Текст книги "Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде"

12 июля, пятница

В Париж едут искать счастья. В Париж приезжают, чтобы покорить его. Всех принимает блестящая столица мира: поэтов и генералов, крестьян и эмигрантов, финансистов и мошенников, и воздает каждому так, как ей, столице, заблагорассудится, по её монаршей прихоти. «В Париже потребны люди всякого состояния, и все находят там место, – читаем в одной книжке, изданной в 1789 году. – Одни на всех парусах, другие греблей и баграми снискивают себе пропитание. Впрочем, по какой причине Париж должен иметь больше преимущества, нежели весь мир?»

Париж легковерен и непостоянен как красотка кабаре. Его покоритель может ожидать всего, чего угодно, даже больше того, на что он надеялся. Всё будет дано ему, чтобы быть отнятым в один миг. С одним и тем же человеком Париж может обойтись полярным образом. Сначала он не замечает его долгие годы, несмотря на всё его усердие и труд, потом вдруг в считанные дни превозносит его до небес, торжественно устанавливает его прах в Пантеоне, а ещё через некоторое время брезгливо выбрасывает его из Пантеона в сточную канаву. Париж – ветреный повеса, и поэтому ему никогда не разобраться, кто у него герой, а кто отпетый мерзавец. Одно лишь он знает точно: чтобы соискатель мог на что-либо рассчитывать, он должен обожать Париж, должен ему поклоняться, должен исполнять все его прихоти и быть уверенным, что другого такого города нет и не будет, как нет и не будет более достойного, более высокого поприща. «Париж – это вселенная в миниатюре» – с удовольствием писал Себастьян Мерсье накануне Революции.

Ничего подобного наша героиня не думала. Ничуть не походила она на нагрянувшую в столицу крестьянскую амазонку Теруань де-Мерикур, «красавицу-трибуна, потрясающую народные массы», слишком неуравновешенную, чтобы в конце концов не угодить в сумасшедший дом; Теруань был нужен Париж, она искала в нём счастья и даже открыла салон, куда ходили Мирабо и Дантон, и сильные мира сего. Ничего не было в Корде от ослепительной красотки Валуа де-Ламот, наглой авантюристки, очаровавшей Париж и качавшей деньги, пока палач не заклеймил её как воровку; Валуа нужен был Париж, его блеск и его удовольствия. Мало общего было у Корде и с честолюбивой вдовой Олимпией де-Гуж, оставившей свой родной Монтобан, чтобы прославиться в Париже, где только она и могла прославиться. Сначала Олимпии была нужна Комеди-Франсез, где её наивно-претенциозные пьесы встречали насмешки репертуарного комитета, затем ей были нужны двор, министры, Ассамблея и Якобинский клуб, которым она направляла свои утопические прожекты по всевозможным предметам.

Марии Корде Париж как таковой был не нужен и никакого пиетета она перед ним не испытывала. И хотя некоторые бойкие её подруги давно уже советовали ей явить себя в столице, она не внимала их призыву до тех самых пор, пока у неё не появилась идея, осуществить которую можно было только в Париже. Для нашей героини Париж был всего лишь населённым пунктом и даже чересчур населённым, слишком многолюдным лагерем, в котором ей требовалось отыскать лишь одного человека. Гораздо понятнее звучало для неё другое высказывание Себастьяна Мерсье: «Париж представляет собою пучину, в которой исчезает человеческий род…»

Если бы Париж был величиною с Кан или хотя бы с Орлеан, ей было бы легче. Впрочем, о лёгкости или трудности своего предприятия она не задумывалась. Если так нужно для её дела, она поехала бы и в Вену, и в Константинополь. Если бы резиденцию Конвента перевели из Парижа в Блуа, как советовал Ролан в сентябре 92-го года, или в Бурж, как предлагал Гюаде в мае 93-го, Корде направилась бы в Блуа или Бурж, не ощущая большой разницы, тем более что расстояние было примерно одинаковым. И то, что она, тем не менее, оказалась в Париже, в необъятном и, несмотря ни на что, блестящем городе, было, в сущности, случайностью, результатом сложившихся обстоятельств.

Из путеводителя по Парижу Ж. Дюлора (1824 г.)

В нескольких трудах о Париже пытаются предостеречь иностранцев от целой серии неожиданностей и неприятностей, которые, кажется, должны были заставить опасаться пребывания в столице. Эти неприятности чрезвычайно преувеличены и часто воображаемы. В Париже надлежит соблюдать полезную предосторожность, так же как во всех городах с большим населением; и после соблюдения всех требований полиции здесь находят весьма любезное гостеприимство.

Гостиница «Провиданс». 6 часов утра

Как и все провинциалы Мария Корде вставала очень рано. В шесть часов утра она была уже на ногах, совершила первый туалет и отправилась вниз записываться в очередь в ванную комнату. На её дверях не было никакого листка, а сама она оказалась закрытой. Мария вернулась к себе и вторично спустилась в семь часов. На нижнем этаже всё оставалось без перемен. Только в половине восьмого в прихожей появился только что вставший ото сна и громко зевающий портье. С трудом сообразив, чего хочет неугомонная постоялица, Брюно зашёл за конторку, снял с гвоздя ключ от ванной комнаты и вручил его Марии, говоря: «Когда помоетесь, не закрывайте дверь, но ключ верните на место». – «А как же очередь?» – осведомилась она. «Очереди ещё нет. Вы первая», – последовал ответ.

Прежде чем мы последуем за нашей героиней в ванную комнату, воздадим должное гостинице «Провиданс» за то, что она вообще имела таковую. Далеко не все гостиницы и постоялые дворы могли похвастаться наличием подобных удобств. Не только в глухой провинции, но и в блистательной «столице мира» большинство жилых домов всё ещё было лишено ванных комнат или просто душевых. Только очень состоятельные хозяева позволяли себе такую роскошь. Все остальные ходили в общественные бани. Люди с достатком посещали ароматические ванны Альбера на набережной Орсё или Китайские бани на Итальянском бульваре. Масса горожан, как встарь, продолжала пользоваться купальнями, расположенными по берегам Сены, то есть попросту окуналась в реку в специально огороженных местах; мужчины – отдельно, женщины – отдельно. В Париже насчитывалось до тридцати таких заведений, среди которых наиболее популярными были бани Пулена на набережной Музея, бани Дюгамеля на набережной Конти и бани Даниеля у Дома Республики (бывшего дворца Бурбонов). Тот, кто не желал выкладывать денежки за «правильную помывку», мылся где придётся. В своё время генеральный прокурор столичного парламента Жоли де-Флери был скандализирован видом «большого количества простолюдинов, которые купаются голыми в Сене на виду у всех, и даже главным образом на глазах у другого пола…»

Ванная комната, куда вошла наша героиня, представляла собой узкое продолговатое помещение с маленьким оконцем, выходящим во внутренний двор гостиницы. Пол был выложен плиткой из обожжённой глины, имел небольшой уклон в противоположную от входа сторону и отверстие, куда стекала вода. Слева от двери стояла чугунная печь, которую топили дровами и углём. Раскаляясь, она разогревала установленный над нею бак с водой, из которого на высоте человеческого роста отходила труба, заканчивающаяся краном с ручкой. Никакой ванны не было; моющиеся стояли как в душевой или сидели на деревянной лавке. Рядом стояло корыто, где остужали слишком горячую воду, а на стене на крючках висело несколько черпаков с длинными ручками.

Печку, разумеется, ещё не топили; Корде потрогала рукою бак с водой и нашла его вполне холодным. Ей пришлось самой очищать печь от остывшей золы, разжигать огонь и подкладывать уголь. В комнате было сыро, на полу валялись кусочки мыла и ворсинки от мочалок. Мария едва не поскользнулась и не шлёпнулась на пол. Пос ле этого она сняла чепец и капот, повесила их на гвоздь, освободилась от своих скользящих тапочек и осталась на босую ногу.

Печь разогревалась медленно и ужасно дымила. Наконец из крана потекла тёплая вода. Наша героиня окончательно разделась, взяла в руки мыло и села на лавку. В этот момент жестяная труба чихнула, заурчала, и вода перестала течь. Вначале купальщице показалось, что бак опустел, но встав на табурет и открыв крышку, она увидела, что там ещё достаточно воды. Почему же она не течёт? Конечно, следовало бы обратиться к служащим гостиницы, но Мария не могла выйти из ванной комнаты, потому что уже успела ополоснуться и даже слегка намылилась. Ситуация ещё более неудобная и нелепая, нежели вчерашнее происшествие в комнате гарсона. Следовало найти какой-то выход из этой конфузии.

Сначала постоялица попыталась черпать воду через верхнюю крышку бака, но узость отверстия и длинные ручки черпаков не позволяли этого сделать. Тогда она взяла топор, которым кололи дрова, и двумя решительными ударами отсекла трубу от бака у её основания. Оказалось, в бак кто-то уронил тряпку, и она забила собою отверстие. Как только тряпка была вынута, вода хлынула из бака широкой струёй. Мария успела подставить корыто, которое мгновенно наполнилось, а вся оставшаяся вода вылилась на пол. Такое радикальное решение проблемы позволило нашей героине завершить свои процедуры. Правда, следующий купальщик оказывался перед двойной трудностью: в баке не оставалось больше воды (но это ещё полбеды; воду можно было принести и налить) и у него не имелось крана. Но почему Мария должна заботиться о других больше, чем они о ней, и почему в помещении, называемом ванной, и пользование которым входит в стоимость проживания в гостинице, она должна терпеть такие неудобства и такое унижение, оказываясь в течение нескольких минут совершенно голой и беспомощной?

Когда Корде оделась и вышла из ванной, гостиница уже вполне ожила. Где-то звенел колокольчик, слышались шаги и раздавались голоса. На внешней стороне двери ванной комнаты уже висел листок, приколотый булавкой, на котором в столбик писались фамилии желающих помыться.

У дверей седьмого номера ей встретилась супруга Бензе.

– Добрый день, соседка! Как вам спалось?

– Всё в порядке, – молвила Мария сквозь зубы, торопясь отпереть свою комнату.

– А мы, знаете, провели эту ночь ужасно. Муж ворочался на постели и от духоты не мог заснуть. Наш сорванец всё время хныкал, вскакивал и просился в уборную. В результате у меня разболелась голова. Ужасная ночь… Мы завтракаем у себя в номере. Вы уже позавтракали?

– Нет, мне некогда. Я жду гостя.

Мария зашла к себе и закрыла дверь на ключ. Часы показывали без четверти девять. Было ещё время немного прибрать комнату и приготовить её для встречи Дюперре. Вот удивится этот важный господин, когда увидит её посреди такого убожества!

Из защитной речи Лоз-Дюперре в Конвенте 14 июля

На следующий день я пришёл и обратился к портье. Она меня ждала. Четверть часа мы развлекались беседой по поводу текущих дел. Я сказал ей: «Прежде чем идти к министру, будьте любезны, расскажите мне о вашем деле». Она мне ответила, что это дело не является её личным делом, но она заботится о девице Форбен, с которой много лет провела вместе в монастыре, которая отправилась в Швейцарию, и которая претендует на пенсию, какую она уже давно ожидает от министра.

Гостиница «Провиданс». 9 часов утра

Прежде чем войти, Дюперре постучал в дверь. Он ничуть не удивился, встретив столь нереспектабельную обстановку. Маленькая комнатка в плохонькой гостинице была воспринята им как своего рода походная суровость, вполне подходящая духу приезжей, предки которой были воинственными нормандцами. Мария не могла предложить гостю ни кофе, ни прохладительного напитка; однако пригласила его присесть. Она уже была вполне одета и готова к выходу, и это приглашение прозвучала как чистая формальность, дать гостеприимству. Тем не менее Дюперре сел и завёл речь о предстоящем деле. По его словам, он уже размыслил над ним и находит, что шансы на успех невелики. Если гражданка Форбен лишилась пенсии по закону об эмигрантах от 9 ноября 1791 года, то восстановить её будет очень и очень трудно. Но даже если её и восстановят, то кто её станет получать? Сама Форбен, остающаяся за границей? Кто же будет возить туда деньги, и как всё это будет выглядеть? «Как помощь соотечественнице, терпящей нужду, – сказала Мария. – Разве это может выглядеть как-то иначе?» Дюперре рассмеялся и перевёл разговор на общие темы.

– Как вы нашли Париж? Не слишком ли он изменился?

– Мне трудно судить, – молвила Корде. – Я здесь раньше никогда не бывала.

– Никогда не бывали? – развеселился депутат. – Вы впервые в Париже?! Что же вы не сказали мне об этом ещё вчера? Это многое меняет. В таком случае вы обратились по адресу. Без меня вы рискуете потеряться в этом безбрежном море. Ведь Париж – это море. Боле того: океан. Я стану вашим провожатым.

– Буду очень признательна вам, – отвечала она с улыбкой.

Эта её улыбка, бесхитростная и доверительная, подействовала на него ободряюще. Он увидел перед собой хорошенькую провинциальную барышню, правда, с характером, но всё же достаточно неискушённую.

– Что же мы сидим? – спохватился он. – Пойдёмте скорее; ведь солнце уже высоко, и сейчас самое время рассмотреть этот город вблизи.

Выводя Марию из гостиницы, Дюперре проявил всю свою галантность, что тотчас же бросилось в глаза встречным постояльцам. Они таращили глаза на грациозную пару и расступались, освобождая дорогу. Гарсон Фейяр, поднимавшийся по лестнице с подносом в руках, так загляделся, что запнулся на ступеньках и едва удержался на ногах.

Дюперре был одет в тёмно-жёлтый фрак с золочёной вышивкой, из под которого выглядывали белый жилет с поджилетником; на голове его красовалась английская шляпа с широкими загнутыми краями; правой рукой он поддерживал даму, а левой опирался на длинную трость с изящным серебряным набалдашником. Депутатского значка[57]57
  Отличительный знак членов Конвента – медаль с профильным изображением сидящей женщины с непокрытой головой, держащей в правой руке фасции, а в левой – фригийский колпак.


[Закрыть]он не носил, и вообще избегал всевозможных трёхцветных эмблем, которыми обильно украшались революционеры и радикалы. Только на отвороте фрака у него имелась предписанная законом кокарда[58]58
  Декрет об обязательном ношении мужчинами национальной кокарды был принят ещё Законодательным собранием 8 июля 1792 г.


[Закрыть], но такая малюсенькая, что казалась не кокардой, а лишней пуговицей.

При виде изысканно одетого господина Луи Брюно поспешно бросился открывать входную дверь. Стоявшая за конторкой матушка Гролье, которую четверть часа назад Дюперре спрашивал, в каком номере проживает гражданка Корде из Кана, вновь расплылась в лучезарной улыбке. Мария сдала ей ключ от комнаты, также улыбаясь и стараясь не вспоминать вчерашнюю неприятную сцену с узлом белья. «Гулять пойти изволите? – заискивающе спросила хозяйка. – В добрый час!» – «Нет, – ответила постоялица. – Мы идём по делу».

Из гостиницы парочка вышла под руку, как кавалер с дамой прогуливались по бульвару в прежние времена – а l'ancien régime, когда ещё правил король и дамам полагалось целовать ручку. Потом, в грохоте великих свершений всё это стало непатриотично и даже как-то неприлично.

«Давайте пройдёмся до министерства пешком, – предложил Дюперре. – Вы не пожалеете, потому что по пути нас ожидают несколько замечательных памятников». – «Если вы имеете в виду Пале-Рояль или площадь Равенства, то я уже проходила их вчера», – заметила Мария. «Считайте, что вы их не видели, – улыбнулся бывший виконт. – Чтобы действительно увидеть Париж, требуется знаток-провожатый. Впрочем, сейчас наш путь лежит в другую сторону, по улице Нёв-де-Пети-Шам».

Для начала добровольный гид сообщил, что город Кан со всеми предместьями составляет только ничтожную часть такого великана, как Париж. Чтобы пройти Париж из конца в конец, надобно потратить целый день, а то и больше; даже верхом на коне галопом через него надо скакать два часа. Народу живёт в Париже столько же, сколько во всём Кальвадосе в придачу с департаментом Эр. Дворцов в нём такое множество, что один только их перечень утомит самого выносливого чтеца. Прекрасные сооружения встречаются на каждом шагу. Но это не хаотическое нагромождение памятников, как в иных городах, а гармоничный архитектурный ансамбль.

Париж можно изучать годами. Но считайте, что вы вовсе не были в нём, если не прогулялись по набережным Сены, не прокатились в лодке от острова Сен-Луи до пристани Каменщиков, не посидели в тени каштанов на бульваре Капуцинов и не испили чудесной воды Гренельского фонтана. И уже в обязательном порядке (иначе просто свинство) следует посетить величественный Нотр-Дам на острове Сите, а также Пантеон и Дом Инвалидов – самые высокие здания в Париже, пройтись по Елисейским полям, заглянуть в картинную галерею Лувра (сейчас там, кажется, выставка Фрагонара), сходить в Оперу и хотя бы пару раз побывать в театре.

– А здесь ещё дают представления? – прервала Мария пространный экскурс своего гида.

– О, и ещё какие! – воскликнул Дюперре. – Билеты нарасхват! Возможно, направляясь сюда, вы полагали, что в Париже царит полная анархия, люди прячутся по подвалам, а по улицам бродят дикие звери. Как видите, ничего подобного. Всё идёт своим чередом: газеты печатаются, выставки открыты, библиотеки посещаются, в театрах рукоплещут, а в церквях служат мессу. Впрочем, Гора наводит свой порядок повсюду. С девятнадцатого июня все наши театры обязаны раз в неделю ставить патриотические трагедии «Брут», «Гай Гракх» или «Осада Тионвиля». Комедия также не забыта. В Варьете с успехом идёт хлёсткая пьеса «Бюзо, король Кальвадоса». По слухам, в театре на улице Фавар готовится реприза на вашего канского друга. Хотите, сходим на премьеру? Очень любопытно, кто будет в роли Барбару. Быть может, мы и меня увидим на сцене. В самом деле: ведь я не последний человек в этой шайке.

– Вы расхваливаете мне столицу, – молвила Мария, заглядывая в глаза своему спутнику, – но в ваших словах чувствуется горькая ирония. На самом деле вы не любите Париж.

– На самом деле я люблю Париж! – мягко возразил Дюперре. – Да и как мне его не любить, если добрая половина моей жизни прошла в этом городе? Посудите сами. С семнадцати лет я здесь, сначала как университетский школяр, потом как поверенный в делах отца, затем как представитель торговой палаты моего родного Апта; наконец как депутат от Буш-дю-Рон. Я уже давно парижанин. Могу показать вам сотню антресолей и мансард, в которых я обитал, прежде чем снять приличное жильё. Могу показать те харчевни, в которых я питался, прежде чем смог заказать себе обед от Мео[59]59
  Владелец шикарного ресторана в Париже.


[Закрыть]. Здесь я встретил свою первую любовь и здесь впервые бился на дуэли. И вы говорите, что я не люблю Парижа… Да я окропил этот город своей кровью, милая Корде! Первая любовь, как и первая схватка не забываются… Кстати, вы замужем? Нет? Значит, у вас ещё всё впереди: любовь, замужество, дети. Вы ещё обретёте свой Париж.

– Но ведь вы развелись со своей женой, – заметила Мария.

– Откуда вы об этом знаете? – удивился Дюперре. – Впрочем, это тоже часть парижской жизни, мадемуазель. Париж сводит и разводит…

– Как вы меня назвали? – улыбнулась она.

– «Мадемуазель», – повторил он и наклонился к уху собеседницы. – Позвольте мне хотя бы между нами обращаться к вам: «мадемуазель». А то, честно сказать, меня уже тошнит от этих «гражданок» и «гражданинов». Вы же называйте меня: «мсье». Просто «мсье Дюперре». Или «мсье Клод». Договорились?

За всеми этими разговорами дошли до пересечения с улицей Святой Анны, переименованной в улицу Гельвеция. Тут наперерез нашим спутникам стремительно вышел и прошагал по направлению ко дворцу Тюильри рослый молодой человек в распахнутом тёмно-синем рединготе, без головного убора, с блестящей серьгой в левом ухе и с развевающимися от быстрой ходьбы пепельно-серыми волосами.

– Какая встреча! – воскликнул Дюперре, приподнимая шляпу. – Добрый день, Антуан!

Молодой человек обернул на мгновение худое и бледное лицо, узнал Дюперре и сделал лёгкий кивок головою. Через несколько секунд он уже исчез, растворившись в толпе прохожих.

– Кто это? – спросила Мария. – Почему он так посмотрел на вас? Это ваш знакомый?

– В некотором роде, – хмыкнул Дюперре невесело. – Это Сен-Жюст. Он живёт тут, за углом, на улице Гайон, в гостинице Соединённых Штатов. Куда он так торопится? Не иначе как в свой Комитет.

– Это какой Сен-Жюст? – спросила Мария, роясь в памяти. – Не тот ли, который…

– Да-да, тот самый: восходящая звезда монтаньяров. Многие парижанки набиваются в ложа Собрания только затем, чтобы поглазеть на него, сидящего на скамье или выступающего на трибуне. Именно он читал доклад о бриссотинцах и предложил объявить вне закона Барбару и всех ваших друзей в Кане. Вам, дорогая моя, вообще везёт на знаменитостей. В Кане вам довелось увидеться с первым красавцем правой, а сейчас вы могли лицезреть первого красавца Горы.

Мария презрительно усмехнулась:

– Если эта хмурая личность с резкими неприятными чертами лица считается у монтаньяров красавцем, то представляю, каковы на вид остальные.

– Каковы остальные… Однако, как вы требовательны к мужской красоте, мадемуазель! – встрепенулся Дюперре. – Я в ваших глазах, наверное, сущий урод.

– Почему же? Вы как раз очень приятный мужчина.

– Вы мне льстите.

– Нисколько, – выпалила Мария, слегка покраснев.

Мсье Клод расплылся в улыбке и мягко пожал ей руку:

– Во всяком случае я рад, что вы не находите Сен-Жюста, как прочие, воплощённым Аполлоном. Вы первый раз в Париже, мадемуазель Корде, и у вас свежий взгляд на вещи. Поэтому мне очень любопытно то, что вы наблюдаете.

– Отчего же эта ваша знаменитость пешком ходит по городу? – спросила Мария.

– Что тут удивительного? Вы полагали, что монтаньяры раскатывают в каретах под усиленной охраной? У нас строгое равенство, милая моя: никаких привилегий. Я вот тоже депутат, и иду пешком. К тому же Сен-Жюст побежал в свой Комитет, до которого тут рукою подать.

За пересечением с улицей Гельвеция и зданием Национальной лотереи показалось и министерство внутренних дел, – большой особняк, построенный в начале века архитектором Лево, переделанный затем по приказу Людовика XIV для приёма чрезвычайных послов и сделавшийся роскошным дворцом с летними и зимними покоями, с двумя церквями, несколькими конюшнями и каретными сараями. Мария узнала это здание: вчера, когда она проезжала в дилижансе по улице Нёв-де-Пети-Шам, Дарнувиль и Одиль назвали его «бывшим обиталищем Ролана». Они забыли лишь добавить, что ныне это обиталище Доменика Гара.

Через большие ворота с колоннами наши спутники проникли в просторный полукруглый двор, окружённый аркадой, поднялись в парадный подъезд (perron) и очутились в кордегардии, где стоял караул из четырёх гвардейцев в полном боевом облачении, со сверкающими штыками, приткнутыми к ружьям. Их сумрачные неподвижные физиономии казались каменными. При виде входящей парочки никто из них не шевельнул ни единым мускулом на лице.

– Спасение и братство! – приветствовал Дюперре нелюбезных охранников, обращаясь к ним как к своим добрым знакомым.

Подчёркнуто размеренно он подал гардеробщику свою шляпу и трость и спросил как бы невзначай:

– Надеюсь, Гара у себя?

– У себя, у себя, – поклонился гардеробщик.

Дюперре взял свою спутницу под руку и уже направился к лестнице, ведущей в бельэтаж, как вдруг путь им перекрыл выбежавший откуда-то конторский служащий.

– Ваши паспорта, граждане.

Мария с готовностью протянула конторщику свою бумажку, но мсье Клод не пошевелился, полагая, что эта формальность к нему не относится.

– Ваш мандат, гражданин, – сказал ему конторщик.

– Да ты что, Жиро, не узнаёшь меня?! – воскликнул депутат, собираясь по-дружески хлопнуть его по плечу, но тот уклонился от этого движения и хмуро повторил:

– Предъявите мандат.

В ту же секунду гвардейцы сделали несколько шагов вперёд и, щёлкнув затворами ружей, стали за спинами вошедших. Дело принимало нешуточный оборот. Дюперре покраснел (ему было стыдно перед молодой спутницей), затем долго и неловко шарил в карманах фрака, пока, наконец, не нашёл сложенный вчетверо листок.

– Мы к гражданину министру. По личному делу…

Конторщик внимательно прочёл оба паспорта и положил их в папку, которую держал в руках.

– Гражданину министру будет доложено о вас. Пройдите в комнату ожиданий.

И он указал… нет, не на второй этаж, где находилась прекрасная гостиная с настенными зеркалами и мягкими креслами, сидя в которых, посетители обычно вели между собою приятную беседу перед тем, как пройти в министерский кабинет, – а на низкую боковую дверь, ведущую в какую-то плохо освещённую комнату с жёсткими деревянными стульями без подлокотников. Какая неприятная неожиданность! В ушах Марии ещё звучала высокопарная речь Дюперре о совершенном равенстве, воцарившимся в Париже и о доступности всех граждан независимо от занимаемой ими должности. О, сколь быстро суровая действительность вернула его с небес на грешную землю!

Строгие порядки, установленные в государственном учреждении, настолько поразили бывалого депутата, что он не усидел на стульчике и двух минут и рванулся к выходу из комнаты. Однако в дверях его остановил один из караульных, не позволяя покинуть помещение.

– Послушайте, гражданин, я хотел бы осведомиться… – начал было Дюперре, но был жёстко прерван:

– Не положено. Сидите и ждите.

– Сидите и ждите… Но сколько нам ждать?

– Этого я не знаю.

– А если, к примеру, я хочу выйти на улицу и купить газет?

– Не положено.

– Но я представитель народа Лоз-Дюперре!

– Не имеет значения.

К своей спутнице депутат вернулся, опасливо озираясь по сторонам и недоумённо пожимая плечами:

– Не понимаю, что здесь происходит. Похоже, нас заперли. Отобрав при этом паспорта. Сейчас ещё обыскивать начнут, чёрт возьми! Когда пару недель назад я в последний раз заходил к Гара, ничего подобного не было. Теперь на меня глядят здесь как на чужеземца.

– Они глядят на вас так же, как и тот юноша на перекрёстке, – заметила Мария. – Может быть, это как-то связано с изгнанными депутатами, с которыми вы дружны?

– С которыми я дружен… Вы хотите сказать, что таким образом власти демонстрируют своё отношение персонально ко мне? Интересная мысль! Но этого можно было ожидать от кого угодно, только не от Гара. Он на это не способен. Да и ведает ли он о самоуправстве своего портье? Нет-нет, я в это не верю! Во всём повинен этот болван Жиро. Какая муха его укусила? Министерский щелкопёр изображает из себя важного сановника. Сегодня же я напишу в «Монитор» или в «Газету Горы», и завтра весь город узнает, как в некоторых учреждениях, презренных отростках старого режима, обращаются с представителями народа!

Корде схватила его за руку:

– Успокойтесь, мсье Клод, успокойтесь. Вы лёгко воспламеняемы, как все южане. Не стоит горячиться. Не арестовали же они нас, в самом деле! Не узнав, зачем мы пришли и чего хотим, делать это было бы глупо. Садитесь же и давайте подождём.

Ровный, несколько повелительный голос молодой спутницы подействовал на разгорячённого депутата. Он покорно опустился на стул и положил руки на колени.

От нечего делать Мария стала разглядывать комнату, в которой они находились. По-видимому, когда-то это было помещение для дворцовой прислуги, а потом его переделали под канцелярию или бюро. От прежних времён сохранился большой камин и платяной шкаф из орехового дерева, а на новое назначение комнаты указывало несколько длинных столов, за какими обычно заседали комитетчики, и высокий секретер с канцелярскими принадлежностями. Все королевские эмблемы вырезали и разбили в пылу искоренения памятников феодализма, а заодно соскоблили изящную стенную роспись, – её заменила обыкновенная серая штукатурка, как в армейской казарме. Теперь на самом видном месте висело широкое полотно, изображающее бородатого античного воина в блестящих доспехах, занёсшего копьё над кучкой трепещущих от страха толстяков в длиннополых балахонах. Картина называлась: «Юпитер, поражающий аристократию».

Кроме наших героев в комнате никого не было. Впрочем, минут через десять в помещение вошёл какой-то клерк с огромным портфелем в руках. Сухо кивнув присутствующим, он уселся на стул у самой двери, но уже через три минуты был куда-то вызван. Следом на тот же стул опустился другой чиновник, и с ним повторилось то же самое. Стало ясно, что через эти непрезентабельные апартаменты проходят вообще все посетители, и что таков отныне общий порядок.

– И всё-таки наше ожидание затягивается, – вздохнул Дюперре, вынимая из кармана часы. – Мы пришли сюда без четверти десять, а сейчас уже половина одиннадцатого. Даже Революция не помешала Парижу оставаться самым бюрократическим городом в Европе. Чем там занят Гара?

– Мсье Клод, давайте пока обсудим, что мы будем говорить, когда попадём к нему в кабинет, – предложила Мария.

– Я знаю, что скажу, – проворчал депутат угрожающе. – Но прежде я хочу посмотреть ему в глаза.

– Вы снова начинаете горячиться…

– Горячиться? Вовсе нет. Просто я не привык, чтобы со мною так обращались.

Лишь без четверти одиннадцать, после часа ожидания, дверь в комнату растворилась, и на пороге возникла знакомая фигура конторщика Жиро.

– Гражданин Дюперре!

Оба наших героя разом привстали.

– Гражданин министр приносит вам свои извинения: сейчас он занят и не может вас принять. Но, поскольку вы представитель народа, то он предлагает вам прийти с восьми до десяти часов вечера – в то время, которое установлено для приёма членов Конвента.

Принесённые извинения немного ободрили депутата, хотя он и полагал, что дружище Гара мог бы сказать ему всё это лично, а не общаться посредством какого-то мелкого чинуши.

– С восьми до десяти вечера? Хм… Что за странные церемонии? Впервые слышу о них.

Конторщик поклонился, давая понять, что его миссия закончена. Испугавшись, как бы её спутник вновь не вступил в пререкания, Мария поспешно дёрнула его за рукав. Дюперре сдался:

– Хорошо: вечером, так вечером. Нам хотя бы вернут наши пас порта?

– Вы их получите у регистратора, – сказал Жиро, открывая дорогу в кордегардию.

Корде была рада уже от того, что смогла благополучно выбраться из неожиданного заточения. Но её спутник не торопился покидать министерство. Он пытался о чём-то поговорить с сидевшим в бюро регистратором, затем долго смотрелся в зеркало и крутил на голове шляпу, поданную гардеробщиком. Этот последний был единственным, кто сочувствовал незадачливому депутату. Улучив момент, Дюперре спросил у него:

– И давно, братец, у вас такие строгости?

– С понедельника, – ответил тот, прикладывая ко рту ладонь. – Дано строжайшее распоряжение проверять всех посетителей, не имеющих специальных пропусков.

– Специальных пропусков… С чем это связано?

– Опасаются вражеских лазутчиков. Министр уже получил несколько писем с угрозами.

Депутат покинул министерство, недовольно бормоча под нос.

– Наверное, этого стоило ожидать от Гара, – вздохнул он, когда они вышли на улицу. – И всё-таки я ужасно переживаю. До сего дня мы были друзьями…

Марию, впрочем, интересовало другое: