Текст книги "Первый советник короля"

Глава 12

На сопредельной земле посланцев русского государя уже ждал большой отряд казаков во главе с командиром Гадячского полка Кондратом Бурляем. Встреча была торжественной, с хвалебными речами, на дьяка Бескудникова смотрели с благоговением и даже робостью, будто на человека, приближенного к царской особе. Посланец просто млел от такой чести, вознесшись в собственных глазах до небес.

– Меду в слова подпусти, да побольше! – так напутствовал гетман Бурляя. – Не гляди, что простой дьяк. Обращайся, будто с думным боярином! Но чтобы тот все принял за чистую монету! Так надо.

Полковник кивнул, многозначительно улыбнувшись.

– Надо – значит сделаем, батьку! Не тревожься. Уж если басурман вокруг пальца обводил, так неужели здесь оплошаю!

И не оплошал. Всю дорогу от рубежа до Белой Церкви лез из кожи вон, стараясь, чтобы дьяк был доволен. Постоянно интересовался, удобен ли возок, нет ли какой нужды в чем, хорошо ли спалось. А чтобы высокий гость в пути не скучал, на привалах да перед тем, как отойти ко сну, рассказывал истории из своей жизни. Благо было чем похвалиться! Дьяк Бескудников внимал речам со снисходительно-царственным видом, зато Степка Олсуфьев слушал полковника с округлившимися глазами, думая: «Вот же герой!» Перед глазами будто вставали берега Туретчины, к которым несся Бурляй во главе флотилии стремительных кораблей – «чаек», чтобы вызволить из басурманской неволи собратьев по вере… Описание же штурма Синопской крепости вообще привело новика в восторг, граничащий с религиозным экстазом.

– В Синоп, ежели угодно знать высокой вашей милости, наряду с Трапезундом[18]18
  Нынешний Трабзон (город в Турции).


[Закрыть] да Кафой, привозят более всего невольников. Там же и продают в рабство… Страшное место, Богом проклятое! – говорил Бурляй, лицо которого при этих словах будто окаменело, лишь глаза загорались жарким пламенем. – Много добрых казаков в тот день там полегло, однако же крепость, что вход в гавань прикрывала, взяли, сотни христианских душ спасли и на родную землю вернули. А заодно спалили несколько басурманских кораблей и псов неверных покрошили без счету! Было это двадцать четыре года назад, а до сих пор все перед глазами стоит, будто только вчера случилось.

Дьяк небрежно кивал, что ужасно возмущало Степку: как можно оставаться равнодушным, слушая про такие геройские дела?!

– Не буду хвастаться, однако же славу мне тот поход принес, и немалую. Турки зубами скрипели, слыша про Бурляя, зато кобзари про меня и казаков моих пели, восхваляли…

«Еще бы!» – восторженно думал Степка, хоть и не имел понятия, что же это за кобзари такие. Наверное, вроде гусляров.

А потом Бурляй вспоминал про свою службу в реестре, про то, как прослышал об универсалах «батьки Богдана» и примкнул к нему. После чего рассказ зашел о поездке в Бахчисарай, куда полковник сопровождал гетмана и сына его Тимоша, коему предстояло стать заложником при дворе крымского хана.

«Да как же так можно! – растерянно думал Степка. – Родного сына оставить в заложниках у басурман! Видать, нужда была крайняя… Прости господи!»

Новик непритворно обрадовался, узнав, что Тимош недавно вернулся к отцу живым и здоровым и сейчас также находится в Белой Церкви.

* * *

Получив донесение от гадячского полковника, Хмельницкий дважды прочел его, внимательно вглядываясь в каждое слово. Потом задумался, постукивая кончиками пальцев по столу и озадаченно хмурясь. Наконец многозначительно усмехнулся и велел позвать сына.

Тимош явился почти сразу. В глазах гетманенка так и читалось: «Может, хоть какое-то поручение дадут? Надоело безделье!»

– Сынку, важное дело у меня до тебя! – промолвил Богдан, стараясь скрыть за напускной строгостью отцовскую нежность и любовь. – Садись. Полковник Бурляй, что послан был мною встречать русское посольство, прислал лист…

Он неторопливо прочел вслух донесение Кондрата. Тимош изо всех сил старался сидеть спокойно, чинно, как и подобало сыну такого знаменитого отца. Но видно было, что это давалось ему нелегко! Горячая подростковая кровь так и кипела в жилах, властно требуя выхода.

«Учись, сынку, учись терпению да выдержке! – мысленно усмехнулся гетман. – Тебе еще меня заменить придется, когда настанет срок».

– Вот и все, – закончив чтение, Богдан сложил письмо и спрятал в верхний ящик стола. – Что скажешь?

Гетманенок растерянно пожал плечами:

– Прости, батьку… Не ведаю, что и ответить! Посол Бескудников благополучно прибыл во владения твои, и слава богу. Доберется до Белой Церкви – сам узнаешь, с чем его к тебе государь русский отправил.

– Так-то оно так… А странного ничего не заметил? Или подозрительного?

– Нет…

– Эх, молод ты еще! – снисходительно-любяще усмехнулся Богдан. – Сам помысли: с чего это вдруг Бурляй про дворянского сына, который состоит при особе посла, начал писать, да еще так подробно? Учти, гадячский полковник – матерый волк, такое в жизни повидал и испытал, что тебе пока и в страшном сне не приснится! Он все насквозь видит… Значит, чем-то заинтересовал его этот юнак. Точнее – новик! Так в Москве молоденьких дворян зовут, какие только на службу поступили.

– Но чем же он мог ему приглянуться? – поднял брови Тимош.

– Прибудет Кондрат – расспрошу подробно. А пока что можем лишь гадать… По всему выходит, что новик этот не прост. Ох не прост! Бурляй ясно пишет: положением своим тяготится, посла едва терпит. С чего бы? Такая удача новику выпала – государево поручение выполнить! А он кривится…

– Может, этот самый посол без меры занудлив, придирчив? – предположил гетманенок.

– Может быть. Но скорее причина в другом. Я не я буду, ежели новику какое-то тайное поручение не дали! – возбужденно произнес Богдан, хлопнув ладонью по столу. – Тем паче Кондрат предупреждает: посол не больно-то умен, зато спесив и на лесть падок. А любое посольство – это еще и разведка, понял, сынку? Они как лазутчики: говорят, а сами подсматривают да подслушивают. Только ведь лазутчик умным должен быть! Похоже, главный лазутчик-то у них – тот самый новик. Вот поэтому он начальством дьяка тяготится. Тайное поручение, может, от самого государя, честь-то какая! А на людях должен кому-то прислуживать.

– Так ведь молод совсем, неопытен… – развел руками Тимош. – Куда ему царское задание выполнять! По силам ли?

– Ты еще моложе, а с честью вынес нелегкую долю в Бахчисарае! – голос Богдана на какую-то долю секунды дрогнул, глаза увлажнились. Но гетман тут же взял себя в руки. – Вот что, сынку… Поручаю тебе за этим новиком глядеть в оба. Постарайся сойтись с ним поближе. Уверен, он сам тому обрадуется, ведь через тебя можно и мои тайны выведать.

– Батьку! Неужто ты думаешь… – гетманенок вспыхнул от обиды.

– Горячий, будто огонь! – вздохнул Богдан. – Он так подумает, не я! Ну а ты, надеюсь, будешь вести себя разумно. Постарайся с ним дружбу завести. На вопросы отвечай, но взвешивай каждое слово, лишнего не говори, а вот слушай и запоминай все! Помни, что Господь не зря дал человеку два уха и только один рот. Надеюсь на тебя!

* * *

Погоня настигла беглецов вскоре после того, как миновали последний постоялый двор перед мятежной территорией. Как в воду глядел немолодой сивоусый корчмарь, отпирая ворота: «Ох, не ездили бы, беда может случиться!» Брюховецкий только отмахнулся, гневно нахмурившись. Дескать, и без того на душе тревожно, а еще добавляют! Елена же внезапно ощутила нехороший холод в животе… И страстно взмолилась, прося Матку Бозку отвести угрозу.

Но отступать все равно было некуда. Шляхтич подстегнул вороных, они резво рванули вперед. Вскоре корчма скрылась из виду. Дорога привела в густой лес, где на разлапистых елях лежали груды снега, склоняя ветки книзу. Мертвую тишину разгонял лишь конский топот и скрип под полозьями. Пани Чаплинской становилось все страшнее и страшнее…

А потом сзади раздался шум, усиливавшийся с каждой минутой. Брюховецкий оглянулся, заскрежетал зубами и вполголоса помянул нечистую силу. Начал немилосердно полосовать лошадей кнутом, заставляя бежать во всю резвость. Возок буквально летел, ветер свистел в ушах.

– За нами гонятся?! – истерично всхлипнула Елена.

Шляхтич не ответил, только метнул в нее такой взгляд, что женщина сочла за лучшее умолкнуть.

Шум нарастал. Пани Чаплинская отчетливо различала конский топот, ликующие крики и требования остановиться, перемежаемые грубой руганью и угрозами, от которых кровь стыла в жилах.

– Кто это?! – не выдержав, возопила женщина, близкая к истерике.

– …их знает!!! – зарычал шляхтич, употребив слово, какое не всякий хлоп произнес бы при своей бабе. – Но кто бы ни был, для нас это смертельная угроза! Если догонят – буду драться до последнего… – Немного переведя дух, он снова обернулся, мучительно застонал: – Нет, не уйти… Ах, пся крев! Ну что же, гибнуть – так с честью! Вот, сразу за поворотом – останавливаемся!

Оказавшись вне пределов видимости врагов, Брюховецкий изо всех сил натянул поводья. Разгоряченные кони не сразу послушались, но потом все же замедлили бег. Не дожидаясь, пока возок полностью остановится, шляхтич бесцеремонно вытолкнул женщину в придорожный сугроб, затем выпрыгнул сам, потянув из ножен саблю.

– За дерево! Прячьтесь, живо, пока они не видят! Мне нужно место для боя… Да живее же, тысяча дьяблов пани во все отверстия! – взревел он диким голосом, видя, что перепуганная Елена замешкалась, застыв столбом.

Ошеломленная, вне себя от страха и обиды, женщина повиновалась. Провалившись почти до пояса, беззвучно подвывая и глотая слезы, она кое-как добралась до старой могучей ели и спряталась за громадной веткой, на которую нападала целая купа рыхлого снега. Шляхтич тем временем заставил лошадей развернуть возок боком, перегородив дорогу. Теперь преследователи не могли объехать его, потому что их кони сразу же провалились бы по брюхо.

– Мы не держим зла на пана! – донесся до перепуганной женщины голос, показавшийся знакомым. – Нам нужна только эта курва! Пусть пан отдаст ее, а сам спокойно едет куда хочет. Не тронем!

Елена, несмотря на весь ужас своего положения, почувствовала, как запылали от негодования щеки и уши. Ах, лайдаки![19]19
  Негодяи (польск.).


[Закрыть] Назвать свою пани курвой?! Да как посмели?! (Она поняла, кто кричал: это был управитель маетка.)

– Езус свидетель, мы гонимся только за мерзавкой! Пан Чаплинский велел вернуть ее на суд и расправу! – выкрикнул еще один всадник.

Наступила зловещая пауза. И сердце женщины словно облилось ледяной водой. Неужели струсит, отдаст?! Врагов-то целая толпа, а жизнь всего раз дается…

– Курв и мерзавок вы увидите, если посмотрите на собственных матушек, – донесся издевательски-спокойный голос Брюховецкого, тотчас заглушенный нестройным негодующим ревом.

И грохнул выстрел. Затем раздалась дикая, богохульная ругань, и зазвенели сабли. Елена, зажмурившись от ужаса, сложила руки и беззвучно молилась, давая обет вести самую праведную и благочестивую жизнь, если все закончится благополучно…

А потом, все же открыв глаза, она чуть не завопила от смертного ужаса: с другой стороны дороги в вихре взметаемого снега показался еще один конный отряд. Всадники, приметив возок и кипевший возле него бой, пришпорили лошадей, стремительно сокращая дистанцию.

Перетянутые нервы не выдержали. Елена, испустив нечеловеческий вопль и схватившись за голову, выскочила из укрытия и побежала куда-то, проваливаясь в рыхлый снег по пояс. Она уже ничего не соображала, охваченная животным, паническим инстинктом самосохранения. Сердце бешено колотилось, в горле пересохло, пот градом катился по лицу.

Потом перед глазами замелькали зеленоватые искорки, быстро тускнеющие… И задернулась глухая черная завеса. Пани Чаплинская рухнула в снег, лишившись сознания.

Она пришла в себя оттого, что ее кто-то тряс за плечи, истошно подвывая пронзительным женским голосом, тоже очень знакомым:

– Пани Елена, на бога! Откройте глаза, не умирайте!

Разлепив сомкнувшиеся веки, остолбеневшая беглянка молча уставилась на верную Данусю. Сил удивляться и радоваться уже не было.

1 Арестанты (устар.).

2 Люди среднего достатка в городах и селах Речи Посполитой, букв. «простолюдины».

3 Административно-территориальная единица в Османской империи.

4 Нагайки (польск.).

5 Поместья (укр.).

6 Зависимый крестьянин в феодальной Польше.

7 Тот, кто во время войны командовал войсками (т. е. находился «в поле»).

8 Ради бога (польск.).

9 Предатель, изменник (укр.).

10 Большая засечная черта – главная система оборонительных сооружений против набегов крымских татар.

11 Строка из стихотворения «Воевода» А. Мицкевича (перевод А. С. Пушкина).

12 Верхняя одежда вроде длинной накидки без рукавов.

13 Горничная (укр.).

14 «Славься (Мария)…» (лат.) – начало католической молитвы.

15 «Тебе, Боже…» (лат.) – начало католической молитвы.

16 Нынешняя Феодосия.

17 Предупрежден – значит вооружен (лат.).

18 Нынешний Трабзон (город в Турции).

19 Негодяи (польск.).

Часть вторая

Глава 13

День выдался хмурым. Лишь перед самым заходом рассеялись тучи, склонившееся к горизонту солнце стало проглядывать сквозь витражное окно. В кабинете сразу стало светлее, но настроения людей, сидевших там, это не улучшило.

– Лекари вконец замучили меня своими заботами, – раздраженно произнес мужчина с отекшим лицом и темными набрякшими мешками под глазами, откинувшись на спинку кресла. – Того нельзя, сего нельзя. Ничего нельзя! Они еще хуже, чем члены Сейма. Строгая диета, распорядок дня, регулярный прием настоек да порошков, от которых давно мутит… Шагу не сделать без их позволения! Словно я не король, а простолюдин какой-то… или еще хуже – узник! Хотя… – он досадливо поморщился, покачав головой. – Временами меня посещает мысль, что лучше быть узником, чем королем в этой стране!

Коронный канцлер Ежи Оссолинский, сидевший напротив, развел руками с видом человека, осознающего как всю тяжесть положения, так и полную невозможность что-либо исправить.

– На все воля Божья, твоя королевская милость!

– Они говорят, что я плохо выгляжу! – распаляясь, продолжал Ян-Казимир. – Дескать, мне еще нет и сорока, а лицо словно у старца. А откуда же взяться хорошему виду, тысяча дьяблов?! Если у меня заботы с рассвета до заката, а члены Сейма из кожи вон лезут, чтобы добавить новых! Да проще прорыть дыру ногтями в каменной стене, чем переубедить этих спесивых упрямцев! Ах, будь на моем месте славный и грозный прадед[20]20
  Имеется в виду шведский король Густав I, основатель династии Ваза (Васа).


[Закрыть], уж он бы им показал. Устроил бы Варшавскую кровавую баню![21]21
  Аналогия со «Стокгольмской кровавой баней» – массовой расправой в ноябре 1520 г., устроенной датчанами и их пособниками над представителями шведской знати и духовенства.


[Закрыть] – Переведя дух, король воскликнул, указывая на лист пергамента, лежавший перед ним: – А тут еще письмо от царя Алексея! О святые угодники… Мало нам было позора под Пилявцами, еще и такая новость!

– Мне хорошо известно, сколько забот и проблем у нашего мудрого и великодушного короля, – кивнул Оссолинский, лицо которого при упоминании Сейма будто окаменело на мгновение.

Ян-Казимир, спохватившись, махнул рукой:

– Я не жалуюсь и не ропщу на судьбу. То мой крест, мой христианский долг, и я стараюсь нести его с терпением и достоинством, как умею. Моему бедному брату было хуже[22]22
  Речь о короле Владиславе IV, умершем в 1648 г.


[Закрыть]. Гораздо хуже. Меня хотя бы пока еще не обвиняют в государственной измене, не насмехаются и не смешивают с грязью… Ох, Матка Бозка! Как я неловок! – лицо короля зарумянилось от смущения. – Пусть пан канцлер не сочтет мои слова неучтивыми или, того хуже, оскорбительными. Господь свидетель, я и в мыслях этого не имел.

Оссолинский улыбнулся. Но улыбка его больше походила на скорбную гримасу.

– Твоя королевская милость говорит лишь то, что было. Да, я сполна хлебнул из горькой чаши, но что значат мои страдания по сравнению с душевными муками, выпавшими на долю несчастного короля Владислава! Презренные самодовольные глупцы, которые не стоили его мизинца, просто изощрялись в оскорблениях и унижениях. Обвиняли в том, что он превышает свои полномочия, не уважает Сейм, ведет дела за его спиной, склоняется к тираническому правлению! Именно эти грязные поклепы разбили благородное сердце короля и свели его в могилу раньше срока. Клянусь всеми святыми, я старался защищать его как только мог, выводил из-под удара, отрицал все обвинения, доказывая их лживость и абсурдность…

– Истинная правда! Я сам тому свидетель! – возбужденно воскликнул Ян-Казимир. – Пан канцлер вел себя очень благородно и мужественно.

– Увы, с тем же успехом я мог обращаться к глухой стене! – продолжал Оссолинский. – Меня же и облили грязью, обвинили в измене Отчизне, в сговоре с чужеземцами, в стремлении унизить Сейм и растоптать наши законы и устои. Редкие здравые голоса просто тонули в потоке лжи и ненависти. Слепцы… Глупые слепцы! – он медленно покачал головой. – А ведь все могло выйти совершенно по-другому! Мы возглавили бы священную войну против турок, а нашей главной ударной силой, острием оружия, были бы казаки Хмельницкого! Такой простой, изящный ход – и нет больше бунтарей в русских воеводствах, этого вечного источника головной боли. Самые необузданные и горячие погибли бы, остальные, получив богатую добычу, присмирели бы, обленились… И в крае восстановился бы покой.

– Воистину так! – кивнул Ян-Казимир.

– Главное, все было уже решено, сам Хмельницкий целовал руку короля и клялся в верности. Надо же было крикунам все испортить! Задело, видишь ли, что столь важный вопрос решается без них! Болтуны проклятые… – лицо канцлера исказилось от бессильного отчаяния.

– Не зря на родине моих предков недавно возникло выражение: «Польский риксдаг»[23]23
  Парламент (шведск.).


[Закрыть], что означает бесконечные и бессмысленные разговоры, не приводящие ни к какому полезному итогу, – вздохнул Ян-Казимир. – Впрочем, что толку сетовать на глупые порядки, если мы не можем их изменить? Не будем отвлекаться. Сейчас главный вопрос: что делать с этим? – он ткнул пальцем в лист пергамента. – Как понять поведение одного из самых влиятельных магнатов государства? Это же… Як бога кохам, просто слов нет! Приличных слов, во всяком случае!

Вскочив на ноги, король принялся возбужденно расхаживать по кабинету, жестом приказав канцлеру, начавшему было подниматься со стульчика, сидеть.

– Он что, хочет втянуть нас в войну с Московией? Порушить Вечный мир? Ему мало, что его предки приютили Лжедмитрия, дали людей и денег для похода на Москву?[24]24
  Князья Адам и Константин Вишневецкие, покровители самозванца Лжедмитрия I.


[Закрыть] Хочет последовать их примеру и посадить на московский престол нового самозванца… тьфу, то есть самозванку? О Езус, да о каком здоровье тут вообще можно говорить! – простонав, король схватился за голову. – Временами я страшно жалею, что согласился занять трон… Ах, будь вместо меня прадед!

Снова усевшись, Ян-Казимир долго молчал. Его взор был устремлен в быстро темнеющее окно, за которым кружились мелкие редкие снежинки. Оссолинский почтительно ждал.

– Что нам делать, как поступить? – спросил наконец король. – Вызвать Вишневецкого, потребовать объяснений перед коронным трибуналом?

– Но на каком основании? – развел руками канцлер. – Пока у нас нет никаких доказательств. Слова, пусть даже царские, – это лишь слова… Если князь рассмеется и отвергнет все обвинения, твоя королевская милость окажется в очень неловком положении.

– Значит, надо добыть эти доказательства! – решительно заявил правнук Густава Вазы. – Я должен рассчитаться с ним. Именно князь Иеремия был самым ярым обвинителем моего несчастного брата. До сих пор помню его ехидные слова и оскорбительный тон, будто это было вчера. Он издевался над братом, буквально втаптывал в грязь, упиваясь своей безнаказанностью! Бедный Владислав чуть не плакал от такого унижения… – Ян-Казимир осекся, заморгал, делая вид, что соринка попала в глаз.

Канцлер Оссолинский из деликатности отвел взгляд в сторону. Подданные не должны видеть слез монарха, даже столь ограниченного в правах, как король Речи Посполитой…

* * *

– Пани… Слава Езусу и Матке Бозке, мы нашли вас! – всхлипывала Дануся, взволнованная едва ли не больше госпожи. – Как будет рад пан гетман! Я добралась до него, передала письмо! Ох, что пришлось пережить по пути – словами не опишешь!

– Милая ты моя… – бессильно и счастливо выдохнула Елена. Голос ее прервался, потекли слезы.

– Как пани чувствует себя? Все в порядке? – спросил здоровенный казак с угрюмым лицом, пристально глядя на женщину.

– Да, мне уже гораздо лучше, все в порядке, благодарю пана… э-э-э…

– Это пан полковник Лысенко, близкая к гетману особа! – заторопилась Дануська. – Очень храбрый человек, а уж какой учтивый и заботливый! Самая благородная шляхта могла бы брать с него пример! Я под его опекою чувствовала себя как у Езуса за пазухой.

Елена заставила себя ласково улыбнуться полковнику, который отчего-то пугал ее: слишком уж недобрые глаза были у этого человека.

– Прошу пана принять мою искреннюю признательность. И за себя, и за мою верную камеристку. Я в долгу и постараюсь отплатить добром за добро.

– Кх-м! – смущенно закашлялся Вовчур, отправивший столько «благородной шляхты» на тот свет, что можно было сбиться со счета. – Спасибо на добром слове. Однако же, если пани пришла в себя, стоит поторопиться с отъездом. Места здесь опасные, один бог знает, кого сюда принесет и в каком количестве.

– Поддерживаю! – донесся сбоку слабый, но очень знакомый голос. – Весьма разумный совет.

Елена чуть не ахнула. Она же совсем забыла про Брюховецкого, поглощенная своими переживаниями! Краска стыда залила ей лицо. Как можно быть такой неблагодарной!

Пани Чаплинская поспешно повернулась и увидела шляхтича с перевязанной головой, сидевшего на расстеленной попоне.

– Матка Бозка! Пан ранен? – вскрикнула она.

– Пустяки, – отмахнулся Брюховецкий.

– Однако пан отменно умеет рубиться! – уважительно пробасил Вовчур. – Но, если бы Дануся не закричала: «Пани Елена!», быть бы ему покойником. Слава богу, я успел понять, что, раз человек защищал хозяйку Дануси, стало быть, друг ей, а не враг. Вот потому и огрел по голове плашмя, а не лезвием. – Разведя руками, полковник смущенно уточнил: – Уж извиняюсь, уговаривать было некогда, да пан сгоряча и не послушал бы.

– Я не в претензии, – отозвался шляхтич, морщась то ли от боли, то ли от досады. Было видно, что самолюбие отменного фехтовальщика жестоко уязвлено.

– Но… Но, если плашмя, отчего же у пана перевязана голова? – растерянно спросила Елена.

Брюховецкий промолчал. За него ответил Вовчур:

– Когда падал, ударился о полозья возка… Что же, со всяким могло случиться.

* * *

Беременным женщинам многое прощается.

Беременные женщины плохо владеют собой и сами не знают, что им взбредет в голову.

Беременных женщин нельзя нервировать.

И так далее, и тому подобное…

Мне это было известно. До поры до времени – теоретически. Теперь познал и на практике. Поэтому, уже собираясь ко сну, постарался поговорить с Анжелой как можно деликатнее.

– Милая, поверь, я понимаю, что вам с Агнешкой скучно. Но разве нельзя было найти какое-то другое развлечение вместо карт? Тадеуша чуть удар не хватил…

– Какое? – подозрительно ласково отозвалась моя благоверная, медленно укрываясь одеялом. Она теперь вообще все делала неторопливо, степенно, будто боялась потревожить драгоценный груз под сердцем. Скоро, наверное, начнет ходить, переваливаясь по-утиному… – Пойти в театр, на концерт, в боулинг, ночной клуб или 3D-киношку? А может, на стриптиз-шоу?

– Ой, ну не надо язвить! Я же серьезно.

– Да и я не шучу… Ладно, привыкнет твой Тадеуш! Не переживай за него.

– С чего это он мой? – усмехнулся я, также укрываясь одеялом.

Погасить свечу я не успел. Разразилась супружеская сцена. Мне было высказано, что я провожу с паном полковником гораздо больше времени, чем с законной женой. Как, впрочем, поступает и Тадеуш с бедной Агнешкой! Что все мужики – бессовестные эгоисты на генетическом уровне. И вообще, она не удивится, узнав в один прекрасный день, что нас с Тадеушем связывают не только чисто служебные отношения. Достаточно посмотреть, с каким восторгом молодой поляк глядит на меня! И не нужно так таращить глаза и свирепо хмуриться, она не из пугливых. И, черт побери, если она ошибается, пусть муж немедленно докажет ее неправоту. Делом докажет, а не словами! Сколько времени у нас уже не было секса?!

Я мысленно простонал, помянул яркими и образными словами свою тещу и задул свечку… От подробного описания последующих событий позвольте воздержаться.

* * *

Погода стояла просто великолепная: слабый мороз, чистейшее светло-голубое небо до самого горизонта, спокойный воздух без малейшего дуновения. Ослепительно-белый снег накрыл землю толстым пушистым покрывалом. Такой спокойной, умиротворяющей была эта картина, что сторонний наблюдатель нипочем не догадался бы, какие лютые страсти кипели в здешних местах считаные месяцы назад, сколько крови и слез пролилось.

– Едут! Едут, пресветлый гетмане! – взволнованно воскликнул кто-то из передовых казаков.

Хмельницкий поднес ладонь ко лбу, защищая глаза от слепящего солнца. Напрягая зрение, он разглядел вдали конную колонну, за которой двигались несколько возков. Всадник, ехавший первым, был похож на Бурляя. Через некоторое время, когда расстояние сократилось, гетман убедился, что зрение не подвело: это в самом деле был командир Гадячского полка.

– Вот и дождались, сынку! – улыбнулся Богдан Тимошу. – Ну, с божьей помощью встретим послов, да как следует. Помни, о чем мы с тобой говорили! Давай, трогай! – эта команда относилась уже к казаку, державшему вожжи.

Заскрипел снег под полозьями. Большие, выстланные медвежьими шкурами сани гетмана (он специально велел приготовить их для встречи русского посольства, вместо закрытого возка) заскользили по дороге. Вслед за ними тронулись такие же сани, где сидел гетманенок.

– Ясновельможному пану гетману – слава! – вскричал Бурляй, натянув поводья, когда Богдан приблизился к нему почти вплотную. Одновременно полковник поднял руку, давая всем своим людям команду остановиться.

– Слава! – подхватили казаки. Их громкий дружный крик прокатился далеко окрест.

– Спасибо за службу! – отозвался Хмельницкий, приложив ладонь к сердцу. – И хвала Создателю, сохранившему вас в пути от всяких напастей. Поезжай со мной, покажи, где возок посла, – велел он полковнику.

Тот, повернув своего гнедого, занял место рядом с гетманскими санями.

– Письмо твое получил, благодарю, – негромко произнес Богдан. – Подробно поговорим позже, наедине. Одно скажу: умен ты и прозорлив по-прежнему, ничуть не изменился.

Бурляй смущенно улыбнулся, будто юная красуня, услышавшая комплимент.

– Спасибо на добром слове, батьку! А вот и возок, – он вытянул руку.

– Объяви послу, кто его встречает. Да не жалей меду! Пусть поймет, как сильно чтим и его, и царя русского.

Гадячский полковник, подъехав вплотную к возку, склонился к приоткрывшейся дверце. До Тимоша долетали обрывки фраз: «Чтим безмерно государя и великого князя Всея Руси…», «Гетман Войска Запорожского лично решил встретить особу, коя представляет священную царскую персону…», «Никому другому такой чести не выказали бы…». Взволнованный гетманенок старался успокоиться, сосредоточиться, взять себя в руки. Ведь ему предстояло исполнить отцовское задание: войти в доверие к новику, посланному вместе с дьяком.

А затем Хмельницкий выбрался из саней и пошел к возку, жестом велев сыну сделать то же самое. Тимош поспешно повиновался.

Дверца отворилась настежь. Тут же подскочил стрелец в длиннополом кафтане с золотистыми застежками, поддержал дьяка под руку, помогая выбраться. С другой стороны на помощь подоспел один из казаков Бурляя, подхватил вторую руку посланца.

Бескудников, кряхтя, неуверенно ступил на заснеженную землю (затекли ноги).

– Сердечный привет тебе, дьяче! – улыбнулся Богдан, склонив голову. – С прибытием!

– И твоей гетманской особе привет! – отозвался посол. Голос его прозвучал достаточно вежливо, почтительно, но все-таки с чуть различимой ноткой превосходства. Он хорошо помнил наставление боярина Львова: «При встрече окажи уважение, но дай понять, что посланец великого государя важнее, чем какой-то гетман, да еще и мятежный».

– Прошу до саней моих, там просторно и мягко, по пути потолкуем, – продолжал Богдан, сделав вид, будто не расслышал эту интонацию. – День-то какой хороший, воздух – чистый мед, так бы и пил его! А от холода шкурами медвежьими укроемся.

– То великая честь, коей гетман наш никого еще не удостаивал! – пояснил Бурляй, видя, что посол замешкался, гадая, как лучше поступить: принять предложение или отказаться под благовидным предлогом.

– Прошу! – повторил Богдан. – А юный помощник твой пусть поедет в санях сына моего. Им веселее будет!