Текст книги "Аномалии личности. Психологический подход"

Глава II
Исходные психологические предпосылки и гипотезы

1. Вводные замечания

Первое же знакомство с современным состоянием психологии личности обнаруживает отсутствие какой-либо однозначности, элементарной согласованности в понимании самого термина «личность». Мы уже обращали внимание в прошлой главе на частое смешение понятия «личность» с понятиями «индивид», «человек», «индивидуальность», «темперамент», «характер», «субъект» и т. п., причем каждый исследователь привносит в это смешение свой особый акцент, долю своего понимания (или непонимания), что еще более увеличивает пестроту взглядов. Понятие «личность» как бы разбрелось по всем разделам психологической науки, стало бесконечно часто к месту и не к месту повторяемым. Любопытно заметить в этом плане, что обсуждение проблем личности даже в профессиональном кругу психологов (например, на кафедре общей психологии факультета психологии Московского университета, где много лет работает автор) резко отличается от обсуждения проблем психофизиологии, восприятия или памяти. Если во втором случае спор обычно локализуется между непосредственными специалистами в данной узкой области, тогда как остальные, и прежде всего «личностники», занимают позицию сторонних наблюдателей, не решающихся высказать свое мнение в силу его заведомой некомпетентности, то в первом случае буквально каждый – специалист ли он в области исследования личности или нет – активно вступает в обсуждение и считает себя вполне компетентным для спора и утверждения (часто категорического) своего мнения.

Истоки такого отношения к проблеме личности, в общем, вполне понятны и объяснимы. В отличие, скажем, от исследования движений глаз или оперативной памяти проблема личности интересует всех, но в то же время является необыкновенно широкой, сложной и многомерной. Эта многомерность отражена уже в самом богатстве языковых возможностей описания личности. Олпорт и Одберг обнаружили, например, в английском языке 17 тыс. слов, с помощью которых можно охарактеризовать поведение, относящееся к личности, из них 4505 являются названиями черт как таковых; Клагес насчитал 4 тыс. таких слов в немецком языке, а Баумгартен, выбравший более строгие критерии, – 1093[98]98
  См.: Мейли Р. Структура личности // Фресс Я., Пиаже Ж. Экспериментальная психология. Вып. V. М., 1975. С. 216.


[Закрыть]. К. К. Платонов считал, что только в «Словаре русского языка» С. И. Ожегова среди 52 тыс. включенных в него слов 1548 определяют свойства личности; по его же данным, в грузинском языке таких слов еще больше – около 4 тыс.[99]99
  См.: Платонов К. К. О системе психологии. М., 1972. С. 128.


[Закрыть]

Как же возможно учесть все это обилие красок, их смешение, оттенки, полутона и найти то, что существенно для конкретного понимания личности, для выявления предмета ее психологического изучения? Наиболее очевидным и едва ли не единственным путем поиска ответа считается исследование тех или иных отдельных черт личности и их последующего соотнесения между собой. Согласно этому направлению, надо внимательно изучить и описать все детали, а затем уже составлять общее представление о конструкции в целом.

Однако, несмотря на всю, казалось бы, разумность, такой подход продемонстрировал, по сути, свою полную несостоятельность. Архивы психологии стали необозримыми, они буквально переполнены данными, полученными с помощью экспериментов, опросников, тестов, наблюдений и т. п. Но чем более накапливается фактов, тем очевиднее становится, что ни взятые сами по себе, ни в своей совокупности они не способны дать представление о целостной живой человеческой личности. Из этих данных можно было бы вполне составить обширную многоплановую экспозицию, целый музей психологических черт и механизмов, но сама фигура личности как таковая в этом «музее» явно бы отсутствовала, причем для полноты образа добавим, что устроителей такого «музея» – психологов, изучающих личность, – это обстоятельство мало бы смущало и единственное, чем бы они были серьезно озабочены, – это изысканием новых площадей (то есть научных журналов, лабораторий и т. п.) для размещения и представления результатов своих очередных изысканий и опытов, направленных на поиск еще одной (n + 1-й) детали неизвестного целого.

Следование психологов по этому пути было, конечно, не результатом их личного заблуждения, а проявлением вполне определенных культурно-исторических причин. Мы уже говорили в предыдущей главе, что, отделившись от философии, психология в стремлении стать самостоятельной наукой обратилась, прежде всего, к опыту естественных дисциплин. Это выразилось, в частности, в заимствовании моделей научного исследования, образцов методологического подхода. Одна из таких моделей состояла в том, что последовательное и полное изучение отдельных частей некоторой системы, их взаимных связей приводит к познанию всей системы в целом. Однако, как показал еще Кант, это может быть верно на уровне механических систем. На уровне живых систем такая модель не работает. Здесь целое определяет части, а не части целое. Функция и назначение отдельных частей и деталей могут быть поняты только в свете целостного представления.

Необходимость поворота к целостным, обобщающим гипотезам, к выработке широких теоретических взглядов, способных объединить, осветить частности психологических исследований и наблюдений, стала особенно очевидной и острой в отечественной психологии где-то с начала 70-х годов прошлого столетия. А. Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал, что главным препятствием, камнем преткновения в изучении личности является вопрос о соотношении общей и дифференциальной психологии. Подавляющее большинство авторов идет путем дифференциальных исследований, суть которых сводится к тому, что выделяются признаки, имеющие или способные иметь какое-либо отношение к личности, затем они коррелируются между собой, вследствие чего выделяются факторы, индивидуальные профили и т. д. Не ставя под сомнение правомерность и просто необходимость во многих случаях применения дифференциального подхода (проблемы профотбора, диагностики и т. п.), приходится, однако, констатировать, что следование преимущественно лишь по этому пути уводит психологию от изучения личности как таковой, подменив его, по сути, изучением индивидуальных различий. В результате и создалось нынешнее парадоксальное положение: несмотря на обилие работ, в заголовке и тексте которых фигурирует слово «личность», реальная личность человека, если воспользоваться замечанием одного западного психолога, «растворилась в тумане метода». Едва ли не основную причину этого А. Н. Леонтьев усматривал в том, что «изучение корреляций и факторный анализ имеют дело с вариациями признаков, которые выделяются лишь постольку, поскольку они выражаются в доступных измерению индивидуальных или групповых различиях» и, далее, «подвергаются обработке безотносительно к тому, в каком отношении находятся измеренные признаки к особенностям, существенно характеризующим человеческую личность»[100]100
  См.: Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977. С. 162–164.


[Закрыть].

Увлечение формализованными методами вызывало беспокойство в 60-х – 70-х годах и у многих психологов за рубежом. Так, В. Метцгер на вопрос о том, как он оценивает состояние психологии, писал: «Прогноз не является очень радостным, потому что как раз среди молодых людей энтузиазм по отношению к новым методам, пришедшим в большинстве случаев из англосаксонских стран, столь велик, что часто они, как мне кажется, рассматривают психологию как резервуар для упражнений на статистические и другие методические задачи, так что собственные основания проблем больше не видятся, а метод в известной степени становится самостоятельным»[101]101
  Metzger W. Psychologie in Selbstdarstellungen. Berlin, 1972. S. 225.


[Закрыть]. Об этом же писал и известный американский ученый С. Тулмин: «Принятый позитивистский подход привел к тому, что бихевиористские методы проникли всюду, в множество никак не сообщающихся между собой, часто узкоспециализированных дисциплин… Преобладающим стал принцип: чем ýже и определеннее ставится вопрос исследователя, тем он более „научен“. Так, например, зачастую задача исследования сводится к получению статистических корреляций между числовыми значениями „поддающихся подсчету“ вариативных данных»[102]102
  Тулмин С. Моцарт в психологии // Вопросы философии. 1981. № 10. С. 133–134.


[Закрыть]. Г. Олпорт констатировал, что «большинство исследований личности являются сравнительными, они используют инструменты дифференциальной психологии. Это ценные орудия. Опасность в том, что с их помощью личность можно так расчленить, что каждый фрагмент окажется связанным с соответствующими фрагментами других людей, а не с личностной системой, внутри которой он находится»[103]103
  Allport G. Becoming. Basic Considerations for a Psychology of Personality. L., 1960. P. 143. См. также: Олпорт Г. Становление личности: Избранные труды. М., 2002.


[Закрыть].

Несмотря на прошедшие десятилетия, положение мало изменилось. В. А. Иванников в 2010 году констатирует, что, несмотря на множество работ о развитии и структуре личности, исследователи обычно не в состоянии ясно ответить на простой вопрос – что такое личность? Как выделить ту реальность, которая называется «личностью» и которую можно потом исследовать? Но вы не получите и такого описания. «Поэтому и получается странная картина, когда мы изучаем что-то, что не можем описать и на что не можем показать пальцем, выделить критерии его наличия»[104]104
  Иванников В. А. Основы психологии. Курс лекций. СПб., 2010. С. 151.


[Закрыть]. Не менее категоричен и Д. А. Леонтьев: «Современная психология личности представляет собой весьма эклектичную область, специфическое предметное содержание и границы которой весьма нечетко определены. Если открыть практически любой из учебников под названием „Психология личности“, „Теории личности“ или „Развитие личности“, мы найдем там все, что угодно, от конституции до смысла жизни. Именно отсутствие четкого представления о специфическом содержании личности в отличие от психических процессов, состояний и других составных частей предмета психологии и является, на мой взгляд, основным барьером для развития этой области научного знания, которое движется сейчас очень быстрыми темпами, но направление этого движения не совсем понятно»[105]105
  Леонтьев Д. А. Новые ориентиры понимания личности в психологии: от необходимого к возможному // Личностный потенциал: структура и диагностика. М., 2011. С. 5. Любопытно заметить, что последнее в приведенной цитате суждение об области исследования личности – «движется сейчас очень быстрыми темпами, но направление этого движения не совсем понятно» – является, по сути, парафразом сравнения психологии личности с всадником без головы, мчащимся во весь опор неведомо куда, которое было дано Олпортом еще в 60-х годах прошлого века.


[Закрыть].

Альтернативой подобным подходам является развитие общей психологии личности. И здесь, в частности, одной из главных задач должно стать выявление того, что с точки зрения психологии относится к собственно личности. Не к личности ученого, инженера, рабочего, студента, астеника, флегматика и т. п., что обычно составляло предмет психологического рассмотрения, а к личности как к совершенно особому психологическому образованию, особому уровню отражения и созидания, который будет по-разному преломляться в людях разных профессий, обладающих разными темпераментами и особенностями нервной организации. Без создания такого целостного представления о личности нельзя с достаточной степенью осознанности и полноты подойти к насущным вопросам развития, воспитания и коррекции личности.

Особенно пагубно сказывается отсутствие целостной общепсихологической концепции при исследовании аномалий личности. Отдельные, даже блестяще разработанные аспекты, «куски» теории личности оказываются явно недостаточными для такого рода исследований. Проблемы аномального развития настолько тесно взаимосвязаны с реальной жизнью, многосторонни, «целостны», что их возможно сколь-либо глубоко отразить только в достаточно целостной теоретической концепции, причем – и это важно подчеркнуть – теоретической концепции «среднего уровня», то есть исходящей из общих методологических принципов, но в то же время могущей быть примененной к исследуемой реальности, ее анализу и коррекции.

При этом перед нами по крайней мере два возможных основных пути. Один – использовать уже имеющиеся подходы к изучению аномалий, данные психолого-клинического опыта и, исходя из этого материала, строить подходящую теорию. Здесь, однако, сразу встает вопрос: как будет относиться построенная таким путем теория к развитию нормальному и что мы, исходя из патологии, будем подразумевать под нормой?

В начале первой главы мы уже приводили типичные ответы на этот вопрос, согласно которым, в частности, норма понимается лишь как отсутствие или слабая, не мешающая социальной адаптации выраженность болезненных явлений, их относительная скомпенсированность. Патология при этом часто рассматривается как увеличительное стекло, сквозь которое становится явно заметным, гипертрофированным и потому легко обозримым скрытое от нас в норме. В этом плане можно сослаться еще на Гарвея, который писал: «Нигде так явно не открываются тайны природы, как там, где она отклоняется от проторенных дорог». Однако сама констатация отклонения подразумевает некое понимание меры, эталона, относительно которого оно произошло, поэтому, постулируя изучение аномалий как исходный момент, мы тем самым неизбежно (а вовсе не вследствие частных заблуждений) приходим к пониманию нормы как отсутствия недостатков, но не присутствия некоего достоинства, – со всей уже отмеченной ранее методологической ограниченностью этого взгляда.

Другой, принципиально иной путь требует в качестве первого необходимого шага создания развернутого, методологически обоснованного, позитивного представления об общем, нормальном развитии, его принципах, закономерностях, отталкиваясь от которых появляется реальная возможность судить об аномалиях, отклонениях от этого развития. Надо ли говорить после всего сказанного, что мы отдаем решительное предпочтение данному подходу? Если образно представить теорию как зеркало, призванное отражать мир, то, на наш взгляд, аномалии должны видеться, познаваться, исследоваться через отражение их в ориентированной на позитивное представление о норме теории и рассматриваться тем самым как собственно отклонения, искривления развития. И не стоит принимать за должное обратную позицию, столь свойственную пока психологии, – судить о норме на основании ее отражения в искривленных зеркалах, ориентированных на патологию теорий[106]106
  Нелишне заметить, что взгляд на норму только через анализ, гипертрофию ее возможных недостатков, проникая в широкое обыденное сознание, может сыграть (и уже во многом вследствие своей распространенности сыграл) весьма пагубную роль в формировании нравственных ориентаций. Он развенчивает человека, давая любым самым возвышенным проявлениям заземленное, часто прямо идущее от неврозов и отклонений объяснение, сводя все к «сублимации», «защитам», действию элементарных эгоистических «инстинктов» и т. п. Если продолжить аналогию с зеркалом, как не вспомнить здесь мудрую андерсеновскую историю-предостережение о злом тролле, который «смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось дальше некуда, а все дурное и безобразное так и выпирало, делалось еще гаже… А если у человека являлась добрая мысль, она отражалась в зеркале такой ужимкой, что тролль так и покатывался со смеху, радуясь своей хитрой выдумке. Ученики тролля – а у него была своя школа – рассказывали всем, что сотворили чудо: теперь только, говорили они, можно увидеть мир и людей в их истинном свете. Они бегали повсюду с зеркалом, и скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые бы не отразились в нем в искаженном виде» (Г. Х. Андерсен «Снежная королева»).


[Закрыть].

2. Гипотеза об уровнях психического здоровья

В контексте нашего изложения сказанное выше должно означать, что предстоит продолжить движение от абстрактного к конкретному, начатое в первой главе, с тем, чтобы данное там общее представление о личности по возможности довести, конкретизировать до развернутой психологической концепции[107]107
  Путь этот пока не является в психологии частым. Как справедливо заметил В. Е. Кемеров, обычно «психология шла не по пути „реконструкции“ психики на основе истолкования личностного бытия, а, наоборот, по пути „реконструкции“ бытия личности на основе описания ее психики» (Психологический журнал. 1982. Т. 3. № 3. С. 127).


[Закрыть].

Напомним, что в этом общем представлении личность рассматривалась нами как способ организации, инструмент, орудие присвоения человеческой сущности. Этим мы как бы подтверждали, экстраполировали идущее в отечественной психологии от Л. С. Выготского понимание человека как существа производящего, строящего орудия и инструменты своего развития. Причем орудия эти могут быть не только внешними, вещными, конкретно представленными – лопата, топор, станок, компьютер, но и внутренними, психологическими – способ мышления, специальные приемы запоминания, воображение, построение образа, использование знака и т. п.

Следующим шагом в этом направлении должно было стать понимание развитых внутренних психологических орудий не только как средств решения возникающих перед индивидом задач, но и как особого рода «психологических органов», в функции которых входит относительно самостоятельное продуцирование самих задач, обеспечение и закрепление определенных, достаточно единообразных способов их решения, взаимодействие с другими подобными «психологическими органами» и т. п. Ценной аналогией здесь служит представление о «функциональных органах»[108]108
  «…Одним из крупнейших современников И. П. Павлова, А. А. Ухтомским, была выдвинута мысль о существовании особых физиологических, или функциональных органов нервной системы… Это органы, которые функционируют так же, как и обычные морфологически постоянные органы; однако они отличаются от последних тем, что представляют собой новообразования, возникающие в процессе индивидуального (онтогенетического) развития. Они-то и представляют собой материальный субстрат тех специфических способностей и функций, которые формируются в ходе овладения человеком миром созданных человечеством предметов и явлений – творениями культуры… Теперь мы можем более ясно представить себе и то, в чем именно выразилось очеловечивание человеческого мозга… Оно выразилось в том, что кора человеческого мозга с ее 15 миллиардами нервных клеток стала в гораздо большей степени, чем у высших животных, органом, способным формировать функциональные органы» (Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1965. С. 408).


[Закрыть], которые возникают, складываются в нервной системе в единое целое прижизненно, в тесной зависимости от конкретных внешних условий и обстоятельств, и затем начинают функционировать с той же устойчивостью, что и морфологически наследственно обусловленные органы. «Органом, – писал А. А. Ухтомский, – может быть всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение»[109]109
  Ухтомский А. А. Учение о доминанте // Ухтомский А. А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М., 1950. С. 279.


[Закрыть]. Эта, безусловно, важнейшая гипотеза была направлена по преимуществу в сторону высшей физиологии и не касалась сути психологических проблем. Лишь в работах А. Н. Леонтьева, А. В. Запорожца, В. П. Зинченко и их сотрудников гипотеза получила развитие применительно к ряду областей психологии, и стало возможным говорить об отдельных психологических структурах (мышления, памяти, действия) не только как о психологических орудиях, но и как о психологических органах.

Настает, видимо, пора применить эти представления и к изучению личности. Прежде всего, обратим внимание на взаимосвязь двух обсуждаемых понятий – «психологическое орудие» и «психологический орган». Орудие, будучи развитым и обретшим относительную самостоятельность в рамках целостной организации, приобретает функции органа. С генетической точки зрения орудие есть то, что может стать органом, есть орган в потенциале. Орган же в свою очередь – зрелое орудие, орудие, переставшее быть только средством, способом реализации чужой воли, но приобретшее собственную волю (а порой своеволие), собственную активность. Эта активность в рамках психической организации человека имеет по крайней мере два основополагающих направления. Одно состоит в познании внешнего мира, производстве предметов, преобразовании окружающего. Другое связано с нахождением смысла своего бытия в мире. Каждое из этих направлений порождает и соответствующие сферы приложения психической активности. Одна из них есть «мир вещей», причинно-следственных отношений, другая есть «мир идей», мир смыслов. Соответственно этому деятельность в «мире вещей» можно назвать деятельностью производства «вещных» продуктов, предметов, измерений, тогда как деятельность в «мире идей» следует назвать деятельностью смыслообразования, производства смыслов. Если продукты деятельности первого рода зримы и осязаемы, могут быть непосредственно и в объективной форме предъявлены другому, то продукты деятельности второго рода субъективны, мало и трудно поддаются объективации, непосредственной передаче другому.

Следует сразу подчеркнуть, что две указанные сферы существуют во взаимосвязанных, хотя и во многом противоречивых, отношениях. Дело в том, что первая сфера не несет в себе смысла своего существования, смысл этот должен быть найден, доказан, и поэтому она нуждается в постоянном и все новом, по мере ее развития, осмыслении, то есть в продуктах деятельности другой сферы – сферы смыслообразования. В то же время «производство» смыслов никогда не существует в некоем «чистом» виде, но всегда нуждается в материале реальности, с одной стороны – как источнике, толчке к смыслообразованию, а с другой стороны – поле, полигоне реализации уже обретенного смысла, попыток его объективации. П. А. Флоренский, который еще до Л. С. Выготского четко поставил проблему орудийности человеческой психики, писал, что творчество разума распадается на производство вещей, смысл которых не нагляден, и производство смыслов, реальность которых не очевидна. Необходимо поэтому доказывать осмысленность вещей и вещность смысла.

Это несовпадение и одновременно взаимозависимость, взаимосвязанность двух сфер, создаваемое между ними внутреннее напряжение, противоречие есть, по сути, отражение общего противоречия между обусловленной данной конкретной ситуацией ограниченностью каждого отдельного человека, его заведомой хрупкостью, смертностью, конечностью и его потенциальной универсальностью, безграничными возможностями, безмасштабным развитием, предполагаемым родовой человеческой сущностью[110]110
  «Убеждение в том, что вещи существуют не сами по себе, а обладают еще каким-то важным и существенным для человека „смыслом“, растет из особого положения человека в мире, – пишет В. М. Межуев. – В своем стремлении постичь смысл вещи, раскрыть его средствами мифологического, религиозного, художественного или философского сознания люди исходят не из своей чисто природной потребности в ней, а из своей общественной, „родовой“ потребности, определяемой существованием того общественного целого, к которому они принадлежат. Они как бы смотрят на вещь глазами этого целого, пытаясь увидеть в ней то, что имеет значение для их жизни в границах данного целого. Будучи сам „родовым“ существом, человек и в вещах ищет то, что составляет их общий „вид“, „эйдос“, „идею“, что образует их „родовую“ сущность» (Вопросы философии. 1982. № 10. С. 46).


[Закрыть]. На уровне индивидуального сознания это противоречие обычно отражается как противоречие между «я» реальным и «я» идеальным, между «я» сегодняшним и «я» будущим; как противоречие между бытием и долженствованием, актуальным и потенциальным, вещным и смысловым.

Ниже, когда мы будем рассматривать строение смысловой сферы, динамику деятельности, мы постараемся развить эти исходно важные для нас общие положения, а теперь вернемся к определению личности как способу организации, орудию присвоения человеческой сущности. Нетрудно после сделанных выше замечаний увидеть, в каком новом дополнении, конкретизации нуждается это определение. Поскольку присвоение человеческой сущности распадается на присвоение «мира вещей», причинно-следственных связей и отношений и на присвоение «мира идей», производство смысловых образований, то соответственно и орудия, органы психической деятельности неоднородны, но распадаются, вернее, тяготеют к двум соответствующим сферам. Если же применить «поуровневый» подход[111]111
  «Поуровневый» подход имеет весьма давнюю историю. Деление на «душу» и «тело», которому тысячи лет, можно рассматривать как первую попытку такого рода. Не менее почтенный возраст имеет и трехчленное деление на «телесное», «душевное» и «духовное». Двух– и трехчленное деление, наполненное, разумеется, иным содержанием, остается наиболее распространенным и сейчас в психологии личности. Напомним лишь некоторые примеры: индивид – личность (А. Н. Леонтьев); субъект – личность (П. Я. Гальперин); индивид – личность – индивидуальность (Б. Г. Ананьев, А. Г. Асмолов); индивид – субъект – личность (Ш. А. Надирашвили); организм – индивид – личность (М. Г. Ярошевский) и др. В развиваемых ниже взглядах на проблему психического здоровья мы также будем придерживаться трехчленной традиции.


[Закрыть], то следует говорить о разных измерениях, уровнях психического аппарата. Один мы назовем собственно личностным или личностно-смысловым, «ответственным» за производство смысловых ориентаций, определение общего смысла и назначения своей жизни, отношений к другим людям и к себе. Специально подчеркнем при этом, что речь идет не об абстрактной философской рефлексии, а о вполне насущной и каждым так или иначе решаемой задаче осмысления, смыслового оправдания своего бытия[112]112
  Напомним в данной связи слова Л. Н. Толстого о том, что «неизбежно необходимое для живых людей знание было и есть всегда одно: знание своего назначения в том положении, в котором находит себя человек в этом мире, и в той деятельности или в том воздержании от деятельности, которое вытекает из понимания этого назначения» (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 427).


[Закрыть].

Однако смысловые ориентации не могут сами по себе обеспечить присвоение человеческой сущности, они лишь определяют те или иные устойчивые отношения к ней. Для реализации, овеществления, опредмечивания этих отношений необходима соответственно организованная активность человека, его деятельность, неизбежно несущая при этом на себе печать всех его индивидуальных особенностей, характерологических черт и свойств. Этот другой уровень мы назовем уровнем реализации, индивидуально-исполнительским или индивидуально-психологическим уровнем.

Кроме двух обозначенных уровней необходимо, особенно в контексте изучения аномального развития, ввести в рассмотрение еще один – психофизиологический уровень. В противном случае личностные ориентации и реализующие их психические процессы как бы повиснут в воздухе и будут пониматься без учета роли биологической, нейрофизиологической базы, которая обусловливает как саму возможность функционирования процессов психического отражения, так и существенные особенности строения и динамики, режимов этого функционирования.

* * *

В соответствии с таким подходом будет строиться и наше представление о психическом здоровье. Его следует рассматривать не как однородное образование, а как образование, имеющее сложное, поуровневое строение. Высший уровень психического здоровья – личностносмысловой, или уровень личностного здоровья, который определяется качеством смысловых отношений человека. (В первой главе мы уже называли некоторые философско-психологические основания критериев нормальности.)

Следующий уровень – уровень индивидуально-психологического здоровья, оценка которого зависит от способностей человека найти адекватные способы реализации смысловых устремлений, выстроить систему и иерархию конкретных целей, добиться успешного результата деятельности и т. п.

Наконец, уровень психофизиологического здоровья, который определяется особенностями внутренней, мозговой, нейрофизиологической организации актов психической деятельности и призван обеспечить широту, устойчивость и постоянство условий протекания психических процессов (примеры искажения этого и других названных уровней – в гл. V и VI).

Нетрудно предположить, что каждый из данных уровней, имея свои критерии и параметры, должен иметь и свои особые закономерности реализации. Из этого в свою очередь следует и другая гипотеза: несмотря на взаимосвязь и взаимообусловленность уровней, возможны самые различные варианты их развитости, степени и качества их здоровья. Иначе говоря, психическое здоровье, будучи многоуровневым, может страдать на одних уровнях при относительной сохранности других[113]113
  Нелишне заметить, что применение термина «уровень» является здесь в достаточной степени условным (равно, впрочем, как и в перечисленных выше в примечании примерах «поуровневых» делений). Об уровнях в строгом значении уместнее было бы говорить при изменении какого-либо свойства или качества, когда, скажем, каждая новая ступень подъема вбирает в себя, как бы «затопляет» нижележащие, пройденные, оставленные уже уровни (так говорят о повышении уровня образования, культуры и т. п.). В нашем же случае речь идет скорее о составляющих, параметрах, этажах психического здоровья, существующих (живущих) одновременно, пусть глубоко взаимосвязанно и взаимозависимо, но все же не поглощая и не заменяя друг друга. Но поскольку понятие поэтажного подхода пока непривычно, да и ассоциируется больше со строительным делом, нежели с психологией, мы с учетом высказанных оговорок будем в основном использовать устоявшуюся «уровневую» терминологию.


[Закрыть]. Представим последнюю гипотезу в формализованном виде.

Если рассматривать психофизиологический уровень как первый, тогда здоровье этого уровня, психофизиологическое здоровье, можно обозначить как N₁, а отклонения от него – как Ñ₁. Соответственно здоровье и отклонения следующего уровня – индивидуально-исполнительского – обозначим как N₂ и Ñ₂, а личностное здоровье и отклонения от него – как N₃ и Ñ₃. Отсюда можно, в принципе, построить трехмерный массив данных и соответствующее «трехмерное пространство психического здоровья», каждая ось которого будет соответствовать тому или иному измерению, плоскости этого здоровья – личностной, индивидуально-исполнительской и психофизиологической. Тогда любое психическое состояние человека может быть представлено как точка в этом пространстве, координаты которой заданы наличными – либо положительными (степени здоровья), либо отрицательными (степени нездоровья) – показателями по каждой из осей.

Общий математический вид предполагаемых здесь сочетаний может быть представлен в виде следующих двух матриц, первая из которых (I) показывает, какие варианты могут соседствовать с личностным здоровьем (положительное значение соответствующей оси рассматриваемого трехмерного пространства, обозначенное нами как N₃), а вторая (II) – какие варианты могут соседствовать с отклонениями личностного здоровья (отрицательное значение соответствующей оси, обозначенное нами как Ñ₃).

Схема 2.1

В нашу задачу не входит подробное рассмотрение всех выделенных классификационных ячеек, поскольку это заняло бы слишком много места и увело от основной логики работы. Ниже (гл. V и VI) мы остановимся лишь на некоторых типичных структурах психического здоровья, характерных, прежде всего, для тех видов аномального развития личности, которые непосредственно попадут в фокус нашего рассмотрения. Однако одно, поистине фундаментальное, взаимоотношение сразу требует особого и пристального рассмотрения в контексте данной книги: это взаимоотношение первого – психофизиологического – с двумя вышележащими – собственно психологическими – уровнями. Нетрудно видеть, что по сути своей способ определения этих взаимоотношений является частным, производным от того или иного решения более общей методологической проблемы – проблемы соотношения биологического и социального в человеке, поскольку первый уровень непосредственно связан с наследственными, биологическими характеристиками, тогда как два последующих тесно зависят от культурно-исторических условий обучения и воспитания.