Текст книги "Аномалии личности. Психологический подход"

3. О роли биологического

Поскольку речь идет о биологическом и социальном в психике человека, то в поле рассмотрения попадают три реальности: биологическая, психологическая и социальная. Сузим картину, возьмем прежде соотношение двух реальностей – биологической и психологической, а затем уже вернемся к третьей – внешней, социальной реальности.

Собственно человеческая, сложно организованная психика может сформироваться и успешно функционировать в каждом отдельном человеке лишь при определенных биологических условиях, куда входят и требования к содержанию кислорода в крови и обеспечению питания мозга, и необходимость для успешной жизнедеятельности солнечных излучений, и развитие соответствующих мозговых структур, и согласная работа отделов нервной системы, и многое, многое другое. Существует огромное количество этих параметров и звеньев нашего телесного существования, живое содружество которых обеспечивает «на выходе» необходимые для протекания психических процессов условия. В норме все системы находятся в динамическом внутреннем равновесии, создавая относительное постоянство диапазона условий, нужного для продуктивной работы психического аппарата. Степень здоровья организма определяется запасом прочности, стойкости в отношении пагубных влияний, то есть тем, насколько легко и надежно защитные силы гасят, компенсируют эти влияния, не допуская искажения условий работы психики (подобно тому, как рессоры хорошего автомобиля гасят неожиданные ухабы дороги, не допуская лишних помех и неудобств водителю). Что касается больных организмов, то, как писал А. Л. Чижевский, их можно рассматривать как системы, находящиеся в состоянии неустойчивого равновесия. Здесь отсутствует или крайне мал запас прочности (здоровья) в отношении вредоносных воздействий; такие воздействия вовремя не гасятся, в результате чего общая неустойчивость еще более возрастает. Все это создает «на выходе» перебои, искажения основных физиологических условий протекания психических процессов, что не может не сказаться на качестве этих процессов.

Итак, психическое всегда действует, протекает, развертывается в рамках определенных биологических (физиологических, организмических) условий. Для постоянства и «самостоятельности» логики развития психики (то есть ее относительной независимости от перипетий жизнедеятельности организма) необходимы обеспечение нужного диапазона этих условий, их устойчивость. Серьезное нарушение внутреннего равновесия изменяет характер протекания психических функций, тем самым, так или иначе, влияя на эти функции. Причем надо ясно осознавать, что это именно две реальности, которые можно различить, с одной стороны, как класс условий, а с другой – как процесс, протекающий в этих условиях.

Вернемся теперь к роли третьей реальности – реальности внешней, социальной – миру предметов и явлений, общения и борьбы, в котором живет человек.

Эта реальность часто полагается формообразующей, «ответственной» за содержание психических процессов, ведущей специфической детерминантой развития человеческой психики[114]114
  См.: Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1965.


[Закрыть]. Но при этом следует помнить, что реальность социальная, воздействия внешнего мира прямо не переходят в реальность психическую. Здесь мы можем применить ценную формулу С. Л. Рубинштейна: внешние причины действуют, преломляясь через внутренние условия. Следует только учитывать, что внутренние условия не есть соединенные в одну совокупность биологические и психологические особенности[115]115
  Мы делаем эту оговорку, поскольку у самого С. Л. Рубинштейна внутренние условия понимались как раз в таком расширенном толковании. «При объяснении любых психических явлений, – писал он, – личность выступает как воедино связанная совокупность внутренних условий, через которые преломляются все внешние воздействия». Структура личности при этом рассматривалась как включающая в себя и черты, обусловленные природными данными и общие для всех людей (например, свойства зрения, вызванные распространением солнечных лучей на Земле), и условия, которые изменяются в ходе исторического развития (например, особенности фонематического слуха, вызванные строем родного языка), и свойства высшей нервной системы, и, наконец, систему мотивов и свойств характера (см.: Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М. 1957. С. 308). Подобный «тотальный» подход к личности, слияние в одно разноуровневых образований, отнесение к ней как физиологических, так и собственно психических свойств во многом, на наш взгляд, снижали ценность формулы «внешнее через внутреннее» и, возможно, явились причиной, по которой эта формула не нашла пока должного применения в исследованиях личности. При таком подходе оказывается затрудненной и возможность конкретно разобраться в той специфической роли, которую играют различные особенности организма, перипетии его «биологии» в нормальном и отклоняющемся развитии.


[Закрыть]. «Внутреннее» есть собственно душевная, психическая реальность. Однако конкретные процессы этой реальности в свою очередь постоянно протекают в рамках условий, определяемых биологической, физиологической природой.

Формула «внешнее через внутреннее» описывает в основном характер воздействия на психику внешних, социальных причин, бытия – на сознание. Для того чтобы выделить другой важнейший аспект (который в философско-психологическом плане мы уже затрагивали в гл. I) – созидательную творческую активность, в частности ее преобразующее влияние как на социальные общественные процессы, так и на собственное развитие человека, – необходимо воспользоваться следующей формулой, предложенной А. Н. Леонтьевым: «Внутреннее… действует через внешнее и этим само себя изменяет»¹¹. Важно заметить, что данная формула вовсе не отменяет, а существенно дополняет, корректирует действие предыдущей; взятые же вместе, они достаточно полно отражают реальное движение психики, подчеркивая, акцентируя разные моменты постоянного «кольцевого» взаимодействия, взаимосозидания внутреннего и внешнего, бытия и сознания.

В этом взаимодействии биологическая природа человека участвует как необходимое условие протекания, развертывания внутренних психических процессов. Понятно отсюда, что изменение физиологических параметров изменяет и характер протекания психических [116]116
  Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977. С. 181.


[Закрыть] процессов, что может сказываться на формировании сложных психических образований, включая и личность человека. Нельзя поэтому сколько-нибудь игнорировать биологические особенности, сводить чуть ли не все в характеристике человека к межличностным, общественным отношениям, социологизаторскому подходу, которому, по мнению Б. Ф. Ломова, присуща трактовка человека как некоторого сгустка экономики, культуры или социума, начисто лишенного всего биологического, органического, вообще природного[117]117
  См.: Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М., 1984.


[Закрыть]. Между тем понятно, что биологические аспекты составляют необходимые условия, в которых разыгрывается драма психической жизни. Соматическое, психофизиологическое здоровье есть широта, постоянство и оптимум[118]118
  Здесь, что отметил, наверное, внимательный читатель, мы уже второй раз используем критерии, о которых критически отозвались в начале предыдущей главы. Сначала это был критерий внутреннего равновесия, гомеостазиса; теперь – критерий оптимальности. Однако подчеркнем во избежание недоразумений, что наша критика была направлена не на сами по себе критерии – каждый из них правомерен на своем месте, – а на неадекватность или, по крайней мере, малую эффективность их применения к собственно психологическим уровням человеческого развития, в особенности к уровню личностному. Сейчас же речь идет об организменных системах, к которым вполне применимы критерий внутреннего равновесия и критерий оптимальности. Под последним в данном случае, как уже говорилось, подразумевается такой результат работы рассматриваемых систем, который обеспечивает широту и постоянство диапазона условий функционирования психического аппарата. Критерий оптимальности вообще является безличным, чисто «технологическим» показателем, и в этом плане он применим, по сути, к любому процессу с обязательным, однако, условием четкого понимания того, что именно должен представлять собой данный оптимум, что он должен обеспечивать, чему (обычно вышележащему по уровню) он призван служить.


[Закрыть] этих условий; тогда болезнь есть большее или меньшее их искажение.

Особо отметим психические болезни. Рамки условий при неблагоприятном течении таких болезней настолько суживаются, что образуют как бы сходящийся коридор, воронку. Это накладывает резкие ограничения на свободу психического развития и может создавать впечатление, что биологическое непосредственно продуцирует, производит ту или иную патологию или дефект личности. Однако следует помнить, что сами по себе эти рамки, сколь бы узкими и ограниченными они ни были, не формируют психики, не наполняют ее содержанием и смыслом. Они, повторяем вновь, составляют класс условий, в которых развертывается собственно психологический процесс – процесс формирования аномалий личности.

Такая постановка отнюдь не отводит биологическим особенностям малозначимую роль в аномальном развитии. Напротив, именно ими создаются специфические, особые, искаженные условия, необходимо участвующие в формировании данного вида патологии личности, вне их часто невозможно появление присущих этому виду психопатологических черт, как невозможна и сама психическая болезнь[119]119
  Понятно, что мы сейчас говорим в основном не о мягких формах, не о пограничных состояниях и расстройствах, а о выраженной патологии – собственно психических болезнях, где биологические условия выступают особенно показательно и жестко. Специально роль психологии в изучении психической болезни будет обсуждаться в главе III.


[Закрыть].

Поэтому психологическое исследование в этой области должно не просто констатировать те или иные биологические характеристики болезни, но рассматривать всякий процесс психических изменений как протекающий в рамках этих условий[120]120
  А. Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал, что будущее психологии зависит от способности освоения «межуровневых переходов», которые связывают психологический уровень с биологическим и социальным. Но надо согласиться с М. Г. Ярошевским, что главные результаты этого периода анализа деятельности получены в основном лишь на одном из «переходов» – от социального уровня к психологическому. Другой же важнейший «переход» – от биологических уровней к психологии – остался фактически неразработанным (cм.: Ярошевский М. Г. Психология в XX столетии. Теоретические проблемы развития психологической науки. М., 1974; Он же. Предметная деятельность как основа системы психологии // Вопросы психологии. 1984. № 1; Петровский А. В., Ярошевский М. Г. Теоретическая психология. М., 2003). Анализ аномального развития может дать, на наш взгляд, очень многое для заполнения этого пробела.


[Закрыть].

Конечно, для психолога вовсе не обязательно изучение биохимических или анатомических основ болезни (хотя, вероятно, и желательно)[121]121
  Делая в скобках эту оговорку, как не вспомнить таких корифеев отечественной психологии, как Л. С. Выготский и А. Р. Лурия, которые, будучи уже известными психологами, пошли на учебу (в качестве рядовых студентов!) в медицинский институт, чтобы во всей полноте и последовательности овладеть соответствующими знаниями. В дальнейшем А. Р. Лурия после докторской диссертации по психологии с успехом защитил и докторскую диссертацию по медицине.


[Закрыть]. Но совершенно необходимы знание и учет тех условий, которые могут непосредственно влиять на протекание психических процессов. А это прежде всего высшая физиология, которая обеспечивает работу психического аппарата, обусловливая инертность или подвижность, уравновешенность или неустойчивость, силу или слабость нервной системы и другие показатели внутренней нейрофизиологической, психофизиологической организации актов психической деятельности. Поэтому мы обозначили в качестве первого уровня, требующего учета в психологическом анализе, именно уровень психофизиологический, а не уровень, скажем, организма вообще. Организм в свою очередь – сложная, многоуровневая система, в которой далеко не все имеет непосредственное касательство к обеспечению психических процессов. Так, организм может быть болезненно изменен на тонком биохимическом уровне, в нем достаточно долгое время могут зреть и развиваться злокачественные явления, однако до поры, пока они существенно не затронут психофизиологические процессы, это не будет сказываться на психическом отражении[122]122
  «Редко кто проходит медицинское обследование, – констатирует И. И. Брехман, – без одного или нескольких диагнозов в заключении, хотя сам человек чувствует себя здоровым и трудоспособным» (cм.: Брехман И. И. Философско-методологические аспекты проблемы здоровья человека // Вопросы философии. 1982. № 2).


[Закрыть]. Поэтому для психолога оперативно важны не все знания об организме, не вся область физиологии, а лишь та ее часть, которая непосредственно влияет на функционирование психического аппарата. Так, невралгия тройничного нерва иногда сопровождается значительными изменениями психического облика – человек перестает интересоваться окружающим, замыкается в себе и т. д. Для исследования психологической природы этих изменений не обязательно подробно знать анатомическое строение тройничного нерва или особенности нервного импульса, но необходимо постоянно учитывать, что психика, личность человека, страдающего этой невралгией, формируются в условиях непрерывного ожидания острой психофизиологической реакции – приступов боли, которая иногда настолько резка и нестерпима, что «лишь уверенность в окончании приступа примиряет больного с жизнью»[123]123
  Михеев В. В. Учебник нервных болезней. М., 1966. С. 193.


[Закрыть].

Изменить биологические условия болезни – задача не психологическая, а медицинская. Но есть и другая важнейшая задача, разрешение которой имеет поистине общечеловеческое значение, – социальная адаптация больного, приобщение его к полноценной жизни. И разработка этой проблемы немыслима без широких психологических исследований, ведь человек не просто пассивно приспосабливается к биологическим условиям болезни, которые, подобно жесткому клише, единообразно оттискивают его психический облик, но способен компенсировать, преодолевать их, строить, творить себя даже в стесненных условиях. Мы, правда, с детства прочно затвердили, что «в здоровом теле – здоровый дух», а следовательно, в теле больном и дух болен, но реальность учит другому – тому, что помимо этих вариантов (которые, согласно изложенной в предыдущем параграфе типологии (см. схему 2.1), занимают позиции 1 и 8) есть еще два, и тоже достаточно типичных, иллюстрации к которым легко подберет из своего опыта не только профессиональный психолог, но и любой психолог-любитель, любой внимательный наблюдатель жизни. Эти варианты (в нашей типологии они значатся под номерами 7 и 2) суть следующие: во вполне здоровом теле может бытовать дух упадка и разложения, и, напротив, духовное здоровье и ясность сочетаться с тяжкими недугами тела. Распространенность последних двух вариантов и дала, видимо, повод к появлению следующего четверостишия И. Иртеньева, построенного как оппозиция затасканной латинской пословице:

 
В здоровом теле —
Здоровый дух,
На самом деле —
Одно из двух[124]124
  Литературная газета. 1985. 26 июня.


[Закрыть].
 

Что касается профессиональных свидетельств существования вариантов соотношения биологической и социальной полноценности, то сошлемся, например, на мнение столь опытного клинического психолога, как В. Н. Мясищев. «…Могут быть выделены, – писал он, – четыре основных типа: 1) тип социально и биологически полноценный; 2) социально полноценный при биологической неполноценности; 3) биологически полноценный, а социально неполноценный и 4) социально и биологически неполноценный»[125]125
  Соотношение биологического и социального в человеке: Материалы симпозиума. М., 1975. С. 74.


[Закрыть].

Впрочем, пора и латинян реабилитировать. Слова, ставшие пословицей, взяты из «Сатир» Ювенала, а именно стиха «orandum est ut sit mens sana in corpore sano», который был направлен тогда против одностороннего увлечения телесными упражнениями, то есть фактически имел иной (если не обратный) последующему употреблению смысл. Стих переводится как «молитесь (надо молиться), чтобы ум (дух) был здоровым в здоровом теле»[126]126
  См., напр.: Бабичев И. Т., Боровский Я. М. Словарь латинских крылатых слов. М., 1988.


[Закрыть]. Речь шла, таким образом, об уповании, труде, усилиях, благодати, необходимых для достижения гармонии, а вовсе не о прямой зависимости духа от здоровья тела. Не вина Ювенала, что осталась в культурной памяти большинства лишь «mens sana in corpore sano» без столь важного смыслового контекста.

Предложенное понимание позволяет в первом приближении оценить роль биологических, точнее, может быть, – органических[127]127
  Следует, видимо, согласиться с П. Я. Гальпериным (cм.: Гальперин П. Я. К вопросу об инстинктах у человека // Вопросы психологии. 1976. № 1; Он же. Психология как объективная наука. Воронеж, 1998), который настаивал на том, что термин «органическое» является более подходящим, поскольку не содержит, в отличие от понятия «биологическое», указания на «животное в человеке», а ориентирует прежде всего на имеющиеся анатомо-физиологические предпосылки и возможности, которые играют совершенно бесспорную и очень важную роль в развитии человека, особенно наглядно (как мы увидим ниже, в гл. V, VI) проявляющуюся в аномалиях этого развития.


[Закрыть] условий, которые привносит в психическое развитие болезнь. Причем не обязательно собственно душевная. Любая серьезная болезнь меняет протекание психических процессов. Со времен Гиппократа известен «желчный характер», который связывают с заболеванием печени; давно описано лихорадочное возбуждение, убыстрение темпа психических функций, возникающие вследствие нарушения газообмена при туберкулезной болезни и пр. Впрочем, даже обычный грипп или простуда (высокая температура, головная боль, насморк) уже искажают условия функционирования и качество памяти, восприятия, мышления, и в этом смысле трудно найти чисто соматическое заболевание, вовсе лишенное влияния на психику.

…Мы еще вернемся к теме влияния болезни (на этот раз только душевной) в третьей главе книги, а пока, ограничившись представленными самыми общими выводами и положениями, продолжим знакомство с исходными психологическими гипотезами и предпосылками исследования.

4. Смысловая сфера личности

Начнем с краткого обозначения основных понятий, которыми обычно оперируют в рассуждениях о психической деятельности в рамках отечественной культурно-исторический традиции[128]128
  Заметим, что деятельность – отнюдь не только психологическая категория, но и важнейший общефилософский объяснительный принцип. В истории европейской философии выделяется, например, три таких принципа: Космос (в античной философии и науке), Природа (в философии и науке Нового времени) и Деятельность (начиная с XVIII–XIX веков – в классической немецкой философии) (см., напр.: Юдин Э. Г. Системный подход и принцип деятельности. М., 1978; Он же. Методология науки. Системность. Деятельность. М., 1997). Психологию интересует, прежде всего, роль деятельности в формировании психического аппарата и в связи с этим ее внутреннее строение и динамика.


[Закрыть]. Исходным является понятие «потребность». Потребность трактуется как требование, нужда, ожидание, стремление к какому-либо недостающему, желаемому предмету, содержание которого может быть самым разным – от необходимости размять энергичным движением затекшее от долгого сидения тело до стремления к познанию. От содержательных показателей мы можем отвлечься, однако, лишь в формально-логическом плане, в плане же конкретно-психологическом они составляют ключевую характеристику потребности, наполняя ее энергетическую емкость и потенциал определенностью и осмысленной направленностью. Не зная, не представляя себе предмета потребности, рассматривая ее как «потребность вообще», мы почти ничего не можем сказать и о собственно психологической характеристике самой потребности, о тех конкретных актах, которые будут предприняты для ее удовлетворения. Эта направляющая, побуждающая к активности функция предмета особо выделена в общепсихологической теории А. Н. Леонтьева, где ей придана роль двигателя, мотива всей деятельности в целом.

Предмет потребности, как правило, не может быть достигнут сразу, он дан в сложной, часто препятствующей достижению жизненной среде с присущими ей жесткими условиями и преградами, так что обычно требуется не одно, а целая цепь, система взаимосвязанных действий, направляемых на некоторые промежуточные, опосредующие цели. В свою очередь каждая цель действия может быть достигнута, выполнена разными способами, разными конкретными операциями. Все вместе эти цели, действия, способы, операции и образуют наличный, или, как говорят, операционально-технический состав деятельности. Схематично это можно представить себе так:

Схема 2.2

где для удовлетворения потребности (П) развертывается деятельность, состоящая из ряда действий (д₁, д₂, …, д_n), направленных на осуществление целей (ц₁, ц₂…, ц_n), подчиненных в конечном счете задаче достижения предмета, мотива (М) всей деятельности в целом.

Однако такая схема, взятая сама по себе, вполне укладывается в рамки сугубо бихевиористских представлений, одинаково, по сути, отражая и поведение крысы в сложном лабиринте, и внешнюю сторону действий человека, стремящегося в условиях стоящих перед ним преград обойти, преодолеть их и достичь желаемого. Даже поправка на то, что животное действует инстинктивно, а человек выбирает пути и действия по разуму, не устраняет известной механистичности представленного. Чтобы понять специфику человеческого поведения, необходимо ввести в рассмотрение некоторые характеристики сознания, которые тесно связаны с регуляцией предметной деятельности.

Важнейшей образующей сознания, исследованию которой посвящены многие работы психологов, является значение. А. Н. Леонтьев описывал значение как идеальную, духовную форму кристаллизации общественного опыта, общественной практики человечества. «Человек в ходе своей жизни усваивает опыт предшествующих поколений людей; это происходит именно в форме овладения им значениями… Итак, психологически значение – это ставшее достоянием моего сознания (в большей или меньшей своей полноте и многосторонности) обобщенное отражение действительности, выработанное человечеством и зафиксированное в форме понятия, знания или даже в форме умения как обобщенного „образа действия“, нормы поведения и т. п.»[129]129
  Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1965. С. 287–289.


[Закрыть]

Исходя из данного подхода, совокупность значений вполне может быть представлена как культура, то есть система понятий, норм, образцов, представлений, бытующих в рассматриваемой среде[130]130
  Такое понимание культуры не является общепринятым. Но дело в том, что термин «культура» вообще чрезвычайно многозначен и в различных частных науках и даже внутри каждой из них толкуется по-разному. В отечественной философской литературе была, например, достаточно распространена точка зрения, согласно которой в основу понимания культуры кладется исторически активная деятельность человека и, следовательно, развитие самого человека в качестве субъекта этой деятельности. Развитие культуры при таком подходе фактически совпадает с развитием человечества, причем не в какой-то особой (например, специфически духовной, научной, художественной и т. п.), но в любой области общественной жизнедеятельности (cм.: Фролов И. Т. и др. Культура человека – философия: К проблеме интеграции и развития // Вопросы философии. 1982. № 1, 2). Подобное философское понимание, комментирует В. М. Межуев, «имеет дело с культурой не как с особым объектом, подлежащим специальному изучению (наряду, например, с природой, обществом, человеком и т. д.) в границах отдельной дисциплины, а как с всеобщей характеристикой всего действительного мира» (Межуев В. М. Культура как философская проблема // Вопросы философии. 1982. № 10. С. 51). Для конкретного психологического анализа такая точка зрения представляется чересчур глобальной, не позволяющей различать компоненты и условия развития личности. Поэтому мы понимаем здесь культуру более узко – как систему бытующих в обществе значений (понятий, норм, образцов и т. п.), относя деятельность в иную категорию анализа, хотя понятно, что как знаки мертвы вне культуротворческой и культуропотребляющей деятельности, так и сама деятельность (в качестве собственно человеческой) немыслима вне этих знаков.


[Закрыть].

Важность значения как идеальной формы общественного опыта для психического развития очевидна. Человек видит явления, прежде всего, через призму усвоенных категорий, он как бы накладывает сетку значений, понятий и определений (Л. С. Выготский сравнивал это с параллелями – горизонтальными связями и меридианами – связями вертикальными, иерархическими) на окружающий мир, познает и выражает, передает плоды своего познания не иначе как через систему значений. И все же следует признать, что, взятые сами по себе, в своей объективной представленности, знаки культуры могут быть отчуждены от реальной душевной жизни человека; они, повторяем, объективны, то есть существуют до встречи с конкретным человеком и остаются, пусть даже измененными, после этой встречи, являя собой картину действительности независимо от индивидуально-личностного отношения к ней самого человека.

Привнесение же этого отношения неизбежно порождает субъективное значение данного объективного значения («значение значения»). Чтобы избежать удвоения терминов, А. Н. Леонтьев предложил говорить в этом случае о личностном смысле (1947). Таким образом, «смысл выступает в сознании человека как то, что непосредственно отражает и несет в себе его собственные жизненные отношения»[131]131
  Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977. С. 278.


[Закрыть].

Выше мы уже определили смысловой уровень как собственно личностный. Теперь подробно рассмотрим смысл (смысловое образование, смысловую динамическую систему) как «живую клеточку», «единицу» анализа этого уровня[132]132
  Л. С. Выготский выделял два принципиально отличных способа анализа, применяемых в психологии. Первый можно назвать разложением сложных психологических целых на элементы. Его Л. С. Выготский сравнивал с химическим анализом воды, разлагающим ее на кислород и водород. Другой путь анализа – это анализ, расчленяющий сложное единое целое на единицы. «Под единицей, – писал далее Л. С. Выготский, – мы подразумеваем такой продукт анализа, который в отличие от элементов обладает всеми основными свойствами, присущими целому, и который является далее неразложимыми живыми частями этого единства. Не химическая формула воды, но изучение молекул и молекулярного движения является ключом к объяснению отдельных свойств воды… Психологии, желающей изучить сложные единства, необходимо понять это. Она должна заменить методы разложения на элементы методами анализа, расчленяющего на единицы» (Выготский Л. С. Собр. соч. Т. 2. М., 1982. С. 15–16). Позже об этом писал и С. Л. Рубинштейн: «Для того чтобы понять многообразные психические явления в их существенных внутренних взаимосвязях, нужно прежде всего найти ту „клеточку“, или „ячейку“, в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии в их единстве» (Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1946. С. 173). Эти положения актуальны и поныне. Необходимо добавить также, что выделение и обоснование этих единиц – особая теоретическая работа, поскольку «единицы анализа не могут непосредственно заимствоваться в самой реальности в качестве ее вещественно экземплифицированных представителей, но каждый раз являются продуктом мысленного конструирования (разумеется, отнюдь не произвольного по отношению к реальности)» (Юдин Э. Г. Деятельность и системность // Системные исследования: Ежегодник 1976. М., 1977. С. 31). Собственно, в каждой сколько-нибудь развитой психологической теории можно выделить такую единицу: «знак» – у Л. С. Выготского, «установка» – у Д. Н. Узнадзе, «деятельность» – у А. Н. Леонтьева, «действие», «поступок» – у С. Л. Рубинштейна, «акт поведения» – у М. Я. Басова и др.


[Закрыть].

Сама проблема смысла в научном рассмотрении человека появилась не сразу. Выдающийся отечественный ученый Н. А. Бернштейн писал, что каждая наука применительно к явлениям в своей области должна прежде всего ответить на два определяющих вопроса: как происходит явление и почему оно происходит? Для наук о неживой природе эти вопросы оказываются и необходимыми, и достаточными. Долгое время и наука о живой природе – биология – пыталась со всей строгостью следовать лишь этим вопросам, однако многочисленные наблюдения и факты, указывающие на неоспоримую целесообразность устройств и процессов, присущих живым организмам, неминуемо привели к постановке нового, третьего вопроса: «Для чего существует то или иное приспособление в организме, к какой цели оно направлено, какую доступную наблюдению задачу оно предназначено решать?»[133]133
  Бернштейн Н. А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., 1966. С. 326; см. также: Бернштейн Н. А. Биомеханика и физиология движений. Москва – Воронеж, 2004.


[Закрыть]

Все эти вопросы сохраняют первостепенное значение и для психологии, в частности для исследования поведения и деятельности. Первый вопрос ставит проблему феноменологии деятельности, качественных характеристик этого явления. Ответ на второй вопрос подразумевает исследование причинности, механизмов движения деятельности. Наконец, при ответах на третий вопрос мы должны анализировать цели и мотивы, на которые непосредственно направлен процесс деятельности. Однако эти три вопроса не затрагивают или, точнее, затрагивают лишь косвенно проблему смысловой регуляции поведения. Между тем в психологии накопилось множество фактов, показывающих особую значимость этого уровня регуляции для судьбы деятельности, ее продуктивности и конкретного хода. И если биология в рамках ответов на вопросы как и почему приходила к выводам, оказывавшимся, по словам Н. А. Бернштейна, крайне бедными предсказательной силой, то и психология, ограниченная на этот раз тремя вопросами – как, почему и для чего, – оказывается недостаточной для понимания многих сторон человеческого поведения и деятельности, реальных проблем их развития. Для преодоления этой недостаточности необходимо включить в рассмотрение еще один аспект, задать еще один, четвертый вопрос, внешне сходный с третьим, но все же имеющий свой особый оттенок: ради чего совершается то или иное действие, деятельность человека или в чем смысл его стремлений и достижений, – смысл, стоящий за взятыми самими по себе или в своей совокупности целями, задачами, мотивами?

Что же требуется для ответа на данный вопрос, как рождаются смысловые образования, или, если воспользоваться более точным термином Л. С. Выготского, динамические смысловые системы, несущие в себе и особое отражение действительности, ее знак, и эмоциональноличное, пристрастное к ней отношение?

Мы уже касались некоторых вопросов смыслообразования в первой главе книги (§ 2), когда рассматривали философские аспекты проблемы личности, определения ее нормы и аномалии. Там, как помнит читатель, речь шла об одном, но, разумеется, главном, вершинном для человека смысле – смысле жизни, здесь же речь идет о всем многообразии динамических смысловых систем. Однако, на наш взгляд, основная внутренняя закономерность остается единой для всех случаев – психологические смысловые системы рождаются в сложных, многогранных соотнесениях «меньшего» и «большего», отдельных ситуаций, актов поведения к более широким (собственно смыслообразующим) контекстам жизни. В соответствии с этим их осознание – всегда процесс определенного внутреннего соотнесения, внутренней работы. «На лбу действия, – часто говорил А. Н. Леонтьев в своих лекциях, – не написано, в чем его смысл для человека». Внешне наблюдая, можно описать, что человек делает. Куда труднее понять, для чего, для достижения каких мотивов и задач. И совсем трудно понять, ради чего он стремится к этим достижениям, в чем общий смысл видимых нами действий.

Поясним сказанное простым примером. Ради чего стоит посещать лекции в институте? Ради чего стоит стремиться к высшему образованию? Ради чего стоит жить? Для того чтобы ответить на подобные вопросы, надо соответствующую данному явлению деятельность соотнести с контекстом деятельностей более широких, и соотнесение это тем сложнее и индивидуальнее, чем выше мы поднимаемся по ступеням, уровням смысловой иерархии. Скажем, смысл посещения, прослушивания и конспектирования отдельных лекций в институте не может быть понят из самой по себе ситуации слушания и конспектирования. Он становится определенным лишь при соотнесении этой ситуации с более широкой – сдача экзамена, получение диплома, бескорыстный познавательный интерес и т. п. Мы можем подняться еще на одну ступень и спросить: а в чем тогда смысл, скажем, получения диплома? Ответы при этом могут быть более разнообразными – престиж, материальное обеспечение, тяга к науке и т. п. Так мы можем шаг за шагом взойти к наиболее высокой смысловой ступени – ради чего стоит жить, в чем смысл жизни? И ответ на этот трудный и мучительный вопрос так же подразумевает (о чем уже говорилось в прошлой главе) соотнесение всей ситуации в целом – нашей жизни земной – с тем, что больше нашей индивидуальной жизни, что не оборвется с ее физическим концом (дети, счастье будущих поколений, прогресс науки, загробное существование и т. п.).

Еще один важный момент. Основатель общепсихологической теории деятельности А. Н. Леонтьев не раз утверждал в своих лекциях и писал в сочинениях, что каков мотив (предмет), таков и смысл для человека его деятельности. Однако, на наш взгляд, смысл прямо не порождается самим по себе мотивом, предметом данной или даже более общей, вышележащей по иерархическому уровню деятельности. Так, в последнем примере не сами по себе дети, счастье будущих поколений или прогресс науки являются смыслом, удерживаются как смысл, а те многочисленные и сложные связи, принципы, соотнесения, противоречия, которые завязываются, возникают вокруг этих предметов, составляя как бы «кристаллическую решетку», внутреннюю психологическую структуру смыслового образования[134]134
  Как и во многих других случаях проявления жизненной диалектики, здесь скорее важен не результат, а процесс, реальные формы и перипетии его осуществления. Дело потому часто не в смыслообразующем мотиве как таковом, а в тех способах, связях, каковыми произошло его становление. Эти способы, эта живая сеть внутренних соотнесений и рождает, питает смысловые системы. Поэтому смысл не может быть навязан извне, преподан как урок для заучивания. Это – суверенная территория души. Обучать можно знакам, знаниям, тем, например, что Волга впадает в Каспийское море. Тому же, что Волга – матушка, мать-река, обучить нельзя. Для этого надо вырасти у великой реки в великой стране, вобрать в себя (через себя) их историю и судьбу, соотнести с собой, своей жизнью, своим народом, его страданиями и чаяниями.


[Закрыть]. Поэтому, в частности, за ссылкой на один и тот же смыслообразующий мотив могут, как показывают психологические исследования, стоять совершенно разные по содержанию и динамике смысловые образования. При ответе на вопрос «ради чего» называемый предмет следует рассматривать не как твердо установленное значение, объективный знак, а скорее как символ, символическое оформление сложного по своему генезису и структуре переживания. Символ этот складывался, формировался в ходе жизни человека (Л. С. Выготский часто повторял – «за сознанием лежит жизнь»), и, следовательно, расшифровка его не может быть лишь умозрительной задачей, решаемой путем анализа, сопоставления самих по себе речевых знаков, опросов исследуемого человека (в особенности если мы имеем дело с аномалиями, где диссоциация осознаваемого и реального часто весьма очевидна). Решение этой задачи возможно лишь при обращении к анализу самой жизни человека, ее особой индивидуальной истории (судьбы), приведшей именно к такому, а не иному способу смыслового опосредствования душевного бытия.

Личностный смысл, тем самым, не закреплен жестко за мотивом (предметом) деятельности, и в этом плане он не предметен (как считал, например, А. Н. Леонтьев и многие его последователи), а скорее «межпредметен». Одним из возможных синонимов может быть в этом плане «связь», или, точнее, – «субъективная связь», или, если полнее, – субъективно усматриваемая и личностно переживаемая связь между людьми, предметами и явлениями, окружающими человека в пространстве и времени как текущих, так и бывших и предполагаемых будущих событий. Смысл действительно увязывает, связует, вяжет, причем иногда неожиданным образом, составляя из узлов и узелков разные узоры на непрерывно ткущейся материи душевной жизни. Высвободи, распусти эти узелки – распадется и вся ткань на нити отдельных психических способностей (память, восприятие, внимание, мышление и т. п.), каждая из которых может остаться крепкой и сохранной, но не будет малого – ради чего запоминать, воспринимать, внимать и мыслить.

Мы видим ситуации, действия, окружающие нас предметы, а что их соотносит и животворит, остается в тени. Сошлемся еще раз на П. В. Флоренского, который писал, что творчество человеческого разума распадается на производство вещей, смысл которых не нагляден, и производство смыслов, реальность которых не очевидна. Необходимо поэтому доказывать осмысленность вещей и вещность смысла. Это двойное доказательство – предельная задача психологии личности как знания не о том, что может заметить любой внимательный наблюдатель, а о том, что скрыто от наблюдателя, что составляет внутренние причины внешних проявлений душевной жизни.

Следующий аспект, который необходимо зафиксировать. Смысл не однороден, не одноплоскостен, а всегда иерархичен, встроен в общую смысловую вертикаль личности (о ее уровнях мы будем говорить ниже). Однако, поскольку смысл по сути своей не жестко заданный предмет, вещь или действие, а вариативная связь между предметами, вещами, действиями, точнее – вырабатываемый личностный принцип связи, соединения, то иерархия эта не есть прямой диктат от высшего к низшему, а скорее передача по цепи некоторых самых общих принципов, секретов, рисунков соединения, способных проявлять, впечатывать, оттискивать себя на самом разнообразном конкретном житейском материале.

Если продолжить образ непрерывно ткущейся ткани жизни, то конкретный смысловой рисунок на ней образуется не ситуативно, лишь здесь и теперь возникающим увязыванием событий и действий, но постоянно соотнесен, созвучен с неким общим замыслом, причем нередко даже тогда, когда внезапность или чрезвычайность обстоятельств спутывает все нити бытия. В каждой такой реалии (пусть даже не всегда осознанно) присутствует, резонирует (или диссонирует, что обычно тоже форма согляда, присутствия) весь смысловой строй, вся смысловая вертикаль (иерархия) данного человека. В нашей иллюстрации, например, качество, особенность слушания и конспектирования лекции определяется не только ближайшим (непосредственным) смыслом данной ситуации (скажем, необходимостью успешной сдачи экзамена как условия получения стипендии), но всей невидимо надстраивающейся над этим смысловой иерархии, вплоть до понимания данным человеком смысла его жизни[135]135
  Не надо быть профессиональным психологом, чтобы убедиться, насколько часто величие, благородство (равно – низость) побуждений проявляется в сугубых, казалось бы, мелочах и второстепенностях – порой в одном жесте, интонации, позе, улыбке. В этом плане смысловая подоплека не столь уж закрыта для жизненных наблюдений, плоды которых могут оказаться, правда, достаточно горькими.


[Закрыть]. Разрушение (деформация) этой иерархии означало бы разрушение (деформацию) главного стержня, на котором держится данная конкретная деятельность, в результате чего она с неизбежностью начала бы внутренне меняться, обесцениваться, обесцвечиваться, опадать, терять самый вкус бытия.

В клинике известен так называемый экзистенциальный невроз – человек все может делать вполне успешно, но жизнь вдруг лишается смысла, и он бессильно повисает (обвисает), как марионетка, которую уже никто не держит. Классические подтверждения этому можно найти в работах Виктора Франкла[136]136
  См.: Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990; Он же. Воля к смыслу. М., 2004; Он же. Сказать жизни «Да». М., 2004.


[Закрыть], который с особой убедительностью показал, что общие вершинные смыслы (он говорил в этом случае о «сверхсмыслах») есть основная подъемная сила, удерживающая человека как в повседневности, так и перед лицом тяжких испытаний и даже самой смерти. Вне этой постоянной работы личности, единственно способной (призванной) создавать и удерживать смысловое целое, не сводящееся к частям, отдельным действиям и поступкам, – человек не может стать свободным и нравственным существом.

Следующий важный момент. Поскольку уяснение смысла (особенно в его предельных формах) не дается человеку прямо и непосредственно, то это уяснение (обнаружение) требует, во-первых, постановки специальной задачи – по точному выражению А. Н. Леонтьева, «задачи на личностный смысл»[137]137
  См.: Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977.


[Закрыть] – и, во-вторых, внутренней активности, направленной на решение задачи смыслооткрытия, смыслообнаружения, смыслопостроения.

Это, кстати, еще раз показывает, что смысл не всегда (не во всех своих явлениях, ипостасях) лишь тень от мотива, послушно меняющая в зависимости от него свои очертания и конфигурацию (что следует из леонтьевской формулы «каков мотив, таков и смысл»). Возможно иное понимание и даже оборачивание этой формулы, когда именно смысл задает конкретную конфигурацию мотивов (или, по крайней мере, ее оценку, отношение к ней), порождая при этом, в частности, и особую деятельность (особый строй деятельности), предметом которой становится решение «задачи на смысл», то есть выявление, осознавание личностного смысла происходящего. Обнаруживая себя в реальности, смысл всегда, по словам К. Г. Юнга, «свидетельствует из себя самого»[138]138
  Юнг К. Г. Ответ Иову. М., 1995. С. 111.


[Закрыть]. Другое дело, что это свидетельство должно быть «запеленговано» и «расшифровано», что и требует от человека постоянного внимания, чувствительности к происходящему, словом, специальной активности смыслообнаружения.