Текст книги "Аномалии личности. Психологический подход"

К числу таких основных отличий можно отнести, по крайней мере, следующие четыре. Во-первых, смысловые образования существуют не только в осознаваемой, но часто и в неосознаваемой форме, образуя, по выражению Л. С. Выготского, «утаенный» план сознания. Во-вторых, они не поддаются прямому произвольному контролю и чисто словесным, вербальным воздействиям («личность не учат, личность воспитывают», – подчеркивал А. Н. Леонтьев). В-третьих, смыслы не имеют своего «надындивидуального», «непсихологического» существования; они не бытуют сами по себе, как мир значений, культуры, который может быть отторгнут от нас и представляет собой нечто объективное, заданное. Наконец, в-четвертых, смысловые образования не могут быть поняты и исследованы вне их жизненного контекста; заостряя это положение, можно сказать, что психологию личности должны интересовать не отдельные факты, а акты поведения, то есть целостные ситуации и их взаимосвязи, в которых возникают и находят свое проявление те или иные смысловые отношения к действительности.

Перейдем теперь к специфическим функциям смысловых образований как основных конституирующих единиц сознания личности. Обозначим здесь лишь две функции, являющиеся наиболее значимыми в контексте нашего изложения.

Во-первых, это создание образа, эскиза будущего, той перспективы развития личности, которая не вытекает прямо из наличной, сегодняшней ситуации. Если в анализе реальной человеческой деятельности ограничиться единицами мотивов как предметов потребностей, единицами целей как заранее предвидимых результатов, то будет непонятно, за счет чего человек способен преодолевать сложившиеся ситуации, сложившуюся логику бытия, что ведет его к выходу за грань устоявшейся сообразности, к тому будущему, которому он сам сегодня не может дать точных описаний и отчета. Между тем это будущее есть главное опосредствующее звено движения личности. Без учета этого обстоятельства нельзя объяснить ни реального хода развития человека, ни его бесконечных потенциальных возможностей[201]201
  См.: Братусь Б. С. К изучению смысловой сферы личности // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1981. № 2; Он же. Общепсихологическая теория деятельности и проблема единиц анализа личности // А. Н. Леонтьев и современная психология. М., 1983.


[Закрыть].

Смысловые образования и являются, на наш взгляд, основой этого возможного будущего, которое опосредствует настоящее, сегодняшнюю деятельность человека, поскольку целостные системы смысловых образований задают не сами по себе конкретные мотивы, а плоскость отношений между ними, то есть как раз тот первоначальный план, эскиз будущего, который должен предсуществовать его реальному воплощению[202]202
  Не надо думать при этом, что будущее, о котором идет речь, всегда локализовано где-то неопределенно впереди во времени. Когда мы говорим о смысловом поле сознания, следует иметь в виду, что будущее присутствует здесь постоянно как необходимое условие, как механизм развития, в каждый данный момент опосредствуя собой настоящее.


[Закрыть].

Во-вторых, важнейшая функция смысловых образований заключена в следующем: любая деятельность человека может регулироваться со стороны ее успешности в достижении тех или иных целей и со стороны ее нравственной оценки. Последняя не может быть произведена «изнутри» самой текущей деятельности, исходя из наличных актуальных мотивов и потребностей. Нравственные оценки и регуляция необходимо подразумевают иную, внеситуативную опору, особый, относительно самостоятельный психологический план, прямо не захваченный непосредственным ходом событий. Этой опорой и становятся для человека смысловые образования, в особенности в форме их осознания – личностных ценностей, поскольку они задают не сами по себе конкретные мотивы и цели, а плоскость отношений между ними, самые общие принципы их соотнесения.

Так, например, честность как смысловое образование – это не правило или свод правил, не конкретный мотив или совокупность мотивов, а определенный общий принцип соотнесения мотивов, целей и средств жизни, в том или ином виде реализуемый в каждой новой конкретной ситуации. В одном случае это будет оценка и отсеивание, селекция некоторых способов достижения целей, в другом – изменение, смещение целей, в третьем – прекращение самой деятельности, несмотря на ее успешный ход, и т. п. Смысловой уровень регуляции не предписывает, таким образом, готовых рецептов поступкам, но дает общие принципы, которые в разных ситуациях могут быть реализованы разными внешними (но едиными по внутренней сути) действиями[203]203
  «Человек нравственный, – писал А. И. Герцен, – должен носить в себе глубокое сознание, как следует поступать во всяком случае, и вовсе не как ряд сентенций, а как всеобщую идею, из которой всегда можно вывести данный случай; он импровизирует свое поведение» (Герцен А. И. Последняя эпоха древней науки (письмо четвертое) // Герцен А. И. Соч.: В 9 т. Т. 2. М., 1958. С. 201).


[Закрыть].

Лишь на основе этих принципов впервые появляется возможность оценки и регуляции деятельности не с ее целесообразной, прагматической стороны – успешности или неуспешности течения, полноты достигнутых результатов и т. п., а со стороны нравственно-смысловой, то есть со стороны того, насколько правомерны с точки зрения этих принципов реально сложившиеся в данной деятельности отношения между мотивами и целями, целями и средствами их достижения.

В самых общих словах специфика этой формы регуляции такова: если в плане достижения успеха цели определяют и диктуют подбор соответствующих средств и, по сути, все средства хороши, лишь бы вели к успеху, то в плане нравственном главными становятся не цели, а нравственная оценка этих целей, не успехи, а средства, которые были выбраны для их достижения. Говоря образно, если в первом случае победителей не судят, а побежденных не оправдывают, то во втором – победителей могут судить, а побежденных оправдывать; если в первом случае цель оправдывает средства, то во втором – средства полномочны оправдать или исказить цель, ее первоначальную суть. Речь идет о той плоскости общечеловеческого бытия, где люди выступают как равные, вне зависимости от их социальных ролей и достигнутых на сегодня внешних успехов, равные в своих возможностях нравственного развития, в праве на свою, соотносимую с нравственными принципами оценку себя и других.

* * *

До сих пор мы говорили о динамических смысловых системах, по сути почти не затрагивая вопроса об их связи с конкретным строением деятельности. Если взять приведенную в начале параграфа схему деятельности (2.2), то в ней, казалось бы, вообще нет места этим системам, и все движение может быть вполне объяснено в терминах мотива, цели, действия, операции. Однако помимо общего определения личностного смысла как «значения значения» А. Н. Леонтьев давал и второе, более конкретное, операциональное определение через указание места (в известной степени – механизма порождения) личностного смысла в структуре деятельности. Согласно этому определению, личностный смысл есть отражение в сознании отношения мотива (деятельности) к цели (действия)[204]204
  См.: Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. М., 1965. С. 290.


[Закрыть]. Данное определение представляется чрезвычайно важным и во многом не до конца оцененным и использованным, поскольку в отличие от других подходов выделяет природу смысла не как непосредственно предмета, «вещи», а как отношения между «вещами», в данном случае – между мотивами и целями деятельности.

Вместе с тем дальнейшее развитие этого подхода требует предпринятия целого ряда шагов. Наиболее существенным, на наш взгляд, должно явиться рассмотрение смысловых систем не только в связи с протеканием конкретной деятельности, но и как особых орудий, «органов» целостного психического организма, направленных в конечном итоге на выполнение функций ориентации в присвоении родовой человеческой сущности. Иначе говоря, смысловые отношения, будучи порожденными в деятельности, не остаются к ней непосредственно приписанными, возникающими лишь тогда, когда вновь и вновь воспроизводится данная деятельность, но они, как мы уже писали, образуют особую сферу, особый, относительно самостоятельный план отражения – иной, нежели план конкретных взаимосвязей целей, действий и операций. Поэтому мы можем вслед за Г. В. Биренбаум и Б. В. Зейгарник говорить о смысловом поле и о действенном поле[205]205
  Биренбаум Г. В., Зейгарник Б. В. К динамическому анализу расстройств мышления // Советская невропатология, психиатрия и психогигиена. 1935. Вып. 6. Т. IV.


[Закрыть]. Или, если обратиться к более современным изысканиям, первое определить как смысловое строение, второе – как собственно бытийный слой сознания, проявляющийся в образах, представлениях, значениях, программах решений, действий и т. д.[206]206
  См.: Зинченко В. П. Идеи Л. С. Выготского о единицах анализа психики // Психологический журнал. 1981. Т. 2. № 2. С. 132; Он же. Сознание и творческий акт. М., 2010.


[Закрыть] Именно смысловое строение, смысловое поле и составляют особую психологическую субстанцию личности, определяя собственно личностный слой отражения.

Специально отметим, что в жизнедеятельности человека возникает множество конкретных смысловых зависимостей и отношений, далеко не все из которых могут быть отнесены к личностному слою (недаром мы выше ввели представление о «наддеятельностных смыслах» и их онтологии). Ведь ни одна операция, ни одно действие человека не являются бессмысленными, они включены в некоторую цепь, в нечто большее, в свете чего они получают свою осмысленность, свой смысл. Операция получает свой смысл в зависимости от целей и масштабов действия, цель действия смыслообразуется мотивом и т. д., есть, наконец, биологический смысл в функционировании любого физиологического органа, любого физиологического отправления. Психология личности, не найдя своего стержня, своего взгляда, критерия, может легко потеряться в этих многочисленных и взаимосвязанных проявлениях смыслообразования, смыслового оправдания различных форм активности души и тела.

Рассмотрение личности как способа, орудия формирования отношений к родовой человеческой сущности, прежде всего через отношение к другому человеку (как самоценности на одном полюсе, как вещи – на другом), и является, на наш взгляд, тем самым общим критерием, водоразделом, отделяющим собственно личностное в смыслообразовании от неличностного, могущего быть отнесенным к иным слоям психической активности. Воспользовавшись этим критерием, наметим следующие уровни смысловой сферы личности.

Нулевой или предличностный уровень – это собственно прагматические смыслы, определяемые лишь самой предметной логикой достижения цели в данных конкретных условиях. Так, зайдя в кинотеатр и увидя перед самым началом сеанса большую очередь и объявление о том, что в кассе осталось мало билетов, мы можем сказать: «Нет никакого смысла стоять в этой очереди – билеты нам не достанутся». Понятно, что такой смысл вряд ли можно назвать личностным, настолько он привязан к технической ситуации, выполняя служебную регулятивную роль в ее осознании.

Свойство (окраску) «личностности» смыслы начинают приобретать лишь по мере вступления в сферу непосредственных межличностных связей и отношений к другим людям. Образно говоря, личность всегда обращена своим лицом (которое может являть себя в континууме от личины до лика) к этим отношениям и только исходя из них, находясь в них, может обнаружить свои характеристики и суть. Повторим замечательные слова С. Л. Рубинштейна: «Первейшее из первых условий жизни человека – это другой человек. Отношение к другому человеку, к людям составляет основную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. „Сердце“ человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего он стоит, целиком определяется тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отношения к людям, к другому человеку он способен устанавливать. Психологический анализ жизни, направленный на раскрытие отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинной психологии. Здесь вместе с тем область „стыка“ психологии с этикой»[207]207
  Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М., 1957. С. 262–263.


[Закрыть].

Исходя из доминирующего способа отношения к другому и – соответственно – к себе нами было намечено несколько принципиальных уровней в структуре личности.

Первый собственно личностный уровень – эгоцентрический. Он определяется преимущественным стремлением лишь к собственной выгоде и благам. Отношение к себе здесь как к единице, а к другим – как к дроби и, соответственно, потребительское. Если окружающие способствуют личному удобству, выгоде, престижу и т. п., то они рассматриваются как помогающие, «хорошие», если препятствуют – как «плохие», враги[208]208
  Этот уровень может представлять иногда по внешности весьма привлекательные и даже как бы возвышенные намерения, скажем, самосовершенствование, но если последнее направлено лишь на благо себе, оно есть на поверку не более чем эгоцентризм. Поэтому, если судить по некоторым утверждениям А. Маслоу, например, что окружающие представляют собой не более чем средство достижения целей самоактуализации (cм.: Maslow A. The Father Reaches of Human Nature. Harmondworth, 1971), предлагаемую им самоактуализацию можно в значительной мере отнести к эгоцентрическому уровню. Заметим также, что такой подход к задаче самоосуществления, самоактуализации и т. п. является в конечном итоге тупиковым. По верному замечанию В. Франкла, самоактуализация вообще невозможна, когда ее превращают в конечную цель, а все остальное – в средство ее достижения, ибо она есть не прямой, а побочный продукт направленности человека «вовне себя на что-то, что не является им самим. И лишь постольку, поскольку человек таким образом трансцендирует самого себя, он и осуществляет себя в служении делу или в любви к другому» (Frankl V. E. Der Mensch vor der Frage nach dem Sinn. Munchen, 1979. S. 92).


[Закрыть].

Следующий, качественно иной уровень – группоцентрический. Определяющим смысловым моментом отношения к действительности на этом уровне становится близкое окружение человека, группа, с которой он отождествляет, идентифицирует себя и способен ставить ее даже выше своих интересов и устремлений. Отношение к другим теперь существенно зависит от того, входят ли эти другие в данную группу или нет, являются ли «своими» или «чужими», «дальними». Группы при этом могут быть самыми разнообразными, не только узкими как семья, например, но и достаточно большими – целая нация, народ, класс. Если другой входит в такую («твою») группу, то он обладает свойством самоценности (вернее, «группоценности», ибо ценен не сам по себе, а своей принадлежностью к группе), достоин жалости, сострадания, уважения, снисхождения, долготерпения, прощения, любви. Если не входит, то эти чувства на него автоматически не распространяются. Напротив, часто возникают предубеждения, раздражение, ожидание подвоха и другие априорные негативные установки.

Следующий (третий) уровень обозначим как просоциальный или гуманистический. При достижении этого уровня отношение к другому уже не определяется тем лишь, принадлежит тот к данной группе или нет; за каждым человеком, пусть даже далеким, не входящим в мою группу, подразумевается самоценность и равенство его со мной в правах, свободах и обязанностях[209]209
  Читатель может сказать – это равенство провозглашено в конституциях (основных законах) большинства демократических стран. Но мы сейчас не о юридических провозглашениях, а о психологической реальности отношения к другому человеку.


[Закрыть]. В отличие от предыдущего уровня, где смысловая, личностная направленность ограничена пользой, благосостоянием, укреплением позиций относительно замкнутой группы, подлинно просоциальный уровень, в особенности его высшие ступени, характеризуется внутренней смысловой устремленностью на достижение таких результатов (продуктов труда, деятельности, общения, познания), которые принесут равное благо другим, лично незнакомым, «чужим», «дальним» людям, обществу, человечеству в целом.

Если на первом описанном нами уровне другой человек выступает как вещь, как подножие эгоцентрических желаний, если на втором – другие делятся на круг «своих», обладающих самоценностью, и «чужих», ее лишенных, то на третьем уровне принцип самоценности человека становится всеобщим[210]210
  Пожалуй, в литературе нет недостатка в описаниях, которые могут служить иллюстрациями последнего уровня. Психологи же этих «вершинных» проблем касались крайне редко, вот почему так ценны следующие два высказывания классиков отечественной психологии. Одно принадлежит А. Н. Леонтьеву и взято из его лекции, обращенной к молодежи: «Растите в себе чувство ответственности и беспокойства за общее дело, развивайте сознание своего долга перед обществом, человечеством! Привыкайте быть соучастником всех событий окружающего мира. Определяйте свое место в нем. Вершина сотворения себя – вырасти „в человека Человечества“. Желаю вам достичь этой вершины!» (Леонтьев А. Н. Начало личности – поступок // Леонтьев А. Н. Избр. психол. произв. Т. 1. М., 1983. С. 384). Второе принадлежит С. Л. Рубинштейну. Он заканчивает свою последнюю (посмертно опубликованную) работу «Человек и мир» такими замечательными словами: «Смысл человеческой жизни – быть источником света и тепла для других людей. Быть сознанием Вселенной и совестью человечества. Быть центром превращения стихийных сил в силы сознательные. Быть преобразователем жизни, выкорчевывать из нее всякую скверну и непрерывно совершенствовать жизнь» (Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М., 1976. С. 381).


[Закрыть]. По сути, только с этого уровня можно всерьез говорить о нравственности, только здесь начинает выполняться «золотое правило» этики – поступай с другими так же, как ты бы хотел, чтобы поступали с тобой, или известный императив Эммануила Канта, требующий, чтобы максима, правило твоего поведения было равнопригодно, могло быть распространено без всякого исключения как правило для всего человечества. На предыдущих стадиях речь о нравственности не идет, хотя можно, разумеется, говорить о морали – эгоцентрической или групповой, корпоративной.

Просоциальная, гуманистическая ступень – казалось бы, высшая из возможных для развития личности (в частности, на ней обрывалась классификация в предыдущем издании данной книги, 1988 года). Однако над этой замечательной и высокой ступенью подразумевается еще одна. Необходимость ее выявления и обозначения согласуется с вышеприведенными соображениями о сфере предельных, наддеятельностных смыслов, удерживающих всю конструкцию и определяющих направление, общую судьбу и стержень личностного развития. Эту ступень можно назвать духовной[211]211
  См.: Братусь Б. С. Психология. Нравственность. Культура. М., 1994.


[Закрыть].

Сразу скажем, что «духовное», как сфера предельных ценностей и смыслов, может пониматься двояко – как светски, так и религиозно. В немецком языке, например, прямо отражены эти два оттенка: светский (geistig) и религиозный (geistlich). Но в любом случае речь об особой, собственно человеческой сфере предельных («наддеятельностных») смыслов («сверхсмыслов» по Франклу), восходя к которой человек начинает сознавать и смотреть на себя и другого не как на только конечные и смертные существа, но как на существа особого рода, уподобленные, резонирующие, соединенные с духовным миром, чья жизнь не обрывается с концом земного срока. Речь, тем самым, о поиске смысла жизни, неуничтожимого фактом смерти. Ясно, что здесь мы входим в сферу субъективных отношений с Вечностью, Абсолютом, Богом, Справедливостью, Добром – каждый в данном случае может так или иначе представлять и обозначать эту сферу, иметь свою личную форму отношений и связи с ней[212]212
  Не развивая здесь эту мысль, лишь упомянем, что духовные реалии (упования) обнимают не только области подъема и света, но и теней, мрачных сумерек, обозначенных, например, в восприятии и размышлениях светских как идея мирового зла, религиозных – врага человеческого, дьявола. И это – повторим – тоже духовные категории, способные порождать в отношении к себе соответствующие предельные смыслы («антисмыслы»). Поэтому духовность духовности рознь, что требует особого искусства и различия для светского сознания добра и зла, для религиозного – «ангелов света» и «духов злобы».


[Закрыть]. Если говорить о христианской традиции, то субъект приходит (способен прийти) к пониманию (открытию) человека в своей главной сущности как – в пределе – образа и подобия Божия, поэтому другой приобретает (может приобрести) в его глазах не только гуманистическую, разумную, общечеловеческую, но особую сакральную ценность.

Различение смысловых уровней улавливается (слышится) даже в самом языке описания человеческого поведения. Так, имея в виду прагматические и эгоцентрические смыслы, говорят о действиях и, соответственно, об их успехах или, напротив, – об ошибках, промахах, оставаясь в логике тех или иных действенных полей. Как только мы переходим к смысловым устремлениям нравственного плана, мы начинаем говорить о поступках, деяниях, которые бывают в нашем восприятии низкими (то есть определяемыми эгоцентризмом, себялюбием, как бы прижатыми к прагматическим смыслам) или высокими (то есть устремленными к общечеловеческим и духовным идеалам).

Судят также о падении или возвышении человека через его поступки и деяния, подразумевая тем самым как бы некоторую вертикальную плоскость, относительно которой можно возвыситься или пасть. В применении к этому говорят уже не об ошибке, сбое, промахе, а о поступке, преступлении, грехе. Очень красиво различие действия и поступка выразил однажды в лекции один из моих университетских учителей – профессор Петр Яковлевич Гальперин: «Действуем мы бесконечно: обуваемся, садимся в автобус, обедаем. Поступок – изменение судьбы; возвеличение или гибель наших ценностей, переосмысление жизненно значимого…» Имея это в виду, мы уже не ошибемся в оценке личности, зная, что она проявляет себя не в действиях как таковых, а в поступках, то есть действиях, соотнесенных с ценностями и идеалами, с определенными уровнями нравственного сознания, действиях, требующих морального выбора[213]213
  Поступок при этом не есть что-то всегда торжественное и помпезное (вспомним идущие от А. П. Чехова и приведенные выше рассуждения о существовании «тихой драматургии жизни»). Скажем, подойти и поздороваться за руку с человеком – сугубо рутинное начало общения, техническая операция. Но это может стать поступком, если делается сознательно вопреки тому, что этот человек всеми отвержен, заклеймен, а вы – буквально – протягиваете ему свою руку помощи и признания. В другом случае, напротив, поступком будет решение руки кому-то не подавать. В поступок, в этом плане, может преображаться любое действие, слово, даже жест – в одних обстоятельствах и отказ от их свершения – в других.


[Закрыть].

Необходимо добавить, что поступок – это тот объект, в котором прямо пересекаются интересы и психологии, изучающей личность, и философии, прежде всего этики. Многие видные психологи говорили о важности поступка для характеристики личности, рассматривали поступок как «начало личности». Что касается философов, занимавшихся проблемами этики, то они всегда придавали поступку особое значение. Гегель писал, что «действительное моральное сознание есть сознание, совершающее поступки»[214]214
  Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа // Гегель Г. В. Ф. Соч. Т. IV. М., 1959. С. 331.


[Закрыть]. Современные философы-этики также отводят поступку центральное место, называя его первичной «клеточкой морали», «сердцевиной морального выбора» и т. п. До сих пор, однако, психология практически не доходила до уровня развернутого анализа поступков, занимаясь в основном исследованием закономерностей и механизмов психической деятельности безотносительно к проблемам нравственного сознания и морального выбора. А. Н. Леонтьев с горечью констатировал, что психология «вообще не располагает понятиями, в которых этические категории могут быть психологически раскрыты…»[215]215
  Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977. С. 289.


[Закрыть]. Этики, напротив, сразу начинают с уровня поступков, минуя пути реального восхождения к нему, пути трансформации действий в поступки.

Неслучайно поэтому, несмотря на нередкие декларации о взаимном признании сторон, между этикой и психологией остается полоса отчуждения. «Психология, – говорил, например, Ю. А. Шрейдер в одной из академических дискуссий, – построена на том, что можно извне направить, детерминировать путь человека… Этика же исходит из противоположной установки – свободы воли: только тогда и становится возможным сам этический поступок. Свобода воли – основная предпосылка этики. Человек отвечает за свой поступок. Поступок возникает ни почему, как свободный от воли. Этика основана на том, что я делаю так, как хочу – потому что считаю это нужным, а не потому, что мне так хочется. А психология изучает именно то, что же мне хочется. Это не отрицание психологии, это различение ее с этикой. Психология показывает, как происходит поведение, в частности, какие механизмы приводят к ощущению трудности поступка, что в человеке сопротивляется ему, какие механизмы приводят к отказу от поступка. А этика по сути своей антипсихологична. Как ее не волнует. Ее интересует содержание поступка, а не психологический фон»[216]216
  Психология и этика: опыт построения дискуссии. Самара, 1999. С. 25.


[Закрыть].

Но и психологи могут, в свою очередь, заявить об антиэтичности – лучше поправиться: внеэтичности – психологии. Ведь этика как таковая их тоже не особо интересует. Она имеет в лучшем случае совещательный, но отнюдь не решающий голос в исследовательском процессе, задача которого – понять логику собственного движения психики, ее механизмов, а уже соотносится ли это с нравственными установлениями или нет – дело второе. Соотносится – хорошо. Нет – психолог ничего поделать не может, да и не должен. Главное – не изменять своей (в данном случае психологической) правде, искать, где психологически потеряно, а не там, где морально светло. Отсюда и отношение к изучению нравственного развития. Это для психологов – один из возможных объектов применения психологического аппарата, определенный, причем достаточно узкий, угол зрения наряду с другими ракурсами и путями.

Более того, после Фрейда многие усвоили, что с точки зрения психологии мораль нередко просто фальшь, поза, прикрытие истинного лица, и следование ей обусловлено лишь внешним социальным давлением, общепринятой формой, цензурой. Понятно, что при таком взгляде о свободе воли как основной предпосылке этики речи не идет. Поэтому, несмотря на декларируемые терпимость и почтение, внутреннее убеждение (переходящее часто уже в предубеждение) требует от психолога держаться настороже и подальше от обсуждения нравственных императивов.

Так может происходить и продолжаться до поры, пока мы полагаем задачи изучения личности, ее нормы, здоровья в ней самой, не соотнося с общим путем, замыслом, спасением человека. Если же это соотнесение произвести, то, как мы видели выше, меняется понятие нормы, здоровья, самого смысла личности. И тогда психология из позиции наблюдения, наблюдателя борьбы за человека в человеке входит сама в область этой борьбы как ее инструмент, орудие и совершается кардинальный поворот: из психологии, согласной рассматривать нравственное развитие как частный вариант, сегмент своего применения, она становится нравственной психологией, действующей и видящей мир изнутри нравственного пространства, нравственного понимания человека.

Это вхождение психологии в этику, в нравственное пространство необходимо подразумевает наличие некой общей, единой, пересекающейся территории, предмета (причем не второстепенного, а существенного), который одновременно должен принадлежать как психологии, так и этике. Выше говорилось, что такой точкой пересечения является поступок.

Действительно, поступок произрастает на почве территории, которая принадлежит двум наукам. Таковой территорией является отношение человека к другому (вспомним конец вышеприведенный цитаты С. Л. Рубинштейна – «здесь одновременно область „стыка“ психологии и этики»). Это отношение – центр, стержень этики, возьмем ли мы ее «золотое правило» или императив Канта. И одновременно отношение к другому – это конкретно-психологический факт, правомерный объект психологии. Если при этом, вслед за нашим предположением, рассматривать личность как инструмент достижения человеком своего понятия, своей сущности, то оказывается, что психология исследует пути к некоему едино с этикой понимаемому благу (равно как законы и последствия отклонения от этих путей). Этика тогда по отношению к психологии оказывается не просто производящей абстрактные, оторванные от жизни правила и идеалы, но разрабатывающей, постигающей, указывающей те устремления и вектора, которые в основном и главном направляют к действительно продуктивному, достойному понятию человека, то есть нормальному развитию личности.

То, что нравственная ориентация (читатель помнит, конечно, отличие ее от эгоцентрической, группоцентрической, корпоративной установки и морали) не есть лишь результат внешнего давления, но составляет суть, путеводную нить (несмотря на бесчисленные отклонения) нормального развития, является критерием и внутренним отражением личностного здоровья, можно вывести не только из теоретических рассуждений, но из конкретно-психологических данных. Мы говорили уже о А. Ф. Лазурском, который на основе многих наблюдений сделал вывод, что здоровье личности в наибольшей степени обеспечивает идеал бескорыстного отношения к другому. У последующих исследователей также можно найти сходные выводы[217]217
  Лазурский А. Ф. Классификация личностей. М., 1923; Божович Л. И. Личность и ее формирование в детском возрасте. М., 1963; Зейгарник Б. В., Братусь Б. С. Очерки по психологии аномального развития личности. М., 1980; Golomb A., Reykowski J. Studia nad rozwojem standartow ewaluatywnych. Warzawa, 1985; Асмолов А. Г. Психология личности: Принципы общепсихологического анализа. М., 2001; Христианская психология в контексте научного мировоззрения: коллективная монография / Под ред. проф. Б. С. Братуся. М., 2017, и др.


[Закрыть] (мы еще вернемся к этой теме ниже – в конце параграфа).

Итак, намечается определенное совпадение векторов двух наук. Именно векторов, а не отдельных методов, фигур, построений. Некая общая направленность, разделив которую психология личности из позиции отстояния по отношению к нравственности может войти под ее сень, стать самой нравственной. Не в том, разумеется, плане, что она будет ее отныне во всем олицетворять, тем более диктовать, подменять собой философскую этику и т. п. А в том, что она может сознательно служить ей, зная при этом, что отнюдь не теряет своей объективности, ибо служит тому, что действительно составляет сущность человеческой жизни.

Думаю, что и для этики такой подход был бы важен, ведь говоря о партитуре возвышенной симфонии, не следует забывать о качестве, состоянии и всех особенностях инструментов оркестра. Иначе реальна опасность надмевания и такого восприятия, будто нормативы и постулаты как бы висят воздухе и сверху довлеют над человеком. А раз так, то этика невольно начинает играть в поддавки с отделившейся от нее психологией, с тем же психоанализом, например, согласно которому человек придавлен чуждой его нутру моралью и все время ищет выходы, сублимации, отдушины, ускользания от этого пресса. Как ни печально констатировать, этика давно утратила славное название «практической философии», перестав быть водительницей человека, вызовом, который был слышен в гуще жизни и на базарных площадях (вспомним Сократа), предметом некогда распространенных и острых споров (причем не только ученой, но самый широкой публики – студентов, гимназистов, обывателей). Но уже долгое время (Кант сыграл в этом значительную роль) этика нормативна, чиста, стерильна, отделена от живой жизни.

Итак, на наш взгляд, должное (чем занимается философская этика) неизбежно связано с сущим (чем занимается психология). Должное есть не что иное, как замысел о сущем, форма его преображения. Другое дело – и здесь надо согласиться с мнением Н. Л. Мусхелишвили и Ю. А. Шрейдера, – что психология не может претендовать на решение вопроса о том, каким должен быть человек, равно как ошибочна предпосылка (приписываемая названными уважаемыми учеными почему-то автору данной книги), что цель психологии состоит в получении целостного знания о человеке[218]218
  Н. Л. Мусхелишвили, Ю. А. Шрейдер. Есть ли у психологии точки соприкосновения с этикой? / В кн. Этика и психология: опыт построения дискуссии. Самара, 1999. С. 53.


[Закрыть]. Таковое знание – задача философии, философской антропологии, теологии. Отсюда и представления о должном требуют особого языка и оснований. Речь поэтому не об экспансии психологического подхода, а о понимании места психологии в ценностном знании. И хотя несомненно, что разлад психологии и этики наносит ущерб истине – и теории, и практике, но это не значит, что они должны слиться воедино или подменять друг друга. Речь о соотнесении, сопряжении, если хотите – живом напряжении между разными уровнями знания, один из которых, по преимуществу, о сущем, другой – о должном. Вернее: один – о сущем должного, другой – о должном сущего[219]219
  См.: Братусь Б. С. Возможна ли нравственная психология // Человек. 1998. № 1.


[Закрыть].

* * *

Теперь, после этого экскурса, необходимо, чтобы пояснить столь часто появляющиеся в тексте нравственные категории и их отношение к предметам психологии личности, вернуться к намеченным выше уровням смысловой сферы.

Понятно, что на каждом выделенном уровне или ступени меняется внутреннее представление человека о благе и счастье. На первой ступени (эгоцентрической) это личное благо и счастье вне зависимости от того, счастливы или несчастны другие (лучше даже, чтобы они были несчастны, чтобы на их фоне ярче сияло твое счастье).

На второй ступени (группоцентрической) благо и счастье связано с процветанием той группы, с которой идентифицирует себя человек. Он не может быть счастлив, если терпит несчастье его группа. В то же время, если ущерб и несчастье приходит к людям и сообществам, не входящим в его группу, – это мало влияет на его ощущение счастья.

На третьей ступени (гуманистической) счастье и благополучие подразумевает их распространение на всех людей, все человечество. Наконец, на четвертой ступени (духовной) к этому прибавляется ощущение связи с надмирной (наддеятельностной) духовной сферой и представление о счастье как служении и соединении с ней.

Итак, смыслы не являются однородными, а тем более одноуровневыми образованиями, но существенно различаются в зависимости от отнесенности к тому или иному уровню. Помимо уровневой отнесенности для характеристики конкретного смыслового образования крайне важно ввести представление о его интенсивности, степени присвоенности субъектом. Е. З. Басина предлагает говорить, например, о трех типах смысловых образований – смысловых содержаниях, частных смысловых образованиях и общих смысловых ориентациях. Под смысловыми содержаниями понимаются локальные личностные смыслы, под частными смысловыми образованиями – более обобщенные психические образования, лишенные непосредственной предметности, в которых выражено некоторое частное отношение личности к тем или иным аспектам действительности. Смысловые ориентации рассматриваются как наиболее общие и основные «единицы» личности, которые формируются не в конкретной деятельности, а на протяжении всей жизни.

Эта классификация представляется ценной, хотя предлагаемые термины выглядят, на наш взгляд, не совсем удачными. Так, определенное «смысловое содержание» имеется, безусловно, во всех видах смысловых образований, поэтому не стоит выделять его в качестве отдельной характеристики. Речь должна идти лишь о разной степени присвоенности, генерализованности этого содержания. Поэтому мы в дальнейшем будем говорить о неустойчивых, ситуативных смысловых содержаниях, характеризующихся эпизодичностью, зависимостью от внешних обстоятельств; об устойчивых, личностно присвоенных смысловых содержаниях, вошедших, вплетенных в общую структуру смысловой сферы и занявших в ней определенное место; и наконец, о личностных ценностях, которые мы уже определили выше как осознанные и принятые человеком наиболее общие, генерализованные смыслы его жизни[220]220
  Напомним наилучшую форму выражения личностных ценностей – знаменитые слова Лютера: «Я на том стою, и не могу иначе» (у Лютера, как у верующего, следовало далее: «И да поможет мне Бог»).


[Закрыть].

Если уровни смысловой сферы (эгоцентрический, группоцентрический, гуманистический, духовный) составляют как бы вертикаль, ординату сетки смысловых отношений, то намеченные степени присвоенности их личностью (ситуативная, устойчивая, личностно-ценностная) составляют горизонталь, абсциссу этой сетки. В каждом конкретном случае можно в принципе выделить ведущий для данной смысловой сферы уровень, характер его связей со смысловыми образованиями, степень его внутренней устойчивости и т. п.