Текст книги "Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде"

11 июля, четверг

Пуасси – Париж. Первая половина дня

В четверг путники пробудились где-то между Пуасси и Нантером. Дорога, бывшая до этого почти пустынной, теперь кишела от множества экипажей, то и дело попадавшихся навстречу. Дилижанс набирал скорость: до Парижа было рукой подать. Поначалу проснулись лишь женщины и кондуктор, который ночью покинул возницу и перебрался в купе. Оба бравых якобинца, вдоволь нагорланившись за ночь, теперь спали как убитые, сжимая друг друга в объятиях. Под ногами пассажиров катались опустошённые ими бутылки. Ночью Мария слышала сквозь сон, как гражданка Прекорбен пыталась утихомирить разошедшихся молодчиков, которые не давали уснуть её дочурке. Те затихали, но лишь на время, и вскоре опять затягивали песни, одна другой революционнее. В другое время патриотичная гражданка Прекорбен, возможно, была бы не прочь спеть вместе с ними, но сейчас, в ночной дороге, держа на коленях хнычущее дитя, она не могла не возмутиться. Мария слышала даже, как один раз гражданка обозвала друзей грязными пропойцами.

Если бы путешественники не проснулись в скверном настроении, они бы непременно раздвинули занавески на окнах купе, чтобы полюбоваться на окружающий их живописный ландшафт. Дорога проходила в излучине Сены, делающей здесь такие крутые повороты и замысловатые петли, как, пожалуй, никакая другая река в мире. Чтобы пройти, например, пешком от Сен-Клу до Буживаля, хватило бы и двух часов, тогда как путешествие в речной барке между теми же пунктами отнимало почти весь день. Но именно эта холмистая возвышенность, заставившая реку течь столь причудливым образом, и создавала неповторимое очарование этих мест. Начиная от Пуасси дилижанс четыре раза пересекал Сену по широким мостам, двое из которых были деревянными и разборными, чтобы иметь возможность пропускать большие суда, двигающиеся по реке. Вдали, на горизонте клубился белый дым, поднимающийся, верно, из многочисленных труб и дымоходов большого города. Это был Париж, уже пахло Парижем.

С последнего моста Нейи открылся изумительный по своей красоте вид на Сену, огибающую Булонский лес. Каменный мост в пять пролётов был построен совсем недавно, при Людовике XVI, и тотчас же сделал оживлёнными эти берега. По водной глади скользили галиоты и лодки под парусами, в глубине пышной зелени белели живописные домики. Позже, при Наполеоне, парижская знать построила здесь немало роскошных вилл.

Через полчаса после того, как проехал наш дилижанс, по этому же мосту в обратную сторону, грохоча, проследовала тяжёлая берлина, запряжённая шестёркой лошадей. На козлах её вместе с кучером сидел жандарм, вооружённый фузеей, а позади на коне гарцевал курьер военного министра. В этой берлине ехали депутаты Дюруа и Робер Линде, назначенные новыми комиссарами Конвента в департаменты Эр и Кальвадос. В первоочередную задачу их входило собрать разрозненные республиканские части близ Боньера, привести их в боевую готовность и оказать отпор идущим на Париж федералистам.

«О-о, как раскалывается голова! Где мы едем? Почему мы до сих пор не в Париже?» – это проснулись славные якобинцы Эврё, громко зевая и потягиваясь на лавке. «Будем, как и положено, к одиннадцати часам», – ответствовал им кондуктор. – «И всё-таки следует хорошенько выдрать твоего возницу, – заявили друзья. – Уже светлый день, а мы всё ещё плетёмся невесть где. Не иначе он опять напился и плутал ночью, залезая во все канавы». Кондуктор мог бы сказать, кто тут на самом деле пьяница, но, переглянувшись с женщинами, благоразумно воздержался от замечаний.

Последняя смена лошадей, последняя проверка документов на почтовой станции Нейи, и в половине десятого часа утра дилижанс выехал на финишную прямую. Дорога сделалась на удивление прямой и ровной: чувствовалось приближение столицы. Вот уже оставлен позади Саблонский парк, проплыли по правую руку Елисейские поля с их аккуратно подстриженными деревьями, замелькали по обочинам пригородные дачи, трактиры и кофейни; вот уже справа и слева появились многоэтажные дома, колёса застучали по мостовой, и дилижанс въехал в великий город.

Париж и в самом деле был огромен. Среди бесчисленных домов всевозможной величины и достоинства, теснящихся на извилистых улицах, паутиной опутавших город, в невообразимой людской толчее человек должен был казаться себе ничтожной букашкой, – особенно, если этот человек вырос на природе, в маленьком провинциальном городке, где всё вровень с ним, где трёхэтажный дом – редкость, и где из конца в конец можно пройти за двадцать минут, иногда даже не встретив при этом ни единой души. Для нашей путешественницы Париж поначалу представился каким-то египетским Лабиринтом, в котором можно плутать до конца жизни. О том, что в столице «голые» улицы, перед домами нет ни садиков, ни клумб, и стоят они в один ряд, впритык друг к другу, это она уже слышала от друзей и знакомых, побывавших в Париже, и не очень этому удивилась. Но она не ожидала, что ряд однообразных, похожих друг на друга строений может продолжаться до бесконечности.

Полчаса, пока дилижанс продвигался к площади Национальных Побед, Мария, прильнув к окошку, не отрываясь, разглядывала нескончаемую чреду зданий. Сочтя это за восторг глухой провинциалки, граждане Одиль и Дарнувиль переглянулись и не преминули блеснуть своим знанием столицы:

«Обратите внимание, любезная Мари: мы едем по улице Сен-Оноре, одной из длиннейших улиц Парижа. Вот мы сворачиваем на площадь Пик[44]44
  Так в годы Революции называлась Вандомская площадь.


[Закрыть], где состоялись похороны Лепелетье. Теперь мы выезжаем на улицу Нёв-де-Пети-Шам, на которой обитают одни толстосумы… Вот этот особняк – бывшее обиталище министра Ролана. Теперь смотрите в обе стороны: справа вы видите знаменитый Пале-Рояль, ныне Дворец Равенства, а слева – Королевскую, ныне Национальную библиотеку. Как вам это нравится?»

Мария рассеянно слушала попутчиков. На самом деле она не испытывала никакого восторга. Напротив, от всей этой мешанины улиц и нагромождения домов у неё зарябило в глазах и возникло головокружение. Она почувствовала огромную усталость и желание побыстрее добраться до постели.

Перед площадью Побед экипаж свернул на улицу Нотр-Дам-де-Виктуар и въехал во двор Генерального бюро национальных перевозок, бывшей Службы королевских дилижансов. Ежедневно сюда прибывало до тридцати экипажей со всех концов страны: из Руана и Амьена, из Лилля и Валансьена, из Меца, Страсбурга, Лиона, Клермон-Феррана, Пуатье, Бордо и далёкой Тулузы. Громыхая колёсами, один за другим в ворота вваливались дилижансы и берлины; весело звеня колокольчиками подкатывали кабриолеты; въезжали charrettes и carrioles; поднимая облака пыли спешили пассажирские фургоны, телеги и тележки. Иной раз во дворе Генерального бюро показывался и жилистый мужичок, тянущий на себе кибитку на двух колёсах (chaise), в которой сидел какой-нибудь понтуазец или версалец. Почти весь общественный дорожный транспорт Франции съезжался сюда. Мы говорим «почти весь», потому что в отдалённых провинциях имелись свои компании, занимавшиеся междугородним извозом.

На конечную остановку наши путешественники прибыли в половине двенадцатого. Пассажиры сошли на мостовую, выгрузили багаж, и Мария оказалась один на один со своим саквояжем, нести который она была уже не в силах. Между тем друзья-якобинцы действовали споро: пока Дарнувиль сторожил общую поклажу, Одиль побежал на площадь Побед и поймал извозчика.

– Садитесь с нами, Мари, – предложили они. – Куда вам ехать?

– Окажите мне последнюю любезность, – попросила она сухо. – Занесите мой саквояж в бюро.

– Вы по-прежнему не хотите открывать нам свой адрес? Право, Мари, ваша скрытность становится уже смешной.

– Тем не менее, – сказала она, – я рассчитываю на вашу любезность.

Друзья переглянулись и сделали так, как она просила.

– Смотрите же, Мари, – обронил на прощание несостоявшийся жених, – через два дня я буду искать вас на празднике Федерации.

Когда фиакр с якобинцами покинул двор, Мария вздохнула немного свободнее. Войдя в бюро, она огляделась и нашла окошко главного администратора, за которым сидел важный господин в напудренном по старой моде парике.

– Не подскажете ли мне адрес ближайшей гостиницы, где я могла бы снять комнату?

Вместо ответа администратор протянул ей проспект, на котором было напечатано:

Мадам Гролье.

Своя гостиница «Провиданс».

Улица Вье-Огюстен, № 19,

около площади Национальных Побед.

Открыты меблированные апартаменты

по различной цене.

В Париже.

– Благодарю вас, – сказала Мария. – Это мне подходит. У вас есть носильщик? Со мною багаж.

– Лебрюн! – крикнул администратор кому-то в глубине бюро.

Из-за стеллажей и шкафов выбежал шестнадцатилетний паренёк в куцей куртке-безрукавке и серой рубашке с закатанными до плеч рукавами. Мария вручила ему только что полученный проспект и попросила отнести саквояж по указанному адресу. «Это здесь, недалеко, – сказал он, прочитав адрес. – За пять су я мигом дотащу ваш сундучок».

Площадь Национальных Побед была запружена городскими экипажами. Повсюду щёлкали бичи, храпели лошади, крутились колёса, пыль стояла столбом. На фасадах окружающих площадь зданий, украшенных прелестными ионическими пилястрами, Революция развесила свои трёхцветные знамёна, на все выступы и шпили насадила красные колпаки. До августа прошлого года на площади возвышалась бронзовая статуя Людовика XIV, венчаемого крылатой Никой. Когда статую торжественно сбросили и отправили на переплавку, остался лишь сиротливый постамент. Теперь избавились и от него, и на этом месте возводили деревянную пирамиду (на мраморную не было денег), на которой Коммуна предполагала вырезать золотыми буквами имена героев, погибших 10 августа 92-го года.

По улочке Репосуар носильщик добрался до улицы Вье-Огюстен, проходящей немного восточнее площади Национальных Побед. Отсюда он свернул направо и через три сотни шагов остановился перед пятиэтажным зданием, выкрашенным в жёлтый цвет. Самый обычный парижский дом в шесть окон на каждом этаже. Выложенные цветным стеклом арочные окна по обеим сторонам входной двери, да несколько балкончиков из кованого железа на втором и на третьем этажах кое-как украшали достаточно убогий фасад[45]45
  Это здание было снесено в 1893 году. Сегодня на его месте стоит дом № 14 по улице Эрольд (Herold).


[Закрыть]. «Вот ваша гостиница, – сказал Лебрюн. – Позвоните, чтобы портье открыл двери, а то у меня руки заняты».

Мария дёрнула за шнур колокольчика и на пороге возник бодрого вида мужчина примерно тридцати лет, в швейцарской ливрее, с перекинутой через плечо лентой, на которой было вышито золочёной нитью: «L'hôtel de la Providence» – «Гостиница Провидения». «Название подходящее случаю…», – подумала Мария, прочитав эту надпись.

– Постояльцев принимаете?

– Проходите, – последовал ответ.

В Париже гостиницу «Провиданс» знали немногие. Она не числилась в ряду престижных отелей, в которых селились важные гости столицы. Невзыскательность хозяев и умеренные цены привлекали в неё небогатых путешественников и вообще людей со скромным достатком. Зимой тут почти никого не было, но летом номера, как правило, не пустовали. Владелица заведения мадам Гролье извлекала немалую выгоду из близости гостиницы к площади Национальных Побед и к конечной остановке междугородних дилижансов. Её портье Луи Брюно регулярно носил в бюро подарки для служащих и оставлял им гостиничные карты, которые затем вручались приезжим. В бюро Брюно уважали: дело в том, что секретарём в местной секции служил гражданин по фамилии Брюно, и все думали, что портье его родственник.

– Как дела, Лебрюн? – приветливо обратился портье к шустрому парнишке. – Как поживает ваш администратор, гражданин Дюран? Передай ему, что я загляну к вам на следующей недельке, во вторник или в среду.

Мария отсчитала носильщику положенные пять су, присела на диванчик и окинула взглядом узкую и тёмную прихожую. Прямо против входа деревянная лестница вела на второй этаж. Слева от входа располагалось бюро с бумагами гостиницы, на доске на крючках висели ключи от комнат, а в противоположной стене чернел потушенный камин. Над ним красовались две картины, соединённые между собой трёхцветной республиканской лентой. Одна картина представляла портрет Лепелетье, выступающего на трибуне (вероятно, за казнь короля), другая – аллегорическую сцену: Свобода в виде пышногрудой девы в приспущенной римской столе опирается на своих подруг Равенство и Согласие[46]46
  Триада «Свобода, Равенство, Братство» стала общепринятой в революционной Франции только с течением времени. До этого в ходу были различные комбинации: «Свобода, Равенство, Безопасность», «Закон, Согласие, Свобода», «Сила, Свобода, Мир» и др.


[Закрыть]. Глядя на жизнерадостные позы этих граций, Мария не могла отделаться от впечатления, что видит вариант известного сюжета с Афродитой, Артемидой и Афиной, обольщающих простака Париса.

Напротив этих изображений, прямо над бюро красовалась ещё одна картина – портрет полноватого мужчины в парике, в кружевах жабо и с серебряной брошью в галстуке. Сколько не вглядывалась, гостья не могла узнать, кто это такой.

Портье осторожно дотронулся до плеча путешественницы:

– Вижу, вы устали с дороги. Подождите минутку. Я позову хозяйку, матушку Гролье.

– Вы правы, я в самом деле очень утомлена, – молвила гостья. – Нельзя ли побыстрее сдать мне комнату?

В полдень вестибюль обычно пустовал. Постояльцы либо отсутствовали, гуляя по городу, либо принимали пищу, кто в ближайшем кафе, кто в своём номере. Мария слышала неясные голоса, из которых выделились два приближающихся. Это шли Луи Брюно и матушка Гролье. Ожидая «матушку», гостья думала увидеть почтенную госпожу вроде мадам Бретвиль или настоятельницы монастыря, матушки Бельзунс, но к ней вышла молодая изящная женщина, лишь немногим старше её самой, одетая модно и со вкусом.

– Добрый день! – поздоровалась с ней Мария. – В вашем проспекте сказано, что вы сдаёте меблированные апартаменты. Мне нужна комната на три дня.

– В нашу гостиницу вас привело, можно сказать, само Провидение! – воскликнула мадам Гролье, радушно улыбаясь гостье (таким каламбурным приветствием она встречала каждого нового постояльца). – Вас ожидает уютная комната с камином и полной меблировкой, с окном на улицу. И всего десять ливров за день. Замечу, что у наших соседей, в гостинице «Обереж» те же апартаменты стоят в полтора раза дороже.

– Десять ливров в ассигнатах? – переспросила Мария.

– Нет, в монетах. В ассигнатах сорок три ливра, – уточнила молодая хозяйка. – В другой гостинице с вас взяли бы все пятьдесят ливров, – там стремятся лишь ободрать гостя, – но у меня правило иное: пусть будет меньше, но зато клиент не забудет сюда дорогу. Признаюсь, есть и такие постояльцы, которые, всякий раз, приезжая в Париж, живут только в «Провидансе». Ей богу!

С этими словами матушка Гролье открыла регистрационный журнал и обмакнула гусиное перо в чернильницу.

– Как вас записать, гражданочка?

– Корде из Кана, – назвалась гостья и, немного подумав, добавила: – Департамент Кальвадос.

Она приготовилась извлечь из сумочки свой лессе-пассе, но матушка его не потребовала.

– Превосходно, дорогая моя, превосходно! – ворковала хозяйка гостиницы, протягивая ключ. – Ей богу, вы останетесь довольны. Ваша комната под номером семь на первом этаже[47]47
  Т. е. по-нашему, на втором. Французы считают этажи, начиная со второго. Нижний этаж, обычно хозяйственный, в расчёт не принимается. Он называется rez-de-chaussée – «цокольный этаж». Таким образом в трёхэтажном доме насчитывается два этажа, в четырёхэтажном – три и т. д.


[Закрыть].

Мария взяла ключ и кивнула на свой дорожный саквояж:

– У вас есть, кому нести мой багаж?

– Разумеется! К вашим услугам гарсон гостиницы. Эй, Франсуа! – крикнула Гролье кому-то наверх и через минуту оттуда спустился тридцатипятилетний мужчина, не совсем аккуратно выбритый, но одетый как мальчик на побегушках: в коротенькую жилетку, в узкие белые панталоны и такие же белые чулки. Огромная рыжая шевелюра его пылала на солнце будто костёр. Колоритная фигура.

– Франсуа, отнеси багаж и проводи гражданку в седьмой номер.

– И пусть тотчас же приготовит постель, – добавила Мария. – Я хочу прилечь часа на два.

Слуга проворно подхватил поклажу и почти бегом взлетел по лестнице на первый (то есть второй) этаж: силы ему было не занимать. «Чудно у них, однако, – подумала Корде, шагая следом. – “Матушка” – молодуха, “служка” – переросток».

Франсуа Фейяр (таково было имя этого мужчины) остановился в коридоре у второй по счёту двери, которая оказалась открытой. Комната за ней не отличалась излишествами: кирпичный камин, по бокам которого примостились небольшой платяной шкаф и комод с секретером; посреди комнаты стоял стол с двумя жёсткими стульями; у другой стены – деревянная кровать со старым потёртым пологом и зелёной занавеской, – вот и вся хвалёная меблировка. В комнате было достаточно темно; окно хоть и выходило на улицу, но из-за высоты домов напротив солнечный свет в него попадал крайне редко. Впрочем, Мария и не ожидала очутиться в блестящих апартаментах. Она никогда не жила в роскоши, и эта тусклая комната с камином многим походила на ту, которую она оставила в Кане, в доме кузины Бретвиль.

Пока гарсон стелил ей постель, гостья раздвинула бумажные гардины, подняла оконную раму и оглядела, насколько было возможно, улицу Вье-Огюстен.

– Всё готово, – доложил Фейяр, выпрямляясь. – Изволите ещё чего?

– Столовая у вас есть? – спросила Мария, снимая перчатки.

– Нет.

– Где же обедают постояльцы?

– Неподалёку, в гостинице «Тулуз». Гостевой стол стоит там от пятнадцати до двадцати су, и можно очень прилично пообедать. Впрочем, горячий чай и кофе мы приносим в номер.

– А где отхожее место?

– Уборная и умывальник в конце коридора на каждом этаже. Вот только ванная комната у нас одна. Она внизу, также в конце коридора. Если желаете помыться, нужно записаться на вывешенный там листок. Лучше это делать с утра.

– В гостинице много проживающих?

– Летом хватает. Сейчас многие приезжают в Париж.

– На праздник Федерации?

– На праздник? – переспросил гарсон немного озадачено. – Да, наверное, на праздник… Постойте, вы говорите о четырнадцатом июля? На Марсовом поле? Так его ж отменили!

– Как отменили? – резко повернулась к нему Мария. – Отменили праздник Федерации?!

– Вы не слышали? Об этом объявили пару дней назад.

– Почему отменили?

– Говорят, из-за федералистов. Пока не будет покончено с беспорядками в провинции, никаких торжеств.

– Вот как? Значит, Гора нервничает…

– А вы приехали на праздник? – в голосе Фейяра прозвучало сочувствие.

– Нет, я приехала по делу, – гостья вновь повернулась к окну, оглядывая шумящую внизу улицу. – Скажите, где в Париже можно найти гражданина Марата?

– Какого Марата?

– Друга народа.

– Ах, Друга наро-ода! – протянул гарсон понимающе, но тут же наморщил лоб. – Спрашиваете, где его искать? Откуда же нам, простым людям, об этом зна… Хотя, впрочем… Где же ему быть, как не в правительстве.

– В Конвенте, – уточнила Мария. – Понятно, в Собрании, где же ещё. Вижу, вы неплохо разбираетесь в политике, гражданин.

– Я-то? – улыбнулся польщённый Фейяр. – Что я, теперь все в политике. Время такое, сами знаете. Я и свидетельство имею[48]48
  Свидетельство о благонадёжности, выдаваемое гражданам сначала наблюдательными комитетами секций, а затем особыми революционными комитетами.


[Закрыть], и в национальные гвардейцы записан… Правда, – поправился он смущённо, – не здесь, не в Париже записан, а в Шательро[49]49
  Шательро – город в департаменте Вьенна (провинция Пуату).


[Закрыть]. Это было ещё в девяностом году.

– Вы родом из Шательро? – спросила гостья.

– Мы все из Шательро: я, матушка Гролье и портье Брюно. Матушка переехала в Париж, когда вышла замуж за покойного Гролье, – три года назад, – а затем и нас позвала, потому всегда лучше иметь под рукой земляков, которых хорошо знаешь и которым можно доверять. А то ведь знаете, как бывает…

– Итак, постель готова? Вы свободны, – молвила Мария, давая понять, что разговор окончен.

Гарсон осёкся на полуслове, но уходить из комнаты не торопился, по-видимому, чего-то ожидая. «Большое спасибо, – сказала она. – Можете идти». Слегка поклонившись, Фейяр шаркнул туфлёй и исчез за дверью.

Золотые часы, которые наша путешественница извлекла из своей сумочки, показывали половину первого пополудни. Хотя постель была приготовлена, разостлана и ожидала путницу, усталость Марии внезапно улетучилась. Известие об отмене праздника Федерации мгновенно разогнало её сон. Теперь, сообразовываясь с новыми обстоятельствами, многое в её планах придётся менять, и менять немедленно. Поэтому она решила не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Ведь она преодолела шестьдесят с лишним льё и явилась в столицу не для того, чтобы разлёживаться на мягких пуховиках. Отныне для неё дорог каждый час.

Мария переложила свои вещи из саквояжа в комод, подкрепилась на скорую руку остатками съестного, ополоснула лицо под умывальником в уборной и стала готовиться к выходу в город. Неплохо было бы избавиться от запыленной дорожной одежды и переодеться во всё чистое, но, торопясь, она не стала пока трогать нижнего белья, – сняла с себя лишь изрядно помятое платье, заменив его извлечённым из комода прогулочным белым платьем с чёрными мушками, в каком обычно появлялась в Кане. Поверх платья она, как всегда, повязала одну из своих батистовых косынок, которые уже вышли из моды в столице. Над косынками подтрунивали в журналах мод, а один из членов республиканского Художественного общества сказал, что они «смешно вздуваются и скрывают приятнейшие для глаза женские прелести».

Чтобы выглядеть модно нашей героине следовало бы одеться у гражданки Райспаль на улице Закона, № 41, рекламный проспект которой предлагал дамам платья а la Nina, а la Sultane и а la Cavaliere, а также платья Психеи и в особенности «республиканские». Последние, по словам рекламы, «обрамляют всю фигуру и очень грациозно обрисовывают талию; спереди застёгиваются на пуговицы, с римским поясом. Это платье восхитительно!»

Но Мария никогда не гонялась за модой, а за парижской – тем более. У неё было другое амплуа. Свой туалет она завершила тем, что водрузила на голову новый батистовый чепец, высокой, как это принято у нормандок, формы. Через минуту, прихватив сафьяновую сумочку с запечатанным пакетом, предназначенным для Дюперре, она спустилась в прихожую.

Тем временем матушка Гролье принимала очередных постояльцев, – какого-то широкоплечего здоровенного мужчину, сопровождаемого маленькой хрупкой супругой и сыном-подростком. Почти вся прихожая была загромождена их багажом. «Номер шесть, – услышала Мария распоряжение хозяйки гостиницы. – Две прекрасные комнаты с балконом и окнами на улицу». Что ж, выходит, соседи. Целое семейство. Шума от них, верно, будет предостаточно. Тотчас видно, что парочка из говорливых. Впрочем, оно и к лучшему: есть надежда, что за собственными разговорами они меньше будут прислушиваться к тому, что делается в соседнем номере.

Только после того, как вновь прибывшие отправились в свои апартаменты, Мария смогла подойти к бюро и сдать ключ от комнаты.

– Удобно устроились? – встретила её Луиза Гролье обаятельной улыбкой, во многом благодаря которой она когда-то удачно вышла замуж и после кончины супруга унаследовала гостиницу.

– Вполне удобно.

– Если вам что-нибудь потребуется, – молвила хозяйка доверительно, – обращайтесь прямо ко мне. Безо всяких церемоний. Ведь мы с вами, похоже, ровесницы. Вы замужем? Зовите меня просто: Луиз. Хорошо? Постойте-ка!.. Вы говорили, что ляжете спать, но теперь, видно, передумали и собрались в город?

Мария оставила этот вопрос без ответа.

– Вы знаете, гражданка, – добавила матушка Гролье, приближаясь к ней и слегка дотрагиваясь до рукава её платья, – у нас, как и во всех приличных заведениях, принято давать гарсону чаевые. Он спустился от вас весьма опечаленный…

Ах, вот оно что! Только теперь гостья поняла, отчего этот увалень топтался в её комнате, не желая уходить, когда она его отпустила. Стало быть, он ожидал чаевых за свои труды в качестве носильщика и постельничего. Какая неловкость для нашей героини! Впрочем, её можно было извинить: ведь она никогда не жила в гостиницах.

– Сколько я ему должна? – быстро вынула она свой кошелёк.

– О, сущие пустяки! – вновь заулыбалась Луиза. – Обычно дают четыре-пять су за вызов.

– Извольте получить, – протянула Мария требуемую сумму. – Могу я теперь задать вам вопрос?

– А что вы хотите узнать?

– Мне нужно на улицу Сен-Тома-дю-Лувр. Подскажите, как её найти.

– О, это совсем недалеко отсюда! – просияла хозяйка. – Идёте до конца нашей улицы, затем переходите на улицу Добрых Отроков и по ней, оставив сбоку Пале-Рояль, то есть Дворца Равенства, попадаете на площадь, откуда начинается улица Сен-Тома-дю-Лувр. Всего полчаса ходьбы. Вы кого ищете на этой улице?

– Благодарю вас, – кивнула Мария и поспешно вышла из гостиницы.

Матушка осталась наедине со своим привратником.

– И говор-то у неё чисто нормандский. Ты знаешь, Луи, как я неплохо отношусь к нормандцам. Вполне приличные люди. Но есть у них одна неприятная черта: скаредность. Помнишь нормандца из одиннадцатого номера? Сколько он у нас жил? Мало того, что недоплатил по счетам, так ещё разносчикам задолжал, и цветочнице. Все на него жало…

Луиза не договорила. В дверях гостиницы стояла вернувшаяся гостья. Увидев её, хозяйка вздрогнула от неожиданности.

– Забыли что-нибудь?

– Да, забыла. Хочу ещё спросить. Вы ведь хорошо знаете Париж?

– Париж – город большой. Что вас, собственно говоря, интересует? Или кто?

Мария помедлила, не отвечая.

– Если хотите кого-нибудь найти, то можно справиться в адресном бюро, – добавила Луиза. – А то и мы подскажем.

– Скажите, каждый ли день заседает Конвент?

– Конвент?! – переспросила матушка Гролье, никак не ожидав такого вопроса. – Зачем вам Конвент?.. Ах, простите, гражданка, – тут же поправилась она. – Видите ли: если бы вы спросили, где найти хорошую портниху или где лучший шляпный салон, то мы рассказали бы в мельчайших подробностях. Но как заседает Конвент… Извините, это несколько не по нашей части.

– Это всё, что я хотела узнать, – молвила Мария раздосадованно, повернулась и вышла вон.

– Ты видел, Луи? – сказала Луиза, обращаясь к портье. – Что ты думаешь об этой особе? По-моему, она приехала с жалобой и теперь ищет кого-нибудь из начальства. Видите ли, Конвент ей подавай… Впрочем, у провинциалов это в обычае. По каждому пустяку бегут жаловаться прямиком в Собрание.