Текст книги "Первый советник короля"

Глава 4

Тадеуш, тяжело дыша, поднялся и отряхнул снег с одежды, затем подобрал нож (пока еще затупленный), который отлетел в сторону.

– Як бога кохам, пан Анджей мстит мне за поражение на саблях! – В глазах поляка блестели озорные огоньки, совершенно не соответствующие его нарочито обиженному тону. – Ну, сколько можно валять своего первого помощника, как мальчишку какого-то? Перед подчиненными неловко…

– Пока пан Тадеуш не научится действовать так, как я ему много раз показывал и объяснял! Ну-ка, в исходную позицию! – мой суровый голос разительно не соответствовал озорной улыбке.

– Слушаюсь, пане первый советник! Ничего, завтра утром у нас снова будет урок фехтования…

* * *

– Он его покалечит, Матка Бозка! – ахнула Агнешка, прижав ладони к щекам. – Бросает, как тюк какой-то! Тадику же больно!

– Что поделать, такова служба… – с притворным сочувствием вздохнула Анжела. – Проше пани, мне даже странно, что приходится объяснять столь элементарные вещи!

* * *

Лоб Чаплинского покрылся крупными каплями пота, и отнюдь не от одной лишь духоты. До пьяного хозяина постепенно дошло, что он натворил.

– Итак? – слегка повысил голос Брюховецкий, подавшись вперед.

– О, пан разумен, как я погляжу! – внезапно воскликнула Елена, рассмеявшись и вложив в этот смех точно отмеренную порцию яда. – Он уже готов идти на попятную! Он уже сожалеет о своих словах, случайно вырвавшихся, и готов простить оскорбление, лишь бы сохранить внешнее достоинство. Скорее всего, до него дошли сведения, сколь храбр мой супруг и искусен в обращении с саблею…

– На бога, что такое говорит пани! – шляхтич усилием воли заставил себя произнести эти слова вежливо и спокойно. Но его глаза метали молнии, а лицо потемнело от прихлынувшей крови.

Елена торопливо, не давая никому вставить ни слова в разговор, продолжила:

– Ах, разве пан не знает этой истории? Так я сейчас расскажу! Пан Данило еще до смуты послал вызов Хмельницкому. Да-да, тому самому, благородством и храбростью которого пан только что так восторгался. Это был огромный риск, Матка Бозка, какой ужасный риск! Ведь Хмельницкий, хоть и немолод, очень силен, а что он вытворял с саблей – словами не описать! Один из лучших фехтовальщиков всей Речи Посполитой! Другой бы на месте пана Данила струсил бы, решил, что жизнь дороже урона чести шляхетской, но пан подстароста чигиринский был не из таких! Ведь правда же? – она перевела на мужа взгляд, полный трепетной любви и обожания.

– Почему же пан ничего нам не рассказывал раньше? – ахнул кто-то из гостей.

– Мой супруг скромен и не любит говорить о своих подвигах… – потупилась Елена.

Чаплинский издал какой-то неразборчивый горловой звук.

– Поединок был долгим и упорным. В конце концов пан Данило изловчился и рубанул Хмельницкого по голове! Того спасла лишь шапка, отделался раною. Пан подстароста не стал добивать упавшего, проявив благородство, присущее шляхте. Вот так-то! – Елена, вскинув голову, смотрела на Брюховецкого со снисходительно-торжествующим вызовом.

«Ну давай же, давай! Ты ведь уже готов, прямо закипаешь…»

– Пани полагает, что я буду испуган этим рассказом?! – в голосе молодого шляхтича зазвенел металл.

– Ах, ни в коем разе! Просто разумная осторожность – добродетель всякого почтенного мужа. К чему рисковать единственной жизнью, когда можно просто сделать вид, что ничего не слышал…

«Горячий, благородный, наивный… Так бы и влюбилась! Прости, Матка Бозка!»

– Э-э-э… Я готов принести извинения пану! – через силу выдавил Чаплинский, на которого жалко было смотреть: так нелепо и позорно он выглядел. – Вино бросилось в голову… Не подумал…

– Вот о чем я и говорила! Мой супруг не только храбр, он благороден и великодушен! – голос Елены можно было намазывать на ломти хлеба вместо масла или меда. – Пану дается возможность с достоинством выйти из трудного положения и избежать опасности.

«Ну, если ты и сейчас промолчишь…»

– Тысяча дьяблов! – взревел Брюховецкий, вскочив на ноги. – Избежать опасности?! Беру пышное панство в свидетели, что я был оскорблен паном подстаростой чигиринским и требую сатисфакции! Немедленно!

– Панове, панове… – растерянно забормотал один немолодой гость. – В столь тяжкую минуту, когда Отчизна проливает кровь и слезы… Одумайтесь!

– Если пан будет настаивать на вызове, ему придется забыть о службе польному гетману! – поддержал его сосед.

– Это отчего же, посмею спросить? – заносчиво воскликнул Брюховецкий.

– Князь Радзивилл строг в вопросах шляхетского гонора, но в военное время не жалует поединки!

– Совершенно верно! – послышались голоса. – Он тогда не примет пана к себе!

Брюховецкий на долю секунды замялся, и сердце Елены словно провалилось в ледяную полынью. Неужели пойдет на попятную?!

– Так что решит пан? Прислушается он к голосу благоразумия? – спросила она, многозначительно уставившись на молодого шляхтича. – А то, чего доброго, как бы не пришлось ему проситься на службу к тому же Хмельницкому! Ха-ха-ха! – женщина звонко рассмеялась, добавив едва различимую толику издевательской иронии.

Грянул общий громовой хохот. Лицо Брюховецкого пошло пятнами, рука стиснула эфес.

– Сатисфакции! – решительно повторил он, глядя прямо в глаза перепуганному Чаплинскому. – Тотчас же!

Бывший пан подстароста чигиринский затравленно огляделся по сторонам, будто ожидал помощи от гостей. Но они лишь смущенно кряхтели и отводили взгляд. С одной стороны, и впрямь негоже гостю ссориться с хозяином, тем паче вызывать на поединок, но оскорбление-то было, как ни крути! Все слышали, полна комната свидетелей. Не скверная шутка, которую можно было бы пустить мимо ушей, а именно оскорбление, и очень грубое. Пусть и нанесенное спьяну. Ни один уважающий себя шляхтич не стерпел бы такого урона гонору своему. А уж принимать извинения или не принимать – то его дело и право. Требует поединка – никто не смеет мешать.

Кто-то с укором смотрел на Елену: зачем только влезла! Промолчала бы – может, удалось бы уладить вопрос миром. Так нет же, понадобилось восхвалять отвагу мужа и его фехтовальное искусство. Неужели и впрямь думала, что Брюховецкий оробеет? Ох, не зря говорят про женщин: волос долог, да ум короток! Пыталась примирить, а лишь масла в огонь плеснула.

Чаплинский медленно повернулся к жене. Его глаза источали лютую ненависть вперемешку с каким-то благоговейным страхом.

– Дьяволица… – чуть слышно прошипел он.

– Пане Данило, остается лишь принять вызов этого не в меру горячего шляхтича… – вздохнула Елена, пожимая плечиками. – Езус свидетель: и я, и все пышное панство, – она широким взмахом руки обвела присутствующих, – пытались отговорить его из жалости к молодым годам и перенесенным бедам. Но пан Брюховецкий уперся и стоит на своем. Что же, он сам выбрал свою судьбу. Мне приказать, чтобы на дворе утоптали снег и посыпали золою? Или вы будете драться где-то в ином месте?

– Дьяволица! – повторил муж, на этот раз громоподобным ревом, вскакивая и занося кулак. Его руку едва успели перехватить.

Глава 5

К исходу первой недели пути Степка Олсуфьев готов уже был завыть волком от тоски и вынужденного безделья. А главное – от соседства дьяка Бескудникова, который назначен был главою посольства… Хотя нет, «посольство» – это громко сказано, ведь не к законному же правителю отправил их царь-батюшка, а всего лишь к самозваному гетману, хоть и удачливому. Скорее разведка. Думный дьяк Львов так и наставлял: «Бескудников будет свое дело делать, а ты смотри в оба глаза, слушай в оба уха, все запоминай, постарайся дружбу свести если не с самим Хмельницким, то с сыном его Тимофеем или еще с кем-то из ближних людей. И будто невзначай расспрашивай, выпытывай… Кто тебя заподозрит в чем? Годами совсем еще юнец, в небольших чинах, вроде как на побегушках у дьяка».

Именно что «вроде»! Но Бескудников всерьез возомнил себя не только полновластным Степкиным начальником, но и полномочным посланником Государя и Великого князя всея Руси, а потому и вел себя соответственно. В Серпухове, где остановились ночевать на вторые сутки пути, чуть не орал на воеводу, топая: мол, худые покои ему отвели и ужин подали скудный, не по чину! Хотя и помещение, и угощение были иному думному боярину впору… Тамошний воевода оказался не робкого десятка, сумел поставить на место. Так разозленный дьяк сорвал злость на Степке, а потом еще всю дорогу от Серпухова до Тулы ворчал и придирался. И много места, мол, новик занимает в возке, и луком да чесноком от него разит (уж чья бы корова мычала!), и вообще непонятно, зачем такого олуха ему на шею посадили… Да еще и негодовал, что дорога больно неровная: то в гору, то с горы, одни холмы, прости господи…

В Туле Бескудников, памятуя о полученном отпоре, держался не в пример скромнее и спокойнее. Не хаял ни покои, ни яства. Но Степке от этого легче не стало. Скорее наоборот: ведь после того, как покинули Тулу и направились к Орлу, дьяк будто с цепи сорвался. Плетемся, дескать, еле-еле! А как же иначе, ежели началась Большая засека?[10]10
  Большая засечная черта – главная система оборонительных сооружений против набегов крымских татар.


[Закрыть] То и дело – лесные завалы с узкими дорожками, по которым едва проедешь, рвы с частоколами, сторожевые крепостицы, у которых приходилось останавливаться да себя называть… И так – на много верст! А куда денешься, это же для защиты от супостатов крымских устроено, понимать надо.

Но дьяк понимать ничего не желал. Все ему было не так, все раздражало и выводило из себя, а виноват тот, кто под рукою. Сиречь, новик Олсуфьев. И ведь не отругаешь занудливого придиру, не пошлешь по матушке, тем паче не поднесешь «леща»… С виду все должно быть чинно и понятно: дьяк – главный, а новик – чуть ли не в услужении.

«Ладно, погоди у меня, вот поедем обратно!» – стискивал зубы Степка, предвкушая, как рассчитается с обидчиком.

* * *

Брюховецкий уверенно побеждал в поединке, это было ясно даже самому хмельному гостю. Он был моложе, гораздо трезвее, а главное, куда более искусен в обращении с оружием. Его клинок с тонким пронзительным свистом рассекал воздух, выписывая всевозможные полукруги и «восьмерки», то обрушиваясь на противника сверху, то молниеносно приближаясь острием к груди или горлу. Чаплинский, тяжело дыша и обливаясь потом, с большим трудом парировал эти удары. Багровое лицо подстаросты чигиринского мелко подрагивало, в глазах застыла какая-то тоскливая обреченность, сменявшаяся лютой, животной яростью, когда его взгляд падал на Елену.

Та, стоя поодаль с видом невинной великомученицы, скромно потупилась и отвела глаза в сторону, страстно молясь про себя, чтобы все быстрее закончилось и узы ненавистного брака исчезли.

– А все же следовало принять извинения… – пробурчал кто-то из зрителей – скорее, из жалости к злополучному хозяину поместья. Слишком уж неравный был бой, исход которого уже не вызывал ни малейших сомнений.

– То – дело шляхетского гонору, и никто из нас не вправе ни указывать, ни упрекать! – наставительно отозвался другой гость. – Раз пан Брюховецкий настоял на сатисфакции, отвечать ему только перед Создателем… Матка Бозка! Вот это удар!

Толпа шумно выдохнула, потом, галдя и мешая друг другу, бросилась к упавшему… Брюховецкий отступил назад, провел рукой по лбу – то ли стирая пот, то ли пытаясь прогнать гнев и вернуть себе холодный разум.

– Убит? – закричал кто-то.

– Нет, дышит… Шапка спасла! Рана неглубокая, но крови много. Так и течет…

– Несите в дом, скорее! И за лекарем! На бога, поторопитесь!

– Погодите, погодите, панове! – воскликнул один из гостей, почти трезвый (что граничило с чудом, если учесть, сколько выпила компания до ссоры). – Все зависит от пана Брюховецкого! Оскорбление было тяжким, следовательно, поединок может длиться до смерти одного из участников. Пан желает добить противника?

Десятки глаз уставились на растерянного шляхтича.

«Скажи, что желаешь!» – мысленно возопила Елена.

Брюховецкий медленно покачал головой.

– Он беззащитен. Я не стану пятнать себя низким поступком. Уж если пан подстароста пощадил Хмельницкого в подобной ситуации, подобает ли мне добивать раненого? Пусть живет. Надеюсь, этот урок пойдет ему на пользу.

– Слава пану! – восторженно завопил кто-то. И вся компания вразнобой подхватила хмельными голосами:

– Слава!!!

Елена торопливо отвернулась, чтобы Брюховецкий не увидел в ее глазах разочарование, смешанное с ненавистью.

* * *

В Орле тщеславие дьяка Бескудникова было удовлетворено: с такой угодливостью и нескрываемой опаской принимал посланников государя воевода. Кто едет, куда да по какой надобности – похоже, он подобными вопросами вовсе не задавался. Главное, что от самого царя, с его поручением! А вдруг, боже упаси, еще и имеют тайное задание – наблюдать по дороге, крепко ли воеводы и прочие начальники следят за порядком, нет ли какого небрежения, лихоимства или, того хуже, измены?!

Потому из кожи вон лез, чтобы московский дьяк остался довольным. Собственные покои ему уступил, сам следил, как топят баню да подают на стол. А лицо было виновато-заискивающим… Все понимаю, дескать: не Москва у нас, нет того роскошества, к которому ты привык, но уж не взыщи, милостивец, не прогневайся на нас, убогих! Бескудников, млея от такой чести, снисходительно кивал: ладно уж, чем богаты! Даже если придирался к чему-то, то без злобы, лишь для порядка, чтобы не забывали: с посланцами самого государя имеют дело.

А уж после того, как воевода, опасливо оглянувшись и понизив голос, поинтересовался, не желает ли дьяк после трудов праведных да тягот, в дальней дороге перенесенных, провести ночь с любой из его холопок (все здоровые, телом крепкие и языки держать за зубами умеют), Бескудников окончательно пришел в хорошее настроение. Соизволил пожелать и даже лично выбрал. Не забыв на всякий случай пригрозить: «Ежели хворой окажется, дурную болезнь заполучу – сгною и ее, и тебя на каторге!» Воевода и девка истово закрестились: да ни в коем разе, да боже упаси…

Степке, сгоравшему от смущения и зависти, пришло даже на ум, что могли бы такую услугу и ему оказать. Как-никак, тоже государев посланец! Но быстро выбросил эту идею из головы.

Оставалось бедному новику лишь завистливо скрипеть зубами и ворочаться без сна, слыша шорох и вздохи со стонами за стенкою. А утром при одном взгляде на довольную и хвастливую рожу дьяка захотелось сплюнуть с омерзением.

Глава 6

Все самые крепкие и горькие слова, которые только могли прийти на ум, молодой шляхтич уже произнес. И по своему адресу, и относящиеся к пану подстаросте чигиринскому, глупому пьянчуге, у которого язык опережает мысли, и касающиеся его жены, ангельская красота коей, как оказалось, преспокойно соседствовала со змеиной натурой… Как он мог оказаться таким глупым и легкомысленным! Зачем вообще принял приглашение этого Чаплинского?! Словно не видел, насколько тот неприятен, заносчив да хвастлив… Брюховецкий невольно покраснел, сам себе ответив на этот вопрос: дабы бесплатно угоститься. В карманах-то теперь ветер гуляет, каждый грош приходится беречь… Прежняя благополучная, хоть и небогатая жизнь осталась в прошлом.

Маеток татары, прежде чем спалить, пограбили дочиста, ничего не оставили бывшему хозяину. Хмельницкий, спасибо ему, на волю пустил, но денег не дал. Это было бы уж чересчур! А просить у самозванца милостыню в придачу к охранной грамоте… При одной мысли жарко пылало лицо и сжимались кулаки. Ничего, как-нибудь прокормится!

Потому и подался в Литву, услышав, что польный гетман Радзивилл набирает новое войско в дополнение к тому, которое уже состояло на службе у магната. Попасть в реестровый список – и все проблемы решатся: сразу положат жалованье, хоть и небольшое… А вот теперь… Эх, надо было принять извинения дурака! Ну, ляпнул спьяну… Оскорбление было ужасным, спору нет, но в его-то положении можно было и не идти до конца. Если бы не проклятая Елена!

Брюховецкий стиснул зубы, мысленно выругавшись. Как там назвал ее муж? Дьяволицей? Истинно дьяволица! И ведь никак не выкинешь ее из головы, стоит перед глазами, проклятая, будто наяву. Как же прекрасна! Змея…

– Пан прикажет подать ужин? – подобострастно кланяясь, спросил корчмарь.

– Нет, я не голоден. Только спать хочу, устал! – отказался шляхтич, хотя подкрепиться было бы нелишним: обед, съеденный в доме Чаплинского перед поединком, давным-давно переварился без остатка. Но денег после платы за ночлег осталось кот наплакал. А до Хмельницкого еще пока доберешься…

– А, ну тогда доброй ночи пану, спокойных снов. Ежели что понадобится, я всегда к панским услугам! – корчмарь с поклоном вышел, закрыв за собой дверь.

Брюховецкий отстегнул саблю и повесил ее на крюк в изголовье кровати, затем стянул сапоги, одежду. Зябко ежась (вечер выдался холодным), задул свечу и торопливо залез под одеяло. Кровать, против ожидания, оказалась очень даже удобной, хоть панским покоям впору.

Но сон не шел, хоть шляхтич действительно был уставшим.

Проклятая Елена! Ну, зачем влезла! Кто ее тянул за язык! Будто не знала, что самый верный способ разозлить шляхтича и толкнуть на поединок – усомниться в его храбрости. Да еще при свидетелях! Неужели не могла промолчать? Зачем понадобилось превозносить до небес храбрость муженька и его фехтовальное искусство? (Кстати, и то и другое вызывает большие сомнения!) Всерьез рассчитывала, что оскорбленный гость испугается? Или… Или специально подзуживала, чтобы тот настоял на поединке?! Но зачем, с какой целью?..

Кое-как, с немалым трудом, шляхтич все же заснул. И снились ему сцены весьма откровенные и греховные, после которых доброму христианину надобно долго и усердно молиться, а потом еще открыть душу святому отцу на исповеди…

Пробудился же он от осторожного и нежного прикосновения, спросонок почуяв вплотную с собой жар чужого тела. Дернулся было спросонок, инстинктивно успев подумать: «Олух, дверь запереть надо было на задвижку!», торопливо потянул руку к сабле… Рука замерла, наткнувшись на нежный упругий холмик, в котором только последний болван не опознал бы женскую грудь (пусть даже в кромешной темноте). И раздался нежный шепот: «Тс-с-с!». После чего шею ошарашенного шляхтича оплели две нежные, но довольно сильные ручки, а к его рту припали еще более нежные и весьма настойчивые губки.

– Э-э-э… – лихорадочно прохрипел Брюховецкий, не зная, что делать: то ли оттолкнуть ночную гостью и зажечь огонь, то ли пользоваться нежданно привалившей удачей. Пока он размышлял, молодой и крепкий организм (пану недавно исполнилось двадцать пять лет) отреагировал вполне естественным и ожидаемым способом. Шляхтич со смущением ощутил, как ожил и недвусмысленно напомнил о себе предмет его мужской гордости, вздымая одеяло.

– О-о-о! – уважительно и радостно отреагировала невидимая партнерша. Брюховецкий чуть не заорал от потрясения, когда нежная ладошка распустила завязку полотняных подштанников и нежно, но уверенно принялась за дело. ТАКОГО в его «послужном списке» еще не было! Женщине вообще не положено так вести себя, сам Езус заповедал ей быть скромной и застенчивой, лишь откликаясь на мужские желания… Впрочем, это еще можно было терпеть. А вот когда на смену пальчикам пришли губки и язычок, шляхтич лишь чудом не сорвался с постели с воплем: «На помощь!». Остановила только мысль, что это будет выглядеть неописуемо смешно и позорно. От такого урона родовой чести потом вовек не отмоешься… И кроме того… Матка Бозка, да это же просто что-то неописуемое!

Разумеется, женщины у него были. И собственные хлопки, большая часть которых в панской постели вела себя подобно тем самым пресловутым бревнам. Стыд и страх сковывал их покрепче цепей. И случайные «жрицы любви» – а как же обойтись без них в походах или дальних поездках? Те действовали со спокойной уверенностью опытных шлюх, которым их работа осточертела до невозможности, но приходится это тщательно скрывать. Иначе не будет денег. Но вот такого и в мыслях нельзя было представить!

– А-а-а… – сладострастно застонал шляхтич, когда невидимая развратница оседлала его и начала двигаться, слегка раскачиваясь. Ни сил, ни желания протестовать по поводу «неприличной и богомерзкой позы» уже не было. Теперь он хотел лишь одного: чтобы это чудо продлилось как можно дольше!

И в этот момент лунный свет ворвался в комнату, рассеяв кромешную тьму. У Брюховецкого чуть волосы не встали дыбом, когда он разглядел лицо соблазнительницы.

– П-пани Е-елена?! – пролепетал он пересохшими губами. И… проснулся, на этот раз уже по-настоящему.

Шляхтич, тяжело дышавший и взмокший, будто и впрямь только что предавался постельным утехам с молодой, пылкой прелестницей, ошалело огляделся. «Никого. Пуста кровать»[11]11
  Строка из стихотворения «Воевода» А. Мицкевича (перевод А. С. Пушкина).


[Закрыть], – как написал по схожему поводу великий поэт спустя долгое время. То есть совсем уж пустой она не была, но кроме самого шляхтича в ней никого не наблюдалось.

Брюховецкий сплюнул с омерзением, потом произнес вполголоса несколько фраз, за самую безобидную из которых получил бы строгую епитимию от священника. Спохватившись, перекрестился, шепча: «Помилуй меня, Господи…» Душою, как благочестивый христианин, он понимал, что должен радоваться, даже ликовать, избежав смертного греха прелюбодеяния с чужой женой. На деле же с нескрываемым смущением, даже страхом чувствовал сильную досаду. Ну почему это было лишь во сне?!

«Околдовала… Приворожила… Змея, настоящая змея!»

Тут в дверь раздался стук – негромкий, осторожный. Потом послышался робкий голос корчмаря:

– Милостивый пане, тысячу раз прошу простить за беспокойство… Дело срочное, отлагательства не терпит!

– Какого черта?! – рыкнул шляхтич, радуясь, что можно на ком-то сорвать злость и досаду. – Почему спать не даешь?

Дверь распахнулась, через порог шагнул человек, закутанный в темный дорожный плащ с капюшоном. В одной руке он держал плошку со свечой. Корчмарь, стоявший в коридоре, робко выглядывал из-за его плеча.

– Как пан прикажет это понимать? В чем дело? – резко спросил Брюховецкий, кладя руку на эфес сабли.

– Прошу прощения, но речь идет о жизни и смерти пана! Нужно срочно бежать отсюда! – раздался мелодичный, неестественно высокий для мужчины голос. – На бога, дорога каждая минута!

Незнакомец откинул капюшон и осветил лицо. Брови шляхтича изумленно взметнулись, челюсть отвисла, а свободная рука торопливо натянула сползшее одеяло почти до подбородка.

Перед ним стояла пани Чаплинская.