Текст книги "Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде"

С этими словами депутат поднялся на ноги и стал искать свою шляпу.

– Всего доброго, мадемуазель. Был очень рад с вами познакомиться. Откровенно говоря, мне жаль, что нам приходиться расставаться. Надеюсь, вы понимаете, что после случившегося сегодня я – человек с чёрной отметиной и скорее принесу вам вред, нежели пользу.

– Понимаю, мсье Клод.

Он заключил обе руки Марии в свои ладони, крепко их пожимая:

– Вы славная девушка, Корде. Очень славная. Вы ещё останетесь в Париже? Дайте мне знать, когда соберётесь в обратную дорогу; быть может, я черкну пару слов Барбару.

– Да, я буду здесь ещё некоторое время, – сказала она. – Инкогнито.

Дюперре не совсем понял, что это означает, но счёл нужным добавить:

– Если вы намерены продолжать ваши хлопоты, советую обратиться за помощью к вашим землякам, депутатам от Кальвадоса. Например, к епископу Фоше. Я знаю его ещё по Легислативе: очень отзывчивый человек. Или к Густаву Дульсе. Тоже вполне достойный мужчина. Кажется, он был главою вашей администрации?

– Я не встречалась с ним в этом его качестве, – молвила Мария. – Мы виделись как-то раз, ещё до Революции, когда он приходил навестить свою тётю, настоятельницу монастыря Аббе-о-Дам, при котором я воспитывалась.

– При котором вы воспитывались… В таком случае, дорогая моя, сама судьба ведёт вас к нему! Обратитесь к Густаву Дульсе.

– Благодарю за совет. Возможно, я им воспользуюсь.

– Возможно воспользуетесь… Впрочем, – вздохнул Дюперре печально, – вряд ли у вас вообще что-либо получится с делом вашей подруги. Прежде всего потому, что у вас нет доверенности от неё, заверенной у нотариуса. А без такой доверенности хоть со мной, хоть с любым другим в министерстве вам не выдадут ни одной бумажки. Я подумал об этом сегодня после того, как отвёз вас в гостиницу. Несомненно, это надо было иметь в виду с самого начала, но… Вы явились столь внезапно и произвели на меня столь сильное впечатление, что я позабыл юриспруденцию.

– И я хочу сказать вам кое-что на прощание, – произнесла Мария в свою очередь, поднимая на собеседника горящие глаза. – Я повторю вам то, что уже говорила. Уезжайте из Парижа, мсье Клод. И как можно скорее. У вас ещё есть время спастись.

Дюперре неуверенно кивнул в ответ, надел шляпу и, пожелав самого лучшего, вышел за дверь. Ещё не стихли его шаги в коридоре, как Мария приоткрыла дверь и крикнула ему вослед:

– Хотя бы о дочерях своих позаботьтесь! Уезжайте ради них.

– Ради них? Да-да, конечно-конечно… – отозвался он, торопливо спускаясь по лестнице.

Донесение агентов Комитета общей безопасности Дютара и Гюге

Париж, 12 июля 1793, 2-го года Республики единой и неделимой.

По распоряжению членов Комитета общей безопасности Национального Конвента наблюдение за гражданином Дюперре, проживающим на улице Сен-Тома-дю-Лувр, 41, установлено сегодня, в семь часов вечера.

Без четверти восемь указанный гражданин вышел из своего жилища и быстрым шагом направился в сторону площади Побед, достиг улицы Вье-Огюстен и вошёл в дом № 19, где располагается гостиница «Провиданс». Через десять минут с небольшим он покинул гостиницу и, взяв извозчика на площади Побед, вернулся на улицу Сен-Тома-дю-Лувр, в своё жилище. Один из нас, задержавшийся в указанной гостинице под видом газетчика, вступил в разговор с портье и выяснил, что гражданин Дюперре посещал проживающую в комнате № 7 молодую особу, приехавшую из провинции. По словам портье, он приходил к ней и раньше, и, по-видимому, их связывают любовные отношения.

Вернувшись к себе, гражданин Дюперре более никуда не выходил. Около десяти часов вечера он позвал консьержа дома и попросил его отнести записку по адресу: улица Нёв-дю-Люксембург, 21, гражданину Лорансу. Вот что было в записке: «Дорогой друг и коллега, сообщаю тебе, что у меня изъяли всю корреспонденцию за последние полгода. Извести меня, если с тобою приключилось то же самое. По их словам, это мера предпринята в связи с делом Диллона. Нет ли у тебя более верных сведений о том, что происходит? Остаюсь твоим другом» и т. д.

Наблюдение за домом гражданина Дюперре снято сегодня, в одиннадцать часов вечера, и будет возобновлено завтра, в восемь часов утра. Ночное наблюдение поручено консьержу дома, всецело разделяющему принципы Горы.

Спасение и братство!

Дютар, Гюге, Турнье, консьерж.

Из защитной речи Лоз-Дюперре в Конвенте 14 июля

Это было в тот же день, когда появился декрет, который настойчиво просил Шабо, чтобы изъяли мою корреспонденцию. Я был весьма огорчён, поскольку я не имел никаких сношений с Диллоном, который якобы намеревался стать во главе заговора – того самого заговора, к каковому приписали и меня в качестве сообщника. Повторяю: это всего лишь предлог… Я сказал комиссарам, которые пришли с этим делом: «Мне нечего опасаться: берите мои документы. Чтобы вы смогли их унести, я вам вручаю мешок. Я мог бы потребовать четыре дня, чтобы сделать с них копии, но я верю в вашу лояльность. Я знаю цель вашего визита: вы ищете корреспонденцию из Кана и из Марселя; именно затем Комитет надзора желает видеть мои бумаги. Увы, я не переписываюсь с Марселем по той простой причине, что я не посылаю по почте ни одного письма с тех пор, как была отменена тайна переписки. Мне не пишут на том же основании; но я охотно написал бы им, поскольку разделяю их чувства…

Что касается Кана и Барбару, то я получил несколько писем. Чтобы они ненароком не смешались с двумя тысячами писем в мешке, я уложу их в отдельный пакет, дабы они тотчас же упали на стол Комитету общественного спасения. То же [письмо], что мне было принесено в четверг, оно лежит в моём кармане; я мог бы его сжечь, знай, что числюсь врагом, но я сохраню его, чтобы оно служило подтверждением чистоты моих помыслов».

Гостиница «Провиданс». Около 9 часов вечера

осле ухода Дюперре наша героиня подумала, что неплохо бы купить свежих газет и узнать о том, что делается в Париже. Поправив платье, она взяла сумочку и веер, но, выйдя в коридор, опомнилась: кто же продаёт газеты в столь поздний час? Сейчас, наверное, и магазины уже закрыты.

Сначала Мария хотела спуститься к портье Брюно, который все эти дни шелестел газетами, но затем передумала и постучала в соседний номер:

– Простите, если беспокою вас, гражданин Бензе. Нет ли у вас свежего номера «Монитора»?

Хозяин гостеприимно распахнул дверь:

– Добрый вечер, гражданка Корде. Вы нас нисколько не побеспокоили. Мы только вернулись из Оперы и собираемся перекусить на сон грядущий. Присоединяйтесь к нам.

Мария повторила свой вопрос о газете, но Бензе ухватил её за руку и потянул за собою:

– Да заходите же вы, не стесняйтесь! Естественно, я купил несколько газет, в том числе и «Монитор». Присаживайтесь к столу, а я тем временем достану нужный вам номер. Вы, верно, хотите прочесть о Пьере Мале, о котором ныне судачит весь Париж.

– А кто это такой?

– Разве вы не знаете эту новость?! – удивился здоровяк. – Пьер Мале, служащий театра на улице Лувуа, отдан под суд за то, что сеял панические слухи на собрании своей секции; при этом сцепился с какой-то женщиной, обличавшей его, и ударил её своей массивной тростью, больше похожей на дубинку. Пострадавшая отвезена в больницу, а паникёр – в тюрьму Сен-Лазар. Очень показательная история. И вполне в парижском духе; вы не находите?

– Я ничего не знаю об этом случае, – отмахнулась Мария. – Меня интересует совсем другое.

В комнатах дижонской четы горело множество свечей. Прямо напротив входной двери за накрытым столом, болтая ногами под стулом, сидел Бензе-младший с куском пирога во рту, а его мамаша, примостившись рядом, отхлёбывала из чашечки горячий шоколад. Мария извинилась, что прервала трапезу, на что гражданка Бензе уверила её, что это сущие пустяки, и даже напротив, они будут рады угостить свою соседку.

Невзирая на отказ гостьи, хозяйка решительно усадила её за стол и заставила взять в руку дымящуюся чашку с шоколадом. «Простите моего Альбера, – извинялась она при этом за своего супруга. – Он передал мне вашу сегодняшнюю беседу. Насчёт матушки Гролье и её подозрений… Конечно, ему не следовало заводить об этом речь – не его ума это дело! Никакого понятия о деликатности. Простите его ради бога: во всём повинна дурная наследственность. Его предки были замшелыми раввинами».

– Вот сегодняшний «Монитор», – сообщил хозяин, перебирая у секретера газеты. – Вас интересует что-то конкретное?

– Посмотрите, пожалуйста, – сказала Мария, – напечатан ли доклад Камбона на вчерашнем заседании.

– На заседании? Вы имеете в виду высокое Собрание?

– Именно! Что же ещё?! – удивилась наша героиня.

Дижонец многозначительно переглянулся с супругой и стал просматривать статью за статьёй.

– Увы, гражданка, доклада Камбона здесь нет. Напечатан протокол заседания десятого июля. Стало быть, о том, что говорилось одиннадцатого июля, появится в завтрашнем номере.

И, заметив досаду на лице гостьи, участливо проговорил:

– Вам это срочно нужно? Не расстраивайтесь. Давайте посмотрим «Газету Перле». Она самая скорая по новостям. Всё, о чём говорится в Конвенте, публикуются на другой день, а, бывает, и в тот же день.

Бензе присел к столу и подвинул к себе шандал с тремя горящими свечами.

– Так-так, взглянем. Номер 294… «Заседание одиннадцатого июля»… Ну, вот: что я говорил?! Однако, здесь не доклад, а пересказ выступления Камбона. Вас это устроит?

Мария протянула руку за газетой. Но здоровяк участливо поклонился:

– Не утруждайтесь, милая Корде, и не прерывайте трапезы. Я прочту всё, что здесь напечатано. Так-с… «Раскрыт большой заговор генералов. Выступая от имени Комитета общественного спасения, Камбон доложил, что несколько дней тому назад гражданские офицеры секции Бютт-де-Мулен донесли о заговоре, который имел целью похитить сына Капета и провозгласить его королём под именем Людовика XVII; что главою заговорщиков является генерал Диллон; что он имеет под своим началом двенадцать высших офицеров, которые находятся в Париже; что он непосредственно связан с пятью основными заговорщиками, каждый из которых навербовал сторонников во всех секциях. Выступление намечалось на 15 июля. В этот день предполагалось ударить в набат и под предлогом борьбы с анархистами и восстановления порядка захватить орудия, имеющиеся в секциях, а также создать войско по триста человек от каждой секции. Затем одна часть войска направилась бы бульварами к Тамплю, чтобы похитить Капета, а другая должна была захватить Конвент. Затем предполагалось провозгласить Марию Антуанетту регентшей, а главные члены заговора стали бы её советниками. Некоторые дворяне из бывшего гвардейского корпуса, находящиеся в Париже, должны были способствовать этой контрреволюции и образовать охрану нового короля; их отличительным знаком предполагалось ввести медаль, висящую на белой волнистой ленте и представляющую орла, разрушающего анархию…»

– Бред какой-то! – невольно вырвалось у Марии, когда Бензе дочитал до этого места. – И кто этому верит?!

И хозяин, и хозяйка бросили на гостью пристальный взгляд; даже маленький Альбер перестал болтать ногами и удивлённо уставился на побагровевшую от возмущения тётю. Страшные подробности, вычитываемые его отцом из газеты, нисколько не трогали мальчугана, но та резкость, с которой соседка вынесла свой вердикт по поводу прочитанного, насторожили даже его.

– Простите, что я вас перебила, гражданин, – сказала Корде, поднимая руку. – Дальше читать не нужно. Посмотрите, не упоминается ли где-нибудь депутат Дюперре.

– Как вы сказали? Дю-пер-ре? Одну минуточку, – дижонец пробежал глазами статью до конца. – Нет, такого имени здесь нет.

Корде понимающе кивнула:

– Да-да, ещё нет… Наверное, о нём будет говориться в завтрашних газетах. Бедный мсье Клод…

– Это ваш друг?

– Добрый знакомый.

– О, какие у вас знакомые! – покачала головою гражданка Бензе, но было непонятно, чему она удивляется: тому ли, что молодая соседка знакома с депутатом Конвента, либо тому, что этот знакомый должен упоминаться в газетах в связи с роялистским заговором. – Не тот ли это гражданин, с которым вы приехали сегодня в фиакре?

Гостья промолчала, отирая салфеткой губы. Она вовсе не желала распространяться на эту тему. После неудачной попытки обратить в свою веру гарсона Фейяра Корде избегала вступать в политические разговоры со случайными людьми и вообще старалась держаться предельно осторожно. Она поблагодарила хозяев за угощение и поднялась, чтобы удалиться. По её сухому тону хозяйка поняла, что сказала лишнее, и внутренне укорила себя за нетактичность. О том, что Мария подъехала к гостинице в фиакре, она узнала со слов матушки Гролье, когда они разговорились сегодня за чашечкой кофе. Теперь молодая соседка подумает, что о ней выспрашивают, интересуются её личной жизнью и вообще суют нос не в своё дело. Очевидно, она встречается со своим депутатом тайно и не хочет, чтобы об их отношениях стало известно в обществе. Вероятно, этот богатый, по словам матушки Гролье, кавалер – чей-то муж и отец семейства, и афишировать свою связь с молодой барышней для него нежелательно.

Так подумала супруга Бензе. Она бы ещё больше укрепилась в своих предположениях, если бы видела, как всего полчаса назад этот самый кавалер посещал соседний номер.

– Скажите, – спросила вдруг Мария после некоторого раздумья. – Нет ли у вас газеты Марата «Друг народа»?

– Его газета теперь как-то иначе называется, – заметил внук Бензадона. – Слышал, как разносчики кричали: не то «Полемист», не то «Публицист»… Нет-с, извините великодушно, не купил. Впрочем, если вы этим интересуетесь, обещаю, что завтра же раздобуду для вас свежий номер.

– Ты забыл, Альбер, что завтра мы уезжаем, – напомнила ему супруга.

– Ничуть. Мы уезжаем в полдень. Так что будет масса времени, чтобы удовлетворить интерес нашей дорогой соседки.

– Нет-нет, не беспокойтесь! – поспешно проговорила Мария, раскланиваясь с радушными хозяевами. – Просто я слышала, что Марат по болезни слёг в постель и удивляюсь, что его газета продолжает выходить.

Старший Бензе неопределённо причмокнул устами, но его жена, видимо, отличающаяся лучшей памятью, просветлела лицом:

– Ну как же, Альбер?! Не далее как вчера ты читал мне заметку о Марате. Потрудись же найти её для нашей милой соседки.

Мария остановилась и вопросительно поглядела на дижонца.

– В самом деле! – отвесил он поклон супруге. – Ты права, дорогая моя. Я читал о Марате в «Хронике Парижа». Одну минуточку, сейчас найду.

Он бросился к секретеру и копошился в ворохе старых и новых газет, пока не нашёл требуемое.

– Вот, извольте послушать, милая Корде. Заметка в номере 193: «Говорят, Марат весьма серьёзно болен, и что жизнь покидает его, чему находят несколько таинственных причин, ибо каждый знает, что смерть великих людей во многом тайна». Вот и всё. Как видите, гражданка, ничего существенного.

– Неужели он так плох? – обеспокоилась Мария.

– Не очень, судя по выходящим ежедневно номерам «Полемиста», – улыбнулся Бензе. – Просто журналисты в своём духе. Стоит известному человеку немного приболеть, как они дружно начинают его хоронить. Если ты подхватил грипп и врач прописал тебе пару недель постельного режима, значит, ты при смерти. Если ты не приходишь в Конвент и не выступаешь с речами, значит, ты умер. Что вы от них хотите?

– Посмотрите, – попросила Мария, – там указан его домашний адрес?

– Нет-с, адрес не указан, – дижонец почувствовал настойчивость в голосе гости и поднял на неё широко раскрытые глаза. – Да вы никак собираетесь навестить больного? Может быть, вы знакомы и с Маратом?

– Пока не знакома, – сказала она. – Но намерена познакомиться.

– Вот как!? В таком случае вам нужно обратиться в адресный стол. А ещё лучше спросить у извозчиков. Эти ушлые парни обычно знают всё про всех и расскажут не хуже справочного бюро.

– Благодарю вас, – поклонилась Мария на прощание. – Я так и поступлю.

После её ухода Бензе вынул из футляра свою английскую трубку и стал набивать её табаком. Обычно скоро справлявшийся с этим делом, на сей раз он долго возился, сосредоточенно сопя и размышляя над всем услышанным от молодой соседки.

– И что ты думаешь об этом, дорогая? – обратился он к жене, убиравшей со стола посуду. – Зачем ей нужен Марат?

– Думаю, – сказала она, – что её разлюбезный депутат замешан в заговоре, ему грозит трибунал, и она собирается идти хлопотать за него у Друга народа.

– Очень может быть. Полагаешь, за этим она и приехала в Париж?

– Почему бы нет? Ради любимого человека поедешь хоть на край света.

– Похвальные мысли, – улыбнулся Бензе. – Однако не думаю, что здесь всё так просто. Обратила ли ты внимание, откуда приехала эта особа?

– Ты сам говорил: из Нормандии.

– Не просто из Нормандии. Она из Кана. А что сейчас происходит в Кане?

– Что там происходит?

Супруг важно подбоченился:

– Дорогая, тебе тоже не мешало бы время от времени заглядывать в газеты. Тогда бы ты знала, что в Кане разразился…

– Мятеж! – радостно выкрикнул младший Бензе, болтая под столом ногами.

– Что?! – обернулся на него отец, сдвигая брови. – Кто тут квакает? Ты погляди-ка, мать, на этого умника. От кого ты об этом слышал, сорванец? И слово-то такое усвоил: мятеж… Поговори-ка у меня ещё! Покушал, вытри сопли и марш в постель! И смотри: если через полчаса не будешь дрыхнуть без задних ног, я тебе такой мятеж устрою, мало не покажется!

Мать была того же мнения, что восьмилетнему мальчишке такие разговоры ни к чему. Она взяла его за руку и повела в соседнюю комнату (номер дижонской четы состоял из двух помещений), чтобы уложить на кровать. Впрочем, младший Бензе долго упирался и никак не хотел засыпать в девять часов вечера. Его жалобное хныканье было слышно и в комнате Корде, где наша героиня также укладывалась ко сну.

Она вернулась к себе в приподнятом настроении. В тот момент, когда Бензе прочёл ей короткую заметку о сражённом недугом Марате, отгородившемся от мира завесой таинственности, она окончательно определилась с тем, что ей следует делать дальше. Ей предстоит сдёрнуть эту тёмную завесу и проникнуть в самое логово вождя анархистов. Да-да, ей надлежит проникнуть в его жилище, не взирая ни на какие преграды, будь у него даже два десятка охранников. Пусть они стерегут его как зеницу ока, – ничто не остановит её. Раз он не выходит из своего убежища – она явится именно туда. Там всемогущему калифу и будет нанесён смертельный удар.

Из мемуаров Бюзо (1794 г.)

В Марате природа, кажется, собрала всё, чтобы воплотить в единственном, уродливом как преступление существе все пороки человеческого рода, существе, излучавшем порок из всех пор своего гнусного тела. Это был жестокий зверь, трусливый и кровожадный. Он говорил исключительно о крови, и не только проповедовал пролитие крови, но и упивался ею.

Из мемуаров Барбару (1794 г.)

Одна из моих статей о мятеже в Анжере попала ему в руки; он осыпал меня комплиментами и пригласил встретиться. Я пришёл к нему: он проживал тогда на улице Оноре, напротив кафе «Ришар». Я почитал его моим лучшим наставником; но когда мы разговорились, я понял, что он потерял голову. Он поведал мне, что коль скоро французы оказались столь жалкими революционерами, то он не видит иного средства учредить Свободу, кроме одного: «Дайте мне, – сказал он, – две сотни неаполитанцев, вооружённых кинжалами и в качестве щита использующих левый рукав (manchon); с ними я пройду Францию и совершу Революцию». Всё, что он добавил к этому, было в том же духе: он хотел мне доказать, что будет вполне гуманно в один прекрасный день перерезать двести шестьдесят тысяч человек. Без сомнения, он предпочитал именно это число, поскольку всегда требовал ровно двести шестьдесят тысяч голов; реже – триста тысяч.

Из «Газеты Французской Республики» Марата, № 40 от 8 ноября 1792 г.

Главный конёк моих противников состоит в том, что они изображают меня кровожадным человеком, беспрестанно проповедующим казни и убийства. Но я бросаю им вызов: пусть найдут в моих писаниях что-либо иное, кроме доказательства отрубить несколько сот преступных голов для сохранения трёхсот тысяч невинных голов, пролить несколько капель нечистой крови во избежание пролития потоков чистой крови, т. е. уничтожения главных контрреволюционеров во имя спасения Отечества.

Из романа «Парижские ночи» Ретифа де-ла-Бретонна[66]66
  Ретиф де-ла-Бретонн (Retif или Restif de la Bretonne) (1734–1806), автор известных романов: «Совращённый поселянин» (1775 г.) и «Парижане или 40 характеров» (1787 г.), в которых показана жизнь социальных низов, за что Ретиф получил прозвища «Руссо помойных ям (le Rousseau du ruisseau)» и «Вольтера служанок». По своим политическим воззрениям он примыкал к умеренным якобинцам. В романе «Парижские ночи или Ночной наблюдатель» (1788–1794 гг.), представляющем из себя рассказы о революционных событиях в Париже, свидетелем которых был сам автор, имеется глава, посвящённая убийству Марата. Перевод с французского языка А. Н. Чеботарёвой (1924 г.).


[Закрыть] (1794 г.)

Марат долго скрывался, так что три четверти мира считали его существование воображаемым… Наконец он появился в ярком свете Национального Конвента. С этой минуты сомневаться в его существовании было уже невозможно. Предубеждение против него было всеобщее, и его собственные друзья одно время сочли необходимым покинуть его. Наконец Комиссия 12-ти декретировала привлечение его к суду[67]67
  13 апреля 1793 г. по докладу бриссотинской Комиссии 12-ти Конвент принял обвинительный декрет против Марата, предав его суду Революционного трибунала за подписанный им 5 апреля циркуляр Якобинского клуба, призывающий силой расправиться с бриссотинцами. 24 апреля Трибунал полностью оправдал Марата, и он торжественно возвратился в Конвент.


[Закрыть]… Он вышел победителем. Чего недоставало, чтобы искусному физику, талантливому врачу, пылкому патриоту Марату вернуть всю чистоту его репутации? – Смерти, и смерти патриотической… Немного найдётся столь славных кончин. Лепелетье был убит Пари, – негодяем, наёмным убийцей, всеми презираемым. Марат, напротив, поразил воображение молодой особы, которая восхищалась бы им и защищала его, если бы узнала его поближе… Казалось, что жизнь этого человека, сжигаемого священным огнём патриотизма, должна была быть прервана лишь рукою девственницы.