Текст книги "Тайная парадигма времени"

Часть 9. Рэм умер, да здравствует Рэм!

Наступило утро. Молодое урийское солнце цвета спелого лимона протиснулось в небольшой иллюминатор капсулы и зависло на хромированной поверхности приборной доски. Как только я проснулся, оно дрогнуло и выкатилось восвояси. Щурясь вослед, я взглянул в иллюминатор. Четвёрка вождей и несколько молодых дикарей с широкими деревянными подносами стояли под ступенями трапа и терпеливо ждали моего пробуждения. Я открыл люк и вышел на площадку. Аромат раннего утра коснулся меня тонким фиолетовым холодком. При моём появлении вожди склонили головы, а молодые дикари припали на колени. На подносах были разложены всевозможные местные яства. «Однако!» – я спустился по трапу и присел на предпоследнюю ступеньку. Дикари поднесли еду. Выбрав что-то похожее на жареное мясо, я попробовал, оказалось вкусно. Особенно мне понравилась «столовая зелень» фиолетового цвета, типа нашего базилика, но с привкусом рукколы.

Перекусив, я подозвал одного из вождей, указал на нетронутые нагромождения еды и жестом обозначил ребёнка. Вождь кивнул головой и распорядился. Еду с подносов переложили в корзины, и молодые дикари, навьюченные поклажей, отправились в деревню. Вожди раскланялись со мной и зашагали им вослед.

Я вернулся в капсулу и взял нож. Предстояло рассечь руку от локтя вниз к ладони и стекающую кровь смешать с кровяными сгустками Рэма. Всего раз мне пришлось заниматься членовредительством. И хотя с того памятного события прошло не более двух недель, рана на руке полностью затянулась. Иногда мне казалось, что никакого чуда не было и Рэм мне попросту приснился. В сомнениях сердца я медлил приступить к задуманному.

Припомнились слова отца: «Если не можешь что-то преодолеть, посчитай дело сделанным и в своих действиях вернись назад, чтобы совершить это дело вновь как уже совершённое».

Я вообразил нового Рэма, точно такого же, каким был мой прежний замечательный брат. Вдруг, подобно разряду молнии, сверкнула мысль: что будет, если я этого не сделаю? В моих руках жизнь и бытие человека, а я трушу, как элементарная дарвиновская тварь!

Скользящим движением я рассёк руку и наклонил рану к чаше. Тёплая красная кровь, как талая зажора, притопила фиолетовые капли запёкшейся крови Рэма, и… наступила пора чуда!

Действительно, содержимое чаши стремительно увеличивалось в объёме и постепенно принимало вещественную форму. Увы, окончания чудесного процесса я не видел. От волнения у меня потемнело в глазах, и я на миг потерял сознание (хорош астронавт!). Но тут кто-то коснулся моего плеча и произнёс: «Здравствуй, брат!» Усилием воли я сбросил обморочное оцепенение и открыл глаза – передо мной стоял совершенно голый Рэм и светился девственной улыбкой счастья!

– Рэм, бродяга, это ты! – воскликнул я, пытаясь унять волнение сердца.

– Рэм? Почему Рэм?

– Рэм, Рэм, Рэм! Кто же ещё! – щебетало моё сердце, пряча подступившие к глазам слёзы. – Одевайся, дружище, мы снова вместе!

Я достал из каптёрки одежду. Из предложенного разнообразия Рэму пришлись по вкусу тельняшка и лёгкий спортивный костюм.

– Порядок! – Я придирчиво оглядел новорождённого брата. Его ладная пружинистая фигура совершенно походила на мою. Однако были и отличия, придававшие абсолютной копии некий урийский первобытный шарм.

На ваш вопрос: «Урийский первобытный шарм – это как?» – попробую ответить.

Рэм на толику больше, чем я, сутулился в плечах, в его движениях чувствовалась кошачья пружинка охотника, вынужденного подбираться к добыче вплотную. Его нижняя челюсть чуть больше выступала вперёд, как у мудрого удава Каа. Подобная особенность лицевого строения говорила о приоритете чувственной моторики над аналитикой в общении с окружающим миром. Наверняка у погибшего Рэма были те же анатомические особенности, но я воспринимал его как чудо и подобных отличий в наших с ним «визуальных достопримечательностях» не замечал.

Подробный анатомический разбор Рэма № 2 ещё раз подтвердил невесёлую истину: мы быстро привыкаем даже к чудесам и восторг души добровольно обмениваем на скучную аналитику происходящего.

Часть 10. Надежда подлежит восстановлению

Я взялся отремонтировать повреждения капсулы. Меня не оставляла надежда вернуться на безлюдную орбитальную станцию, которая наматывала круг за кругом вокруг Урии и бесцеремонно дразнила меня, посверкивая по ночам в густом сферическом фиолете. Я наблюдал её движение и молился Создателю о благополучном завершении ремонта. Да, я надеялся на интеллектуальную живучесть материнского модуля капсулы, исходя, прежде всего, из моего законного права надеяться на лучшее во что бы то ни стало.

К счастью, в приборном отсеке чуть ли не треть полезной площади была отведена под ЗИП. Помню, на Земле, в Академии астронавтики, как только мы ни шутили над гипертрофированной предусмотрительностью главного конструктора станции, добродушного Адама Петрича. А зря, прав оказался главный, как в воду глядел.

Потянулись долгие кропотливые ремонтные будни. Рэм оказался толковым и рукастым помощником. Через пару дней он уже понимал общую концепцию аппаратного обеспечения и порой указывал мне на то, что я в пылу ремонта упускал из виду.

Дикари каждое утро приносили отменную еду и небольшие, но выполненные от души подарки. Как правило, это были вязанные из соломы зверушки или незатейливые предметы быта.

Ремонт продвигался на удивление споро. Я имел возможность менять целые блоки аппаратуры, не распаивая микросхемы и не выламывая из базовых плат сгоревшие элементы. Главный бортовой компьютер, чудом сохранивший работоспособность после сотрясения, принимал в своё распоряжение всё новые и новые отремонтированные узлы общей аппаратной системы.

Часть 11. Охота

Однажды во время утренней трапезы один из вождей что-то шепнул Рэму, хитро поглядывая в мою сторону.

– Они зовут тебя на охоту. Говорят, в окрестностях деревни объявился огромный борý. На завтра назначена охота.

Рэм, возбуждённый предчувствием неведомого события, смотрел на меня широко раскрытыми глазами, вымаливая согласие.

– Передай вождю, я приму участие в охоте, – ответил я.

В тот же день вечером вместо традиционного антропологического ликбеза и рассказов о Вселенной темой нашего разговора была охота! Рэм задавал бесчисленное количество вопросов, и, пожалуй, главный из них звучал так: «Какое право мы имеем убивать животное, которое не причинило нам никакого вреда?»

– Понимаешь, Рэм, – ответил я, невольно опуская глаза под напором наивного, не знающего злобы взгляда, – мир устроен так, что в нём выживает сильнейший. Борý, на которого завтра будет охотиться стая и наверняка убьёт его, ведь тоже охотник. Его жертва – более слабый зверь. Ты сам по утрам принимаешь из рук дикарей куски мяса и ешь их. Они же не выросли на деревьях. Это фрагменты убитых зверей или домашней птицы. И ты не оплакиваешь их смерть, а пользуешься ею.

– Да, это так, и всё же объясни мне, почему моё существо при мысли о завтрашней охоте ликует от радости? Почему будущее убийство вызывает во мне не вздох сожаления, а веселье, как от вина, которое я пробовал из твоих рук?

– Наверное, когда-нибудь человек перестанет радоваться чужой смерти. Поверь, Рэм, это всё, что я знаю.

На следующее утро, ни свет ни заря, меня разбудили крики дикарей и отрывистые звуки, напоминающие голоса детских пищалок. Я поглядел в иллюминатор и увидел охотничье «войско» в полной, явно не потешной амуниции. Дикарей шестьдесят с шипованными дубинами и копьями бродили толпой возле трапа капсулы. Копья имели каменные наконечники, привязанные лоскутами лиан к срезанным и ошкуренным стволам молодых деревьев.

– Н-да, серьёзная сила, – улыбнулся я. – Рэм, вставай! Завтрака, похоже, сегодня не будет.

Моя предупредительность оказалась излишней. Рэм, уже одетый по форме, нетерпеливо ёрзал в углу и ждал моего пробуждения.

– Пора! – выпалил он и даже дал петуха, как только я поглядел в его сторону.

– Да, выходим, – ответил я и вложил в боковой карман правой голени заряженную трассерами ракетницу. Модулятор я брать не стал, решив не искушать дикарей воспоминанием о таинственном орудии смерти.

Мы спустились по трапу и смешались с толпой охотников. Процессия двинулась в ближайший лесок, представлявший из себя полупроходимые заросли вьющегося в камнях кустарника. Редкие стволы крупнолистных деревьев торчали из общей клубящейся массы растительности, как фиолетовые сугробы, и служили ориентирами в пути.

Урийское солнце ещё таилось за горным перевалом, но небо, предчувствуя его скорое появление, перекрасило слоистую гряду облаков из ночного пепельно-серого фиолета в розовый кармин наступающего утра.

Ватага добровольцев, шествующая впереди охотничьего войска, вошла в глухие колючие заросли кустарника. Как мне пояснил Рэм, подслушивая мысленные переговоры дикарей друг с другом, в задачу добровольческого авангарда входило потревожить зверя и гнать его на основные «армейские» силы, которые расположились в каре, выставив вперёд копья в ожидании зверя.

– Рэм, – удивился я, – спроси, а если зверь не побежит в западню и вильнёт в сторону, что тогда?

Рэм пошептался с одним из вождей, потом повернулся ко мне и сказал:

– Они говорят – «побежит».

Я достал на всякий случай ракетницу и спрятался за камни во втором эшелоне охотников.

Вскоре послышался треск ломающегося валежника и острые, как язычок змеи, крики туземцев. Шум быстро усиливался. Похоже, всё шло «по плану»: зверя подняли и гонят на каре.

Вдруг долина огласилась невероятным по силе рыком.

Вслед послышались тревожные и жалобные выкрики туземцев. Дикари стали переглядываться друг с другом. Судя по рыку, столь огромная величина борý не вписывалась в их расчёты, и оставалось только догадываться о незавидной судьбе горстки смельчаков.

Копьеносцы первой линии один за другим стали перебегать в тыл нашему порядку и прятаться за большими камнями. Каре, охваченное страхом, редело на глазах. Дикари стали всё чаще поглядывать в мою сторону, надеясь на гарантированную защиту. Думаю, не будь меня среди них, они давно бы разбежались.

Я пожалел о том, что не взял модулятор. Ракетница – это, конечно, хорошо, шуму много. И только.

Зверь стремительно приближался. Голоса загонщиков смолкли. Слышался только хруст ломающегося кустарника и глухие удары лап о каменистую почву. Казалось, долина сотрясается от бега исполина. Воинственный дух оставил охотников совершенно. Каре рассыпалось. Его испуганные фрагменты попрятались в каменные проёмы за моей спиной. Наше доблестное войско «перестроилось» в новую форму, напоминающую немецкую рыцарскую «свинью». На переднем крае этого «свинского порядка» оказались мы с Рэмом. Честно говоря, на такое откровенное свинство со стороны «товарищей» по охоте я не рассчитывал.

Рэм, не имевший ещё опыта смерти, беззаботно, как дитя, поглядывал на меня, чувствуя сердцем, что теперь именно от моих действий зависит исход дела. Я велел ему отойти за камни. Распоряжение его огорчило. Он медлил. Мне пришлось повторить приказ более строгим голосом. Только тогда этот большой ребёнок вразвалочку направился в укрытие.

Я перезарядил ракетницу, вставив вместо сигнальных ракет обойму с так называемыми психопатическими трассерами. Они не могут произвести поражающее действие пули, но способны нарушить моторику и психологическое состояние противника. Оставалось надеяться, что в «устройстве» борý помимо мышц и клыков есть что-нибудь «нервическое».

В этот момент последний ряд кустов, отделявших разъярённого зверя от горе-охотников, затрещал и чудовище, напоминающее носорога, но размером со слона, вывалилось на поляну. Пользуясь моментом, пока борý застыл в размышлении о дальнейших действиях, я выстрелил, целясь животному в глаз, единственное место, через которое я мог потревожить его нервную систему.

Выстрел оказался удачен. Отчаянно мотая огромной полутораметровой мордой, чудовище издало пронзительный рёв и поднялось на задние лапы. Вторично я выстрелил в пах, заметив розовое пятно слегка ворсистой кожи в нижней части бронированной туши. И этот выстрел достиг цели. Одна из задних лап животного задёргалась в конвульсиях, борý потерял равновесие и всей своей тяжестью рухнул на камни метрах в четырёх от меня, подняв в воздух облако фиолетовой пыли.

Как только животное, тяжело дыша, замерло, парализованное на малое время трассерами-паралитами, осмелевшие дикари повыскакивали из-за своих укрытий и с криками типа «Виват, Глория!» бросились к поверженному зверю. Они окружили его плотным кольцом, не переставая воинственно галдеть и трясти оружием. Тут ко мне очень кстати подбежал Рэм.

– Рэм, скажи им, что надо убить зверя, иначе он скоро очнётся и тогда…

Я не успел договорить фразу, как огромная туша борý дрогнула. Зверь зашевелил лапами и подцепил когтями сразу двух туземцев. Он поднял добычу в воздух и раскрыл огромную пасть. Я выскочил из своего укрытия и разрядил до последнего патрона ракетницу прямо в отверстое горло зверя.

Наступил момент «икс», беречь патроны не было никакого смысла. Или мы сейчас угомоним этого гиганта, или он очнётся и разнесёт всех нас так, что мама не горюй!

Взволнованный, с глазами, горящими как два смоляных факела, Рэм был великолепен! Он бегал от вождя к вождю, тормошил их, указывая на меня, и всячески призывал к немедленным действиям. Увы, убедить их стоило труда.

Зверь снова впал в анабиоз, и дикари окончательно решили, что на этот раз с ним покончено. Два несчастных туземца, поднятых в воздух, затихли на весу. Сдавленные острыми когтями, они обмякли и не подавали признаков жизни. Впрочем, на них никто не обращал внимания. Все с интересом разглядывали поверженного борý и трубили победу.

Но вот один из вождей, ещё раз выслушав Рэма, тревожно взглянул в мою сторону. Я сложил руки крест-накрест и, указывая на борý, показал жестом, что охота не закончена. Вождь мотнул головой и издал короткий воинственный клёкот. Толпа мгновенно притихла. Началась сосредоточенная работа. Четыре дикаря взвалили на плечи огромное копьё, которое представляло собой шестиметровую жердь, похожую на длинный бамбуковый хлыст. С боевой стороны жердь заканчивалась полуметровым, отточенным, как игла, каменным наконечником. К первой четвёрке присоединились ещё несколько дикарей. Процессия отбежала от зверя метров на двадцать. Вождь крикнул вторично, и дикари понеслись что было духу к поверженному гиганту, застывшему в неестественной позе с поднятыми вверх лапами. Копьё, как в масло, вошло в грудь чудовища чуть выше живота. Направление удара было рассчитано правильно, и наконечник копья, похоже, поразил зверя в самое сердце.

Борý очнулся, оглушительно взревел, перекатился по камням, ломая копьё и вдавливая в грунт не успевших отбежать охотников. Затем он каким-то чудом поднялся на лапы, шатаясь, сделал несколько шагов в сторону леса и рухнул ниц, с оглушительным треском подминая под собой кустарник. Какое-то время он ещё жил, оглашая долину прощальным рёвом и вскапывая лапами каменистую почву, будто роя себе могилу. Но судьба поединка была решена.

Только тогда я почувствовал, что у меня впервые в жизни трясутся, как у старика, руки и на глаза наворачиваются горячие, как кипяток, слёзы. Я отвернулся от умирающего борý и пошёл прочь не разбирая дороги.

Окончания поединка и смерть несчастного великана я не видел, поэтому не стану описывать в подробностях то, что мне потом весь вечер рассказывал Рэм, восторженный и смущённый одновременно. Борý действительно ни в чём не был виноват перед своими победителями. Какими доводами ни оправдывай жестокость на охоте (убийство – это всегда преднамеренная жестокость), в момент убийства убивающий сам превращается в зверя. Звероподобное состояние может длиться всего мгновение, но сам факт его присутствия в разумной материи разрушителен.

Запомните, друзья: убивая зверя, человек превращается в зверя, убивая птицу или рыбу, человек тоже превращается в зверя!

Часть 12. Фиолет – цвет надежды

Через неделю капсула была отремонтирована. Полифонические знания о станции, которые мы штудировали на Земле и «перештудировали» перед каждым предстоящим полётом, реально отозвались в успешной реанимации совершенно убитого на первый взгляд оборудования.

Старт я назначил на следующее утро. Перед дорогой надо было как следует выспаться, а главное, окончательно уговорить Рэма лететь со мной. На все предложения о совместном путешествии Рэм отвечал уклончиво или отмалчивался.

Наступил вечер. Мы сидели в рабочем отсеке и пили чай, приготовленный из дивной урийской полевой травки уто, что на языке дикарей значит «звёздная матерь». За «станционным окошком» разыгралась настоящая непогода. Крупные капли дождя лупили по бронированному стеклу иллюминатора. Казалось, ещё немного и первые из них брызнут на стол нашей скромной вечерней трапезы.

Рассерженное урийское небо я наблюдал впервые. Все полтора месяца пребывания на планете меня окружал прозрачный дымчато-фиолетовый небосклон, не прикрытый никакими грозными скоплениями молекулярной влаги. Невольно думалось, что добрая славная Урия наверняка догадывается о предстоящем расставании и пытается что-то сказать «на посошок», проливая щедро, по-урийски свои дивные фиолетовые воды.

Рэм сидел напротив и был явно не в себе. Он вертелся, слишком много ел, то и дело, как волчонок, исподлобья поглядывая на меня. Наконец он не выдержал и начал разговор первым:

– Ромул, не лети! Зачем тебе лететь? Здесь так хорошо, ты – вождь, тебя любят, у тебя есть я…

– Послушай, Рэм, не дури, мы полетим вместе, поверь, это очень важно. Я даю слово, ты вернёшься на Урию. А сейчас прошу тебя, соглашайся!

– Нет, брат, я останусь, я должен остаться.

– Рэм, не забывай, ты – человек. Пусть ты родился на Урии, но твоя планета – Земля!

– Э-э, какой я человек? Во мне течёт фиолетовая урийская кровь. Я никогда не стану одним из вас, да и не хочу этого. Помнишь, ты пошёл прочь, чтобы не видеть смерть борý? Так вот, старый Лиу сказал мне тогда: «Когда-нибудь Большой брат захочет вернуться на небо, он будет звать тебя с собой, но тебе нельзя. В твоём сердце течёт урийская кровь. Есть предание, которое мы храним уже много Великих падв[2]2
  Падва (сокр. от Гуди-падва) – индуистский праздник Нового года. Гуди-падва празднуется в первый день прибывающей луны месяца чайтра по индуистскому календарю и знаменует приход весны.


[Закрыть], выслушай его».

И он рассказал мне, как однажды на Урию спустился с неба такой же Большой драго[3]3
  Драго (урийск.) – пришлец.


[Закрыть]. Но это был жестокий драго. Он заманил одного из наших братьев в жилище летающего дра(го)кона, распахнул страшные огненные пасти и умчался на небо. Небесная птица Ао рассказывала, как ужасно страдал наш брат вдали от Урии и как он умер, потому что его кровь потеряла цвет надежды…

Рэм первый раз за вечер не таясь посмотрел мне в глаза:

– Фиолетовый цвет – это «цвет надежды»! Теперь ты понимаешь, почему я не могу лететь с тобой? – Он замолчал, обдумывая что-то. – Но я могу дать тебе свою кровь, и ты создашь там, на Земле, другого Рэма! Дать?..

По горестной интонации, с какой Рэм предложил мне свою кровь, я почувствовал всю меру его горячей привязанности ко мне.

– Нет, Рэм, – ответил я ему, – если я покажу людям возможности урийского фиолета, не знаю, насколько правильно они это воспримут. Астронавта, о котором говорил старый Лиу, звали Роберт. Роберт Скарлей. Это был действительно «жестокий драго». Он плохо кончил, впрочем, не о нём речь. Но я не поручусь за то, что среди многих миллиардов землян не найдётся по крайней мере ещё один такой драго. Вы славные фиолетовые ребята, – я сглотнул подступивший к горлу ком нежности, – и дай бог, чтобы человек или иной покоритель Вселенной подольше не совал к вам свой любопытный и алчный разум…

Рэм, затаив дыхание, слушал меня. Казалось, он старается запомнить каждое сказанное мной слово. Я обнял его, встал из-за стола и вышел на площадку трапа. Ливень стих. Ночное урийское небо походило на полог огромного шатра, прошитого драгоценными сверкающим нитями.

«Где-то, – подумал я, – среди них таится и моя нить. Земная старушка Ариадна расплела свои седые косы на тысячи галактических орбит. Люди свили из её серебряных седин сотни межпланетных узелков-станций. Конечно, негоже мне оставлять волосок старушки неприбранным. Нить надобно скатать в клубок и вернуть по назначению.

А как же Рэм? Может, я не прав и в его присутствии рядом просто ищу личную выгоду? Ведь он – это я. Я?..

Да, Ромул, он – это ты! До сих пор ты старался быть благом для урийских поселян, так что же останавливает тебя теперь? Будь добр, твори добро до конца! Не кради бесценное семя Земли, пусть оно прорастает среди фиолетовых чудес!

Наступит время, потомки Рэма и твои праправнуки окажутся космическими братьями и, быть может, встретятся у самых границ Млечного Пути, на далёкой планете по имени Надежда.

Плечом к плечу они пройдут по её каменистой поверхности, наблюдая сверкающий в небе необозримый океан галактического многообразия и любви…»