте это подготовкой к роли Мистера Свиста. У каждой уважающей себя московской шайки есть собственная манера к-коммуникации. Это как в животном мире – звуковой сигнал выполняет двойную функцию: чтоб распознавали свои и чтоб боялись чужие. Я собрал целую музыкальную коллекцию бандитских посвистов. Сухаревская банда некоего Циркача, которую наши д-друзья некоторое время назад отогнали от сытной кормушки, пользуется вот такой трелью. – Эраст Петрович сложил пальцы особенным образом и выдал гулкий, разухабистый свист, хулигански прокатившийся по пустому театру. – Ну-ка попробуйте повторить.

– А зачем? – подумав, спросил Девяткин.

– Давайте договоримся. – Фандорин вежливо улыбнулся. – Если я поручаю вам что-то, вы не раздумываете и не спрашиваете «зачем», а просто делаете это. Иначе наша з-затея может плохо кончиться.

– Как в армии? Приказы не обсуждаются, но исполняются? Слушаюсь.

Ассистент попросил командира показать еще раз, а потом, к удивлению Эраста Петровича, с первой же попытки довольно похоже изобразил боевой клич Сухаревских лиходеев.

– Браво, Жорж. У вас талант.

– Я ведь актер. Подражать – моя профессия.

К ночи, после усердных упражнений, Жорж достиг истинного мастерства, что и продемонстрировал со всей старательностью.

– Д-довольно! Уши заложило. – Эраст Петрович отнял руку от руля и жестом остановил увлекшегося свистуна. – У вас отлично получается. Царь и его охрана будут в полной уверенности, что на них напали Сухаревские. Повторите еще раз, что вы будете делать.

– Слушаюсь. – Девяткин по-военному кинул ладонь к лихо заломленному картузу, который был ему выдан специально для операции. Подобными головными уборами щеголяют фартовые с Сухаревки – в отличие от хитровских, предпочитающих кепки-восьмиклинки, или грачевских, у которых шиком считается ходить с непокрытой головой.

– Я сижу в кустах с юго-западной стороны от дома…

– Там, где я вас размещу, – уточнил Фандорин.

– Там, где вы меня разместите. Смотрю на часы. Ровно через 300 секунд начинаю свистеть. Когда из дома выскочат люди, два раза палю. – Ассистент достал из-за пояса офицерский «наган». – В воздух.

– Не просто в воздух, а вертикально вверх, спрятавшись за стволом дерева. Иначе «пинчеры» определят ваше местонахождение по вспышкам и откроют п-прицельный огонь.

– Так точно.

– Потом?

– Потом начинаю отход в сторону Яузы, время от времени стреляя.

– По-прежнему в воздух. В наши намерения не входит никого убивать. Вы просто должны увести за собой охранников.

– Так точно. В тактике это называется «привлечением на себя главных сил противника».

– Вот-вот. – Эраст Петрович с сомнением покосился на пассажира. – Ради Бога, не давайте им сокращать дистанцию. Не б-бравируйте. Ваше дело – утянуть их за собой до речки, а там вы перестаете стрелять и просто убегаете. Всё. На этом ваша миссия окончена.

Девяткин с достоинством возразил:

– Господин Фандорин, я офицер российской армии. В тактических целях я могу произвести ложное отступление, однако бегать, да еще от какой-то шпаны, не считаю возможным. Поверьте, я способен на большее.

«Что я делаю? – спросил себя Эраст Петрович. – Подвергаю риску жизнь дилетанта. И все из-за того, что по-идиотски надулся на Масу. Не отменить ли операцию, пока не поздно?»

– А впрочем, дисциплина есть дисциплина. Приказ будет выполнен, – вздохнул Девяткин. – Но пообещайте: если вам понадобится помощь, вы свистнете мне по-сухаревски, и я немедленно кинусь на выручку.

– Отлично. Д-договорились. Если я не свистнул, значит, вы мне не нужны, – облегченно сказал Фандорин. – Но волноваться не о чем. Никаких осложнений не будет. Поверьте моему опыту.

– Вы командир, вам видней, – коротко ответил отставной поручик, и Эраст Петрович почти совсем успокоился.

Теперь, согласно психологической науке, чтоб снять лишнюю нервозность, следовало завести разговор на какую-нибудь отвлеченную тему. Ехать до Сокольнического парка оставалось минут десять. Пошел мелкий дождь – для операции это было кстати.

– Мне кажется странным, что человек вашего склада оставил военную службу ради подмостков, – сказал Фандорин легким тоном, словно они ехали на какое-нибудь светское мероприятие. – Мундир вам, вероятно, был к лицу, а военная карьера прекрасно подходит к вашему характеру. Ведь вы идеалист, романтик. А существование театрального режиссера, каким вы желаете стать, в конечном итоге сводится к весьма п-прозаичным материям: хороша ли пьеса, сделает ли она кассу, пойдет ли на ваших актеров публика. Статус театра определяется не уровнем искусства, а ценой билета. Ной Ноевич или тот же Станиславский почитаются гениями, потому что у них на афише написано: «Цена на места возвышенная».

Отвлечь собеседника посторонней темой удалось. Девяткин горячо воскликнул:

– О, как вы заблуждаетесь! Я театроцентрист. Для меня не просто весь мир – театр, для меня театр – центр мироздания, его идеальная модель, лишенная пошлых и ненужных примесей! Да, тут, как и в обычном мире, всё имеет свою цену. Но в том-то и дело, что она возвышенная. Возвышеннее, чем цена жалкой реальности. Когда я на сцене, всё остальное перестает существовать! Ничто не имеет значения – ни зрители в зале, ни город за стенами театра, ни страна, ни земной шар! Это как подлинная любовь, когда тебе на всем белом свете нужна только одна женщина. Ты готов любить в ней всё человечество, а без нее человечество для тебя ничего не стоит и ничего не значит.

– Вы несколько п-преувеличиваете, но я понимаю, что вы имеете в виду, – сумрачно заметил Эраст Петрович.

Жорж пробурчал:

– Я никогда не преувеличиваю. Я человек точный.

– Ну, тогда в точности исполните всё, как д-договорились. Мы приехали. Дальше пешком.

Идти было довольно далеко. От Сокольничьего проспекта к Оленьей мызе вела длинная аллея. Ехать по ней на авто, само собой, было невозможно – в ночной тиши гул мотора переполошил бы охрану. Двигались молча. Каждый думал о своем. А может быть, об одном и том же, вдруг подумалось Фандорину. То есть об одной и той же…

Из-за низких туч, из-за тягучего дождика дороги было не видно. Фонарик зажигать Эраст Петрович поостерегся. В кромешной тьме даже слабый отсвет виден издалека. Ориентировались по силуэтам высаженных вдоль аллеи тополей. Шли хоть и рядом, но не в шаг. Вдруг Девяткин глухо вскрикнул и исчез – в буквальном смысле. Провалился.

– Что с вами?!

– Я здесь…

Голова в картузе возникла прямо из земли.

– Тут канава. Дайте руку…

Поперек дороги действительно зачем-то была прорыта узкая канава. На проезжей части ее перекрывали доски, но на обочине, по которой двигались сообщники, покрытия не было. Эрасту Петровичу повезло – он перешагнул и не заметил, а нога Жоржа угодила аккурат в дыру.

– Ничего, я цел… – Ассистент кряхтя выкарабкался наружу. – Благодарю вас.

Маленький инцидент, кажется, не вывел Девяткина из равновесия. Эраст Петрович отдал должное крепости нервов бывшего сапера. Отряхивая одежду, тот задумчиво сказал:

– Еще недавно я счел бы это падение недобрым предзнаменованием, сигналом нерасположенности Рока. Помните, я говорил вам, что привык свято доверяться фатуму. Но я пересмотрел свои взгляды. В том, что вы перешагнули через канаву, а я упал, нет ничего фатального. Просто вы более везучи, чем я. Знаете, теперь я думаю, что никакого Рока не существует. Рок слеп. Зряч только Художник! Всё решает и определяет твоя собственная воля.

– Я более или менее того же мнения, однако, если вы уже привели в порядок свой т-туалет, давайте двигаться. И ради Бога, смотрите под ноги!

Когда вдали, посреди небольшой поляны, показался дом, тускло светясь занавешенными окнами, Эраст Петрович сошел с обочины в кусты. Ему хотелось поскорей окончить это нетрудное, но затянувшееся дело.

– Будьте здесь, – шепнул он Девяткину, оставляя его на краю поляны, за старой березой. – Вот вам мои часы, они с фосфоресцирующими стрелками. Ровно пять минут.

– Будет исполнено.

Жорж бодро взмахнул «наганом».

Сняв кожаную куртку и кепи, Фандорин остался в черном гимнастическом трико. Пригнулся, выбежал на поляну, потом вовсе распластался, пополз, отсчитывая секунды. На двухсотой он уже был на нужной позиции, в пятнадцати шагах от крыльца, где скучал часовой.

План с выманиванием «пинчеров» был предельно примитивен, но Фандорин всегда руководствовался правилом: не нужно усложнять то, что не требует сложности. Ему противостояли не шпионы, не диверсанты, даже не банда убийц. Эти мазурики не привыкли вести войну, их поведение в критической ситуации легко предсказуемо. Очевидно, Царь не очень-то опасается прямого нападения – иначе не селился бы в таком глухом месте. Залогом безопасности они со Свистом считают мобильность Конторы и отдаленность от городских кварталов. Тем большим сюрпризом для этих господ будет визит Сухаревских, которых они считают побежденными.

Не подвел бы только «театроцентрист»…

Не подвел. Когда Эраст Петрович досчитал до трехсот, из кустов донесся лихой свист. Молодец Жорж сумел исполнить сухаревский клич в трех разных регистрах, будто соловьев-разбойников было несколько. Именно так и повели бы себя люди Циркача, если б прознали, где находится Контора, и спьяну, среди ночи, решили поквитаться с обидчиками. Примчались бы на лихачах в парк, но по мере приближения к Конторе воинственность у них повыветрилась бы. На то, чтобы грозно свистнуть из кустов, куражу хватило бы, однако на открытое место, под пули «пинчеров» никто бы не полез.

Часовой слетел по ступенькам, вырывая из кармана револьвер. Похоже, Мистер Свист набирал молодцов не робкого десятка. В зарослях ударили два выстрела – Девяткин вел свою партию безукоризненно. «Пинчер» тоже выстрелил наугад. Слава Богу, не в ту сторону, где прятался ассистент.

А из дома уже выбегали остальные четверо, держа оружие наготове.

– Где они? Где? – кричали дозорные.

Выскочил Мистер Свист – в подтяжках, без пиджака. Наверху стукнула рама. Это выглянул Царь. Он был в халате и ночном колпаке.

– Чепуха, Август Иваныч! – задрал голову Свист. – Сухаревские с ума сошли. Сейчас мы их проучим. Пегий, остаешься на месте. Остальные, вперед! Надерите им задницу!

Четверо «пинчеров», беспорядочно паля, с криками, ринулись вперед. Из кустов тоже грохнул выстрел – уже с некоторого отдаления.

– Тикают! Вон там они!

Затопали сапоги, затрещали ветки, и свора скрылась. Пальба и вопли начали удаляться. Пока всё шло идеально.

– Я вам говорил, Липков, – сердито крикнул сверху Царь. – Надо было гориллу эту, Циркача Сухаревского, вчистую вывести. Поднимайтесь! Потолкуем.

– Вчистую – это никогда не поздно, Август Иваныч! Выведем.

Но Царя в окне уже не было.

Свист озадаченно поскреб щеку. Кинул часовому по кличке Пегий:

– В оба смотреть. – И скрылся в доме.

Тем временем Фандорин подобрал удобного размера голыш. Искусством прицельного камнеметания Эраст Петрович владел в совершенстве еще с японских времен.

Глухой, сочный звук – и господин Пегий без крика или стона повалился со ступенек. Профессия, которую он себе выбрал, сопровождалась разнообразными рисками. Например, риском получить сотрясение мозга средней тяжести.

Беззвучно двигаясь, Фандорин проник в дом. Пробежал столовую, оказался в кабинете.

«Нет, это не настоящее приключение, – разочарованно думал он. – Это какие-то записки сыщика Путилина».

Он взял с собой целый набор отмычек, для всех замков, но хваленые американские шкафы открылись первой же из них, самой элементарной.

Ну те-с, поглядим, что тут за тайны мадридского двора…

В первом шкафу, поделенном на секции, хранились все дозволенные и недозволенные развлечения Первопрестольной (Эраст Петрович немедленно окрестил сие вместилище «Садом наслаждений»). Ящиков было шесть. На каждом красивая табличка с напечатанным названием и рисованной эмблемкой – прямо заглядение. Здесь были «Театр» с маской, «Кинематограф» с лучиком, «Цирк» с гирей силача, «Рестораны, трактиры» с бутылочкой, «Спорт» с боксерской перчаткой и «Любовь» с символом, от которого не любящий похабства Фандорин поморщился. Получалось, что Сергей Никифорович Субботин имеет не совсем полное представление о размерах царьковской державы. А может быть, с прошлого года, когда титулярный советник собирал сведения о подпольной империи, ее пределы расширились. Как известно, высокоприбыльные и многопрофильные корпорации растут быстро.

Эраст Петрович достал наугад папку из спортивного раздела. Так-с, борцовский клуб «Самсон». На обложке фамилия, в скобках: «номинальный владелец»; вторая фамилия, приписано: «хозяин» и пометка «см. Персоналии». Внутри даты, цифры, суммы, перечень борцов с указанием выплат. Очевидно, Царь зарабатывал не только на билетах, но и на договорных поединках. Никаких шифров, кодов – верное свидетельство, что составитель архива чувствует себя в безопасности и нежданных визитов полиции нисколько не опасается.

Быстро и уверенно делая свое дело, Фандорин внимательно прислушивался, не заскрипит ли лестница. Выстрелы по-прежнему доносились, но со значительного отдаления, а крики стали вовсе не слышны. Молодец Девяткин, кажется, уже довел «пинчеров» до самой Яузы.

Второй шкаф следовало бы назвать, на библиотечный манер, «Предметно-персональным каталогом». Здесь на ящиках были таблички «Актеры», «Должники», «Друзья», «Информанты», «Клиенты», «Девочки», «Мальчики», «Свои», «Спортсмены», и так далее – всего не меньше двадцати. Никаких игривых картинок, всё очень деловито. Внутри тоже папки, именные. Эраст Петрович наскоро перебрал раздел «Друзья» и только головой покачал: чуть не вся московская управа, гласные городской думы, огромное количество полицейских чиновников. Разбираться, кто из них у Царя на жаловании, а кто просто пользуется его любезностями, сейчас времени не было. Сначала следовало исполнить дело.

Он открыл ящик с этикеткой «Должники» и на букве «Л» обнаружил искомое: «ЛИМБАХ, Владимир Карлович, 1889 г.р., СПб, корнет Лейб-гусарского полка». На разграфленном листке помечены суммы, от пятидесяти до двухсот рублей. Некоторые перечеркнуты с припиской «возвр.». В одном месте написано: «букет за 25 руб.». Две последние записи таковы:

«4.10. В связи с Альтаирской-Луантэн (?). Сделать предложение.

5.10. Отказался. Принять меры».

Ну вот, кажется, и всё. Вероятно, услышав сплетню о том, что Лимбах стал любовником Элизы, Царь встревожился. История с наказанием Смарагдова свидетельствует, что на эту актрису подпольный воротила делает большую ставку. Очевидно, так же, как миллионер Шустров, он видит в ней большой потенциал. (Эта мысль Эрасту Петровичу была отрадна: все-таки он потерял голову не из-за обычной кокотки, а из-за великой артистки, женщины поистине выдающейся.) Если непредсказуемого и опасного для Элизы партнера попросту прикончили, то надоедливому корнету сначала попытались «сделать предложение»: допустим, чтобы в обмен на зачет долга он оставил актрису в покое. Или наоборот: чтобы Лимбах перешел на положение «информанта», докладывая Царю о поведении и умонастроении премьерши. Около театра Фандорин стал случайным свидетелем этого объяснения (или одного из них). Лимбах ответил отказом («Я офицер гвардии его величества!»). Очередной его разговор с Мистером Свистом закончился ссорой и ножевым ударом.

На всякий случай Эраст Петрович заглянул в секцию «Актеры», но Смарагдова там не обнаружил. Это естественно: зачем хранить папку, если человек уже на кладбище?

Не удержавшись, взял досье Элизы. Узнал про нее кое-что новое. Например, дату ее рождения (первое января 1882 года), в графе «пристрастия» было написано: «духи с ароматом пармской фиалки, лиловый цвет, денег не посылать, серебряных ваз не посылать, любит слоновую кость». Он припомнил, что у нее в волосах часто бывают затейливые заколки из чего-то белого. А запах фиалок, который он считал ее природным ароматом, выходит, объясняется духами? На графе «Любовники» Эраст Петрович нахмурился. Там было два имени. Первое – его собственное, перечеркнутое. Второе – Лимбаха, с вопросом.

Всё это, впрочем, были глупости, не имеющие никакого значения. Главное – версия подтвердилась, а значит, можно перейти к стадии прямого объяснения.

Если в разгар беседы вернутся «пинчеры» – не беда. Серьезной опасности для профессионала эта шушера не представляет. Свой компактный плоский «браунинг» Эраст Петрович все же положил на стол, прикрыв листом бумаги. Сел в кресло, закинул ногу на ногу. Раскурил сигару. Потом громко позвал:

– Эй, наверху! Хватит шептаться! Пожалуйте вниз!

Невнятное бормотание, доносившееся со второго этажа, стихло.

– Поживей, господа! Это я, Фандорин!

Звук опрокинутого стула. Топот на лестнице. В кабинет ворвался Свист, держа в руке «маузер». Увидел мирно покуривающего гостя, остолбенел. Из-за плеча своего подручного высунулся господин Царьков – по-прежнему в халате, но без ночного колпака, вокруг лысины топорщатся всклокоченные волосы.

– Присаживайтесь, Август Иванович, – мирно сказал ему Фандорин, не обращая внимания на «маузер». Расслабленность позы была обманчивой: едва указательный палец Мистера Свиста начал бы движение, как кресло тут же опустело бы. Пуля пробила бы обшивку. Трудное искусство моментального перемещения Эраст Петрович когда-то освоил в совершенстве и старался не терять формы.

Многозначительно взглянув на помощника, самодержец всемосковский осторожно вышел вперед и встал напротив незваного гостя. Свист продолжал держать сидящего на мушке.

И превосходно. У собеседника должна быть иллюзия, что он владеет ситуацией и может оборвать беседу в любой момент роковым для Эраста Петровича образом.

– Я ждал вашего визита. Но при менее экстравагантных обстоятельствах. – Царьков кивнул на окно, из-за которого все еще слышались выстрелы, хоть и редкие. – Мне известно, что вы меня в чем-то подозреваете. Я, собственно, даже знаю, в чем. Могли бы цивилизованно условиться о встрече, и я бы вас разуверил.

– Хотелось сначала заглянуть в ваш архив, – пояснил Фандорин.

Лишь теперь Царь заметил выпотрошенные шкафы. Пухлое лицо исказилось от гнева.

– Кто бы вы ни были, пускай тысячу раз Ник Картер или Шерлок Холмс, но это наглость, за которую придется ответить! – процедил Царьков.

– Г-готов. Но сначала мне ответите вы. Я обвиняю вас – или, если быть технически точным, вашего главного помощника – в двух убийствах.

Липков иронически присвистнул.

– Где два, там и третье, – сказал он с угрозой. – Чего мелочиться?

– Погодите. – Царь поднял палец, чтобы Свист не встревал. – С какой стати я стал бы убивать Смарагдова и этого, как его… – Он пощелкал пальцами, будто не мог вспомнить фамилию. – Ну, гусара… Черт, я даже не помню, как его зовут!

– Владимир Лимбах, и вы отлично это знаете. У вас в архиве на него имеется досье с любопытнейшими з-записями. – Фандорин показал на папку. – Давайте с Лимбаха и начнем.

Царьков взял папку, заглянул, подергал себя за эспаньолку.

– У меня в картотеке кого только нет… Что я, обязан помнить всякую мелочь? А, да. Корнет Лимбах. «Сделать предложение». Помню.

– Б-браво. В чем же оно состояло? Чтобы мальчик не докучал госпоже Луатэн своими домогательствами? А мальчик проявил строптивость?

Все больше злясь, Царь швырнул досье обратно на стол.

– Вы вторглись ко мне среди ночи! Устроили балаган со свистом и пальбой! Рылись в моих бумагах и еще смеете требовать от меня объяснений? Мне достаточно щелкнуть пальцами, и вы отправитесь на тот свет.

– Не понимаю, почему вы до сих пор не щелкнули, – заметил Мистер Свист.

– Мне про вас говорили, что вы гений проницательности, – не обращая на него внимания, цедил слова Царь. – А вы просто самоуверенный, надутый идиот. Это же надо – соваться ко мне в Контору! И с такой чепухой! Да будет вам известно, светило сыска, что…

– Убрать пистолет! Буду стрелять! – грянул тут голос из-за спины Липкова.

В дверях, со стороны столовой, возник Жорж Девяткин. Его «наган» целил в Мистера Свиста.

– Эраст Петрович, я поспел вовремя!

– Черт! Кто вас просил вмеши…

Закончить Фандорин не успел. Липков быстро развернулся, вскинул руку с «маузером». Ассистент выстрелил первым, однако бывший полицейский, предвидя это, ловко качнулся в сторону. «Маузер» сухо, куда тише «нагана», крякнул. Раздался металлический звон – пуля ударила в петлю двери, полетели щепки, одна из которых вонзилась Девяткину в щеку.

У Эраста Петровича не осталось выбора. Он схватил из-под листа бумаги свой «браунинг» и, прежде чем Свист успел нажать на спуск еще раз, выстрелил наверняка, в затылок. Превосходно шедшая операция в единый миг обернулась катастрофой…

Убитый наповал, Липков ударился о шкаф и сполз на пол. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев.

А господин Царьков проявил нежданную прыть. Он подобрал полы своего шлафрока и с отчаянным криком, разбежавшись, скакнул прямо в окно. Колыхнулись шторы, зазвенели стекла, и властелин московских изысков исчез в ночной тьме. Вместо того чтоб пуститься за ним в погоню, Фандорин бросился к Жоржу.

– Вы не ранены?

– Судьба охраняет художника, – сказал Девяткин, выдергивая из кровоточащей щеки занозу. – Это к вопросу о фатуме…

У Фандорина облегчение немедленно сменилось яростью.

– Зачем вы вернулись?! Вы всё испортили!

– Мои преследователи разбрелись по берегу, и я подумал, что должен убедиться, все ли с вами в порядке. Я не собирался вам мешать… Дверь была нараспашку, крики… Я просто заглянул. Вижу – он в вас целится, сейчас выстрелит. Да что я оправдываюсь! – вспылил и Девяткин. – Я вам жизнь спас, а вы…

Какой смысл был препираться? Эраст Петрович только зубами скрипнул. В конце концов, сам виноват. Знал, кого с собой брал!

Он выбежал на крыльцо, но Царя, конечно, след простыл. Гоняться за ним по темному парку было делом безнадежным.

Вернувшись в кабинет, Фандорин позвонил Субботину домой – слава Богу, по нынешним правилам всякому чиновнику сыскной полиции полагался дома телефонный аппарат. Коротко рассказал о происшедшем. Сергей Никифорович пообещал прислать полицейских из ближайшего участка, Четвертого Мещанского, а также прибыть лично.

Ассистенту Эраст Петрович сказал:

– Уходите. Только, ради Бога, другим путем – в сторону проспекта. Скорее всего, пинчеры прибудут сюда быстрей, чем полиция.

– И не подумаю. – Девяткин подвязал себе щеку преогромным носовым платком и стал еще больше похож на Рыцаря Печального Образа. – Чтоб я вас бросил здесь одного? Никогда!