Текст книги "Первый советник короля"

Глава 7

На сей раз Анжела, слава богу, не настаивала, чтобы я взял ее в поездку по «конезаводам». Просто спросила, может ли она сопровождать нас с Тадеушем, и, получив в ответ вежливое, но твердое: «Нет, дорогая, ни в коем случае!», быстро успокоилась. Видимо, не только потому, что животик уже стал довольно большим и начал причинять ощутимые неудобства, но и по той причине, что возглавлять «инспекционную поездку» должен был сам ясновельможный князь Иеремия. А его она все-таки побаивалась, хотя князь всегда держался с ней очень галантно и вроде не давал никакого повода для страха.

Да и Агнешка решительно заявила, что неприлично благородной пани в положении, да еще на таком сроке, когда это самое положение уже бросается в глаза каждому встречному да поперечному, выезжать за пределы дома или усадьбы.

– Может быть, в Московии другие порядки, особенно у благородных сословий… Но здесь не поймут!

«Провинция-с!» – мысленно закончил я фразой из одного анекдота про поручика Ржевского.

День стоял просто замечательный. Накануне выпал обильный снег, запорошив всю округу, куда хватало взгляда, затем заметно похолодало. А с самого утра тучи разошлись, засияло солнышко. Пусть оно было скупым и неласковым – а чего еще ожидать в конце ноября, – но как сразу поднялось настроение!

– Мороз и солнце! День чудесный! – с чувством продекламировал я, когда сани выехали за частокол и свернули в сторону дороги, ведущей к княжескому имению. – Еще ты дремлешь, друг прелестный…

– Это вирши пана Анджея? – с неподдельным интересом и уважением поинтересовался Тадеуш.

– Да! – машинально ляпнул я, отвлеченный своими мыслями. Потом спохватился, но было уже поздно.

«Ай-яй-яй! Совсем зазнался, пан первый советник! Не боишься, что дух Пушкина проклянет?» – ехидно проскрипел внутренний голос.

– А какое там продолжение, проше пана? – жадно допытывался молодой полковник.

– Кх-м!.. «Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры навстречу северной Авроры, звездою севера явись!» – слегка запинаясь, продолжил я чтение пушкинского шедевра.

– Восхитительно! Гениально! – всплеснул руками эмоциональный поляк. – Умоляю пана продолжать! Это же не конец, надеюсь?!

Хочешь не хочешь, а пришлось, порывшись в памяти, упомянуть и вьюгу, что «вечор злилась», и луну, что тускло желтела сквозь мрачные тучи, как бледное пятно, и печальную красавицу, угнетенную непогодой… Тадеуш качал головой, не отрывая от меня восхищенного взгляда. Описание же красот природы – всех этих голубых небес, великолепных снежных ковров, чернеющего леса, зеленеющей сквозь иней ели и блестевшей подо льдом речки – вообще привело его в сущий экстаз.

– Матка Бозка! Какой блестящий талант!

«Какой позор!» – вздохнул внутренний голос. Естественно, отправленный после этого по определенному адресу.

Мне было стыдно, честное слово! Но не идти же теперь на попятную…

– «…И навестим поля пустые, леса, недавно столь густые, и берег, милый для меня», – договорил я наконец.

– О Езус! Как я горд, как счастлив, что имею честь служить под началом такого гения!

Надеюсь, Тадеуш не заметил, как раскраснелись мои щеки и уши. Или приписал это утреннему морозцу.

* * *

– Полагаю, мы обо всем договорились? У пана исчезли наконец сомнения? – в голосе Елены отчетливо различалась усталость, смешанная с нетерпеливой досадой. Было видно, что она едва сдерживается, чтобы не вспылить.

Пани Чаплинская и впрямь очень устала и была на грани нервного срыва. Особенно потому, что тщательно разработанный план мог провалиться из-за нелепой и непредвиденной случайности: чрезмерной щепетильности нищего шляхтича! Ему бы плясать и ликовать от такой удачи, а он вздумал упираться: неудобно, мол, неприлично, да и перед Создателем грех… Тьфу! Хорошо хоть удалось заставить его поспешно покинуть корчму, где остановился на ночлег.

– Неужели пан не понимает, что дело действительно спешное и важное! – не выдержав, топнула она и повысила голос, когда ошарашенный и смущенный Брюховецкий попросил ее объясниться. – Уж если я, махнув рукой на приличия и давая пищу праздным языкам, сама сюда явилась! На бога, все объяснения после. А сейчас пусть пан поскорее вылезет из постели и оденется! Надо немедленно уезжать.

– Но у меня нет лошади! – сгорая от стыда, кое-как вымолвил Брюховецкий. Он и заявился в эту корчму, стоявшую на проезжей дороге, с одной-единственной целью: дождаться попутчиков и предложить им свои услуги по охране, лишь бы на время дали коня.

– Зато у меня есть возок, и для пана там найдется место. Нельзя терять ни минуты! Надо спасаться! Я подожду за дверью, чтобы не смущать пана. Живее, як бога кохам, живее!

Хвала Матке Бозке, послушался. Так они вместе и умчались с постоялого двора – в небольшом возке на санях, запряженных двумя крупными вороными лошадьми. Брюховецкий, как полагалось по правилам галантности, сразу же вызвался быть кучером, и пани не стала возражать. Напоследок Елена крикнула корчмарю, открывшему им загородку: «Помни: ты ничего не видел и не слышал! И людям своим скажи, чтобы не болтали!» И бросила монету. В пустом брюхе пана сразу громко заурчало, когда он увидел, что это был злотый. О Езус! Целый злотый простолюдину! В следующий миг его лицо полыхнуло от стыда при мысли, что пани могла расслышать этот звук.

Может, и впрямь расслышала. Или сама решила проявить учтивость, избавив спутника от нелегкого и нелепого положения.

– Вот, это на текущие расходы. Пусть пан тратит, сколько сочтет нужным, и расплачивается за нас, – и Елена протянула ему небольшой туго набитый кошель. Точнее, даже не протянула, а засунула в карман делии[12]12
  Верхняя одежда вроде длинной накидки без рукавов.


[Закрыть].

«Да что это такое! – рассердился вдруг шляхтич. – Ведет себя, словно она моя пани, а я ее хлоп!»

– Может, пани все-таки соизволит объясниться? – вежливо, но с заметным напряжением в голосе спросил Брюховецкий.

Вместо ответа Елена вдруг разрыдалась, уткнувшись мокрым лицом в плечо спутника. Но когда изумленный шляхтич попробовал натянуть вожжи, всполошенно заголосила:

– Нет-нет, ни в коем случае! Нельзя останавливаться, иначе погоня может нас настигнуть!

«Погоня?! – изумленно подумал шляхтич, подстегнув лошадей. – Во что же я влип, Матка Бозка?!»

Через какое-то время, придя в себя и успокоившись, Елена начала рассказ. Голос ее дрожал от смущения, несколько раз прерывался судорожными всхлипами. Ошарашенный Брюховецкий только крутил головой, сочувственно вздыхая. По всему выходило, что пани выпала ой какая нелегкая судьба!

Глава 8

Правду говорят: в минуту опасности мозг человека способен работать с невероятной скоростью и точностью, о какой в более спокойной обстановке и мечтать нельзя.

Елене все стало ясно в ту же минуту, когда спешно вызванный лекарь осмотрел пана подстаросту (к его приезду волосы вокруг раны выстригли, а саму рану кое-как перевязали, остановив кровотечение) и уверенно заявил: опасности для жизни нет. Конечно, несколько дней пан Данило будет беспомощен, как младенец, а потом потихоньку пойдет на поправку.

– Нужно лишь обеспечить хороший уход и полный покой!

Его слова отдались в ушах женщины набатным звоном. В первую минуту пришла шальная мысль: задушить ненавистного мужа подушкой. С немалым трудом Елена отогнала дьявольское искушение. Может, еще и потому, что лекарь распорядился: возле постели раненого постоянно должен быть кто-то из слуг, лучше даже по двое, чтобы бодрствовать, сменяя друг друга.

– Будет исполнено, пане! – тут же отозвалась старшая покоивка[13]13
  Горничная (укр.).


[Закрыть]. И при этом как-то нехорошо поглядела на Елену. Словно заподозрила ее в чем-то…

А память назойливо подсовывала то ненавидящий взгляд постылого супруга, то его хриплый крик: «Дьяволица!» Да уж, если раненый оклемается, за ее жизнь нельзя будет дать даже медной монетки. Понял, что пыталась погубить его, толкнув на поединок с молодым шляхтичем! Поэтому рассчитается без пощады. Убьет, обвинив в чем угодно: да хоть в той же связи с нечистой силой… Или в том, что пыталась его отравить. И никто ничего не докажет. А если даже и притянут его к ответу, ей будет от этого легче?!

Надо бежать. Как можно скорее. Уже не уповая на Дануську и на помощь Богдана. Даже если она добралась до него (дай Езус!), если бывший любовник отправил подмогу – пока та еще появится… Взять с собой лишь самое необходимое, деньги, кои сыщутся в доме, и уехать. Под любым предлогом или вовсе без оного. В конце концов, пока пан прикован к постели и ничего не соображает, именно она – полновластная хозяйка!

Стоп. Уехать – лишь полдела. Точнее, четверть. Если вообще не десятина… Одинокая пани в дороге – предмет для праздного любопытства и осуждающих пересудов. Как это – в дороге и без мужчины или слуг?! Но это еще ничего. Главное – соблазн легкой добычи. И чем ближе к местам, занятым мятежниками, тем опасность будет больше… Нужна хоть какая-то охрана. А если… Ну, конечно же! Этому горе-поединщику, который проявил глупое и несвоевременное благородство, не добив раненого противника, в здешних местах ничего не светит. К князю Радзивиллу бесполезно даже соваться – прогонит с глаз долой. И денег у бедняги не густо, уж такие-то вещи Елена чувствовала инстинктивно, на уровне подсознания. Похоже, ему и впрямь ничего другого не останется, как попроситься на службу к Хмельницкому, раз уж отзывался о нем с таким уважением… Более того, в запальчивости выкрикнул, оглядев свидетелей поединка: «Говорили, что мне придется служить гетману-самозванцу? Значит, такова моя судьба!» Да, сомнений нет: надо бежать вместе с Брюховецким. А чтобы тот не вздумал упираться, пробудить в нем рыцарские чувства, рассказать жалостливую историю, благо и придумывать-то особо не нужно…

Велев слугам проследить за шляхтичем, пани Чаплинская быстро выяснила, где тот остановился. А дальше все было уже просто. Приказала заложить возок для будто бы спешного визита к лекарю, а возле его дома послала туда кучера: может ли, дескать, милостивый пан принять супругу пациента по неотложному делу. Пока тот ходил, Елена стегнула лошадей и умчалась в сторону постоялого двора. Теперь оставалось лишь дождаться глухого часа ночи, когда сон самый крепкий и сладкий и потому разбуженный человек наиболее уязвим: бери голыми руками.

Корчмарь сперва выпучил глаза, увидев пышно одетую пани без сопровождающих, а потом заартачился: негож, мол, тревожить людей до утра… Но злотый тут же произвел должное действие. Сам повел ее к комнате, где спал шляхтич, сам постучал с извинениями. А дальше уж за дело взялась Елена.

Первая часть задуманного плана удалась на славу. Когда корчма осталась далеко позади, Елена рассказала шляхтичу, будто случайно услышала беседу приятелей мужа, разозленных исходом поединка. Мол, сговорились погубить его за рану, нанесенную пану Чаплинскому, и не откладывать мщения в долгий ящик.

– Это страшные люди, як бога кохам! Они ни перед чем не остановились бы! Я не могла этого допустить. Хоть пан тяжело ранил моего мужа, но в ответ на столь же тяжкое оскорбление, поэтому у меня нет никаких претензий. Все было по-честному. Вот поэтому я примчалась предупредить пана, рискуя не только погубить свою репутацию, но и поставить под угрозу собственную жизнь.

– Искренне благодарю пани! – с чувством произнес шляхтич и поцеловал ей руку. – Я постараюсь отплатить добром за добро. Хотя, Езус свидетель, это проще сказать, чем сделать: я разорен, от моего маетка остались одни головешки…

– Все гораздо проще, чем пан думает! – улыбнулась Елена и смущенно потупила взгляд. – Насколько я поняла, пан направляется к Хмельницкому, чтобы поступить к нему на службу?

– Именно так. Заклинаю не осуждать меня, просто другого выхода нет.

– О каком осуждении может идти речь! Мы с паном оказались, как говорят хлопы, в одной лодке. Я тоже должна спасать свою жизнь, ведь мое отсутствие дома наверняка заметят и сделают единственно возможный вывод… Ни мой муж, когда выздоровеет, ни его вечно пьяные приятели-буяны не простят мне, что я увела добычу у них из-под носа. Если пан и вправду благодарен мне, пусть поможет добраться до Хмельницкого!

Брюховецкий выпучил глаза (насколько это вообще было заметно в ночной тьме) и издал сдавленный горловой звук. Он был потрясен до глубины души.

– П-пани хочет ехать к с-самозваному г-гетману?! – шляхтич от изумления даже начал слегка заикаться. – На бога, з-зачем?!

– Чтобы воссоединиться с любимым человеком, – с хорошо рассчитанной толикой стыдливой скованности отозвалась Елена. – От которого меня силой увез пан подстароста чигиринский, мне на горе и слезы. Именно за это Хмельницкий и вызвал его на поединок.

– Матка Бозка! – застонал потрясенный шляхтич. – Мне кажется, что я по-прежнему сплю и вижу… Кх-м! – вдруг яростно закашлялся он. – Так, значит, пани все выдумала? Это не пан Чаплинский вызывал Хмельницкого, а наоборот?!

– Совершенно верно. Уж куда такому трусу, как пан Чаплинский, кого-то вызывать! Тем более прославленного воина, множество раз обагрявшего свою саблю кровью на поле брани! Вызов прислал Хмельницкий. А оскорбитель, похитивший его любимую женщину, послал вместо себя в назначенное для поединка место четверых наймитов. Хмельницкий чудом остался жив, отделавшись раной на темени.

– Мерзавец, трус, пся крев! – заскрежетал зубами Брюховецкий. Спохватившись, молвил виноватым голосом: – Прошу прощения, не сдержался…

– Увы, пан прав. Мой так называемый супруг – именно мерзавец и трус. Пан легко может судить, была ли я счастлива с ним… Тысяча извинений, есть вещи, о которых женщина постыдится рассказать даже самой близкой подруге, поэтому я умолчу. Но, Езус свидетель, моя жизнь с этим человеком была похожей на адские муки! – Елена всхлипнула.

Наступила тишина. Наконец Брюховецкий тихо произнес – без осуждения и злости, просто констатируя факт:

– Так вот почему пани так настойчиво толкала меня на поединок. Она хотела моими руками убрать опостылевшего мужа!

– Мне стыдно… – прошептала женщина, постаравшись, чтобы голос дрогнул. – Но я не видела другого выхода! Оставалось или наложить на себя руки, погубив свою бессмертную душу, или отравить моего мучителя, с тем же результатом. Пан оказался настоящим спасителем! Ах, если бы он не стал проявлять лишнего благородства, когда раненый подстароста чигиринский оказался в его полной власти…

– Не нужно таких слов! – отрезал Брюховецкий. – Я уже говорил тогда и скажу снова: на бесчестный поступок не способен. Пусть наш род всегда был небогатым, но его имя не запятнано! – Он выдержал паузу, видимо собираясь с мыслями. – Хорошо, будем считать, что я не в претензии к пани. Так, значит, к Хмельницкому? Решение твердое?

– Да, именно так! – кивнула Елена.

Шляхтич как-то неопределенно хмыкнул, пожал плечами.

– Но я ведь не муж пани, не родственник. Как мы объясним, что едем вместе, да еще без слуг? Пани ведь не может ночевать под открытым небом, да еще зимой… ей нужен хоть какой-то комфорт. Придется останавливаться на постоялых дворах или просить приюта в шляхетских маетках. Сразу же пойдут сплетни, пересуды… – он замялся.

«Нашел время вспоминать о приличиях!» – с раздражением подумала Елена.

– Не вижу никаких проблем, – улыбнулась она. – Мы будем изображать супругов!

– Как?! – ахнул шляхтич, вздрогнув всем телом.

– Обыкновенно! Я – ваша законная жена, пани Брюховецкая. Разумеется, лишь с виду! Чтобы не смущать посторонних. А также пана! – проворковала женщина.

– Матка Бозка! – в голове бедняги шляхтича все смешалось. К своему неописуемому ужасу и стыду, он снова вспомнил очаровательную и греховную «наездницу», оседлавшую его чресла и покачивавшуюся в такт толчкам… – Но… Но это же неприлично!

«Неприлично быть таким глупцом!» – хотелось закричать Елене.

– Не могу согласиться с паном. Что тут такого? Да, ложь – смертный грех, но ведь ради благой цели! Мы потом искупим его. Покаемся на исповеди, прочитаем сколько-то «Аве…»[14]14
  «Славься (Мария)…» (лат.) – начало католической молитвы.


[Закрыть] или «Те Деум…»[15]15
  «Тебе, Боже…» (лат.) – начало католической молитвы.


[Закрыть].

– Ах, да речь же не об этом! – чуть не застонал шляхтич. – Коли мы изображаем супругов, нам же придется… Э-э-э… Спать в одном помещении!

– И даже, возможно, в одной постели, – смиренно вздохнув с видом великомученицы, которую наконец-то оставили в покое, сказала пани Чаплинская. – Но я надеюсь, пан не допустит ничего… э-э-э… неподобающего?

«А хотя бы и допустил… Лишь бы держал язык за зубами».

– Полагаю, мы обо всем договорились? У пана исчезли наконец сомнения?

– Нет! Это решительно невозможно! – вскинулся Брюховецкий. – Правила приличия, все устои и нормы… Я не могу на такое согласиться.

Елене страстно захотелось огреть его чем-нибудь по голове.

– Так-то пан благодарен мне за спасение? Это он называет «отплатить добром за добро»? – в голосе женщины явственно прорезалось шипение змеи. – Что же, пусть разворачивает лошадей и везет меня в маеток пана подстаросты чигиринского! На верную смерть! Достойный поступок, который прославит род Брюховецких.

– О Езус! – не то прорычал, не то простонал шляхтич.

– Или пусть бросает меня одну, на потеху и растерзание первому же разбойнику или беглому хлопу! – договорила Елена. – Истинно шляхетское благородство! Ведь главное, чтобы не пострадала собственная честь… А жизнь и честь какой-то беззащитной женщины – это такой пустяк!

– На бога, довольно! – повысил голос Брюховецкий. – Мое терпение имеет предел!

Елена послушно умолкла, чувствуя безмерную усталость и какое-то странное равнодушие. Будто выплеснула с этой вспышкой язвительного гнева все свои силы.

Наступило молчание. Лишь скрипел снег под полозьями саней да доносился приглушенный топот копыт.

– Пусть все будет так, как хочет пани, – вымолвил наконец шляхтич. – Я сделаю все возможное, чтобы доставить ее к Хмельницкому живой и невредимой.

– Я буду в вечном долгу у пана! – прошептала Елена, чудом удержавшись от рыданий. Накопившееся нервное напряжение дало о себе знать.

«Матка Бозка! Только бы он не догадался, что про опасность, грозившую ему, я тоже соврала… Ведь тогда разъярится и повернет обратно – ей-ей, повернет!»

Глава 9

Я все больше и больше убеждался, что сделал правильный выбор, поставив на князя Иеремию. Есть люди, которыми невольно искренне восхищаешься. Даже зная, что на них грехов (и тяжких!) как блох на бездомном бобике. Называйте это как угодно: тоской по сильной руке, стокгольмским синдромом или прочей хреновиной… Факт оставался фактом. Вишневецкий заслуживал именно восхищения – ни больше ни меньше.

Будущий король Речи Посполитой во время «инспекционной поездки» буквально очаровал всех, с кем общался, одновременно вогнав в трепет, причем без единой угрозы, не повышая голоса, даже не хмурясь. Люди буквально поедали его глазами, как требовалось много лет спустя в уставе царской армии. И при этом не раздумывая бросились бы выполнять любой его приказ, даже самый опасный. Лишь бы похвалил.

Князь все придирчиво осматривал, задавал дельные и толковые вопросы, интересуясь буквально каждой мелочью. Особенно его занимало, как удалось отучить лошадей от страха перед громкими звуками.

В каждом имении, где готовили «тягловую силу» для будущей конной артиллерии Вишневецкого, эту проблему решали по-разному. Например, совмещая выдачу корма с пушечными выстрелами.

– Проше ясновельможного князя, – запинаясь от волнения, говорил старший конюх. – Прежде чем насыпать ячмень в кормушки, палили из трех пушек поочередно. А как примутся за еду – еще несколько раз. Поначалу палили в отдалении, потом начали придвигать пушки все ближе и ближе.

– И каков же итог? Кони привыкли к пальбе? – спрашивал князь голосом строгого, но справедливого начальника, готового воздать по заслугам как за усердие, так и за нерадивость.

– Привыкли, як бога кохам, проше ясновельможного… Сначала нервничали, конечно, не без этого! А потом привыкли. Теперь хоть за самым крупом выпали – даже голову не вздернут!

– Молодец! – и князь протягивал золотую монету. – За усердие и терпение!

– Ах, всепокорнейшее благодарю… Такая честь! – растерявшийся конюх принимал дар дрожащей рукой.

Потом Вишневецкий принимал приглашение хозяина маетка (сразу оговорив, что ненадолго, к сожалению, ибо наиважнейших дел еще очень много) «осчастливить его скромный дом, откушав чем Езус послал». Поднимал кубок за здравие шляхтича и его супруги (если тот был женат), хвалил распорядительность и хорошее устройство дел. Безо всякого высокомерия, не демонстрируя своего превосходства, однако ни на мгновение не допуская панибратства. Так настоящий король вел бы себя за столом у вассала, особенно гораздо более низкого ранга. После чего откланивался так скоро, как только позволяли приличия, не забыв на прощание сделать вежливый комплимент супруге пана.

«Инспекция» завершилась поздним вечером, когда на темном небе уже ярко горели звезды.

– А вот теперь прошу пана первого советника и его помощника ко мне! – сказал Иеремия благодушным, но не допускавшим возражения тоном. – После трудов праведных надо и откушать как следует, и отдохнуть.

«Он что, голоден?! – искренне изумился я. – После стольких-то перекусов!» А потом начал думать, как бы деликатнее отклонить это лестное приглашение. Черт побери, там же будет Гризельда!

– Прошу! – повторил Вишневецкий, направляясь к своему возку.

«Просьба начальства – приказ, выраженный в вежливой форме», – напомнил себе я, с трудом поборов искушение сослаться на беременную жену, которая будет испугана, не зная, куда подевался муж в позднюю пору. Судя по лицу Тадеуша, он думал о том же.

Будто догадавшись об этом, князь сказал:

– Пусть панство не тревожится, я пошлю нарочного с сообщением, что задержал вас. В конце концов, женам тоже надо отдохнуть да вволю посплетничать о своем, о дамском… – он лукаво усмехнулся. – Давайте дадим им такую возможность!

* * *

Чем ближе было к рубежу государства Московского, тем реже попадалось жилье. Мало кто рисковал тогда селиться между Большой и Белгородской засечными чертами. Люди, посланные туда по приказу государя, всеми правдами и неправдами старались осесть в городских посадах, под защитою стен и ратников. Сел было совсем мало, хотя земля здешняя, жирная и черная, родила щедро. Про такую землю говорят: воткни палку – телега вырастет! Но даже храбрый и сильный мужик призадумывался: много ли толку с богатого урожая, ежели басурмане накинут аркан на шею и в далекий Крым уволокут?!

Пусть и были возведены повсюду сторожевые крепости, и несли службу на рубежах дозоры, а известно ведь: береженого и Бог бережет. Слишком уж часто тревожили крымчаки стремительными беспощадными набегами, каким-то чудом просачиваясь в малейшую щель, безошибочно отыскивая слабо укрепленное место. Проснешься ночью от всполохов пожара, конского топота и гортанных, ликующих воплей: «Алла!», – тогда поздно будет бежать и прятаться. И самого заарканят, и жену, и деток. Одна надежда, что перехватят хищников на обратной дороге, отобьют взятый полон. А ну как не перехватят, не отобьют? Тогда приведет горькая дорога на рынок в Кафу[16]16
  Нынешняя Феодосия.


[Закрыть], где разлучат с родными и продадут поодиночке. Хорошо еще, если купят для работы в доме или саду. Но так везет немногим… Куда вернее, что попадешь на турецкую галеру, чтобы тяжеленным веслом ворочать с рассвета до заката и подставлять голую спину под плеть. Или, упаси боже, лишат мужского естества и в гарем к сластолюбивым басурманам, надзирать за ихними бабами, чтобы не баловали… Тьфу ты, сохрани и помилуй!

Бабы, в свою очередь, пуще смерти боялись попасть в те самые гаремы, на поругание нехристям. Слухи о татарской неволе ходили страшные, а сколько в них было истины и сколько вымысла, никто не знал. Неизвестность же всегда пугает больше всего.

Дьяк Бескудников тоже нервничал, опасаясь, что посольство может попасться крымчакам, которых именно в этот момент занесет нелегкая на приграничные земли. Правда, государевы посланцы ехали с сильной охраной, но кто их знает, этих псов гололобых, в каком количестве они нагрянут! Сам издергался, будто на иголках сидел, и бедного Степку вконец замучил. Новик с немалым трудом пересилил окаянное желание все-таки врезать дьяку пару раз.

«Спокойно, спокойно… – твердил сам себе. – Господь терпел и нам велел!»

* * *

«Услужливый дурак опаснее врага!» – кратко, точно и образно написал как-то дедушка Крылов. Святая правда.

Нет, я ни в коем разе не считал Тадеуша дураком. Но как же был раздосадован! Как мне хотелось высказаться от души, чтобы у молодого полковника уши опухли! Ладно, он же не со зла, хотел как лучше… С другой стороны, тот самый Медведь, увековеченный великим баснописцем, тоже хотел как лучше. Друг прилег отдохнуть, а тут проклятая муха все садится то на нос, то на лоб, то на щеки… Ее сгоняешь, а она снова! Вот Мишенька со всей дурной медвежьей силушки и шарахнул по этой мухе. Здоровенной каменюкой. Когда она снова уселась спящему другу на лоб…

Я ограничился тем, что вложил в свой взгляд, устремленный на первого помощника, всю гамму чувств. Видимо, он получился красноречивым, поскольку Пшекшивильский-Подопригорский, слава богу, наконец-то запнулся на полуслове, перестав восхвалять поэтический талант своего начальника.

– Ах, как пан первый советник снова приятно удивил меня! – тут же воскликнула Гризельда. – Пан не откажет прочесть эти вирши? Я просто жажду ими насладиться!

– Э-э-э… – Я мучительно размышлял, как бы избежать столь высокой чести. – Мне неловко…

– Скромность – прекрасное качество! – одобрительно кивнул князь, пребывавший в самом благодушном настроении. – Особенно у такого храброго и умелого воина. Однако не зря говорится, что все хорошо в меру. Присоединяюсь к просьбе моей крулевны! Пусть пан безо всяких стеснений прочитает свое творение.

– И я прошу о том же! – подхватил простодушный полковник. – Як бога кохам, такие строки можно слушать бесконечно!

Я мысленно простонал… И приступил к зачитыванию пушкинского шедевра, всем своим видом демонстрируя, что «не хвастовства ради, а токмо волею» собравшейся за столом компании во главе с сюзереном.

«Глаза бы мои не глядели!» – прокомментировал, не удержавшись, противный внутренний голос.

Глаза Гризельды увлажнились, коралловые губки слегка приоткрылись, на щеках заиграл румянец… Она уставилась на меня с восторженным благоговением, как верующий – на чудотворную икону.

«Следи за лицом, дура! – возопил я, страстно мечтая, чтобы до нее дошел этот телепатический призыв. – Князь же сейчас обо всем догадается!» И продолжал твердить про голубые небеса, великолепные ковры, зеленеющую сквозь иней ель и прочие природные красоты.

– «…и берег, милый для меня!» – закончил я наконец.

– Матка Бозка… – выдохнула княгиня. – Какой шедевр!

– Гениально! Поистине гениально! – подхватил Вишневецкий.

– Ах, если бы я был наделен одной лишь сотой долей такого таланта! – всплеснул руками Тадеуш.

«Стыд и срам! – сурово резюмировал внутренний голос. – Ладно, иду, иду… Меня уже нет!»

– Только по-настоящему влюбленный мужчина мог создать такие восхитительные строки! – голос Гризельды дрожал от волнения и восторга. – Поистине, счастлива та пани, для которой они предназначены! Пан первый советник написал их для своей супруги, полагаю?

– Нет, не для нее… – смущенно промямлил я, прежде чем догадался, что надо было дать утвердительный ответ! А потом похолодел.

Во взгляде княгини, устремленном на меня, на какую-то долю секунды смешалось восторженное потрясение и необузданная страсть. Потом Гризельда – хвала Создателю! – взяла себя в руки. Наше счастье, что мой господин и повелитель в этот самый миг не смотрел на свою жену. Увидев ее взгляд, даже самый тупой человек насторожился бы… А уж князя Иеремию не посмел бы назвать тупицей и злейший враг.

«Чертовы бабы!» – мысленно простонал я. Решила, дурочка, что сии вирши посвящены ей! В результате любовного томления на расстоянии!

– Ах, молодость, молодость… – понимающе улыбнулся князь. – Что же, неведомая нам прелестница пробудила в пане замечательный талант!

– Замечательный, истинно замечательный, як бога кохам! – подхватил мой помощник, сияя.

Мне страстно захотелось взять со стола массивное серебряное блюдо и огреть его по голове. Вечер был безнадежно испорчен. Ни вкусные яства с восхитительными винами, ни похвалы князя уже не могли улучшить настроения.