Текст книги "Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде"

Квартира Дюперре. 6 часов вечера

В то время, как провинциалы уже давно откушали, парижане ещё только садились за обед. Что касается членов Конвента, то у них обеденное время вообще сместилось на семь часов вечера, когда закрывалось собрание. Если же заседание затягивалось, что бывало отнюдь не редко, то давался часовый перерыв где-то между пятью и шестью часами, чтобы граждане представители могли подкрепиться на скорую руку и затем уже заседать до позднего вечера. Режим, надобно отметить, был прямо-таки каторжный, и Конвент работал на износ. Даже если и не назначалось вечернего заседания, то рабочий день депутатов всё равно не кончался, – они торопились на собрания в секции и народные общества или же отправлялись в политические салоны. Многие спали не более шести-семи часов в сутки, а члены больших Комитетов и того меньше.

В этот день у Дюперре обедали депутаты Бекер, Лоранс и Гюйомар, которые жили далеко от Конвента и не успевали во время перерыва съездить к себе; потом пришёл ещё и Менвьель. Как и всегда рядом с отцом за столом сидели его дочери: справа старшая Аделаида, слева младшая Франсуаза. Кухарка уже ушла и поэтому хозяин сам подавал блюда на стол. Только приступили к трапезе, как позвонил консьерж и доложил, что явилась та женщина, которая приходила днём, и просит её принять.

– Это та, которая оставила тебе пакет из Кана, – проворковали девочки, выбежавшие вслед за отцом в прихожую. – Она нам очень понравилась.

– Чем же? – спросил отец.

– Она такая умная! У неё приятное выражение лица и благородные манеры. Мы думаем, что она из дворян.

– Из дворян? Вот как?! Любопытно… – Дюперре велел привратнику пригласить посетительницу и обернулся к дочерям. – А вы, непоседливые девчонки, немедленно возвращайтесь к столу и ухаживайте за гостями. Я скоро приду.

Ожидая визитёршу, Дюперре не преминул поглядеться в зеркало, стоявшее в прихожей: достаточно ли опрятно он выглядит, чтобы принимать благородных особ. Отёр салфеткой усы и бороду (среди депутатов Конвента он был едва ли не единственный бородач), поправил галстук, ещё немного подумал и надел длиннополый шлафрок[55]55
  Шлафрок – домашняя одежда типа халата.


[Закрыть], чтобы скрыть свою полноту. «Что-то я раздался в последнее время…» – отметил он про себя.

Вошедшая с первого взгляда показалась ему необыкновенной особой. Дело даже не в том, что она была настоящей, породистой нормандкой. Дюперре встречал нормандок и они не производили на него впечатления. Холодные, заторможенные, чопорные; казалось, суровые северные ветра застудили их сердца и притупили чувствительность. Но эта барышня… В её манере держаться, а façon de parler, во всех её движениях ощущалась деятельная решительная натура. В её речи, состоящей из коротких отрывочных фраз, было что-то весомое, внушающее уважение. Эти чувства уже испытали Петион и Барбару, а теперь настала очередь их более опытного и более искушённого коллеги.

– Вы гражданин Дюперре, с которым я имею честь говорить?

– Совершенно верно.

– Я – та, которая привезла вам пакет.

Депутат слегка повёл рукой, приглашая её пройти в столовую комнату, дверь куда была приоткрыта и откуда доносились взрослые и детские голоса, но Мария не двинулась с места.

– Мы можем поговорить тет-а-тет?

Понимающе кивнув, он открыл дверь в небольшое боковое помещение, судя по обстановке, – рабочий кабинет. Там они расположились на мягких стульях возле мраморного камина.

– Чем могу служить? – осведомился хозяин.

– Вы прочли письмо Барбару? – спросила гостья в свою очередь. Дюперре протянул руку к камину, взял пакет и распечатал его. Во время чтения письма посетительница хранила молчание.

– Очень любопытно, – молвил депутат, помахивая бумагой. – Как я понимаю, вы состоите в дружеских отношениях с Барбару, и он вас весьма ценит.

– Я знакома со многими представителями, укрывшимися в Кане. – заметила Мария.

– Укрывшимися в Кане… В предыдущем письме Барбару сообщал, что в город съезжаются посланцы нескольких департаментов и что затевается нечто необыкновенное.

Гостья ответила так, словно была штабным офицером и зачитывала последнее донесение:

– В Кане учреждён Центральный комитет департаментов, которые не подчиняются Горе. Готовится армия для похода на Париж, во главе которой стоит генерал Вимпфен. Передовые части уже выступили из Эврё.

– Выступили из Эврё… Очень хорошо, – произнёс Дюперре с улыбкой, хотя он вовсе не был уверен, что это хорошие новости. – Как поживают мои коллеги-депутаты?

– Мне известно, что Барбару, Петион, Лесаж и ещё кто-то собирались идти вместе с армией. Сейчас они, должно быть, уже в походе.

– Уже в походе… – повторил хозяин ещё более неуверенно (у него была манера повторять последние слова собеседника, в чём многие видели особый приём, рассчитанный на то, чтобы потянуть время и обдумать свой ответ). – Стало быть, начинается большая заваруха…

Тут Дюперре придал своему лицу серьёзное выражение:

– Вы уже знаете о том, что Комитет общественного спасения предложил объявить ваших друзей вне закона? (Так, с «моих коллег» он плавно перешёл на «ваших друзей»).

– Нет, – сказала Мария. – Я не читала газет с тех пор, как покинула Кан.

После этого депутат взял с камина вчерашний номер «Национальной газеты», как назывался теперь «Монитор», и положил его перед гостьей:

– Вот: подчёркнутое мною место.

Это был конец доклада Сен-Жюста о бриссотинцах, сделанного в Конвенте 8 июля:

Комитет общественного спасения полагает, что во имя справедливости вам следует одобрить следующие положения:

1. Национальный Конвент объявляет изменниками Отечества Бюзо, Барбару, Горса, Ланжюине и всех тех, которые уклонились от выполнения декрета, принятого против них 2 июня сего года.

2. Есть основание выдвинуть обвинение против Жансонне, Гюаде, Верньо, Биротто, уличённых в сообщничестве с заговорщиками.

3. Национальный Конвент вернёт в своё лоно Бертрана и других арестованных, которые более обмануты, нежели виновны.

– Так-то вот, добрая гражданка, – поднял палец Дюперре, когда Мария пробежала глазами подчёркнутые строки. – Надеюсь, вы понимаете, что теперь имена Барбару и Петиона вам следует произносить только в узком кругу доверенных лиц, да и то шёпотом.

– И что же? – подняла она вопросительный взгляд. – По этому докладу уже принят декрет?

– Пока нет. Но скоро примут. Читайте дальше.

Далее следовала реплика Лежандра: «“Предлагаю отпечатать этот доклад в листовках и раздать каждому из членов Конвента”. Это предложение принимается».

– На самом деле было так, – пояснил Дюперре, лично присутствовавший в тот день в Собрании. – Сен-Жюст назвал имена Бюзо, Барбару, Горса и Ланжюине, потом запнулся и сказал: «и остальные». В зале поднялся ропот: что значит «остальные»? Сен-Жюст признался: «Я не знаю имён всех предателей, которые бежали из Парижа». Тогда кто-то из наших крикнул ему: «Пойди, справься у Марата». Хохот стоял неописуемый…

– Да, это смешно, – произнесла Мария бесстрастно. – Впрочем, я приехала сюда по другому делу.

Дюперре увидел, что гостья повернулась и смотрит на распечатанный пакет.

– По другому делу… Ах, вы об этом! Барбару пишет о каких-то бумагах, лежащих в министерстве внутренних дел.

– Верно, – кивнула Мария. – Это дело моей подруги, Александрины Форбен. Ныне эмигрантки.

– О чём, собственно говоря, идёт речь?

– О восстановлении отменённой пенсии. Для этого нужно получить её бумаги из министерства, отправленные туда полгода назад.

Дюперре вздохнул и откинулся на спинку стула:

– Бумаги из министерства… Боюсь, что это дело невозможно в той инстанции, о которой вы говорите. Наше министерство внутренних дел – невыносимо бюрократическое заведение. Вы будете ходить месяц, три, полгода, но ничего не добьётесь. Это при Ролане там ещё что-то шевелилось. Но как пришёл Гара, всё замерло точно в египетской гробнице. Вряд ли даже вас примут.

– Но они примут вас, – парировала Корде.

– Меня?

– Ну, да! Вы же депутат, представитель народа. Вас не посмеют не принять. Скажите, вы знакомы с министром? С этим, – как его? – с Гара?

Дюперре встрепенулся:

– Это Барбару вам сказал, что я с ним знаком?

– Он лишь заметил, что у вас обширные связи в правительстве.

– Обширные связи… Барбару явно преувеличивает. Но вы правы: с Гара я действительно знаком. Он даже как-то обедал у меня.

– Отлично! Не сочтите за труд сопровождать меня к нему на приём.

– Сопровождать? Когда? – опешил депутат.

– Завтра вы зайдёте за мной, и мы вместе отправимся к министру. Дюперре поднялся со стула и сделал несколько шагов по комнате. Он поймал себя на мысли, что ему трудно смотреть гостье в глаза. От неё исходила какая-то необычайно сильная энергия. Эдакая нормандская Медея. От её напора он сбивался и терял нить разговора.

Только став сбоку от гостьи, он смог разглядеть её как следует. На вид самая обычная дамочка. Лет двадцать с небольшим. Тоненький звонкий голосок, почти как у его старшей дочери Аделаиды. От чего же он стушевался? Ведь он вдвое старше её!

– Да, вместе идти, конечно, приятнее, – молвил депутат, делая лёгкий поклон. – Но, простите, я не знаю, где вы остановились.

– В гостинице «Провиданс». Вот, возьмите.

Мария протянула гостиничный проспект, который она получила в бюро дилижансов.

– А как вас зовут?

На это она вынула из сумочки карандаш и написала на проспекте одно слово: «Корде».

Пока Дюперре читал её фамилию и отпечатанный адрес гостиницы, Мария уже стояла у двери. Беседа длилась всего шесть минут. Оторванный от обеда хозяин квартиры, понятно, не собирался особенно разглагольствовать с нежданной визитёршей. Но чтобы разговор оказался настолько короток!.. Озадаченный и сбитый с толку, он неуверенно двинулся следом за гостьей в прихожую, затем на лестничную площадку и только там успел промолвить:

– Хорошо, я зайду за вами завтра утром. Часов в девять.

Мария обернулась:

– А правда, что отменили праздник Федерации?

– Вы о четырнадцатом июля? Хм… Можно сказать и так: отменили. Официально же его перенесли на десятое августа, на годовщину взятия дворца Тюильри. И называться он будет праздником Единства и неделимости Республики. Они надеются, что к тому времени с федералистами будет покончено…

Гостья быстро спускалась по лестнице.

– До свидания: я буду вас ждать, – были её последние слова.

Вернувшись к столу, к обедающим приятелям, Дюперре занял своё место, но не спешил возобновлять трапезу, задумчиво постукивая вилкой по тарелке.

– Дружище Клод, после рандеву с приезжей особой ты обрёл вполне заговорщический вид, – заметил депутат Гюйомар.

– С молодой дворянкой, – уточнил Менвьель, многозначительно подмигивая сотрапезникам.

– Надо было пригласить благородную даму к нашему столу, – добавил почтенный депутат Лоранс. – Мы бы потеснились и устроили место для ещё одной персоны.

Дюперре бросил укоризненный взгляд на своих чересчур говорливых дочерей, не умеющих хранить секреты, и натужно улыбнулся:

– Забавная интрига, друзья мои! Гюйомар прав: я начинаю чувствовать себя заговорщиком. Да-да… Вот кем я ещё не был в этой жизни.

Впрочем, дальше распространяться на эту тему он не стал, как сотрапезники не старались выведать у него подробности. Каждый из гостей составил своё мнение. Красавец Менвьель вообразил амурную историю; Лоранс и Гюйомар склонялись к тому, что здесь замешана политика; и только депутат Бекер, не проронивший ни слова, обратил внимание, что таинственная дворяночка прибыла из Кана – из центра федералистского мятежа.

Из защитной речи Лоз-Дюперре в Конвенте 14 июля

…Когда она ушла, я сказал себе: забавное приключение! Эта женщина поселила во мне дух интригана. Из-за той манеры, с которой она держалась со мной, она показалась мне необыкновенной. В её взоре, в её походке, в осанке я заметил несколько вещей, показавшихся мне необычайными.

Гостиница «Провиданс». 7 часов вечера

Корде уже неплохо ориентировалась в этой части города. Дорогу от квартиры Дюперре до гостиницы «Провиданс» скорым шагом она могла бы одолеть за пятнадцать минут, но двигаться быстро мешало палящее над головою солнце и раскалённый душный воздух на улицах. Впрочем, на сей раз, возвращаясь в гостиницу, наша героиня позаботилась о своём ужине и купила полфунта копченого байонского окорока и банку маринованных корнишонов в лавке Тустена на пересечении улиц Вье-Огюстен и Кокийер, на том самом углу, где незадолго до этого, следуя «Парижским ночам», патруль стрелял в Ретифа де-ла-Бретонна, когда он не остановился на окрик «Стой!»

Писатель прогуливался по ночному Парижу, как это делал всегда, как и десять лет назад, когда он только начинал писать свой знаменитый роман, – он вновь бродил в поисках свежих впечатлений, совершенно забыв, что на дворе не старый прогнивший режим, а новая эпоха, когда вместо забавных приключений можно запросто получить выстрел в затылок. Особенно если идёшь после десяти часов вечера и не останавливаешься на окрик патруля.

Впрочем, и в прежние времена кварталы вокруг площади Побед не отличались спокойствием. По уверению Себастьяна Мерсье, на самой площади среди бела дня грабили прохожих и проклятое место это у парижан называлось le quartier Vuide Gousset – «квартал, очищающий карманы»[56]56
  По другим данным, такое название носила часть улицы Репосуар, выходящей на площадь Побед, опять же, из-за частого грабежа и разбоя.


[Закрыть]. Революция отняла у местных грабителей настоящего «клиента» (прохожие сделались не богаче их), и мало-помалу они подались на окружные бульвары, где всё ещё попадались состоятельные люди. Теперь разбойников не было, и тишина кварталов нарушалась только по ночам стрельбой патрулей и погоней за подозрительными личностями. Впрочем, нашей героини это не касалось, ибо она возвращалась в «детское время».

Вечером гостиница была необычайно оживлена. Возвращались, закончив дневные хлопоты, постояльцы; в вестибюле их встречали продавцы прохладительных напитков, которые являлись сюда именно к этому часу. Вдобавок к прежним покупкам Корде приобрела бутылку оранжада и парочку бриошей: всё, что нужно для уединённой трапезы.

Недаром всё-таки мадам Бретвиль окрестила её домашней затворницей. Мария сторонилась большого общества; обедать в присутствии посторонних лиц было ей неловко, – кусок застревал в горле. С великим трудом удавалось усадить её в гостях за общий стол. Единственной сотрапезницей, которой она не стеснялась, была хозяйка Большой Обители, и только потому, что Мария привыкла делить с ней трапезу. С любым другим человеком, оказавшимся с ней за одним столом, она становилась скованной. Поэтому она предпочитала обедать одна. Ещё в пансионе юная Корде избегала общей столовой и в укромном месте жевала какие-то сухие корки. За эти и другие странности подруги-пансионерки прозвали её Диогеном в юбке.

Ну да ладно, с ужином покончено. Время подумать о дорожном платье и белье, которое за двое суток пути настолько пропотело и запылилось, что вновь надеть его можно было лишь после очень хорошей чистки. Мария быстренько приготовила узел с грязным бельём и подёргала за шнур, висевший у двери. По её расчётам портье или гарсон, услышав звонок, должны были явиться с минуты на минуту. Однако прошло десять минут, и пятнадцать, но никто не приходил по вызову. Что это значит? Звонок не работает? Отчего же висят эти бесполезные шнуры? Как лишняя деталь интерьера? Хороши же эти «меблированные апартаменты по различной цене»!

Что ж, придётся ей самой отнести приготовленный узел. Поглядев на себя в зеркало и поправив чепец, Мария вышла из номера и отправилась на нижний этаж. Она даже не стала гасить лампу и закрывать комнату на ключ, думая, что вернётся через какую-нибудь минуту-другую. Долго ли сдать бельё в стирку?

Пока наша героиня шла по коридору и спускалась по лестнице, ей встретилась добрая дюжина постояльцев, идущих навстречу. Сначала прошествовала пожилая дама, ведущая на поводке крохотную собачку. «Добрый вечер. Как ваши дела?» – одарила она Марию ласковым взглядом. «Благодарю вас, всё хорошо», – отвечала Корде в некотором смущении. Немного дальше наша героиня поравнялась с двумя хмельными студентами, возвращающимися из какой-то ресторации. При виде неё они нарочно загородили собою коридор, так что ей пришлось прижаться к стене, чтобы миновать их. На лестнице кряхтел, поднимаясь по ступеням, древний старичок в дореволюционном камзоле и огромном накрахмаленном парике, – он вынул из кармана лорнет и внимательно разглядел встреченную. Мария прибавила шаг и при входе в вестибюль столкнулась с целой группой мужчин и женщин, о чём-то оживлённо беседующих. Ей вновь пришлось протискиваться меж сюртуков и блузок, причём каждый из этой компании освобождал ей дорогу не раньше, как рассмотрев с головы до ног, в том числе и узел, который она несла перед собою. Словом, в прихожую Корде выбралась уже достаточно наэлектризованной.

Луи Брюно сидел, закинув ногу на ногу, на мягком диванчике, поглощённый какой-то газетой.

– Скажите, – обратилась к нему Мария, – кому я могу отдать в чистку моё платье и бельё?

Портье перевёл взгляд на внезапно возникший перед ним узел, поверх которого светилось озабоченное лицо новой постоялицы.

– А, это вы, из седьмого номера… Хотите отдать бельё в стирку?

– Именно так, – кивнула она.

– Приходите завтра в десять часов утра. В это время к нам обычно наведывается прачка и собирает заказы.

– В десять утра? Но в это время меня уже не будет; я уйду по делам.

– В таком случае обратитесь к гарсону: пусть он позаботится, чтобы ваше бельё попало по назначению. – Брюно показал в глубину коридора нижнего этажа: – Его комната перед ванной.

И вновь погрузился в чтение.

В тёмном служебном коридоре Мария столкнулась ещё с двумя незнакомцами, на ходу утирающими полотенцами мокрые головы: по-видимому, они только что мылись в ванной. Комната рядом и впрямь принадлежала славному малому Франсуа, о чём свидетельствовала соответствующая табличка на двери: «Мсье Фейяр, старший гарсон». Дверь была приоткрыта и изнутри пробивался свет керосиновой лампы. Однако ни на стук, ни на голос гарсон не отзывался. Мария подумала, что он вышел куда-то совсем на короткое время, и стала прохаживаться взад и вперёд по коридору, ожидая его возвращения. Однако прошло минут десять, но Фейяр не появлялся. В то же время через приоткрытую дверь слышалось какое-то движение в комнате, и наконец Корде явственно различила звон стеклянной посуды. Это было в высшей степени странно. Она ещё раз постучала в дверь и громко позвала гарсона; результат тот же самый. Только теперь, употребив все возможные средства, она решилась открыть дверь комнаты и посмотреть, что там происходит.

Экс-гвардеец из Шательро был мертвецки пьян. Он сидел на полу, широко раскинув ноги, уронив голову на грудь, и не опрокидывался навзничь только потому, что прислонялся спиною к упавшему на бок стулу. Рядом валялась стянутая со стола скатерть с остатками пищи, а немного поодаль – откатившаяся пустая бутыль из-под портера. Не привыкшая к подобному зрелищу, Мария поначалу вообразила, что человеку сделалось плохо, и от этого он оказался на полу. Всё ещё не расставаясь со своим узлом, она подбежала к упавшему, который на все её расспросы и предложения помочь подняться тупо мотал головою и бубнил что-то нечленораздельное. Только теперь гостья ощутила исходящие от него винные пары.

Всё же она не могла оставить живого человека полулежащим на голом полу, пусть даже он горький пьяница. Не таково было её воспитание. Отложив свой узел, она подхватила гарсона под мышки и после нескольких сильных рывков сумела-таки поставить его на ноги. Теперь оставалось лишь довести незадачливого бражника до его постели… Право, за этой сценой стоило понаблюдать со стороны! Приезжая нормандская барышня волочит едва ли не на себе грузного увальня, которого видит второй раз в жизни, и который, уронив голову на её плечо, бурчит что-то по-медвежьи вперемежку с иканием и отрыгиванием. Дальнейшее было не менее занимательно. Как только Мария посадила его на кровать, Фейяр вдруг обрёл человеческую речь, и, несмотря на то, что осоловевшие глаза его по-прежнему взирали куда-то поверх собеседника, расплылся в широкой улыбке:

– А-а, матушка моя… Ты всё-таки вспомнила о добром милом Франсуа и бросила своего плешивого ух… ухажёра. И правильно: зачем тебе этот старикашка? Иди ко мне, ми… милая.

С этими словами гарсон обхватил руками голову Марии, быстро приблизил к себе и запечатлел на её устах смачный поцелуй, слышный, наверное, и в коридоре. Корде с возмущением оттолкнула от себя редкостного наглеца, который мешком упал на постель и тут же заснул.

– Это не гостиница, а какой-то вертеп! – воскликнула гостья, вскакивая с кровати и отирая губы.

Она пожалела о том, что вошла в эту комнату и протянула руку помощи тому, кто этого вовсе не заслуживал и, наверное, даже, не очень-то в этом нуждался. Громким хлопком двери за собою Корде дала понять, что считает происшедшее пошлой выходкой, недостойной воспитанного человека. Посапывающий на кровати гарсон не повёл даже бровью. Таков был первый парижский поцелуй нашей героини (она надеялась, что и последний), который возмутил её до глубины души и бросил в краску стыда, несмотря на то, что предназначался он, по-видимому, вовсе не ей.

– Ваш гарсон напился до чёртиков в глазах, – заявила она портье Брюно, сидящему в прихожей и продолжающему как ни в чём не бывало почитывать газеты. – Он не узнает даже родной матери, если она к нему войдёт.

– Напился? Опять?! – сокрушённо покачал головою Брюно. – Ох, Франсуа, Франсуа… Ох-ох!.. Спасибо, что сказали. Сейчас я им займусь.

– Постойте-ка! – окликнула Мария портье, рванувшегося было в комнату своего сослуживца. – А как же с моим узлом?

– С каким узлом?

– С бельём, которое я принесла для чистки. Или вы уже забыли?

– Нет, не забыл, – попытался оправдаться привратник. – Дело в том, что прачка приходит в десять часов ут…

– Это я уже слышала. Довольно! – глаза постоялицы высекли гневную искру. – Говорите, где находятся апартаменты хозяйки гостиницы. Я сдам бельё ей.

Брюно озадаченно почесал за ухом:

– Видите ли, гражданка, это будет не совсем удобно. Дело в том, что матушка Гролье сейчас занята.

– Что, она тоже лежит в беспамятстве?

– Нет, у неё гости: приятельница Жюли с супругом и ещё присяжный заседатель Каррэ. Матушку сейчас никак нельзя отвлекать.

– Но, поскольку мне ничем не могут помочь её подчинённые, придётся побеспокоиться ей самой, – резонно заметила Мария. – Уже полчаса я брожу по комнатам с узлом в руках, с бельём, предназначенным для стирки, но никто не шевелит даже пальцем. Живо показывайте, где проживает ваша хозяйка!

Требовательный голос приезжей возымел своё действие, и портье не оставалось ничего иного, как показать ей дорогу в апартаменты матушки Гролье, которые хотя и находились в том же здании, но имели отдельный вход. В прихожей, рядом с диванчиком, на котором сидел Луи Брюно, за плотно задёрнутой портьерой открывалась небольшая дверца, войдя в которую, попадали на маленькую деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Проделав этот путь, Мария оказалась на плохо освещённой площадке перед резной дубовой дверью, по одной массивности которой можно было судить, что за нею располагается целая квартира.

Наша героиня долго дёргала за шнур звонка, но это не принесло успеха, и только когда она прибегла к стуку, дверь наконец отворилась, и из покоев выглянула недоумевающая хозяйка.

– Это вы стучите? Что вам нужно?

– Я Корде из седьмого номера. Принесла вещи в стирку.

На Луизе было дорогое вечернее платье с кружевами, за спиной у неё горел яркий свет, доносились голоса и звучали клавикорды.

– Какие вещи? Какая стирка? Видите ли, гражданка: я сейчас очень занята. Обратитесь к гарсону или к портье.

– Я была и у того, и у другого, но толку никакого. Теперь я пришла к вам, гражданка, тем более, что вы сами говорили мне, что я могу обращаться к вам запросто и без церемоний.

– Послушайте, дорогая моя… – торопливо произнесла Луиза, стараясь придать своему голосу как можно приятный тембр. – Всё дело в том, что в нашей гостинице нет прачечной. Постояльцы сдают бельё и одежду в гостиницу «Тулуз», из которой каждый день в десять часов утра сюда приходит прачка и собирает заказы.

– Об этой прачке я прекрасно наслышана. Но завтра утром я уйду по делам и в десять часов меня уже не будет.

– Ах, боже мой, какие все это пустяки! – отмахнулась хозяйка, начавшая уже терять самообладание. – Оставьте ваше бельё где-нибудь…

– Где-нибудь? Прекрасно! Я оставлю свой узел у вашей двери. Надеюсь, утром вы не забудете передать его прачке.

Лицо Луизы исказила внезапная гримаса. Она почти вырвала ношу из рук постоялицы и с силой захлопнула перед нею дверь. Мария провернулась и пошла в свою комнату.

Приближалась ночь. В половине десятого вечера наша героиня стала потихоньку готовиться ко сну. Предвечерний отдых ничуть не изменил её обычный режим. Сняв капот, она повесила его в платяном шкафу, надела просторную белую рубаху, ночной чепец, завела часы и положила их под подушку. В гостинице ещё раздавались голоса, кто-то проходил по коридору, хлопали двери, но её уже пробирала зевота. Без пяти десять масляная лампа была потушена, и Корде лежала в постели, накрывшись одеялом.

Так прошёл её первый день в Париже. Не взирая на кое-какие неприятности, в целом этот день можно считать успешным. Правда, начался он с неожиданности: она выяснила, что праздник Федерации отменён, что всему городу известно о федералистском мятеже, и можно подозревать, что Гора усилила охрану столицы. Однако в дальнейшем всё складывалось удачно. Ей удалось увидеться с Дюперре и свести с ним знакомство. Это отнюдь не мало, учитывая его обширные связи и хорошую осведомлённость о происходящем в столице. Разумеется, она не собиралась открываться ни Дюперре, ни кому-то иному, поскольку не рассчитывала на чьё-либо содействие. Но она надеялась, по крайней мере, что получит важную информацию, необходимую в её деле. Знакомство с депутатом обещало быть весьма полезным.

Безусловно, известие об отмене праздника Федерации нарушило её первоначальный план. Она полагала, что до 14 июля у неё имеются три дня неспешной подготовки. Теперь эта дата и все расчёты, связанные с ней, потеряли значение. Но разве это что-то меняет по существу? Разве вождя санкюлотов можно найти только на многолюдных торжествах? В Конвенте, например, добраться до него будет много проще, чем в праздничной толчее, благо заседания происходят, как она выяснила, ежедневно. Тем самым её задача не усложняется, а напротив, упрощается. Теперь, во всяком случае, Мария не должна привязывать свой план к одному дню, к одному конкретному событию. Не события должны определять её поведение, а она сама должна определять события.

Спрашивается, однако: что же мешало ей так думать с самого начала? Ответ прост: неопытность. Плюс наивное стремление к эффекту. Ей казалось, что праздник Федерации в Париже – это лучшее время и место для совершения её подвига. Мысли о предстоящих торжествах на Марсовом поле, где должны собраться парижане и вся Гора со своими предводителями, эти мысли настолько сковали её воображение, что она вовсе не задумывалась о других возможных вариантах. Теперь она понимала, насколько была наивна. И хорошо, что дилетантский план её провалился в первый же час по приезде в столицу! Корде ещё не успела пережить его провал, как уже получила новое направление поиска. И направление это, несомненно, куда более реалистичнее первого. Конвент, – вот чем отныне ей предстоит заниматься!

Впрочем, Конвент никуда не денется. Она должна явиться туда хорошо осведомлённой и прекрасно подготовленной. Нужно всё как следует разведать. Излишняя торопливость тоже вредна. Пусть завтрашний день будет посвящён делу Александрины Форбен.