Текст книги "Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде"

Кан. 5 часов пополудни

Возвращаясь с парада, Мария и Роза миновали казармы и оказались в секции Равенства, обнимающей обширный квартал Сен-Жан, в те времена называемый ещё островом Сен-Жан, поскольку его со всех сторон омывала речная вода. По пути подруги несколько раз наталкивались на какую-нибудь весёлую группу мужчин и женщин, зазывающую их в свою компанию. Мария вежливо отклоняла приглашения. Что же касается Розы, то ей не терпелось обсудить наедине с подругой ужасно интересное сообщение о её встрече с красавцем Барбару. Подходящим местом для такого разговора был уютный дворик отеля Добиньи на улице Сен-Жан, где в тени роскошных вязов пустовала одна деревянная скамеечка, на которую Роза торжественно усадила свою спутницу.

– А теперь, Мари, давай, рассказывай, что ты делала в Интендантстве. Я сгораю от желания всё знать. Что у тебя с Барбару?

– Ровным счётом ничего. Я приходила по делу.

– По какому делу?

– Это пока секрет, и я не хотела бы, чтобы в городе толковали об этом. – Мария встретила горящие глаза подруги и, подумав, добавила: – Так и быть, тебе я скажу, но с условием, что ты будешь держать язык за зубами.

– О, ведь ты знаешь, какая я скрытная! – воскликнула Роза и произнесла самые страшные клятвы, какие знала.

– Так вот, слушай, – сказала Мария. – В сущности, это не моё дело, а дело Александрины Форбен. Я тебе о ней рассказывала: это родственница покойной матушки Бельзунс, которая была настоятельней нашего монастыря. Два года тому назад Александрина выехала с родителями в Швейцарию. В прошлом месяце я получила от неё письмо, полное слёз, в котором она жалуется на нехватку всего самого необходимого. Они живут там в ужасной нищете и считают каждый ливр. А ведь у Александрины как у канониссы была неплохая пенсия, но наши окружные чиновники отменили её, объявив её эмигранткой-роялисткой. Вот я и ходила к представителям посоветоваться, что можно сделать для семьи Форбен, и нельзя ли вернуть эту пенсию. Ведь Форбены никогда не выступали против Революции, и уехали в Швейцарию единственно потому, что отец Александрины нуждался в лечении на водах.

Мария перевела дух и посмотрела на Розу. Та придвинулась поближе и доверительно спросила:

– А ты не пробовала поговорить об этом деле с Бугоном? Ведь он как-никак прокурор. Он тебе не откажет.

– Нет, к Бугону я не обращалась.

– Понимаю, – кивнула Роза. – Рассказывай дальше.

– Ну, так вот, – продолжала Мария, – я и пошла в Интендантство. Меня сопровождал Леклерк, управляющий моей кузины, очень воспитанный молодой человек. Он вырос в её поместье и теперь ведёт её счета. Впрочем, в дело своё я его не посвящала, а только попросила меня сопровождать, чтобы потом не было кривотолков. Придя, мы спросили, кто сегодня принимает посетителей, и узнали, что это Барбару. Тогда я вошла в зал для приёмов: там сидели Петион, Бюзо, Валади и ещё кто-то, но они тотчас же вышли, оставив меня наедине с Барбару. Когда я показала ему письма Александрины, он воскликнул, что хорошо знает семейство Форбен ещё по тем временам, когда оно проживало в Авиньоне. Оказывается, мать Александрины дружила с его матерью! Так мы разговорились и беседовали примерно полчаса или больше, а Леклерк оставался в коридоре. Барбару обещал помочь в деле Александрины. Я поблагодарила его и ушла. Вот и всё.

– И всё? – подозрительно прищурилась Роза. – И это всё, о чём вы говорили?

– Конечно, мы поговорили немного о политике, об опасности анархии, о том, что угрожает Франции и её народу…

– И договорились встретиться снова?

– Он просил зайти через неделю за ответом.

– Когда опять пойдёшь к нему, возьми с собою меня. Обязательно! Слышишь, Мари?

– Не знаю, как скоро смогу собраться, – ответила та уклончиво. – Сейчас у меня так много дел, так много визитов…

Роза прижалась к плечу подруги и доверительно проворковала:

– Послушай, Мари, что я скажу. Ведь я знаю тебя не первый год, и скажу правду. Ты очень смелая; это у тебя в крови. Мне никогда не быть такой смелой. Ты берёшь людей своей смелостью, но это не бывает надолго. Через некоторое время это заканчивается, и всё идёт по-прежнему. Так вот: тут смелости мало, людей нужно обворожить. Возьми с собою меня, и ты не пожалеешь. Ты увидишь, что дело несчастной Александрины будет решено наилучшим образом. Ведь ты хочешь, чтобы её дело решилось?

Мария хорошо понимала, куда дует ветер. Её подруга, которую как магнитом тянуло к прекрасному марсельцу, готова была воспользоваться любым предлогом, лишь бы попасться ему на глаза. Жеманства и кокетства Розе было не занимать. Она всерьёз надеялась произвести впечатление на молодого южанина, который представлялся ей воплощённым Аполлоном, и о котором она болтала без умолку всю неделю после своего приезда в Кан. Нормандские женщины вообще-то достаточно сдержаны по натуре, но Роза Фужеро являла собою заметное исключение из правила. И отчего она такая ветреная? Может быть, у неё в роду были южане? Мария никогда бы не решилась столь откровенно предлагать себя. Более того, она бы заклеймила презрением ту барышню, которая набивается кому-то в невесты или в любовницы. С её точки зрения у такой барышни просто нет никакого достоинства. Если бы её не связывала с Розой многолетняя дружба, она бы сейчас же высказала бы ей, что думает по этому поводу. Самым решительным образом. Но, поскольку они были подругами, Мария не стала обижать Розу нравоучением. Пусть лучше это сделает кто-нибудь постарше.

Сердце Марии и впрямь было далеко от амуров. Теперь её бросало в краску стыда, когда она вспоминала ту высокопарную чушь, которую ещё год назад несла в письмах, адресованных Пьеру Лакавелье, местному канскому поэту, в ответ на его любовные вирши, посвящённые ей. «Я не знаю, мсье, какими словами выразить вам мою признательность за то небольшое сочинение, в котором вы выказали знаки внимания Возлюбленной (Bien Aime)…», – писала Корде аккуратным почерком на белых листах, теснённых ажурной виньеткой.

С Пьером Лекавелье она познакомилась в салоне мадам Левальян и имела неосторожность похвалить его творчество. Окрылённый пиит тут же избрал Марию дамой своего сердца и воспел её в своих длиннющих слащаво-выспренних стихах, надеясь, верно, не столько на ответную страсть, сколько на восхищение его талантом. Поначалу Мария старательно отвечала на каждое послание: «Ничто лучше не доказывает ваши чувства, чем эти трогательные стихи. Я прошу вас, мсье, быть уверенным в признательности и почтительных чувствах, которые я питаю к автору “Возлюбленной”. Ваша преданная и покорная служанка Корде».

Стихотворец, однако, не унимался; всякий день от него приносили очередное сочинение в её честь, одно другого нелепее и вычурнее. Вскорости Мария перестала писать ответы и даже настоятельно просила мадам Левальяьн воздействовать на неутомимого сочинителя, чтобы он избрал иной объект для приложения своего кипучего дара.

Больше о нежных чувствах Мария ни с кем не заговаривала.

8 июля, понедельник

Из мемуаров Луве де-Кувре (1797 г.)

В Интендантство, где мы тогда находились, явилась, чтобы поговорить с Барбару, одна молодая особа, высокая, стройная, благовоспитанная, со скромными манерами. Во всей её фигуре чувствовалась смесь мягкости и гордости, как это ей сообщила её небесная душа. Она приходила, постоянно сопровождаемая слугою, и всякий раз ожидала Барбару в салоне, где каждый из нас проводил определённое время.

С тех пор, как эта девушка приковала к себе взоры всего мира, мы часто вспоминали все обстоятельства её визитов, из которых нам стало ясно, что её настойчивые заботы о некоторых своих родственниках были только предлогом. О её настоящих намерениях, без сомнения, знали лишь основатели этой Республики[18]18
  Вероятно, Луве имеет в виду Катона, Брута, Вольтера и Руссо.


[Закрыть], которой она собиралась посвятить себя.

Интендантство. 2 часа пополудни

На другой день после полудня Мария вновь явилась в Интендантство. Она пришла одна, без провожатого и, конечно же, без мадемуазель Фужеро. Просторный особняк, построенный в начале века королевским интендантом Орсё Фонтетом (почему этот дом и называли Интендантством), с некоторых пор служил гостиницей для приезжих. Именно там по предложению Бугона-Лонгре департаментские власти расквартировали депутатов Конвента, бежавших от тирании парижской Горы. Исполняя пункты департаментского постановления, Интендантство снабдили всей необходимой мебелью, а также поставили у ворот почётную охрану. За три недели беглецы до того освоились на новом месте, что открыли делопроизводство и даже стали устраивать приёмы граждан по личным вопросам.

У ворот особняка Мария столкнулась с Бугоном-Лонгре. Прокурор-синдик только что покинул Интендантство и готовился сесть в свою карету. Но тут, увидев свою неуловимую «пассию», он сделал знак кучеру подождать и, подойдя к Марии, пожал ей руку:

– Какая неожиданная встреча! Не меня ли вы здесь ищете, Корде?

– Нет. Мне нужен кто-нибудь из представителей.

– Кто-нибудь из представителей? Так-так… Всё никак не наговоритесь с Барбару? Какой это по счёту ваш визит? Дался же вам этот марселец! Неужели вы, Мари, с вашим характером и с вашей осмотрительностью уподобились ветреным канским девицам, которые от него без ума? Он, конечно, красавчик. Но и развратник отменный. Вы знаете, что он возит за собой любовницу, маркизу Зели?

– Это меня не интересует. Я пришла по делу.

– Понятно, по делу! Своя департаментская администрация вас уже не устраивает. Вам парижских депутатов подавай. – Бугон гневно сверкнул очами: – Спеси у них много, это верно. Да только власти никакой. Кто они теперь? Беглецы-скитальцы. Что теперь может сделать ваш Барбару? Это там он был силён, в Конвенте, да и то, когда ему давали слово. А здесь вся власть у нас, в наших руках. Пусть они болтают, столичные говоруны, выступают с речами. А решать будем мы. Мы, нормандцы. Так-то вот, дорогая моя.

– Как странно вы разговариваете сегодня со мною, Жан Ипполит, – пробормотала она в некотором замешательстве. – В таком тоне вы говорите со мною впервые.

– Да?! – спохватился Бугон, – Неужели?

– Вы никогда не повышали на меня голос.

Он отступил на шаг и виновато приложил ладонь к своей груди:

– Ради бога, простите меня за мою горячность, Мари! Всему виною те чувства, которые я питаю к вам. Я хочу, чтобы вы меня поняли правильно…

– Я понимаю вас и охотно прощаю, – сказала она ему с милостивой улыбкой, только лишь бы избежать очередного выяснения отношений.

– Понимаете? В самом деле? – Бугон озабоченно оглянулся по сторонам и вынул из кармана часы. – Сейчас я срочно выезжаю в Эврё, и у меня, к сожалению, нет ни минуты времени. Давайте поговорим после моего возвращения. Но, знаете, что? Не хотел бы я, вернувшись, застать вас обиженной и оскорблённой.

– Не застанете, – сказала она.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно.

Он посмотрел в её глаза, мерцающие каким-то странным, непонятным ему сиянием, пожал ещё раз её руку, и, не слова не говоря, сел в карету. Кучер стегнул лошадей, карета тронулась с места и проехала мимо Марии. В самый последний момент Бугон выглянул в окошко и прокричал:

– Смотрите же, вы обещали мне!

– И даже поклялась… – подтвердила она, загадочно улыбаясь.

То, что Мария рассказала Розе Фужеро о своей встрече с Барбару, было не точно и не полно. Эта встреча произошла ещё 20 июня, когда Мария впервые появилась в Интендантстве. Действительно, она вовсе не стремилась попасть именно к Барбару, и было чистой случайностью, что он тогда оказался дежурным депутатом. И тогда же, узнав в ходе беседы, что Барбару знаком с семейством Форбен, обрадованная Мария посчитала это особенной удачей. Марселец просил её зайти через неделю за ответом, и она вторично пришла 28 июня. На сей раз она не застала Барбару и оставила для него записку, в которой напомнила о деле Александрины Форбен и сообщила, что вновь придёт через неделю. 5 июля она в третий раз отправилась в Интендантство, но снова напрасно: ей сказали, что Барбару и все представители находятся в городской ратуше на собрании посланцев восьми департаментов, и что это собрание растянется на несколько дней. Об этих двух безрезультатных посещениях Интендантства Мария умолчала в своём рассказе. Как и о том, что во второй раз её сопровождала Сюзанна Бомон, а в третий – вновь управляющий Леклерк. Вот как было на самом деле. Ныне она уже в четвёртый раз ступила под своды большого особняка на улице Карме, но теперь явилась без сопровождения.

Узнав Марию, стоящие у парадного подъезда национальные гвардейцы встретили её приветливой улыбкой и расступились, освобождая проход. Впрочем, будучи почётной охраной, они вообще никого не останавливали: любой желающий мог попасть в Интендантство.

В вестибюле гостья встретила большую группу проживающих здесь депутатов, среди которых она узнала Гюаде, Бюзо, Горса, Салля, Бергоена и Валади.

– Гражданка Корде! – почти хором вскричали они, увидев перед собой молодую особу. – Сегодня вы ещё неотразимее, чем вчера. Вы снова к нам? Но где же ваш обычный провожатый?

– Я пришла одна и мне нужно к Барбару, – коротко объяснила Мария.

– Простите, дорогая Корде, – молвил нараспев Жак Валади, очень манерный молодой человек с огромным бантом вместо галстука (за свою недолгую жизнь он успел побывать и маркизом с девятью именами, и гвардейским офицером, и санкюлотом, и депутатом, и шансонье, и, наконец, председателем Общества друзей чернокожих), – сегодня посетителей принимает не Барбару, а депутат Кюсси.

– Кюсси? – переспросила Мария. – Это тот почтенный мужчина, который обращается ко всем «сударь» и «сударыня»?

– Вы правы, он несколько старомоден. Ведь из нас он самый старший и, кажется, заседал ещё в Конституанте. Кстати, он и сейчас представляет ваш департамент.

– Нет, мне нужно именно к Барбару.

– Ах, так?!.. – переглянулся Валади со своими коллегами. – В таком случае вам следует пройти в левое крыло здания, в наш секретариат. Барбару, Петион и Лесаж сейчас совещаются там с генералом Вимпфеном.

– Они совещаются о походе против парижских анархистов?

– Разумеется. О чём же ещё можно говорить с военными?

– А почему вы не с ними?

– О, как вы требовательны, Корде! – изумился Валади. – Видите ли… Они подсчитывают пушки, ружья, сабли и фураж для лошадей, – словом, занимаются самой рутинной работой, конечно же, необходимой в таком деле, но нам никак не интересной. Я, например, твёрдо уверен, что всё это – забота здешних властей. И действительно, несколько членов департамента уже поехали к войску, идущему на Париж.

– Несколько членов департамента? – заинтересовалась Мария. – И Бугон-Лонгре тоже? Я только что встретила его во дворе, и он сказал мне, что едет в Эврё.

– Совершенно верно. Ваш прокурор-синдик немного задержался у нас тут, в Интендантстве, и теперь, верно, бросился догонять своих коллег.

– Кого именно? Кто выехал в Эврё?

Валади немного растерялся от такого вопроса и обратился за помощью к своим приятелям:

– Кто-нибудь помнит, как их зовут? У меня незнакомые фамилии в голове не держатся. А гражданка Корде желает знать всех поимённо: вдруг среди них есть её друзья.

– Насколько мне известно, – выступил вперёд осведомлённый Гюаде, – в Эврё поехали администраторы Мениль и Ленорман, и кто-то ещё, по-моему, из Общества каработов. Что касается Бугона, то Собрание поручило ему возглавить эту миссию.

– Ну, вот, – улыбнулся Валади, вновь поворачиваясь к Марии. – Теперь, я надеюсь, вы удовлетворены?

– Вполне, – кивнула она, торопясь в левое крыло здания.

Валади и Бергоен вызвались проводить гостью и показать дорогу в секретариат. Высокого же мнения они были о ней, если всерьёз полагали, что она вхожа во все учреждения и имеет друзей в департаментской администрации! Честно сказать, кроме Бугона, она никого там не знала, да и забыла уже, когда была там в последний раз.

В секретариате всё ещё шло совещание, так что Марии пришлось остановиться перед закрытой дверью в тёмном и душном коридоре, напоминающим какой-то склад: вдоль стен стояли ящики, тюки и бочки самой разной величины. Среди такого нагромождения не оказалось ни одного стула. Впрочем, решительную гостью это ничуть не смутило, и она попросила провожатых не беспокоиться и возвращаться к своим делам; что до неё, то она посидит и на ящике. Уходя, Валади и Бергоен обещали всё же раздобыть и принести какую-нибудь скамью.

Едва они удалились, как из секретариата быстрыми шагами вышел Петион, а следом за ним Лесаж с кучей папок под мышкой. Они куда-то спешили, но, как истинные кавалеры, не могли не задержаться при виде молодой особы, грациозно восседающей на походном имуществе и овевающей себя маленьким бумажным веером.

– Кого мы здесь видим?! – воскликнул Петион, всплеснув руками. – Какая неожиданная встреча!

И, повернувшись к спутнику, торжественно добавил, обращаясь не столько к Лесажу, сколько, как принято у депутатов, «к народу»:

– Вот прекрасная аристократка, пришедшая посмотреть на республиканцев!

Мария рывком поднялась с ящика, и по её лицу было видно, что её задели эти слова. Нет, он так ничего и не понял вчера, этот площадной демократ, самовлюблённый вождь парижского плебса.

– Гражданин Петион, вы судите обо мне, не зная меня. Но скоро наступит день, когда вы узнаете, что я такое.

– Помилуй бог! – галантно поклонился бывший парижский мэр, не придав значения её странному обозначению себя в среднем роде. – Мы уже убедились, что вы истинная патриотка, достойная подражания. Скажите же, что привело вас сюда? Быть может, мы сможем вам услужить.

– Я дожидаюсь приёма у Барбару, – ответила Мария, усаживаясь на своё место.

– Мы слишком стары, Жером, – заметил Лесаж иронически. – Наши услуги ни к чему. Молодые тянутся к молодым.

– Ваш Барбару скоро освободится, – снова поклонился Петион. – Мы уже закончили наше небольшое совещание, и ему осталось только обговорить с генералом кое-какие детали.

Мария и в самом деле ожидала недолго. Не прошло и десяти минут, как по коридору, звеня шпорами, прошествовал генерал Вимпфен. Седовласый старик, проведший на своём веку десяток кампаний и экспедиций, держал себя с достоинством перед бежавшими из столицы парламентариями, продолжающими изображать из себя важных сановников. Сам в прошлом депутат Генеральных Штатов от дворянства, Вимпфен знал цену избранникам народа и отлично представлял, как страшно перепуганы и растеряны на самом деле эти говоруны, и насколько зависят они от его солдат и его командирского слова. Из всех депутатов-бриссотинцев он отличал только Барбару, героя штурма дворца Тюильри, с которым говорил охотно и подолгу.

Нормандцы считали Вимпфена своим национальным героем. В Париже им восхищались не меньше чем в своё время генералом Дюмурье. В сентябре прошлого года, когда все прочие армии отступали перед австрийцами и пруссаками, Вимпфен удержал Тионвиль. Это вдохновило французов на последующее наступление. Нормандский генерал стал героем оперы «Осада Тионвиля», где его прославляли как первого защитника Республики. Но монтаньяры не могли простить ему знатного происхождения. Ещё до того, как обрушиться на Дюмурье, который действительно изменил и перебежал к австрийцам в апреле 93-го года, Марат всячески поносил Вимпфена, утверждая, что он вот-вот сдаст Нормандию англичанам.

Генерал прочёл о себе разгромную статью в газете «Публицист Французской Республики», издаваемой Маратом, и послал ему обстоятельное письмо, в котором попытался защититься от обвинений. В ближайшем номере газеты Марат опубликовал это письмо, сопроводив его, как всегда, своим хлёстким ответом: «Будь вы из числа угнетённых, Вимпфен, я со всем усердием выступил бы на вашу защиту, но вы принадлежите к орде притеснителей, к клике лакеев двора… Я приветствую поругание сатрапа». После такой резолюции оскорблённый генерал послал Марату вызов на дуэль. Бывший барон ещё жил дедовскими смешными представлениями о чести и благородстве…

Проходя по коридору, Вимпфен бросил взгляд на Марию, сначала беглый, а через несколько шагов второй – внимательный, и уже в конце коридора обернулся и посмотрел на неё в третий раз. Без сомнения, её лицо показалось ему знакомым, виденным совсем недавно, только он не мог вспомнить, где именно.

Теперь её путь был свободен. Войдя в кабинет, Мария встретила густой смог от табачного дыма, в котором не сразу разглядела чёрные кудри марсельца, склонившегося над разостланной на столе картой Северной Франции. Даже в этом чаду, с растрёпанной гривой волос, утомлённый и немного осунувшийся, он всё равно казался героем. Наверное, таким был Брут, когда он не спал ночами, дожидаясь мартовских ид.

– Салют! Я к вам, Барбару.

– Спасение и братство! – воскликнул он, подбежав к ней и крепко пожимая обе её руки. – Очень рад нашей встрече, Корде. Скажите, как вам понравился вчерашний парад? Знаете, мне передали ваш разговор с Петионом… Ради бога, простите его за недоверие к вашим патриотическим чувствам. Я нисколько не сомневаюсь в их искренности. Я и сам готов был расплакаться при виде тех славных парней. Каждому из них не терпится ринуться в бой, чтобы снести головы парижским тиранам. И это только начало. Скоро поднимутся все восемьдесят департаментов. Вся Федерация! Не сегодня-завтра из Эврё выступит наш авангард, затем двинется здешнее войско во главе с генералом. Петион, Лесаж, я и ещё некоторые из нас пойдут вместе с армией.

– Я пришла к вам по делу, – сказала Мария.

– Да-да! – Барбару занял своё положенное место за столом. – Простите, все мысли только о предстоящем походе. Конечно, я слушаю вас.

– У меня всё то же дело, касающееся моей несчастной подруги, Александрины Форбен.

Марселец встрепенулся:

– Да-да, я помню об этом! Ваша решимость помочь терпящим беду восхитительна. Право, я не ожидал столько энергии и усердия от такой на вид хрупкой девушки как вы.

Он сказал так ради комплимента; Мария отнюдь не выглядела хрупкой.

– Это моя обязанность, – заметила она, не меняя невозмутимого выражения лица. – Мы с Александриной много лет провели вместе при монастыре Аббе-о-Дам и с тех пор сделались как сёстры.

– Благодаря вам, Корде, – сказал Барбару, – я проникся несчастьем вашей дорогой подруги, тем более, что слышал о семействе Форбен самые лестные отзывы. Однако дело в том, что здесь нет её бумаг, которые полгода назад были отправлены в Париж, в министерство внутренних дел. Когда эти бумаги окажутся в наших руках, мы сможем нажать на здешние власти, чтобы они восстановили ей пенсию. Словом, нам нужен кто-то в Париже, кто сходил бы в министерство и взял документы. После нашей с вами первой встречи я написал об этом деле моему другу Дюперре, но ещё не получил от него ответа. Не знаю даже, дошло ли до него письмо; ведь оно послано окольными путями. Нам остаётся только уповать на удачу. Если Дюперре получит моё письмо, он сделает всё, что в его силах.

– Значит, теперь всё зависит от Парижа? – спросила Мария.

– Да, оттого, сможем ли мы получить бумаги из министерства. Но вы сами знаете, какова нынче столица и что происходит в этом логове анархистов.

– В таком случае, – заявила она, – я лично поеду в Париж и раздобуду все необходимые документы.

– Вот как?! – несколько опешил Барбару. – Что ж, это похвальное и мужественное решение. Вы истинная подруга. Но… чем же я теперь могу помочь?

– Напишите ещё одно письмо. Рекомендательное. Которое я повезу с собой.

– Рекомендательное? Хм… Кому же вас рекомендовать?

– Вашим друзьям.

– Хм… Вы меня озадачили, Корде. Мне нужно подумать.

– Я помогу вам, – улыбнулась Мария. – Вот, скажем, ваш друг Дюперре. Он депутат?

– Да, мы с ним земляки, вместе избирались и оба представляем Буш-дю-Рон[19]19
  Департамент на юге Франции с административным центром в Марселе.


[Закрыть].

Жером Петион. Литография 1792 г.

Шарль Барбару. Литография начала XIX в.

Кан. Фото начала XX в.

– Прекрасно! Напишите ему.

При всём своём опыте в общении с женщинами и недюжинной закалке на этом поприще Барбару никак не ожидал такого напора от скромной провинциалки и выглядел явно смущённым.

– Что ж? Пожалуй, вы правы. К кому как не к Дюперре уместно обратиться в данном случае! Это верный друг. Знаете, уезжая из Парижа, я оставил там свою мать и тринадцатилетнего брата Жозефа, и очень беспокоился за них. И вот получаю от матери письмо, в котором она пишет, что вместе с Жозефом находится в безопасном месте, и что выехать им помог Дюперре. Небо отблагодарит его за это…

– Пишите, – сказала Мария.

Барбару взял чистый лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу:

– Да, преданный друг. Думаю, немного осталось в Париже подобных ему. Теперь большинство моих парижских друзей постараются забыть, что ещё два месяца назад они сидели со мной на одной скамье в Конвенте или занимали один столик в кофейне. Хотя, погодите… Можно обратиться к аббату Фоше. У него в Париже большой авторитет.

– Это к какому Фоше? – насторожилась Мария. – Не к нашему ли епископу, депутату от Кальвадоса?

– Да.

– Нет, напишите лучше Дюперре.

– Вы так полагаете? – переспросил Барбару, снова подчиняясь её решительному голосу. – Наверное, вы правы. В самом деле, священники тут не нужны. Правильно, напишу старине Дюперре. Господин он солидный, состоятельный, имеет обширные связи в правительстве. К тому же бывший виконт и вообще человек светский, – что, полагаю, вам будет особенно приятно.

– Почему вы так думаете?

– Потому что вы сами из бывших, – ответил Барбару добродушно, и, увидев тут же, как поджались губы Марии, поспешил поправиться: – Вас это обижает? Не принимайте всерьёз. Я пошутил. Итак, напишем Дюперре. Тем более, что у меня есть для него кое-какие новости.

Он склонился над бумагой и продолжал разговор, не отрываясь от письма:

– Когда вы намерены выехать?

– Завтра.

– Паспорт получили?

– Да.

– Кто вас сопровождает?

– Никто.

– Где думаете остановиться в Париже?

– Ещё не знаю.

– Разве у вас там никого нет?

– Нет.

– А раньше бывали там?

– Нет.

– Не бывали?! – Барбару задержал перо и вскинул свои красивые карие глаза, в которых сверкало изумление. – Никогда?! И теперь едете в неизвестный город, едете одна, да ещё в такое время, когда вот-вот повсюду вспыхнет война и в первую очередь в самом Париже. Не боитесь?

– Нет.

– Н-да… Отчаянная вы девушка, Корде. А я ещё хвалил перед вами храбрость наших волонтёров… Нашёл, перед кем! Были бы вы мужчиной, я бы рекомендовал вас Вимпфену в командиры батальона. Право слово. Сколько вам лет?

– В этом месяце исполнится двадцать пять.

– Я вас старше. Мне двадцать шесть.

Сложив листок пополам, Барбару подал его просительнице:

– Запечатаете сами? Возьмите письмо, дорогая Корде, поезжайте и возвращайтесь поскорее. Будьте осмотрительны. И если вдруг вас что-либо задержит в логове анархистов, постарайтесь как-нибудь оповестить меня об этом. Обещайте беречь себя. Мы будем вас ждать.

– Кто это «мы»? – поинтересовалась она, принимая листок.

– Мы, которые имели счастье познакомиться с вами в этом славном городе и узнать, что есть ещё на свете столь самоотверженные девушки.

– Вы снова, как и вчера, говорите от имени Центрального комитета?

Барбару откинулся на спинку кресла и залился громким смехом, но лицо Марии оставалось холодным и невозмутимым, точно выточенным из мрамора.

Тут, вспомнив о чём-то, депутат обернулся к шкафчику, стоявшему у него за спиной, достал из выдвижного ящика две тоненьких брошюрки и вручил их Марии:

– Вот, передайте Дюперре, ему будет интересно. Это только что напечатанное сочинение Салля о Конституции[20]20
  Критические замечания о республиканской Конституции, принятой Конвентом 24 июня 1793 г., после бегства бриссотинцев из Парижа.


[Закрыть]. Там, в письме, я его упомянул. И ещё одна книжка: наше воззвание ко всем департаментам. Упакуете это?

– Разумеется, – кивнула Мария, вставая.

Барбару тоже поднялся, и, радушно улыбаясь, повёл её к выходу из кабинета.

– А адрес? – спросила она у порога.

– Какой адрес?

– Адрес Дюперре.

– Ах, да! – спохватился марселец, хлопнув себя ладонью по лбу. – Простите, дорогая Корде; от всех забот голова идёт кругом. Сейчас я вам его запишу.

Он двинулся было обратно к столу, но она остановила его рукою:

– Говорите, у меня есть грифель, – и извлекла из своей сумочки карандаш и какой-то маленький клочок бумаги.

– Записывайте: гражданин Дюперре. Париж, улица Сен-Томадю-Лувр. Вы знаете, это в двух шагах от улицы Сен-Никез, где жили мы с мамой…

– Номер дома? – спросила Мария.

– Сорок один. Улица Сен-Тома-дю-Лувр, дом номер сорок один. Она ушла, но Барбару не сиделось. Через минуту он вышел из кабинета, чтобы посмотреть ей вослед. И тут, в вестибюле, столкнулся с идущим к нему Луве.

– Дружище, – сказал ему автор «Фоблаза», широко улыбаясь, – ты стал очень популярен среди нормандских женщин.

– О ком ты говоришь?

– О Корде, которая только что выбежала от тебя раскрасневшаяся и счастливая, будто бы получила парочку крепких поцелуев. Смотри, узнает Зели – тебе не поздоровится.

– Не тот случай, Жан, – отмахнулся Барбару. – Я интересую её только как депутат. Знаешь, зачем приходила? Взяла у меня рекомендательное письмо в Париж. Хочет ехать туда, хлопотать о своей подруге-эмигрантке.

– О возвращении конфискованного имущества[21]21
  По закону от 9 февраля 1792 г. имущество бежавших из страны лиц поступало в государственную казну.


[Закрыть]?

– Нет, о восстановлении пенсии.

– Тухлое дело, – скривил губы Луве, – Только прокатится туда-сюда. И кому ты её рекомендовал?

– Дюперре.

– Клоду?! Хитрый лис… Но, боюсь, теперь и его не будут слушать. Тебе следовало бы отговорить её от этой бесполезной затеи.

– Отговорить её невозможно. Эта девица себе на уме. Уж если что решила – сделает во что бы то ни стало. Тверда как гранит. Пришлось дать ей всё, что она хочет. Я как-то не привык, чтобы женщины были такими.

– Привык ты или нет, дружище, – заметил Луве с мягкой иронией, – она всё-таки обращается к тебе, несмотря на то, что рядом находимся мы: Петион, Лесаж, Бюзо, тоже представители народа. Брось, Шарль; провинциалочка к тебе явно неравнодушна. Ты для неё герой, а мы – кучка безликих чиновников из Парижа.

– Что ж, – ответил Барбару, – героем быть приятно. Кстати о геройстве. Все наши парады и смотры, безусловно, очень трогательны и являют отличное зрелище, но нужно ещё и воевать. Хорошо, что мы убедили генерала послать в Эврё кого-нибудь из способных командиров. Тамошние части давно нуждаются в крепкой руке, и Пюиззе, мне кажется, наведёт там порядок. Но этого мало. Нужно, чтобы Пюиззе немедленно повёл авангард на Париж, не дожидаясь ни Вимпфена, ни бретонцев. Сейчас дорог каждый день.

Чело Луве помрачнело, словно бы ему напомнили о чём-то неприятном.

– Ты всерьёз рассчитываешь на генерала, Шарль? Неужели ты не видишь, что он прожжённый роялист?

Голос Барбару посуровел:

– Роялист он или нет, выбирать нам не приходится. Он тот, за кем пойдут нормандцы и бретонцы. Это главное.

– И этот Пюиззе, кого он послал, ему под стать, – продолжал Луве недовольно. – Кто он, барон или маркиз?