Текст книги "Девчата. Полное собрание сочинений"

Илья надумал учиться

– Седьмой класс тут занимается?

Илья стоял в дверях и с любопытством разглядывал тесный школьный класс. На доске еще сохранились каракули малышей из дневной смены. Великовозрастные ученики вечерней школы с важным видом восседали за низенькими партами. Илья хорошо знал всех этих парней и девчат, встречался с ними каждый день на работе, но сейчас в них было что-то новое, пока еще не до конца ясное ему. Даже хулиганистый Филя, оставаясь дебоширом и пройдохой, заметно переменился и выглядел теперь этаким сорванцом-второгодником, фигуряющим своей бесшабашностью перед тихими зубрилами-отличницами.

И Тосю, затерянно сидящую на задней парте в углу, Илья заметил сразу же, но в ее сторону не смотрел. Он боялся, что Тося, чего доброго, вобьет себе в голову, будто он пришел в школу ради нее, и станет слишком много о себе воображать.

– Здесь седьмой непромокаемый! – отозвался Филя. – А ты что, тоже на старости лет надумал учиться?

– Да вот решил подковаться теоретически…

– Садись, – разрешил Филя, – мест свободных много.

Не глядя на Илью, Тося подвинулась на своей парте, освобождая местечко рядом с собой. Илья подсел к Тосе, с трудом втиснувшись в малюсенькую парту. И сразу мысли его как-то сами собой настроились на ученический лад; он даже заподозрил, что тоже, наверно, смахивает сейчас на прилежного школяра.

– А у нас новичок! – порадовал Филя учительницу математики.

– Что же это он в середине года?

– Так я ведь… – начал было объяснять Илья.

– Встань! – горячо шепнула Тося. – Вот человек!

Илья непонимающе покосился на нее и заметил, как Тосины глаза округлились от страха.

– Встань!.. Встань!.. – дружно подсказывали со всех сторон новичку, давно уже перезабывшему все школьные порядки.

Илья неохотно поднялся.

– Седьмой класс я еще до армии кончил. Припомню, а с осени в восьмой пойду.

– Что ж, логично, – сказала учительница. – Садитесь. А к доске мы попросим…

Она оглядела разом поскучневшие лица здоровенных своих учеников и задержалась взором на Тосе. Отгородившись портфеликом от Ильи, Тося отчаянно засигналила растопыренными пальцами, прося не вызывать сегодня к доске. Смотрела Тося так умоляюще, что учительница пожалела ее.

– Что ж, Кислицына у нас недавно была, потревожим-ка товарища… Спиридонова.

Филя крякнул и пошел к доске с видом человека, обреченного на верную гибель. Девчата на первой парте зашушукались, с проказливым любопытством поглядывая на Илью. Тося отодвинулась от своего соседа, жалея уже, что пустила его к себе за парту, и стала возиться с портфелем, который сегодня никак не хотел открываться. Илья с интересом наблюдал, как Тося безуспешно воюет с портфелем.

– Ну, чего пришел? – грозным шепотом спросила она. – Ведь каждый день в лесу видимся. Мало тебе?

– Ты и учиться мне запретишь?

– Не притворяйся, терпеть не могу обманщиков! – прошипела Тося, презирая Илью за все его хитрости, шитые белыми нитками.

Она неподкупно отодвинулась на самый краешек парты и с новой силой стала теребить забастовавший портфелик. Сжалившись над Тосей, Илья легонько нажал на замок – и портфель, будто только этого и ждал, сразу же послушно раскрылся.

– Просили его!

Тося вынула из портфеля клеенчатую общую тетрадь и застрочила с места в карьер, повернувшись боком к Илье.

– А быстро ты пишешь! – удивился Илья. – Прямо стенографистка!

Платя добром за добро, Тося выдрала из середки тетради двойной лист и положила на парту перед Ильей. Тяжело вздохнув, Илья пошарил в одном кармане, в другом – и вытащил на свет божий тупой огрызок карандаша. Тося тут же отобрала у него жалкий огрызок, позорящий высокое звание ученика вечерней школы, и забросила под парту, а взамен вручила Илье большой, остро отточенный карандаш. Илья вздохнул мрачней прежнего, пододвинул к себе лист и покорно начертал: «Урок № 1».

Надя с Ксан Ксанычем обзаводятся мебелью

Склонившись над полотнищем стенгазеты, Вера рисовала карикатуру на мастера Чуркина, спящего в медвежьей берлоге. Надя только что принесла с улицы мерзлое белье; негнущаяся рубашка Ксан Ксаныча пугалом растопырила рукава. Катя штопала чулок, напялив его на перегоревшую электрическую лампочку. Заложив руки за голову, Анфиса лежала одетая на койке поверх одеяла и смотрела в потолок.

В комнату вбежала румяная с мороза Тося, погрела руки над плитой.

– Кусается морозяка! – Она вынула из кармана письмо, помахала в воздухе. – Мам-Вера, заказное!

Вера протянула руку за письмом.

– Дудки! Сначала спляши!

– Не умеет она, – строго сказала Надя.

– А чего тут уметь? – Тося топнула ногой, вдохновляя себя на сочинительство, и, приплясывая, зачастила:

 
Письмецо я получила,
Пятки все свои отбила.
Вот так барыня!
Ай да ба-а-а…
 

Надя выхватила у Тоси письмо и подала Вере. Глянув на конверт, Вера шагнула к плите и бросила письмо в огонь.

– …рыня-а… – растерянно докончила Тося, во все глаза смотря на Веру: она все еще не могла привыкнуть к тому, что Вера сжигает письма, не читая их.

– От мужа? – тихо спросила Катя с видом человека, который знает, что причинит своим вопросом боль, но никак не может преодолеть жгучего любопытства.

Вера коротко кивнула в ответ и склонилась над стенгазетой.

– Какие часики в магазине выкинули! – восторженно сказала Тося, чтобы отвлечь внимание девчат от Веры. – Маленькие-маленькие, а стекло такое выпуклое, увеличительное…

– Видела я эти часики, – мрачно отозвалась Катя. – Цена у них тоже увеличительная.

Тося плеснула в кружку кипятку, заглянула через Верино плечо и одобрила карикатуру на Чуркина:

– Так его, соню, не жалей красок!.. Ох и здорово ты, мам-Вера, медведей рисуешь!

– Сюда бы еще стишок… Тось, подкинь, а? – попросила Вера. – Ты же сочиняешь, я знаю.

– На заказ я не могу… – виновато ответила Тося, по малой своей образованности не подозревая, что повторяет слова, которые до нее говорились многими.

Надя сунула в печку полено и разворошила пепел, оставшийся от Вериного письма.

– Слишком строгая ты, Веруха, – осудила она подругу. – Все-таки муж он тебе…

– Муж объелся груш! – вставила Тося, допивая чай. – А я так понимаю: разошлись – так насовсем, нечего людей смешить!

– Ты бы помолчала, когда старшие говорят, – посоветовала Надя. – Как-нибудь без тебя разберемся.

– Молчу, молчу… И до чего же все любят командовать, халвой не корми!

Удивляя подруг, Тося сама, без единого напоминания, вынула из тумбочки куцый свой портфелик, высыпала из него все учебники и тетради, села за стол и торжественно объявила:

– Ученье – свет, а неученье – тьма!

Вера с Катей тревожно переглянулись, не понимая, что это творится с Тосей, а та, не теряя ни минуты, уже распахнула задачник и прилежно забормотала:

– Два поезда вышли…

Вера так изумилась, что даже нарушила клятвенное свое обещание никогда не делать уроков за Тосю.

– Дай я тебе помогу, – сердобольно предложила она.

Тося с готовностью пододвинула было к Вере задачник, но тут же отдернула его назад.

– Я сама… Раньше мне как с гуся вода, а теперь стыдно чего-то у доски ушами хлопать… С чего бы это, мам-Вера?

– Должно быть, взрослеешь.

– Что ж, логично! – сказала Тося голосом старой учительницы математики.

Катя ехидно кашлянула.

– Ой, не финти, Кислица! Это перед Ильей не хочется тебе позориться.

Тося подумала-подумала, покрутила головой и призналась:

– Что ж, и это логично: не хочу, чтоб ирод этот радовался! – Она уткнулась в задачник и вдохновенно забубнила: – Два поезда вышли навстречу друг другу… – На секунду Тося вскинула голову и по давней привычке по-своему прокомментировала условия задачи: – И не столкнулись, дьяволы!

Сама не отдавая себе в этом отчета, Тося уселась за стол спиной к Анфисе, чтобы не видеть ее перед собой и понапрасну не вспоминать, что Илья крутил с ней. Тут уж вспоминай не вспоминай – ничего не исправишь. Да и много чести для них, чтобы Тося ломала себе голову над бесстыжими их делами!.. И надо же было так случиться, что она живет с Анфисой в одной комнате и даже койки их стоят рядышком. А все комендант! Не мог, черт длинноногий, поселить Тосю в другую комнату. Правда, тогда она не подружилась бы с Верой, Надей и Катей… Вот жизнь: и так криво, и этак перекос!

Вера дорисовала карикатуру, легла на койку-гамак, взяла книгу, но читать не стала. Она с тревогой посмотрела на Надю, угрюмо сидящую в своем углу, уставясь в пол перед собой.

– Надежда, ты чего ужин не готовишь? Ксан Ксаныч скоро придет.

– Ужин? – очнулась от забытья Надя. – Да, ужин…

Она вытащила из-под койки корзину с картошкой и перерыла всю тумбочку в поисках ножа.

– Тоська, ты куда нож задевала?

Тося, старательно скрипевшая пером в тетрадке, замахала свободной рукой, показывая, что ни о каком ноже ничего знать не знает и вообще просит не мешать ее учебе. Анфиса молча вынула из тумбочки свой нож – тот самый, который всегда так ревниво оберегала от посягательства девчат, – и протянула его Наде.

– А ты подобрела, Анфиска, даже не верится! – удивилась Надя, беря нож. – Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

– Смотри на дежурство не опоздай, – не отрываясь от книги, сказала Вера.

Анфиса молча оделась и вышла.

– Чего это с ней? – спросила Надя. – Вроде призадумалась?

– На инженера она нацелилась, – пояснила всезнающая Катя. – Думает на скромность его подловить.

Надя кинула очищенную картофелину мимо миски с водой.

– Неужели и этого к рукам приберет?

– Уже клюнул, – отозвалась Катя и переложила лампочку из одного чулка в другой.

В дверь тихо постучали. Тося по старой памяти вскинула было голову и даже рот открыла, чтобы крикнуть свое любимое: «Входи, кто там такой вежливый!» – но вдруг раздумала и вернулась к задачке, довольная, что пересилила нелегкий соблазн.

– Да, – сказала Надя.

В комнату бочком проскользнул Ксан Ксаныч с новенькой самодельной табуреткой в руке.

– Вот! – торжествующе объявил он, выставляя табуретку посреди комнаты на всеобщее обозренье. – Обзаводимся с Надюшей помаленьку мебелью!

И тут уж Тося не выдержала, вскочила из-за стола и со всех сторон осмотрела табуретку. «Мебель» Ксан Ксаныча была хорошо остругана, крепко сколочена и выкрашена в яркий зеленый цвет. Все предусмотрел дотошный Ксан Ксаныч, даже вырезал полумесяцем отверстие в сиденье, чтобы удобней было переставлять табуретку с места на место.

– Ох и мастерущий вы, Ксан Ксаныч! – похвалила Тося, обводя пальцем полумесяц. – Мне бы такую табуретку ни в жизнь не сделать!

– А ты присядь! – попросил Ксан Ксаныч, счастливо улыбаясь.

Чтобы доставить доброму Ксан Ксанычу удовольствие, Тося шлепнулась на табуретку.

– Ну как?

– Век сидела бы, не вставала! Такая табуретка, я думаю, рубликов двадцать стоит?

– Попробуй купи такую за двадцать, – захорохорился Ксан Ксаныч. – И за четвертную не найдешь!

– Да, продешевила я, – поспешно согласилась Тося.

Ксан Ксаныч подошел к Наде, на правах жениха нежно пожал ей руку выше локтя и поставил табуретку в их семейный угол.

– Припозднилась я сегодня… – виновато сказала Надя и засуетилась у плиты.

– Ничего, Надюша, – успокоил невесту Ксан Ксаныч, – нынче я совсем не оголодал.

Он поправил на стене покосившуюся картинку-сюрприз, сел на свою табуретку с дырочкой и поделился коронной новостью:

– В конторе говорили, Надюша, всех плотников на стройку возвращают… А все этот инженер! – Ксан Ксаныч понизил голос. – Я так понимаю, из этих он… из новых…

Надя сразу догадалась, о чем идет речь, и закивала головой, соглашаясь со своим женихом.

Здесь уже пришло время сказать, что Ксан Ксаныч был совсем не так прост, как кое-кто в поселке о нем думал. Несмотря на то что он тихо-смирно сидел в своем углу и никуда, как он сам говорил, не рыпался, Ксан Ксаныч имел свое собственное мнение решительно обо всем, что творилось на нашей планете. И лишь изредка, когда какое-нибудь событие было очень уж запутанное и происходило за тридевять земель от поселка, Ксан Ксаныч говорил тихим своим голосом, что издали он не может судить, ему надо хоть одним глазом взглянуть, как оно там, в натуре.

И уж само собой, было у Ксан Ксаныча свое мнение обо всех начальниках, с какими довелось ему повстречаться в жизни. Всех больших и малых начальников, известных ему, Ксан Ксаныч для собственного удобства делил на старых и новых. Старых начальников он поругивал, а к новым благоволил, считал, что идут они правильным путем, и желал им всяческих успехов на этом нелегком пути, а главное – не сбиться на дорожку, натоптанную старыми начальниками.

И совсем не в возрасте начальников тут было дело. На примете у Ксан Ксаныча были и совсем молодые начальники, которым еле-еле набежало два десятка лет, а у него они все-таки ходили в стариках. Другим же начальникам и шестьдесят стукнуло, а для Ксан Ксаныча они были все-таки новыми.

Бравый вид, амбиция, высшее-перевысшее образование, ловко подвешенный язык, даже умение хорошо работать, взятое само по себе, – все это Ксан Ксаныч тоже не очень-то жаловал. Главным и решающим для него было, куда начальник нацелен, для кого он живет и старается, для себя или для всех простых людей, вроде самого Ксан Ксаныча, Нади и той же Тоси-поварихи, которые вручили ему печать – в представлении Ксан Ксаныча все начальники были с печатями – и доверили командовать собой.

Сам мастер на все руки, Ксан Ксаныч больше всего ценил тех начальников, которые умели не только командовать, но знали еще и какое-нибудь простое, не начальническое ремесло: умели, к примеру, валить лес, плавить сталь или выращивать хлеб. Таким начальникам Ксан Ксаныч верил больше всего, ибо считал, что мастер мастера никогда не подведет.

Наслушавшись, как инженер покрикивает на Чуркина, Ксан Ксаныч совсем уж собрался зачислить его в старые начальники. Но стоило лишь ему узнать, что Дементьев убедил Игната Васильевича вернуть всех плотников на стройку дома, в котором Ксан Ксанычу с Надей была обещана комната, позарез нужная им для семейной жизни, – как он тотчас же, без всякой волокиты, перевел Дементьева из старых начальников в новые.

Впрочем, успокаиваться Дементьеву и почивать на лаврах было еще рановато. В той богатой коллекции начальников, какую собрал на своем веку Ксан Ксаныч, попадались и такие, которые начинали совсем как новые, новей некуда, – а потом прямым ходом скатывались к старым начальникам и становились еще похлестче тех, кто отродясь был старым и никуда не рыпался.

Прежде чем вернуться к нашей приостановившейся повести, осталось еще добавить, что мысли свои о начальниках робкий Ксан Ксаныч считал ужасно смелыми и даже малость крамольными. Он не только никому не навязывал этих своих мыслей, но тщательно скрывал их ото всех. На собраниях, даже самых бурных, Ксан Ксаныч сидел себе в уголке, внимательно слушал ораторов, а сам благоразумно с критикой на рожон не лез. И заметок в стенгазету под псевдонимами Оса и Жало, полюбившимися всем правдолюбцам, он тоже никогда не писал.

Заветные мысли свои Ксан Ксаныч поведал одной лишь Наде, ибо в глубине души считал уже Надю своей женой, а настоящая семейная жизнь, как понимал ее холостой Ксан Ксаныч, требовала, чтобы никаких секретов меж супругами не было. Может быть, Ксан Ксаныч потому так и стремился к семейной жизни, что с годами надоело ему молчать и копить свои мысли в одиночку, захотелось на пороге старости всегда иметь под рукой хоть одного, но терпеливого и преданного слушателя…

– Я так думаю, Надюша, – сказал Ксан Ксаныч, – если наш инженер и дальше не подкачает, пригласим его на свадьбу… Ты как, не возражаешь?

– Что ж, – отозвалась Надя, высыпая начищенную картошку на сковородку, – пускай приходит.

Тося решила свою задачку с двумя поездами, заглянула в конец учебника и несказанно удивилась тому, что самодельный ее ответ, выцарапанный из множества цифр, тютелька в тютельку совпал с недосягаемым прежде для нее книжным ответом.

– А они легкие, задачки, если их решать! – поделилась Тося своим открытием. – Если и дальше так пойдет, я еще, чего доброго, и в отличницы выйду. Вот чудеса-а!..

– Если б тебе правильное воспитание, – наставительно сказала Вера, – ты совсем человеком была бы. Возможности в тебе заложены.

– Здравствуйте! – изумилась Тося. – А разве я сейчас не человек?

Вера отмахнулась:

– Сейчас в тебе все перемешано – и хорошее, и плохое. Натощак даже не разобрать, чего больше.

– Так не пойдет! – решительно заявила Тося, с шумом захлопывая задачник и придвигая к себе грамматику. – Нельзя живого человека пополам пилить: от макушки до пупка беру, заверните, а от пупка до пяток сдайте в утильсырье. Я так считаю: все хорошее во мне – мое, ну и все плохое – тоже, куда ж оно денется? Так что берите меня всю целиком, какая я есть, сдачи не надо!

– Ну, затараторила, – осудила Катя.

Она терпеть почему-то не могла, когда Тося начинала вдруг вот так разглагольствовать. В такие минуты Кате всегда почему-то казалось, что Тося возносится над ней и все это видят.

Но, готовясь ко сну, Катя быстро восстановила душевное равновесие. Стоило лишь ей перевести глаза с высокой горки пуховых своих подушек на одну-разъединственную Тосину подушку, набитую к тому же слежавшейся казенной ватой, – и Катя сразу же почувствовала прочное свое превосходство. Ей даже смешно стало, что она вздумала обижаться на неимущую Тосю, которой, по всему видать, никогда не нажить таких пышных подушек.

– Ксан Ксаны-ыч! – окликнула повеселевшая Катя, разбирая постель.

– Есть! – догадался Ксан Ксаныч и отвернулся к стене.

И сейчас же рука его сама собой потянулась в карман за ножиком – кажется, даже без ведома хозяина. Ксан Ксаныч нагнулся было к нижним венцам бревен, но все пазы там были уже проконопачены, и ему пришлось, подстелив предварительно газету, взобраться на свою знаменитую табуретку с дырочкой и заняться верхними пазами.

Дементьев вопрошает эхо

Анфиса шла по старой запорошенной лыжне, а Дементьев – рядом, снежной целиной. Дикий, не тронутый человеком лес расступался перед ними, показывал заповедные свои тайны. Лыжи скользили легко, чистый снег празднично сверкал под солнцем, и мороз сегодня настроен был миролюбиво: он лишь покусывал, не давал стоять на месте, а на ходу не трогал и угадывался лишь по отвердевшим чужеватым губам и струйкам пара, вылетающим изо рта.

– Брусники тут – завались, – деловито рассказывала Анфиса, знакомя Дементьева с местными достопримечательностями. – А из той вон пади наши хозяйки ведрами грибы таскают. Вот женитесь у нас – будете рыжики солить.

– Рыжики? – счастливо переспросил Дементьев и от полноты чувств ударил лыжной палкой по ближнему стволу.

Еловая лапа, отягощенная непосильной снежной ношей, дрогнула в вышине и уронила ком снега. Дементьев вскинул голову и подставил разгоряченное лицо щекочущей изморози.

– А мне у вас нравится! – признался он, догоняя Анфису и любуясь ею. – Жаль, не знал я раньше про… про этот лесопункт! – (Анфиса недоверчиво покосилась на него.) – А это место чем знаменито?

– Эхо тут интересное. Вот послушайте. – Анфиса остановилась и по-хозяйски требовательно крикнула: – Эй!

Застоявшееся без работы эхо охотно подхватило крик Анфисы и пошло перекатывать его со ступеньки на ступеньку, удаляясь и затихая. И Дементьев тоже крикнул – и настороженно прислушался к ступенчатому эху. Крик Дементьева ринулся вдогонку за Анфисиным, в дальней глухомани настиг его и слился с ним.

– Правильное эхо! – одобрил Дементьев.

Они взобрались на вершину невысокой горушки. Дементьев взмахнул лыжной палкой, приглашая Анфису полюбоваться дикой лесной чащобой, заваленной снегом.

– Каково, а? Прямо на полотно просится!

Анфиса добросовестно осмотрелась вокруг. Откровенно говоря, она никогда не понимала тех людей, которые приходили в нестерпимый восторг при виде красивенького пейзажа, какой-нибудь замысловатой тучки в небе или румяного заката. А уж восхищаться лесом Анфиса и совсем не умела. Она выросла в лесном краю, перевидала на своем веку многие тысячи деревьев – зимой и летом, утром и вечером, – и лес в любом своем обличье был для нее слишком обычным и примелькавшимся явлением, чтоб им стоило восхищаться.

Но сейчас ей захотелось вдруг увидеть лес глазами Дементьева – и, кажется, это удалось Анфисе.

Зима нахлобучила пышные шапки на макушки деревьев, выгнула стылые ветки, опушила инеем каждую иголку – ни одной не пропустила. Строгим холодком веяло от густого молодого ельника, у подножья которого на снегу залегли размытые сизые тени. А от мачтовых сосен пахнуло вдруг на Анфису теплом. Казалось, бронзовые стволы досыта напитались летним солнцем и оно просвечивает сейчас изнутри сквозь тонкую чешуйчатую кору. В чащобе раз-другой робко стукнул невидимый дятел – и замер, боясь нарушить царственную тишину.

Анфиса была уверена: еще немного – и она поняла бы скрытую от нее прежде красоту леса. Но в это время к ней пришло вдруг неуютное чувство, будто не только она смотрит на лес, но и он – на нее. И не только смотрит, но и видит всю ее целиком, со всей ее неправильной, запутанной жизнью, которую она хотела бы скрыть от Дементьева.

– Пойдемте, холодно стоять, – угрюмо сказала Анфиса и скользнула на лыжах с горки.

Дементьев нагнал ее в низине и сразу же похвалил:

– Хорошо вы на лыжах ходите, я бы вам первый разряд дал!

– Не все такие добрые! Я же местная… Тут поблизости и родилась.

– Странно… – вслух подумал Дементьев. – А мне все почему-то кажется, вы издалека сюда приехали… – Он замолк на миг, проверяя себя, и выпалил убежденно: – Заморская принцесса вы!

– Так уж и принцесса?

– Самая настоящая! Я еще таких не встречал.

Анфиса посерьезнела, но, не зная, как ей быть, ответила в привычной своей поддразнивающе-завлекающей манере:

– Да бросьте вы, Вадим Петрович! Так я вам и поверила. В Ленинграде учились – и не встречали? Да там небось такие принцессы на каждом углу газировкой торгуют… Комплиментщик вы!

Дементьев резко остановился, будто споткнулся на ровном месте. И Анфиса остановилась, испуганно и виновато глянула на него. С каждой новой встречей ей все трудней и трудней стало разговаривать с Дементьевым. Анфиса никак не могла найти правильный тон: держаться с Дементьевым так, как она обычно держалась с Ильей и другими своими кавалерами, было нельзя, это Анфиса хорошо чувствовала, а как надо – не знала и частенько срывалась.

– Вы это серьезно? – с тревогой в голосе спросил Дементьев. – Плохо же вы меня знаете… А мы сейчас проверим! – Он повернулся к чащобе и набрал полную грудь воздуха. – Ведь не встреча-ал?

Эхо чуть помедлило и отозвалось:

– Не-э-ал!.. Не-э-э-а-ал!.. Э-а-о…

– Слышали? – торжествовал Дементьев победу. – Лес врать не будет.

Анфиса поспешно отвернулась.

– Чудик вы!

И первая двинулась вперед. Незнакомая прежде ласковая, признательная и лишь самую малость снисходительная улыбка скользнула по лицу Анфисы.

Они вышли к скованной морозом реке. На противоположном берегу открылись длинные штабеля бревен, приготовленных к сплаву.

– А это что? – удивился Дементьев. – Неужели наш поселок?

– Он самый… – Анфиса помрачнела, будто спустилась с небес на землю. – Догоняйте!

Она решительно свернула с лыжни и помчалась прочь от реки. Дементьев ринулся за ней.

В поселок они вернулись уже в сумерках. На крыльце общежития Анфиса сняла лыжи, сбила налипший снег. Прыгая на одной ножке, по улице пробирался Петька Чуркин с авоськой, из которой наружу высовывался русалочий хвост крупной трески. Дементьев схватил Петьку и поднял в воздух.

– Куда путь держишь, гражданин хороший?

– Пусти! – завопил Петька, размахивая авоськой и норовя мазнуть Дементьева русалочьим хвостом по лицу.

– Скажи чей, тогда отпущу.

– Ты моему папке выговор влепил, не буду я с тобой разговаривать.

– Ага, значит, ты Чуркин!

– Не говорил я этого… Пусти, бюрократ несчастный!

Дементьев счастливо засмеялся, будто похвалу себе услышал, и отпустил парнишку.

– Это меня так в их семье величают, поняли, Анфиса? – И крикнул Петьке: – Заходи как-нибудь, интересную книжку с картинками дам почитать.

В ответ на приглашенье Петька скомкал снежок и запустил Дементьеву в спину.

– Боевой! – одобрительно сказал Дементьев, поеживаясь от удара. – Люблю детей, а вы?

Вопрос застал Анфису врасплох.

– Н-не очень… Беспокойные они…

– Ну что вы! – Дементьев впервые не согласился с Анфисой. – Это такие чудесные человечки!..