Текст книги "Аномалии личности. Психологический подход"

3. О различении понятий «человек» и «личность»

Теперь предстоит обосновать еще одно исходно важное положение. Дело в том, что, как заметил, наверное, внимательный читатель, мы по возможности избегали употребления в нашем анализе понятия личности. Для книги, в названии которой слово «личность» – центральное, это может показаться, по крайней мере, странным, однако такое решение было вполне сознательным приемом, согласующимся с фундаментальным правилом науки – не вводить понятия до той поры, пока нужда в нем не станет совершенно очевидной. И вот оказалось, что можно дойти до общих представлений о психической норме, ее условиях и критериях, минуя понятие личности – кардинальное, казалось бы, понятие всей психологии. Из этого неожиданного обстоятельства вытекали в свою очередь два следствия, два возможных дальнейших пути: либо и впредь обходиться без упоминания личности (и – соответственно – изменить название книги), либо найти и твердо обозначить такое ее понимание, которое вносило бы качественно новый аспект в рассмотрение проблемы.

Чтобы разобраться в этом вопросе, мы попытались, прежде всего, проанализировать, что именно подразумевают, когда употребляют понятие личности. Картина оказалась до чрезвычайности пестрой. Одни отождествляют с личностью черты человека как индивида, другие идентифицируют личность с характером, третьи – с социальным статусом и функциями, четвертые – с родовой сущностью, пятые – с совокупностью различных уровней: от физических качеств до духовного содержания. Эта разноголосица усугубляется, точнее, умножается на разные представления о сроках и возможностях достижения свойства «быть личностью»: некоторые считают это свойство присущим чуть ли не изначально, с первого «я сам» ребенка; другие указывают, что личность рождается не сразу, а постепенно; третьи утверждают, что рождается личность не один, а несколько раз в ходе жизни; наконец, есть мнение, что понятие личности имеет значение идеала, к которому надо стремиться, но который достижим отнюдь не каждым.

Таким образом, наше предположение о том, что при анализе развития можно обойтись без употребления понятия личности, оказалось вовсе не лишенным основания, ведь в обозначенных выше взглядах личность по преимуществу выступает как редуцированная либо к индивидным свойствам человека, либо к его индивидуальным, характерологическим свойствам, либо к особенностям его социального функционирования и т. п. Тем самым, по существу, определяется не особое содержание понятия личности, а разные по своим основаниям аспекты понятия человека, и, что самое главное, эти определения, выделяя отдельные, пусть чрезвычайно важные стороны деятельности и сознания человека, обычно не указывают основных функций свойства «быть личностью», цель и назначение этого образования в человеке. Как уже давно отмечалось, «в большинстве современных учебников психологии человеческая психика предстает в виде набора деталей недействующей машины. В лучшем случае в учебниках демонстрируются „узлы“, „блоки“ деталей, но из этой демонстрации по сути дела ничего нельзя узнать о субъективной жизни человека…»[86]86
  Шорохова Е. В. Психологический аспект проблемы личности // Теоретические проблемы психологии личности. М., 1974. С. 23.


[Закрыть] Что касается личности, то демонстрация «блоков» и «узлов» (пусть талантливая, изощренная и изобретательная, снабженная самой современной математической обработкой) оказывается мало полезной как теории, так и практике[87]87
  Между тем сторонники такого подхода очень часто любят говорить о требованиях практики, подчеркивать прикладную направленность своих исследований в противовес отвлеченным, ничего, на их взгляд, не дающим для жизни теориям. Но теория в своем настоящем назначении не досужая игра ума, не бегство от требований действительности, а источник все нового понимания этой действительности, более верных и адекватных подходов к ней. Как заметил выдающийся физик Больцман, нет ничего более практичного, чем хорошая теория.


[Закрыть], потому что она лишена представления о всем «двигателе» в целом, о том, ради чего собраны и взаимосвязаны в нем все эти «блоки» и «узлы».

Возможен, однако, иной подход, истоки которого в отечественной психологии связаны, прежде всего, с культурно-исторической школой. Важнейшим в этом плане событием стал в свое время выход монографии А. Н. Леонтьева «Деятельность. Сознание. Личность» (М.,1975), а также ряда его статей и выступлений, посвященных проблемам личности. И хотя разработанные А. Н. Леонтьевым положения носили сугубо общеметодологический характер и целостной теории личности им создано не было, именно эти положения дали мощный толчок к последующим разработкам в этой области. В конспекте одного из последних своих выступлений А. Н. Леонтьев писал: «Личность ≠ индивид; это особое качество, которое приобретается индивидом в обществе, в целокупности отношений, общественных по своей природе, в которые индивид вовлекается…

Иначе говоря, личность есть системное и поэтому „сверхчувственное“ качество, хотя носителем этого качества является вполне чувственный, телесный индивид со всеми его прирожденными и приобретенными свойствами…

С этой точки зрения проблема личности образует новое психологическое измерение: иное, чем измерение, в котором ведутся исследования тех или иных психических процессов, отдельных свойств и состояний человека; это – исследование его места, позиции в системе, которая есть система общественных связей, общений, которые открываются ему; это – исследование того, что, ради чего и как использует человек врожденное ему и приобретенное им (даже черты темперамента и уж, конечно, приобретенные знания, умения, навыки… мышление)»[88]88
  Леонтьев А. Н. Избр. психол. произв. Т. 1. М., 1983. С. 385.


[Закрыть].

Значение этих положений остается, несмотря на прошедшие годы, весьма ценно. Как справедливо замечает А. Г. Асмолов, данная в них характеристика предмета психологии личности «представляет собой пример той абстракции, развертывая которую можно создать конкретную картину психологии личности»[89]89
  Асмолов А. Г. Личность как предмет психологического исследования. М., 1984. С. 21.


[Закрыть]. Обратим внимание на следующие основополагающие моменты леонтьевской абстракции. Во-первых, на решительную констатацию несовпадения личности и индивида; во-вторых, на то, что личность есть приобретаемое в ходе жизни в обществе особое психологическое измерение, качественно иное, нежели то, в котором предстают отдельные психические процессы; в-третьих, на то, что это измерение является системным и потому «сверхчувственным» (и, соответственно, умопостигаемым) качеством, и, в-четвертых, на то, что исследование личности должно заключаться в изучении общений, позиции и того, что, ради чего и как использует человек все врожденное и приобретенное им.

Соглашаясь с этими утверждениями, к некоторым из которых мы будем еще возвращаться, следует, однако, признать, что ни в них, ни в дальнейших исследованиях этого направления не давалось четкого ответа на вопрос: в чем цель и назначение выделенного «измерения» личности? Констатировалось лишь, что это измерение – новое, системно организованное, сверхчувственное, возникающее в общественных отношениях и т. д. Изучая эти особенности, мы, разумеется, значительно продвинемся в исследовательском плане, но останемся по-прежнему в неведении относительно того, в чем смысл, какова точка приложения этого измерения.

Могут возразить, что эта точка, более того, целый ряд этих точек уже даны в вышеприведенной абстракции: это определение позиции, общений, использование унаследованных и благоприобретенных особенностей. Все это, несомненно, ключевые моменты, важнейшие функции личности, понимаемой в таком случае в качестве «управителя» психических процессов и отношений. Однако по-прежнему остается вопрос: несет ли личность в себе самой свою конечную цель или ее служба – средство достижения чего-то большего? Первое обозначало бы растворение понятия личности в понятии человека, понимание личности как высшего проявления, конечной цели и олицетворения человека, и отсюда, в частности, представление о личности как об идеале, вершине, доступной далеко не каждому. Второе возвращает к уже поставленной выше задаче: выяснению того, чему, если не только самой себе, не «личности ради личности», служит ее особая, сверхчувственная, системная и т. д. организация.

Для рассмотрения этого крайне важного для контекста данной книги положения продолжим прерванный на время ход наших основных рассуждений. Напомним, что в качестве ведущего, определяющего для собственно человеческого нормального развития рассматривался процесс самоосуществления, предметом которого становится всеобщая родовая человеческая сущность, стремление к приобщению, слиянию с ней и обретению тем самым полноты своего существования как человека. Реализация этого стремления возможна через последовательное развитие определенного рода отношения к другому человеку (как к самоценности, но не как к средству), способностей к целетворящей деятельности (в противовес деятельности только причинно обусловленной), свободному волепроявлению (в противовес пассивной зависимости) и т. п. Это развитие, хотя, безусловно, требует определенных внешних и внутренних условий[90]90
  Проблему соотношения этих условий, соотношения биологического, психологического и социального при нормальном и аномальном развитии мы будем специально обсуждать в гл. II (§ 3) и гл. III.


[Закрыть], никогда не идет спонтанно, как развертывание некоего инстинкта, но всегда есть процесс непрекращающегося самопроектирования и самостроительства. Специально подчеркнем – непрекращающегося, то есть идущего не по пути взаимоотношений, скажем, архитектурного бюро и строительной конторы (сначала – проект, потом, после его утверждения – стройка, затем уже готовое здание передается в практическое пользование), а по пути беспрестанных, на ходу идущих поправок и переиначиваний проекта, побочных отвлечений от него[91]91
  «Параллельно „видимой“, „единственной“ жизни, – замечает Н. В. Наумова, – тянутся психологическим, ценностным и поведенческим пунктиром жизни другие… Человек внутренне как бы проигрывает несколько жизненных сценариев и стратегий» (Наумова Н. В. Целеполагание как системный процесс. М., 1982. С. 17). В этом плане мы проживаем один из вариантов своей жизни, утверждение его единственности всегда может быть поставлено под вопрос.


[Закрыть], иногда заведомо фантастичных, сделанных ради пробы и эксперимента, и одновременно с этим поиска все новых, часто отрицающих прежние способов, приемов и направлений строительства, бесконечных перестроек, достраиваний, частичных, а иногда и полных разрушений сделанного, так что здание поэтому никогда не бывает законченным «под ключ», раз и навсегда переданным в пользование. Такого рода процесс требует постоянных усилий, направленных к его побуждению и движению, к обнаружению себя именно в этой, а не в другой точке выбранного пути, к сравнению намеченного и сделанного, наличного и должного, будущего и настоящего. Если любое животное, будь то заяц или лев, проснувшись, сразу найдет себя зайцем или львом, а не кем-то иным, то человек ежедневно, если не ежечасно, осуществляет выбор, выбор себя, и даже если перед нами по видимости совершенно тот же человек, с такими же взглядами и манерами, как вчера и год назад, все равно это продукт выбора себя, выбора и отстаивания именно такого, а не какого-либо иного из множества доступных данному человеку образов-Я и способов поведения.

Конечно, существуют внутренние установки разных уровней, роль которых в психической жизни чрезвычайно велика (особая заслуга в их изучении по праву принадлежала грузинской школе психологов, основанной Д. Н. Узнадзе)[92]92
  См.: Узнадзе Д. Н. Философия. Психология. Педагогика: наука о психической жизни. М., 2014. В предисловии И. В. Имедадзе и Р. Т. Сакварелидзе к этому сборнику мы читаем: «Не найдя нужного слова в грузинском языке, Узнадзе создает его сам – „ганцкоба“ (установка)… В результате „настроение“ действительно превратилось в „настрой“, „направленность“ или, точнее, в „предуготованность“, чего и требовала теория» (С. 20–21).


[Закрыть]. Мы склонны, однако, согласиться с А. Г. Асмоловым в том, что главная роль установки как таковой – это сохранение процесса, поддержание избранного направления деятельности[93]93
  Приведем, справедливости ради, по-видимому, не согласное с нашим мнение американского философа А. Грюнбаума: «Я никогда не просыпаюсь совершенно свободным от каких-либо мыслей и не спрашиваю свое чистое сознание: „Какими мотивами я наполню свое сознание в это утро? Будут ли это устремления типа Аль Капоне или Альберта Швейцера“» (Грюнбаум А. Свобода воли и законы человеческого поведения // Вопросы философии. 1970. № 6. С. 69). С психологической точки зрения ни о какой «чистоте сознания» речи, конечно, быть не может – оно полно прежде накатанных мотивов и установок. Мы говорим лишь о том, что при всей важности и несомненной силе этого сложившегося инерционного момента сам по себе он не может единственно объяснить и оправдать поведение, ибо за каждым актом последнего лежит принципиальная возможность, а часто необходимость жизненного выбора, поэтому, даже когда поведение предстает как сугубо преемственное и реактивное, за ним на деле скрываются разные формы и степени активного (то есть содержащего выбор) отстаивания именно такого, а не иного пути.


[Закрыть]. Иными словами, в своей доминирующей роли – это не более, хотя и не менее чем инерция, то есть не движитель, а маховик, придающий в зависимости от своих характеристик (мы говорим, например, об инертности психических процессов или об их лабильности) большую или меньшую устойчивость движению в целом, которое для сколь-нибудь длительного, незатухающего продолжения нуждается в постоянном отстаивании перед собой и людьми, во внутреннем утверждении, в оправдании выбора.

Отстаивание это может быть, конечно же, существенно разным – и активным, и пассивным, и сознательным, и неосознанным, – но именно оно составляет стержень самосознания, основу позиции человека. Так что, проснувшись утром, человек не просто продолжает с той же точки остановившуюся на время сна активную жизнь, словно кем-то заведенный механизм, но выбирает, оправдывает, намечает свои пути осуществления, «заячьи» и «львиные» в том числе^*.

Слова Гете «лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой» носят поэтому отнюдь не метафорический, а прямой психологический смысл: и счастье и свободу человек не может завоевать раз и навсегда, на всю оставшуюся жизнь, он (и это единственный путь) должен завоевывать, отстаивать их ежедневно. «Мне смешно вспоминать, – писал Л. Н. Толстой своей родственнице, – как я думал, как и вы, кажется, думаете, что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок и путаницы жить себе потихоньку и делать не торопясь, аккуратно все только хорошее. Смешно! Нельзя… Все равно как нельзя, не двигаясь, не делая моциона, быть здоровым. Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость». Ф. М. Достоевский писал, что «все дело-то человеческое в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!».

Известной аналогией может послужить каждый наш физический шаг, который с точки зрения биомеханики может быть определен как остановленное – вернее, преодоленное падение: начиная ход и переступая с одной ноги в шаг, мы бросаем тело вперед, чтобы подхватить его, подставив другую ногу. Стоящий не движется в данном физическом пространстве, но лишь во времени – оно, обтекая, уходит, проходит мимо него, а он – тем самым – удаляется, отстает от него (как провожающий или опоздавший на платформе от уходящего поезда). Идущий всегда рискует – споткнуться, свернуть не туда, упасть, но только так он может двигаться вперед. Каждый шаг на пути к человеческому в человеке есть тоже преодоление и риск, но не в физическом, а в ином – жизненно-смысловом, духовно-нравственном пространстве (вне зависимости от понимания его максимы – как вообще человечности или Царства Божия на земле)[94]94
  Специально подчеркнем, что мы отнюдь не рядополагаем эти максимы – за каждой существенно разное понимание человека и его места в мире и мироздании. Эта разность требует, однако, качественно иного уровня рассмотрения – собственно философского и богословского, для нас же, как для психологов, важны сейчас внутренние механизмы, вектора, сама устремленность человека к преодолению инерции и движению в пространстве смысловых возможностей. Примером деликатного и корректного различения «научно-психологического» и «духовно-религиозного» может служить следующий подход Ф. Е. Василюка к исследованию переживания и молитвы: «В пределах этого исследования мы будем смотреть на молитву „снизу“, то есть намеренно отвлекаться от мистической, аскетической и догматической стороны вопроса, ограничиваясь лишь научно-психологическим подходом. Это ограничение, однако, не означает психологической редукции, попытки свести действие молитвы к одним лишь естественным психологическим закономерностям. Тем не менее необходимо попытаться исчерпать, насколько возможно, чисто психологические влияния молитвы на состояние человека. Эта задача и соответствует требованию научной добросовестности, и не оскорбляет религиозного чувства» (Василюк Ф. Е. Переживание и молитва: Опыт общепсихологического исследования. М., 2005. С. 16).


[Закрыть]. Лишь так заложенные начертанья, намеки, обещанья способны обрести действительные формы жизни, зримые черты. Да не увидит равнодушное к нам время, как мы годами топчемся и медлим на платформе опасений, все не решаясь устремиться вслед своим надеждам, упованиям и встречам.

И это движение в нравственно-смысловом пространстве, его доказательство, отстаивание, выбор отнюдь не вытекают из наших естественных влечений, потребностей, инстинктов. Как справедливо констатировал М. К. Мамардашвили, – «жизненный путь требует наших усилий противостояния естественности – естественности обиды на обидчика, естественности ответа ударом на удар, естественности нежелания чувствовать боль, естественности чувства самосохранения в конечном итоге». Это многотрудное движение по пути к человеку, это созидание в себе человека, способность и возможность такого самостроительства подразумевают наличие некоего психологического орудия, «органа», постоянно и ежечасно координирующего и направляющего этот невиданный, не имеющий аналогов в живой природе процесс. Этим «органом» и является личность человека.

Таким образом, личность как специфическая, не сводимая к другим измерениям (темпераменту, индивидным свойствам и т. п.) психологическая конструкция не является полностью самодостаточной, в себе самой несущей конечный смысл своего существования. Смысл этот обретается в зависимости от складывающихся отношений, связей с сущностными характеристиками человеческого бытия. Иначе говоря, сущность личности и сущность человека отделены друг от друга тем, что первое есть способ, инструмент, средство организации достижения второго, и, значит, первое получает смысл и оправдание во втором, тогда как второе в самом себе несет свое высшее оправдание[95]95
  Можно сказать и так: личность в предложенном понимании масштабна человеку, человек же – безмасштабен. Или – если определить то, чему или кому он в этом плане уподобляется, чьим образом умопостигаемо способен служить (оставив в стороне, насколько уподобляется и насколько служит), то тогда он масштабен, являет образ Человечества (в светско-философском понимании) или Бога (в понимании теологическом). В первом случае он способен в умопостигаемом пределе вместить в себя Человечество, во втором – Бога.


[Закрыть].

Действует, любит, ненавидит, борется не личность, а человек, обладающий личностью, через нее, особым, только ему присущим образом организующий свою деятельность, любовь, ненависть и борьбу. Отсюда и характеристика личности, ее «нормальность» или «аномальность» зависят от того, как служит она человеку, способствуют ли ее позиция, конкретная организация и направленность приобщению к человеческой сущности или, напротив, разобщают с этой сущностью, запутывают и усложняют связи с ней.

Как неоднократно говорилось выше, в психологическом плане все может быть сведено к двум векторам, исходящим из родовидового противоречия, – отношению к человеку как самоценности, как отражению им в умопостигаемом пределе образа Человечества (а для верующего – Бога) или отношению к нему как средству и – в конечном итоге – вещи. Плоскость всех этих отношений и есть собственно личностная, причем важна здесь не величина свершений, а именно их направление, поражение или победа над противостоящим[96]96
  Известный музыкант М. Л. Ростропович в семидесятых годах прошлого века за дружескую поддержку опального тогда в СССР писателя А. И. Солженицына был сначала отстранен от широкой концертной деятельности, затем фактически изгнан из страны и, в довершение, Указом Президиума Верховного Совета СССР лишен советского гражданства. Вскоре после изгнания он оказался на приеме у Папы Римского Иоанна Павла Второго и в беседе с ним посетовал на свою судьбу, сложности и проблемы, на что тот ему сказал: «У вас сейчас только одна проблема». Ростропович страшно поразился: «Почему одна? У меня море проблем: мне жить негде, у меня ни одного контракта нет, мне работать негде, я не понимаю, как мне вообще строить свою жизнь, когда в зрелом возрасте я выброшен из дома, лишен всего, что было сделано, лишен всей платформы, позиций каких-то». Иоанн Павел ему ответил: «Вы находитесь на лестнице жизни, и каждый ваш поступок – это либо шаг вверх, либо шаг вниз по этой лестнице. У вас есть только одна проблема: делать шаги наверх».


[Закрыть].

Итак, к прежде сформулированному представлению о благе нормального развития как пути обретения человеческой сущности нам остается добавить представление о личности как психологическом инструменте, способе конкретной организации этого пути.

А поскольку центральным, системообразующим является здесь отношение к другому человеку, к другим людям, то, не претендуя на строгое и всеобъемлющее определение, но выделяя, подчеркивая один, хотя и чрезвычайно важный, на наш взгляд, аспект, подход к проблеме личности, – сформулируем теперь следующее исходное положение. Стать личностью – значит, во-первых, занять определенную жизненную, прежде всего межлюдскую нравственную позицию; во-вторых, в достаточной степени осознавать ее и нести за нее ответственность; в-третьих, утверждать ее своими поступками, делами, всей своей жизнью. И хотя эта жизненная позиция выработана самим субъектом, принадлежит ему и глубоко пристрастна (если не сказать – выстрадана им), тем не менее по своему объективному значению она есть обращенность, принадлежность человеческого сообщества, Человечества в целом, продукт и одновременно причина межлюдских связей и отношений. Поэтому истоки личности, ее ценность, наконец, добрая или дурная о ней слава в конечном итоге определяются тем межлюдским нравственным значением, которое она действительно являет (или являла) своей жизнью.

Из предложенного рассмотрения следует, что психологическое понимание личности не должно иметь значение лишь идеала; личность – рабочий психологический инструмент человеческого развития, хотя, разумеется, инструмент этот может быть «плохим», «очень плохим» и даже «никудышным», равно как «хорошим», «очень хорошим» и даже «идеальным» – в зависимости от того, как он служит своему назначению. Поэтому, когда говорят, что личностью является далеко не каждый, а лишь некоторые, наиболее продвинутые и выдающиеся, за этим лежит подмена сущности личности сущностью человека. Да, человек, скажем мы, должен сделаться Человеком, и это в достаточной полноте действительно удается пока далеко не каждому, и одна из причин тому – недостатки, аномалии личности как инструмента и способа организации этого движения. Поэтому надобно не «лишать» человека личности, не рассматривать ее как доступный лишь избранным приз за успешное развитие, а понять, что в присущей данному человеку организации личности мешает выделке его в Человека.

* * *

Совершенно ясно, однако, что мы находимся лишь в самом начале пути психологического освоения богатства философской мысли. Сложностей на этом пути, конечно, немало, и едва ли не главная, на наш взгляд, уже упомянута выше: психология как позитивная наука, имея дело с наличным, конкретным, прилагает себя лишь к тем проявлениям, которые можно представить как относительно постоянные и устойчивые в своих характеристиках и доступные тем самым объективному, научному, то есть фиксируемому, конечному (пусть с той или иной долей приближения) описанию и анализу. Однако такое описание, то есть попытка мерой измерить безмерное, установить масштаб явления безмасштабного, заранее противоречит человеческой сущности. Предложенное понимание позволяет найти некоторое решение, увидеть взаимосвязь и взаимозависимость общефилософского и конкретно-психологического подходов. Объектом психологического изучения в этом случае становится личность человека, которая, будучи способом организации достижения человеческой сущности, приобщения, овладения сущностными силами, сама по себе не является безмасштабной – ее масштаб и границы определены тем вышележащим уровнем, к достижению которого она направлена. Психология, таким образом, нуждается в философском (более широко и полно – в философско-религиозном) анализе, ибо без него теряется понимание общего смысла и назначения тех механизмов и процессов, которые она изучает.

Поэтому глубоко заблуждаются те, кто полагает, что психолог не должен отвлекаться от своих экспериментов, практики, клиники и делать экскурсы в другие области знания, выходить за рамки своих (благо их всегда в избытке) специальных задач. Должен, ибо это совершенно необходимо ему для осмысленного продвижения в решении тех же специальных, узкопрофессиональных задач. При этом психологу не надо тешить себя надеждой, что он сразу найдет в готовом виде то, что ищет, все без исключения нужные «секреты» и объяснения. Он найдет положения, которые, несмотря на всю их ценность, надо еще уметь приладить, применить в своей области. Ни философ, ни этик, ни теолог, ни методолог науки не могут сделать это за психолога, поскольку они не обладают профессиональным пониманием специфики психологического исследования. Отсюда и особые требования к психологу как профессионалу, подразумевание в нем широты и открытости всему диапазону знаний о человеке. Замечательный французский психолог Пьер Жане предупреждал, что «сужение разума и ограничение себя рамками специализации никогда не приносило пользы, а в области психологии результаты могут оказаться и вовсе плачевными»[97]97
  Показателен и контекст этих слов из введения в курс лекций, который Пьер Жане читал в Париже в 1928 году. Приведем этот контекст. Жане вспоминает, что впервые курс лекций по психологии личности он прочел в Collège de France в декабре 1895 года по рекомендации Теодюля Рибо – мэтра французской психологии. Однако слушатели этого курса стали вскоре жаловаться Рибо на нового лектора. «Некоторые даже приходили в негодование. „Какая мешанина всевозможных цитат, – говорили они. – Он цитирует философов вместе со спиритуалистами: изложение идей… соседствует с выдержками из Шарко, Шерингтона и Крепелина. Настоящая сборная солянка!“ К тому же, – продолжает Жане, – рассматривая те или иные явления, я обращался к фундаментальным метафизическим теориям наравне с клиническими описаниями, что тоже ясности не добавляло. Я защищался как мог. Но самое удивительное (и это показывает, что человек несильно меняется в лучшую сторону), на протяжении всех этих тридцати лет я представляю вашему вниманию все ту же сборную солянку. Почему?» Далее следуют уже цитированные в тексте слова и вслед за ними их развитие: «Психология уже по определению своего предмета касается абсолютно всего. Она универсальна. Психологические явления есть везде. Их столько же в литературных произведениях, сколько и в анатомических исследованиях мозга. Если вы будете относиться к ним только как литератор, моралист, анатом, вы сведете психологию к очень узкой области и неизбежно придете к ошибочным заключениям. Следует, напротив, быть готовым к обобщениям, чтобы заниматься психологией, нужно быть универсалом, узнавать, что и как думали люди в разных областях, понимать ход их рассуждений» (Жане П. Психологическая эволюция личности. М., 2010. С. 11–12).


[Закрыть].

Философские дисциплины (если шире – все гуманитарные науки, которые немецкие философы справедливо обозначали как науки об уме, образе мыслей, человеческом духе – Geistwissenschaften) в свою очередь нуждаются в данных научной психологии, ибо без этого их общие представления могут утратить связь, оказаться несообразующимися с реальностью психической жизни, ее закономерностями. Философия и психология, видим мы, необходимо взаимосвязаны в изучении человека, и если психологические данные обретают через философию смысл, то данные философские обретают через психологию почву.

Теперь, когда в самых общих чертах выяснены философские основания, настало время приблизиться к психологической почве – перейти к изложению исходных предпосылок и гипотез. Иначе говоря, от уровня общефилософского перейти к уровню конкретно-научному.