Текст книги "Простые повествовательные предложения"

Верность и честь

В тайном бункере было тепло и сухо, но в душе Владыки Семитара выли злые вьюги. Разглядывая зализанную дикторшу в дальновизоре, он просеивал память и искал: где, когда наделал он ошибок? Пальцы автоматически перещёлкивали каналы. Короткие сводки новостей перемежались с репортажами. Взвинченные толпы, бродящие по улицам столицы. Шеренги легионеров со щитами, прогибающиеся под натиском демонстрантов. Раззявленный в крике рот старика – лицо его в крови, шарф развевается по ветру. Группа молодёжи переворачивает рейсовый мобус. Полыхает дорогая иномарка. Полицейский за толстым стеклом стационарной будки прячет лицо от телекамеры…

– Передаем обращение чрезвычайного революционного комитета, – дикторша смотрела прямо ему в глаза. – «Сограждане! Антинародная клика низложена! В этот радостный час мы призываем вас к спокойствию. Не дадим запятнать кровью светлые идеи демократии»!

Морщась и поглаживая ушибленный локоть, Владыка слушал звонкие, выспренние благоглупости. Никакие призывы к спокойствию не помогут, понимал он. Плебс, науськанный инсургентами, вызверился. Он не успокоится, пока не напьётся крови сполна.

Чего не хватало этим людям? Он в достатке дал им и хлеб и зрелища. А также спокойствие. Какая ирония, что к спокойствию призывают теперь его главные возмутители! Потрачены годы, чтобы вывести державу из пучины голода и смятения, и какова благодарность? «Жёстче, смелее надо было давить крикунов, – отметил он первую ошибку, с ненавистью глядя на экран: один из главных мятежников, осанистый мужчина с холёным породистым лицом, рассказывал что-то иноземным репортёрам. – Наймит, тварь»!

Но что делать теперь? Гарды прикрыли его отход, довели до убежища. Настоящие мастера, гордость страны, растерзаны взбесившимися подонками. Они остались верны до конца. «Я их не забуду, – Семитар перебирал в уме лица, – никогда». Однако, воздать им можно и позже. Два дня он сидит в подземелье, а время уходит! Оно важнее всего. Погромы и казни – мелочь, рябь. Лишь бы не договорились хищники, что ходят в глубине, за сценой. Лишь бы не успели договориться! Итак. Армия за него. Десантные легионы готовы подняться по приказу. Приказ, всего лишь отдать приказ! Почему нет связи?! Апуд, этот конторщик, без намёка не пошевелит пальцем, вот ещё одна ошибка, его давно пора было менять. Не успел! Служба охраны спокойствия медлит. Трусы… Они совсем разучились решать сами.

Владыка вспомнил недавнюю поездку. Апуд показывал новую технику, что стала, наконец, поступать в войска. Как радостны были военные, как сияли их лица! «Я должен быть там, – решил он. – Они помогут».

Торжественная мелодия ворвалась в болтовню политологов. Семитар не сразу узнал сигнал мобофона, этой игрушки приказчиков, купчишек и опереточных звёзд. Платиновый корпус жужжал и ёрзал на полированном дубе, наигрывая старый гимн.

– Да? – с непривычки он не сразу нашёл нужную кнопку. – Слушаю.

Сквозь вой помех пробился голос первого вице-кесаря. Наконец-то! В груди потеплело. Его вспомнили! Значит, потеряно не всё.

– Да! Да! – слышно было плохо, сам факт звонка казался чудом, – Почему нельзя выслать махолёт? Да?.. Хорошо, будет центурион Лапис, да, жду!

Лапис. Знакомое имя что-то тревожило в памяти. Что-то не слишком приятное, но и не очень важное. Ладно, вице-кесарь не пошлёт ненадёжного человека.

Чтобы занять время, Владыка отыскал в дальновизоре новости западной Унии. Радуются, мерзавцы! Заявления лидеров, спикеров и облечённых властью чинов, рассуждения банковских функционеров. Недоумения, домыслы, попытки прогноза, обычное дело при недостатке точных сведений из первых рук. А это что?!

Лицо Мармота на весь экран и скороговорка репортёра за кадром:

– По сообщению наших корреспондентов, первый вице-прокуратор Мармот осуждён чрезвычайным революционным трибуналом к повешению. Приговор приведён в исполнение.

Вот тебе и боевые дружины Мармота!

Впрочем, это к лучшему. Значит, они не договорились ещё, иначе Мармот был бы жив. Мёртвый он бесполезен.

Скорбная физиономия главы конвента по – удивительное сочетание слов – правам плебса: «Мы выражаем сожаление по поводу печальных событий». Хитрый лис.

– Народная милиция ищет смещённого Владыку для предания справедливому суду, – мелькнул восторженный спецкор, камера съехала на лицо полицейского, нет, теперь уже милицейского чина. Рачьи глаза его бегали, синяя повязка на рукаве сбилась. – Мы заверяем сограждан, что сделаем всё возможное для поимки узурпатора. Каждый, сообщивший о местонахождении гражданина Семитара, имеет право на денежную награду в размере…

Экран дальновизора заснежил и погас. Боль в руке отрезвила. Передёрнув плечами, Владыка разжал пальцы. Осколки пульта посыпались на бетонный пол.

– Суки! – выплюнул он, стирая платком кровь с ладони.

Скорее бы явился центурион. Он доведёт, а там… Мёртвого осла уши вам, а не Владыку Семитара!

Центурион Лапис оказался среднего роста человеком с избыточно мощной для его сложения шеей и ясными синими глазами. Левый бок комбинезона, в каких ходит городская обслуга, был чуть оттопырен, и центурион бережно прижимал его локтем. Другая рука сжимала лямки непромокаемой сумки. Когда, чуть прихрамывая, он вышел из переходного тамбура, Семитар вспомнил:

– Я знаю тебя, центурион, – проворчал он. – У тебя слишком длинный язык. Почему ты не на южных рубежах?

– Верность и честь, Владыка, – пароль, показалось Владыке, прозвучал иронично. – Это важно?

– Это важно. Как я могу тебе верить?

– Трибуны оказались мудрее прокураторов. Поэтому я здесь. Я не люблю тебя и твоих воевод, Владыка, – центурион грустно улыбнулся, – и в самом деле несдержан в речах. Но кровь мне нравится ещё меньше. Мир вообще любить не за что, а эти, – он ткнул пальцем вверх, – начинают делить власть. Они сделают жизнь ещё гаже. Ты сейчас – меньшее зло. Кто их утихомирит, кроме тебя?

– Темнишь, центурион.

– Верность и честь, Владыка, – повторил Лапис. – Я присягал, и я выведу тебя из города.

– Выведешь? Разве ты не с мобилем?

– Плебс бурлит, Владыка, – центурион покачал головой, – мобиль обязательно остановят. Безопаснее пешком. Выйдем ночью.

– Ночные волки, – удивился Семитар, – наверняка подняли голову. Так всегда бывает во время смуты.

– Верно, – ответил Лапис, водружая поклажу на стол, – волки на охоте. Но с ними сейчас договориться куда легче, чем с плебсом. Мобофон не бери, засекут.

Раскрыв сумку, он достал оттуда бритву и парик.

– Помнишь молодость, Владыка?

– Вспомню, центурион. И оставь титулы! Не время.

Ночью в большом городе никогда не бывает темно. Панели витрин и рекламных щитов, свет окон и фонарей скрадывают слабое свечение звёздного неба. Сегодня улица, по которой шагали Владыка с центурионом, была черна и безлюдна. Не светилось ни одно окно, словно жители спрятались от лишнего внимания. Низкие облака, подкрашенные близким пожаром, лениво засевали тротуар мокрым снегом. Плыл в промозглом воздухе запах гари.

– Плохо, как плохо, – Центурион посмотрел назад, на цепочку следов.

– Сколько можно плутать? – недовольно спросил Семитар. – Вокруг пусто. Нет даже бродяг! Я промочил ноги. Хочешь, чтобы я заболел?

– Нам опасно встречаться с людьми.

– Кто меня узнает?! – в седом парике, с кустистыми накладными бровями Владыка походил на пожилого работягу с окраины. Мешки под глазами – они потребовали больше всего времени и грима – намекали, что хозяин любит неразбавленное вино. Одет он был в блёклую, дешёвую на вид куртку с капюшоном, мятые шерстяные брюки и грубые ботинки.

– Узнают, Семитар, – ответил центурион, – когда захотят, узнают обязательно.

– Обманываешь, центурион, – Семитар остановился. – На мобиле вышло бы быстрее и проще.

– Хорошо, Владыка, – Лапис сощурился, – ты прав. Пойдём.

Перейдя дорогу, они свернули в узкий проулок. Здесь было ещё темнее, но впереди, на параллельной улице, тускло светил фонарь. В жёлтом гало крутился снег. Сильнее запахло горелым. На углу дома, в чернильной тени, центурион крепко взял Семитара за плечо.

– Смотри, кесарь, – прошептал он.

За углом, перед перекрёстком уткнулся в баррикаду из литых алюминиевых урн, бордюрного камня и ещё какого-то мусора колёсный броневик. Он почти догорел. Зелёная когда-то, в маскировочных разводах краска, вспучилась и почернела. Кое-где она дымилась, распространяя удушливую химическую вонь. Водительский люк был распахнут, оттуда неподвижным кулём свешивался человек, тоже чёрный и обгорелый. Чуть дальше, позади броневика, стоял военный грузовик; от тентованого кузова остался гнутый каркас, в нём неопрятными кучами угадывались страшные, колючие, бесформенные силуэты.

Семитар был жёсток, но от плотного духа печёного мяса, от осознания того, что это за мясо, его затошнило.

– Они ехали за тобой, Владыка, – сдавленно сказал центурион. – Их забросали зажигалками, совсем недавно. Выбраться наружу не успел никто! Мальчишки, Владыка, простые легионеры-срочники!

– Сломаешь мне руку, центурион, – прошипел Семитар. С трудом сдерживаясь, он привалился к мокрой стене.

– Потом начал рваться боезапас, – разжав пальцы, продолжил Лапис. – Как хочется верить, что некоторых огонь сожрал уже мёртвыми!

– Это их долг, их работа, – Во рту было горько. Центурион смотрел на него остановившимися, безумными глазами.

– Это моя работа, старик! – Лапис глубоко вздохнул, – а они… были призваны защитить страну от врага. Теперь они мертвы. Кто был их враг?

Он закашлялся.

– Прости мою горячность, Владыка. Ты ещё хочешь ехать на мобиле?

Они долго шли молча. Древние улицы, чудом избежавшие переделок времён краткого бума, остались позади. Теперь вокруг были типовые жилые коробки середины прошлого века, хлипкие жестяные гаражи, неряшливые кусты с остатками листвы.

– Скажи, солдат, – нерешительно спросил Семитар, – откуда в людях столько ненависти? Ты слышишь меня?

– Не знаю, кесарь, – ответил тот после долгой паузы. – Они устали быть никем? Или мы слишком увлеклись праздниками? Возведением колизеев и боями гладиаторов? Спроси у советников, потом. Тихо! Здесь кто-то есть.

Но их уже заметили.

– Стоять, голубки! – несколько бугаёв толпились у открытых гаражных ворот, тянули пиво. От тлеющих сигарет вился сладковатый дымок.

– Не двигайся, – шепнул центурион, быстрым движением кинул что-то в рот, скривился, и вихляющей, нетвёрдой походкой отправился к молодчикам.

Под их наглыми взглядами Семитару внезапно стало дурно. Слабость ледяным приливом выплеснулась откуда-то из живота и растеклась по телу. Задрожали ноги, и он сполз в липкую дрянь возле мусорных баков. В глазах потемнело, круг зрения сузился до маленького пятачка. В нём остались лампочка, светящая из гаража, угрожающие фигуры и Лапис. Он стоял, ссутулившись и шатаясь. Издалека долетели обрывочные слова:

– Нам бы до подземки, достойные господа, до подземки, – бубнил просительно Лапис.

– Бур-бур-бур, – отвечали брезгливо, – алкаш … несёт, как с помойки… руки марать … валите оба!

Один из парней лениво выбросил руку в лицо центуриону. В этот момент Лапис подскользнулся, нога поехала, и удар прошёл вскользь, а Лапис растянулся в мокрой снежной каше. Парни засмеялись, глядя, как он ворочается, пытаясь встать.

– Уходим уже, – донеслись до Семитара его слова.

Наконец Лапис поднялся, и, кренясь набок, вернулся к Семитару.

– Молодец, Владыка, – зашептал, старательно отворачиваясь. – Подыграл мне.

От Лаписа несло сивухой и недельным перегаром, этот дух подействовал как нашатырь. Владыка ощутил, что его отпускает, и зашевелился.

– Что это? – слабым голосом спросил, пытаясь подтянуть ноги.

– Маскировка, фармация, гадость редкая, – центурион пригляделся. – Да ты правда сомлел! Сейчас…

Он вытащил из кармана и разломил надвое тонкую, завёрнутую в фольгу палочку.

– Ешь, – сунул Семитару половину, зажевал сам, – шоколад со стимулятором. Поднимайся, уходим. Не хочу шума…

Обнявшись и покачиваясь, как поздние гуляки, они дошли мимо гаражей почти до поворота, когда их догнал один из парней.

– Постой, старый! – он скинул правую руку Семитара с плеча центуриона. – Кажется, это моё…

Блеснуло золото хронометра на запястье Владыки.

– Уважаемый, – попытался тот освободиться, – это подделка…

– Папу учить!? – рыкнул бандит. – Снимай!

Семитар медлил, центурион молчал.

– Скоро там, Цыня? – окликнули парня.

– Момент, братва! – Цыня угрожающе надвинулся, схватил Семитара за волосы. – Ты, ворюга, не только часики отдашь, сапоги мне лизать будешь!

Он дёрнул Владыку на себя, … и стянул с него парик.

– А,.. – протянул, вглядываясь, – кесарь?

И тут же охнул, побледнел, начал заваливаться набок. Центурион уже тащил Семитара за собой, в смрадный, чернильный проход между гаражами. Внизу гремело и чавкало, Владыка запнулся, но устоял, удержанный стальной рукой Лаписа.

– Стоять, суки! – неслось сзади.

Проскочив два ряда гаражей, они очутились в узком кривом переулке. Наутро прохожие замесят ногами густую солёную жижу, но пока тут было почти сухо. Снег укрыл голые кусты и выщербленный асфальт. Рядом, перевёрнутый вверх днищем, лежал погнутый остов легкового мобиля и какие-то брёвна. Сильно пахло ржавчиной и мочой.

– Спрячься, – Лапис подтолкнул Семитара к брёвнам и замер, прислушиваясь. Сначала ничего не происходило. Всё обойдётся, решил Владыка, но…

– Вот они! – давешние громилы выскочили из-за поворота, и огнеплюй в руках центуриона задёргался и зашипел. Всё было кончено в пару мгновений: выстрел, смещение прицела на малый угол, выстрел, выстрел, смещение, выстрел! Потом центурион резко развернулся и дважды выстрелил назад, в проход. Там застонали.

– Пошли, Владыка, – Лапис протянул Семитару руку.

– А ты не собираешься?.. – начал старик.

– Добивать не буду, – отрезал центурион. – Пусть им повезёт. Пошли. Недолго осталось.

Лицей был построен на границе промзоны, недалеко от компрессорного завода. Там же было общежитие, в просторных классах и аудиториях бурлила весёлая, шалопутная молодёжь. Теперь тут заправляли совсем другие люди. У застеклённой двери стоял, несмотря на глубокую ночь, и курил высокий, худой мужчина. При каждой затяжке огонёк сигареты освещал горбатый нос и впалые щеки, покрытые иссиня-чёрной щетиной.

– Слушаю, дорогой, – поднял он глаза на центуриона.

– Мне нужен Ахмет. Скажи, Малой пришёл, рассчитаться.

– Малой. К Ахмету. Жди, дорогой, – повторил высокий, щёлкнул пальцами – окурок, прочертив красный пунктир, упал точно в стоящую метрах в пяти урну – и скрылся в здании.

– Малой, Ахмет, что это значит, центурион? – глухо спросил Семитар из-под капюшона.

– Южные рубежи, Владыка, – Лапис был мрачен. – Он должен мне жизнь.

– Мой дом – твой дом, – расплылся в улыбке Ахмет, толстяк с толстой золотой цепью на шее и холодными глазами. – Кто это?

– Он со мной. Нам нужно в бомбоубежище. Отсидеться.

– Будут неприятности? – лицо толстяка как будто стало суше.

– Если станешь болтать, – пожал плечами Лапис. – Решай быстрее. Ты мне должен.

– Я не забыл ничего, Малой. Ничего.

Общий вход в бомбоубежище, расположенный во дворе, давно был заложен кирпичами, но учащиеся и персонал имели резервный, в подвале. Взяв с Малого клятву ничего не трогать, Ахмет ушёл, недовольно бурча, и сам запер дверь убежища снаружи.

– Несколько часов в запасе есть, – Лапис подмигнул, – нам нужно куда меньше.

В дальнем углу убежища, под громоздкими ящиками и тонком слоем бетона, оказался хитроумно замаскированный люк. Под ним, двумя метрами ниже, нашлась пара бронированных кодовых дверей, разделённых коротким тамбуром, а после – обычная пустая комната с двумя стульями и письменным столом, прикрытым листом исцарапанного плексигласа.

– Дошли? – спросил Семитар, без сил опускаясь на ближний стул.

– Здесь раньше был пост, потом его сняли, – кивнул центурион и занял соседний. – Там, за стеной, станция мини-подземки. Дошли.

– Почему?

– Что? Сняли пост?

– Нет, – Семитар постучал ногтем по прозрачной пластине. – Почему тоннель не провели до самого бункера? Зачем рисковать, идти сюда через полгорода?

– Не знаю, кесарь, – центурион выудил из бездонных карманов куртки полиэтиленовый пакет, разорвал его и вручил Семитару остро пахнущую салфетку. – Убери синяки, они уже не нужны. Наверное, – рассуждая вслух, продолжил он, – чтобы враг не явился с той стороны, тайно. Шестьдесят лет прошло, никто не знает точно, как было на самом деле.

Вагончик напоминал крытую дрезину. Ходовая часть оказалась в порядке, уютно горел индикатор питания на пульте. Видимо, некие секретные службы поддерживали подземку в рабочем состоянии. «Почему я о них не знаю?» – подрёмывая под стук колес, лениво размышлял Семитар.

Его разбудил мягкий толчок остановки.

Центурион рассматривал что-то в трубу перископа, опущенную с низкого потолка.

– Приехали, Владыка. Проверь.

Прижавшись к резине окуляров, Семитар увидел полутёмное помещение. Ракурс был необычным, сверху, из-под потолка, но он сразу узнал долговязую фигуру первого вице и плешивую голову его всегдашнего порученца.

– Дальше пойдёшь один. Код двери ты знаешь.

– Почему?

– Я не верю вице-кесарю. Не верю политикам вообще. Любой из них готов продать и продаться. И, – центурион изобразил рукой что-то странное, – я устал от крови. Меня ждут в посольстве одной восточной деспотии. Горячий песок, пальмы, лазурная вода Залива! – он оскалился. – Тамошний правитель мне тоже кое-что задолжал!

– Политика грязновата, да… Но первый вице – мой давний друг. Мы вместе учились, служили. Он обязан мне всем. Прощай, центурион.

– Прощай, Владыка!

Первый вице-кесарь нервно вышагивал по заброшенному складу. Дробное эхо отражалось от пыльных стен, позвякивало в грязных окнах. Гарды заняли позиции по углам. Начальственные молнии их нервировали.

– Ну? – он резко остановился, и бледный человечек подбежал и склонил голову.

– Мы торчим тут пятый час, – глядя сквозь референта, процедил чиновник. – Может, стоило послать махолёт?!

– Я уверен в Лаписе, – успокаивающе ответил человечек, – он болтун, но честный болтун.

– Честный? Странное слово. По отношению к кому он честен в этой каше? К тебе, ко мне, к кесарю или к плебсу?

– К себе? – предположил референт.

– Это хуже всего. Тогда мотивы его неясны.

«У тебя явно есть запасной маходром, – разглядывая редкий пушок на голове референта, думал вице-кесарь, – ты слишком незаметен и осведомлён, ты полезен для всех. А я? Без Семитара мне никак»!

– Ладно, – стыло ответил вице-кесарь.

Ему было очень, очень страшно.

Гарды напряглись и подняли оружие, в груди первого вице противно ёкнуло. С грохотом обвалилась штукатурка на ближней стене, и в открывшейся дыре завозилась человеческая фигура.

– Кесарь! – чиновник узнал человека первым и сделал шаг навстречу. – Как я рад тебя видеть!

– Я тоже, первый, – голос старика дрогнул, – но время, время. Срочно дай мне спецканал с Апудом!

От Семитара кисло пахло, и первый вице-кесарь скривился, пряча лицо.

– Конечно, – он достал мобофон. – Гражданин Адвена?

Владыка дёрнулся, но его уже плотно держали подбежавшие гарды.

– Да, гражданин, он у меня. Я исполнил свою часть, да, да. Спасибо, гражданин!

Первый вице победно посмотрел на Семитара.

– Ничего личного, старина! Ты же всегда помогал мне? Будешь моим пропуском в новую жизнь, правда? – от облегчения чиновник начал паясничать. – Сейчас подадут экипаж, и…

– Назад!

У свежего лаза стоял Лапис. Первому вице-кесарю показалось, что чёрный раструб огнеплюя направлен прямо на него.

– Не глупи, воин, – вкрадчиво проговорил он, делая шаг. Теперь между ним и Лаписом был Семитар. – Получай награду, я позвоню, и свободен!

– Отпустите его, живо! – Лапис повёл стволом.

– Тогда умри! – каркнул первый вице и упал в цементную пыль.

Пуля выкрошила извёстку у головы центуриона. И сейчас же гарды, державшие Владыку, рухнули.

– Пригнись, Владыка!!! – крикнул Лапис, медля.

Тшок!

Вторая пуля, выпущенная последним, расположившимся напротив гардом, огладила шею Семитара и вошла центуриону точно над грудиной, в основании шеи.

– Напугал, дурак, – дрожа от страха и унижения, первый вице-кесарь подошёл к упавшему Лапису и плюнул на его лицо.

– Верность и честь, – прохрипел центурион, выблёвывая алую кровь, – верность и честь…

Скоро он замолчал.

Пора отдыхать

Премьер-президент просыпается рано. Раньше многих обитателей миллионного мегаполиса. Такая привычка у него издавна, когда он и не помышлял о политике. Минуло много лет, Хозяин земли русской разменял девятый десяток, но рука его крепка, спина хранит бравую выправку, глаз зорок, а ум подвижен, как в молодости.

Проснувшись, он какое-то время лежит, рассматривая декор стен и роспись потолков. За последние годы они нисколько не изменились и премьер-президент, наверное, давно заучил, запомнил наизусть каждый завиток лепнины, каждый красочный мазок, каждый случайный волосок кисти, оставшийся на поверхности стены. Созерцать давно знакомое – один из ритуалов, позволяющий Премьер-Президенту настроиться на долгий рабочий день. Стряхнуть старческие сны и выбросить из головы тяжелые мысли, что одолевают его уже лет пять, с уходом жены. Потом он встает и начинает ритуал утреннего туалета. Премьер-Президент еще в начале своего третьего срока, в период новой великой Борьбы с привилегиями, отказался от камердинера. Когда-то он настоял на законе о семидесятилетних: каждому, кто старше, положена прислуга от собеса. Но сам, как пришло время, её сразу отослал. Независимость – его другое имя.

Его собака, молодая сука лабрадора Нелли, уже извивается всем телом вокруг, чуя выход на улицу. На морде её написано обожание. Прогулка с собакой – часть утреннего церемониала, ставшая незыблемым законом. Собаки – то немногое, что держит его в жизни. Они гуляют обыкновенно во внутреннем кремлевском дворе, между Тайницкой, Беклемишевской и Царской башнями. Премьер-Президент прохаживается, обходя открытые ворота Спасской. Вдруг Нелли заметит открытое пространство, рванётся радостно наружу, там много незнакомых людей, перепугается, её будут ловить, а это для собаки стресс. (Я не верю давнишним злопыхателям, что звериные страдания для Премьер-Президента важнее человеческих. Просто животных любить легче).

Они выходят, значит, наступает моё время.

— Здесь Седьмой. Объект направляется в зону «А». Принимай, Тридцатый. – Понял тебя, Седьмой. Все будет О`Кей!

– Уж ты постарайся, Тридцатый. Не проколись опять с туристами. Очень прошу…

С неделю назад группа из Японии упросила старика сфотографироваться на память. Он расположен к общению с народом. Зачем им понадобилось держать в руках карту Москвы? Хорошо, это были японцы. Они покладисты и дисциплинированы. И молчаливо-уважительны к старшим. Можете представить, что мог услышать Премьер-Президент от украинцев? Казахов? Грузин?!

– Ладно-ладно, Седьмой, не паникуй. Старичок будет доволен прогулкой.

Седьмой – это я. Вместе с Тридцатым мы и наши сменщики присматриваем за объектом на территории Кремля. Я – внутренний куратор, он – внешний. Свои ответственные есть у каждого столичного округа, у каждого региона. Если все остальные кураторы отвечают за территории, то в нашем ведении – сам объект.

Мы работаем круглосуточно, сутки через двое, одиннадцать месяцев в году. Один из нас всегда на подстраховке и параллельно на обучении. Учиться приходится, ведь ручейки информации каждый год находят новые русла, они сливаются в потоки, что сметают на своём пути хрупкие фильтры контроля. Крепить эти фильтры – наше дело.

Сегодня моё последнее перед отпуском дежурство, с вечера эффективный менеджер под моим призором. Сейчас он работает с документами. А через полчаса по плану встреча с британским премьером. Такие важные персоны нечасто посещают Кремль. Брайан обмолвился как-то, что у мировых лидеров есть негласное расписание визитов к нам. Премьер-Президент не должен чувствовать себя вне высокой политики. Так или иначе, предстоящий разговор требует скрупулёзной подготовки.

– Третий! Здесь Седьмой

– Хай, Седьмой! Голова не болит? – он постоянно шутит. Думаю, Брайан – не британец, он не укладывается в тот образ, который возникает в голове при словах «подданный Британской короны». Ни капли чопорности, ни намека на тонкий английский юмор. Шутки его незамысловаты, лицо красно, а руки больше приличны каменщику или матросу с парусного судна. Брайан атташе британского посольства и выпускник Лондонской школы политэкономии. При первой нашей встрече он накачал меня гиннесом и теперь не устаёт об этом напоминать. Он наш куратор от европейцев, Третий, мы часто общаемся.

– Забудь, – отвечаю, представляя Брайана по обыкновению развалившемся в кресле в своём посольском кабинете, ноги на столе, в руках банка пива. Истинный британец. Интересно, он тоже устаёт? Рефлексирует? – Я отправил тебе файл с темами беседы. Пусть сэр Ричард будет серьёзен хотя бы внешне и не слишком уходит от них в сторону.

– Не вопрос, дружище! Я не читал еще твоего письма, но могу заложить душу, что речь пойдет об олигархах-невозвращенцах… Скажи мне, зачем эти дряхлые старцы нужны Премьер-Президенту?

– А твой, наверное, будет вспоминать вечного подсудимого и полоний? – я стараюсь наполнить голос сарказмом, это плохо получается, меня разбирает смех. Темы этих бесед удивительно однообразны. Дряхлые старцы! Зачем они человеку столь же преклонных лет? Память людская длинна, изгибы её причудливы. Но как предсказуемы! Веселье не мешает нам решить возникшие вопросы и дать окончательное добро на встречу. А вы думали, последнее слово за высокими договаривающимися сторонами? Наверное, но в нашем случае оно за кураторами. Третьим и Седьмым.

Сэр Ричард не подводит. Хотя до опыта Премьер-Президента ему далеко, сорок лет у власти – не шутка, но разговор движется как по хорошей, глубокой колее. Реплики англичанина выдержанны, колкости малозаметны и уважительны. Я могу расслабиться, помечтать о близком отпуске. Ах, отпуск! Это сладкое слово! Пальмы и море. Или горы и снег. Или лес и корзинка с грибами в руках. Рядом сын. А то Васька стал подзабывать отца. Ещё бы! Я ухожу в ночь, возвращаюсь через сутки, потом отсыпаюсь и только полдня из трех как-то обращаю внимание на отпрыска. Год собачьей службы без отдыха – это много. Заставьте авиадиспетчеров работать столько, и посмотрите на статистику происшествий. Наш труд не менее важен и чреват, жалко, не все это понимают. Сэр Ричард понимает, спасибо ему за мудрость.

Аудиенция меж тем благополучно завершилась. Гарант вместе с британцем отправляется обедать в один из московских ресторанов. Час, а то и все два – в моем полном распоряжении. Можно спокойно готовить утреннюю «инспекцию» в Ярославль.

Центрально-русские территории опекает Двадцатый. Я уже сообщил ему неприятную новость: Премьер-Президент отменил вылет из нового аэропорта «Элитный», что в черте Москвы, и распорядился подать президентский борт в Шереметьево.

На пару мы накрутили хвосты службе протокола. Возмущение их понятно, но пускай отрабатывают свою икру на масле. Люди за Кольцевой очень не любят неожиданностей. Наверняка телефоны во всех причастных кабинетах трезвонят, не переставая, а их обладатели рвут волосы на головах. Если у кого они остались после такой нервной службы. Однако какая ни есть – но своя. Всё это рутина. Положенная доза переживаний, суеты, лести, криков и угроз – дело сделано, коридор Химки – Шереметьево обеспечен. Привычное сопротивление таможни привычно побеждено. Мне ли не знать, что лет десять как все КПП сворачиваются и разворачиваются за полчаса.

– Двадцатый! – Седьмой?

– Прости, едва не забыл. Напомни местным поменять вывески, знаки, указатели. Чтобы в газетных киосках была наша пресса, магазины по ходу следования проверить обязательно… Объект любит внезапные визиты в супермаркеты. Переводы оформлены, сразу по прибытию средства пойдут.

– Обижаешь, седьмой! Всё будет в лучшем виде, – по его голосу понятно, он что-то забыл. Скорее всего, магазины. Они – наша основная головная боль. Не так-то просто угадать, куда, в какую точку захочет свернуть наш подопечный. Представьте себе: ценники! Объявления!! Персонал!!! Посетители!!!! Переодеть, натянуть на лица сдержанный, но неприкрытый энтузиазм, научить верным вопросам и ответам. Положить им в карманы наши деньги и документы! Заметная часть ресурсной ренты, оставшейся после великого передела, уходит на подготовку, подчистку, подмазку. Местные власти с радостью стригут на визитах купоны. Компетентные службы докладывают: дублирующий кириллический комплект есть в каждой торговой точке, в каждом ресторане, на каждой заправке и на каждом предприятии русского пространства.

– Помню, Седьмой. Спасибо скажи, это всего лишь Ярославль. Не забыл Омск два года назад?

Я не забыл Омск. После той поездки Брайану пришлось отпаивать меня коньяком. Лучший друг автопрома решил тряхнуть стариной и прокатиться на отечественной машине. В Омск! На обеспечение визита всего три дня. Китайцы были в шоке от наших запросов. Не знаю и не хочу узнавать, где они нашли столько европейцев – расставить вдоль дороги? В каждом придорожном кафе, в любой деревне. На всякой узкой грунтовке между деревнями – вдруг объект решит съехать с дороги и поговорить с жителями? Причем деревень оказалось куда больше, чем на карте. В традиционно малолюдном районе! Придумали сослаться на новый, экспериментальный демографический проект. Премьер-президент долго рулил, насупившись, бурча под нос что-то, вгонявшее охрану в тоску, а по возвращению устроил разнос министру соцразвития, за скрытность. То-то был ему сюрприз!

– Спасибо, Двадцатый, до связи!

Объект возвращается с обеда в наилучшем расположении духа. В машине его разморило, он подремал. В плотной программе квартальный доклад Патриарха. Крайне важное мероприятие. Поэтому, кроме меня, за этими встречами невидимо следят коллеги из Ватикана, протестанты и резидент Халифата. Далай-лама, как обычно, проявляет уважительную незаинтересованность. Патриархия издавна обращала мало внимания на границы и Алексий III может не слишком лукавить. Тем внимательнее надо слушать и отслеживать оговорки Патриарха. Если допустить, что на таком уровне возможны спонтанные, случайно вырвавшиеся слова.

Радует, что геополитика меня не касается. Вслушиваясь в тихие замечания лидера нации, я снова отвлекаюсь. Судьба, отпуская вожжи, даёт мне шанс расслабиться заранее. Я не боюсь что-то пропустить, другие кураторы известят, если что. Это важно им не менее, чем мне. Или важнее?

Я осознаю неожиданно, что объект далеко не молод. Казалось бы, это очевидно, но только сейчас я понял это в полной мере, умом. Настолько он для меня постоянен и привычен. Если, вдруг, завтра или через месяц, его не станет? Трудно представить мир без него. Вся моя жизнь прошла на фоне этого человека! Он смотрел на меня с экрана первого примитивного тридэшника, его лицо встречало меня в кабинетах начальников и армейских командиров. Знакомый взгляд взирал с уличных плакатов и сувенирных матрёшек. С годами плакаты становились больше и встречались чаще, а матрёшки почти исчезли. Фразы его были точны и афористичны, распоряжения своевременны и исчерпывающе верны. Схемы управления не отличались широтой и разнообразием, но проработаны были с доскональной полнотой, в мельчайших, недоступных прочим, нюансах.