Текст книги "Живец. Хитрец. Ловец"

– Накурили, – добродушно рокотнул начальственный бас. – Муди, крошка, я вижу, дела идут хорошо. Ты нанимаешь новых артистов.

Что накурили – это точно. Гостя важного не рассмотреть, видно только, что за его спиной молодчики покрупнее, в чёрном, трое или четверо.

«Мастини пожаловали», – шепнул мне разносчик зелья.

– Это моя макака, – возразил, услышав про наёмных артистов, Шнауц. Друг его, Шпицко, не смог возразить, сидел на полу, очумело крутя башкой, и пастью хватал воздух.

На этот раз я не стал терпеть оскорбления; вернулся к микрофону и сказал:

– Шнауц, я удержу десять реалов, госпоже Муди моё выступление понравилось. Пари есть пари. Подойди, получи выигрыш, с меня одиннадцать реалов.

Зал взвыл.

– Фу, щенки! – прикрикнул Мастини.

Снова стало тихо.

– Это моя макака, – упрямо твердил Шнауц. Я услышал, как кто-то шикнул из толпы: «Молчи, болван!»

«Да, сдаётся мне, самый тупой здесь не я», – подумалось мне. Время показало, что и в этом я ошибался.

– Все макаки здесь мои, в том числе и ты, умник, – не меняя тона, ответил Шнауцу господин Мастини. Затем обратился ко мне:

– А ты, юморист… Пойдём-ка, нужно потолковать. Муди, крошка, открой нам бильярдную.

Поднимаясь следом за Мастини на второй этаж, я смог рассмотреть его лучше. Такого унылого кинода не приходилось видеть ни до, ни после. Он выглядел как сдутый до половины шар – обвисший, весь в складках, – к тому же горбился при ходьбе и шаркал штиблетами. Пиджачная пара болталась на нём, как на огородном пугале. Глаза со слезой, щёки вислые. Голос…

– Что? Ещё не открыли? – печально спросил Мастини, когда до входа в бильярдную осталось пять или шесть шагов. Я хотел ответить, но не успел.

Две тени – справа и слева, – метнулись к двери. С грохотом врезались в створки, влетели внутрь.

– Муди, дорогуша, – сказал, не повернув головы, Мастини, – кажется, в бильярдной сломан замок. Распорядись, чтобы его починили, когда мы уйдём.

«Кажется, он не шутит, всё здесь действительно принадлежит ему. Похоже, право называть местных кинодов своими макаками он имеет. А меня… Посмотрим. Что ему от меня нужно?»

– Оставьте нас, – приказал Мастини так, будто боролся с изжогой.

Он дождался, пока захлопнутся двери, и повернул ко мне морщинистую темнокожую морду. Сказал:

– Ребятам твоя болтовня понравилась. Хочешь получить постоянный ангажемент?

– У меня есть выбор? – спросил я. Приискал себе стул и уселся верхом против собачьего босса. Он стоял, опершись задом на бильярдный стол.

– Ты неглуп для гомида. Выбор всегда есть. Мои ребята могут пристрелить тебя как бешеную обезьяну. Идиоты вроде тех двоих могут перегрызть тебе глотку. Публика может разорвать тебя, когда им наскучат твои хохмы. Перед тобой открыты все дороги, иди по любой. Дойдёшь, если будешь служить мне.

– Зачем я тебе нужен?

– Разнообразить программу. В последнее время туговато с выручкой, это меня беспокоит.

«Крутит. Что-то тут не так. Рискнуть?» Поколебавшись, я решился обострить разговор.

– Не морочь мне голову, босс. Я же вижу, у твоих псов с выбором хуже, чем у меня. Я не курю, а они, похоже, без трубки жить не могут. Привыкли. Так ведь?

– Да, ты неглуп для гомида. Верно, дела у меня идут неплохо, выручка от бардака заботит меня постольку поскольку. Но поговорить не с кем. Не с обкуренными же щенками беседовать. Одно спасение – Муди, но и она тоже, когда закатится Арбор… Нет ничего гаже времени фелид. Потому я и спрашиваю: хочешь получить постоянный ангажемент?

«Ему не с кем поговорить. Время фелид? Закатится Арбор? А, понятно. Эрд рассказывал. Что-то вроде полярной ночи».

– Условия? – спросил я.

– Зачем тебе деньги? Кормить тебя будут, жить есть где. Ты не куришь, сам сказал.

– Мне нужно заработать на обратный билет. Четыре с лишним тысячи реалов.

– А! – Мастини осклабился. – Это другое дело. Договоримся.

Так я заключил договор с королём наркоторговцев. Устроился неплохо, личная макака полновластного монарха – это фигура, даже если под монаршей лапой жалкий клочок земли у побережья, дюжины две рыбацких скорлупок и развалины рыбзавода, где вассалы его величества солят рыбу и готовят зелье для продажи. Мои выступления пользовались успехом, госпожа Муди подумывала даже о гастролях.

– Соберём программу, – говорила она мне. – Тебя вывезем, Акито-Ино, Той…

– Нихо можно взять, – предложил я.

– Эту сучонку? У неё молоко ещё на губах не обсохло.

– У неё номер.

– Её номер без тебя помер. На днях подкину эту идейку Мастини.

Муди давно мечтала о турне. Мечтам не дано было сбыться, виноват в этом я, но лишь отчасти. Не моя вина, что однажды, прогуливаясь в час рассветных теней у причала Метизной бухты, я встретил Фокса Терье.

Глава четвёртая

Я ронял в маслянистую воду ржавые болты. Лениво, без размаха. Метизная бухта у местных кинодов популярностью не пользовалась – вода грязная, даже при высоком приливе торчат из воды столбы, набережная завалена горами металлолома. Купаться нельзя, валяться – никакого удовольствия, а больше на побережье делать нечего – так, во всяком случае, считает местный молодняк. Взрослый кинод к морю ходит только по надобности. Я – иное дело. Надо же поразмыслить хоть иногда, понимаете? Ну, пораскинуть мозгами, обдумать положение.

Я пробыл на Киноде три земных месяца. Чего добился? Скопил на службе у Мастини тысячи три реалов, сумму по местным меркам немалую, заработал вес в обществе, разобрался в коммерческих схемах, если что – мог бы сколотить наркоартель и составить господину Мастини конкуренцию. Вяло он работал, без выдумки. Что это за бизнес – ввозить морем с Рассветного архипелага табун-траву, варить «пыху», парить её олухам из Тайган-лога и легавым Азавака (разумеется, из-под полы). Рыбой ещё приторговывать. С этим пятилетний щенок справится. Мастини неглуп, однако единственное, на что ему хватило изобретательности – поголовно подсадить псов своих на эту мерзость, притом не подсесть собственнозадно. Видели бы вы, что «пыха» с кинодами делает. Однажды при мне в «Борзой масти» матёрый кинодище шести сезонов от роду допыхался до бешеной пены. Всех вокруг перекусал, когда его вязали полотенцами, и потерял толмача. Я хотел подобрать, но… Вот с этого самого случая и появились у меня сомнения – так ли уж хорошо разобрался в местных делах. Блестящий шарик вывернулся из пальцев и шмыгнул в нору. Сначала я решил – глюки. Решил, что пробрало и меня зелье, хоть вроде и не действовало. Чтобы удостовериться, я оглядел бедолагу Чихуана (так звали укуренного), когда его волокли на задний двор – пристрелить. Толмача у него в ухе не было. Не потому ли потерял борзый вид и перестал понимать, что ему простым кинодским языком втолковывают?

– За что его? – осторожно спросил я у госпожи Муди.

– Да ни за что, – холодно зевая под прикрытием лапы, ответила почтенная сука. – Укурился, нюх потерял.

– Это не лечится?

Муди пискнула от удовольствия, потом завыла в полный голос: «Оу-у! Не лечится!.. О-о!» Отсмеявшись, добавила: «Язычок у тебя. Репризу сделай. Можно ли вылечить пустоголового? Сам не видел, что ли? Укуренный – он как свистулька: дуешь в левое ухо, свистит в правом». Я счёл за благо Муди больше не расспрашивать. Странное у неё чувство юмора. Мне бы, чем негодовать попусту, прямо тогда и сделать выводы, но, видимо, и сам я отупел от кинодской жизни. «Отъелся на харчах у Мастини, – думал я, роняя в воду болты один за другим. – Перестал задавать вопросы. Почему все киноды поголовно с шариками в ушах? Без толмачей друг с другом общего языка найти не могут? Откуда они берут шарики эти самые, чтоб каждому щенку совать в ухо? Откуда у них вообще техника: лодки, машины, ружья эти антикварные? Максимум на что способен среднего ума кинод – гвоздь в стену вбить, не более. Когда надо поменять лампочку, зовёт кого-нибудь выше среднего уровня. А тот умник глянет на лампу и спросит глубокомысленно вслух: «Что это?.. Как это вынуть?» Хорош электрик. Но, надо отдать должное, потом он всё-таки ухитряется лампу выкрутить и поставить новую.

– Э! – сказал я вслух, швырнув очередной болт дальше прочих. – А не подсказывает ли ему кто?

Булькнул в воду болт, мне почудилось: «…сказывает».

– Откуда здесь может быть эхо?

Действительно, откуда? Причал, море, домов поблизости нет, до ближайшей стены метров пятьсот. Волны чмокают, облизывая сваи, хлюпают в изумрудных пучках водорослей. На нижнем этаже причала…

– Кто здесь?

Я перевесился через парапет. Час равных теней, высшая точка прилива, но вода невысока, близится тёмное время фелид. Нижний этаж пирса Метизной бухты обнажён, плиты сухие. Какое-то шевеление. Крысы? Кто-то там внизу поскользнулся, в воду посыпались камешки.

– Если крысы, то очень крупные, – сказал я громко и кинулся к лестнице.

Тот внизу заскулил. «Святые наставники!» – перевёл толмач. Я так спешил – сам чуть не сверзился с лестницы. Немудрено и грохнуться: три земных месяца ступени под водой; ещё шесть – то нырнут, то вынырнут; и только в тёмное время года просыхают при жиденьком свете Кербера.

Кого я надеялся там увидеть?

Ощущение, что всё вокруг – дурная инсценировка, чёртов собачий цирк, не оставляло меня, особенно в последнее время. Казалось, все они, даже старший Мастини, прилежно исполняли роли, один я нёс отсебятину. Мне хотелось глянуть в глаза режиссёру, а ещё лучше – зрителю. Я решил: внизу – зритель-безбилетник, из тех, что прячутся за портьерами и забираются на прожекторные мачты. Никому из подданных Мастини в голову не могла прийти такая глупость – прятаться. «Человека бы встретить… – думал я, выглядывая из-за сваи, обросшей морской какою-то дрянью. – Или хотя бы гомида… Должны же они здесь водиться… Техника вся для них… Мебель…»

Он жался возле двухметрового провала. Перекрытие в том месте обвалилось, остались источенные ржавчиной балки. Туда-то залез, а обратно – не вышло. Сорвался, нашумел, меня накликал. Мокрый, жалкий, смотрел на меня оттуда, как описавшийся щенок на хозяина. Не гомид, кинод. С мешковатой хламиды вода лила ручьём.

– Ну, что смотришь? – спросил я. – Лезь сюда, не трону. Или ты утопиться собрался?

– Свят-свят!.. Упаси меня Наставник! Наложить на себя лапы?!

Никак он не мог решиться, а мне лень было к нему прыгать.

– Лезь ко мне, говорю!

– Тише, господин Ёся!

– Откуда ты меня знаешь? – строго спросил я, соображая: «Никаких сомнений, он здесь нелегально. Но меня знает. А действительно – откуда?»

– Это долго рассказывать, – пробормотал он, пробуя лапой скользкую балку. – Не дай Наставник, явится кто-нибудь из шакалов Мастини.

– А ты не возись, прыгни с разбегу.

Всё-таки он перелез, цепляясь за балку, как ленивец за ветку. Хотел шмыгнуть мимо меня, но я поймал его за хламиду: «Стой! Ты куда?»

– Сюда, господин Ёся! Скорее!

Он тащил меня за собою.

– Ты же не хочешь, чтоб тебя видели! – возразил я. – Зачем…

Удержать его не получилось, пришлось поддаться. Я понял: он не собирается подниматься по лестнице. Где-то есть ещё один выход. Нора. Но зачем так спешить?

Зал, куда он затащил меня, в прежние времена служил багажным отделением. Когда-то на стальных стеллажах выстроены были разнокалиберные чемоданы, баулы и пакеты; расхаживал между стойками ленивый кладовщик, швырял на ленту транспортёра чужие вещи и они уезжали прочь – через багажный люк. «Теперь задраен наглухо, но не так давно его открывали. Струпья краски на полу. А на ленте транспортёра их нет. Смели? Нет. Вот они где – на пол посыпались. Кто-то недавно включал транспортёр, загружал что-то снаружи внутрь». Я огляделся. На стеллажах у стены штабели перекрещенных верёвками одинаковых пакетов. Какой-то груз. Рядом на упаковочном столе тряпьё – кучей, подушка. Кто-то спал там, как на нарах, его разбудили или проснулся сам, он вскочил, не заботясь о том, чтобы убрать за собою постель. Кто? Этот в мокрой рясе или есть с ним ещё кто-то? Что в пакетах? Любопытно…

Пока я озирался, мой новый знакомый успел переодеться в сухое. Промокшее тряпьё развешивал для просушки на протянутой между стойками верёвке с таким видом, будто свалиться с причала и вымокнуть до нитки – обычное дело. При этом он поскуливал, подвизгивал, поглядывая на меня искоса, но рыжей острой морды не поворачивал. Толмач бормотал чепуху: «Слава наставникам, вода тёплая… Слава наставникам, это Ёся… Кому ещё и быть… Шакалы… Думал, пронюхали… Свят-свят! К лучшему, к лучшему… Давно хотел поговорить…» Я не сразу понял, что не просто так он болтает – ко мне обращается. Прикидывает, как навести мосты. Давно хотел поговорить – это со мной.

– О чём нам разговаривать? – спросил я. Прямой вопрос хитрая штука, если правильно задать.

– Думаете, не о чем?! Сдадите меня своре Мастини?

– Ещё не решил, – с расстановкой ответил я, соображая: «Прячется от Мастини. Выдачи боится. Ещё чего-то опасается. Тянет время? Чего-то или кого-то ждёт. Напарника? Не подобрались бы ко мне с тыла».

Я уселся на стеллаж так, чтобы за спиною – глухая стена, а люк и дверь – в поле зрения, сказал:

– Сдать тебя я всегда успею. Решу, смотря по тому, как будешь отвечать. Хотелось бы узнать, кто ты и откуда знаешь, как меня зовут. Не припомню, чтобы мы встречались раньше.

– Фокс. Терье, как вы могли заметить.

«И как же я мог заметить? Терье… Фокс… Имя и фамилия? Впервые вижу кинода, у которого имеется то и другое. Впервые кинод говорит мне „вы“. Проявляет уважение из страха, что выдам?» Между тем Фокс Терье, увидев, что я настроен поговорить, успокоился, переспросил:

– Откуда знаю ваше имя? В Мастини-логе вас знают все.

«И твой пёс знает тоже», – подумал я, сообразив, чего боялся Фокс. У него на пирсе в Метизной бухте была назначена встреча. Я помешал, явился некстати, мог подсмотреть, что за шавка работает на сторону. «Вот зачем он тянет время. Его шпик сейчас там, на причале».

– Знают все, – возразил я, – но не все сейчас ждут тебя на причале. Не дёргайся. Я не хочу знать то, что легко узнать. Скажи лучше, что в пакетах?

Спрашивая, внимательно следил за Фоксом, но что можно понять по кинодской морде?

– Книга, – ответил Фокс Терье.

«Опять толмач взбрыкнул. Почему в единственном числе? Книга! В первый раз вижу, чтоб киноды интересовались книгами. Морочит голову?»

– Крутишь, Фокс. Не хочешь говорить – как хочешь. Пройдусь-ка я на пирс, подышу. Потом прямиком к Мастини.

Я встал.

– Святое слово, Книга! – Терье потянул меня за рукав к стеллажу, ободрал с пакета бумагу…

«Правда, книги. Не ожидал. Штук десять в каждом пакете. Чего он про святость через слово?»

– Почему тогда прячешься? – спросил я. – Мастини книгами не интересуется. Я думал, ты крысятничаешь, валишь налево его товар.

– Свят-свят! Чтоб Терье торговали!.. Упаси Наставник!

Он приставил лапу к уху, как будто подслушивал.

– Ты не ответил, почему прячешься от господина Мастини.

Нет, не понять мне кинодской мимики. Чего он скалится? Смеётся? Угрожает? Злорадствует?

– А что вы так печётесь про Мастини, Ёся? Думаете, он вечно будет держать вас при себе?

Нет, так я не думал и вечно торчать в «Борзой масти» не собирался, хотел поднакопить деньжат, чтоб хватило вернуться на пересадочную станцию. Три тысячи или что-то около того у меня уже набралось, пустячок остался – тысчонки две, чтоб хватило с избытком.

– Думаете, он всегда будет держать своих шакалов на сворках?! – горячился Фокс.

– Я вообще об этом не думаю. Деньги зарабатываю.

– Ничего вы не зарабатываете, брат мой.

– То есть как – ничего?! – оскорбился я, похлопывая себя по карману.

– Думаете, это ваши деньги?

– Думаю, да.

– Заблуждаетесь! Всё в этом нечестивом вертепе принадлежит Мастини. Вернее, он так думает в ослеплении.

– А вы сами так не считаете? – спросил я, подумав: «Он что, сумасшедший? Хотя… Резон в его словах есть. Если Мастини в любой момент может отнять у меня всё, что я заработал, это его деньги. Фокус в том, стану ли я дожидаться такого момента».

– Я не считаю, ведомо мне, – ответил Фокс, воздев лапу и приложив её к уху, – всё сущее принадлежит Наставникам и всё в их воле.

«Бесперечь поминает каких-то наставников и ухо теребит. У него блохи?»

– Ты хочешь сказать, что эти твои наставники в любой момент могут отобрать всё и у меня и у господина Мастини?

– Все представленные Наставникам равны перед ними. Слушайте Наставников, они упасут вас. Так писано в Книге.

Фокс Терье мягко наложил лапу на перекрещённый верёвкой пакет. Не поручусь, что правильно истолковал его гримасу, но если кинодская морда вообще способна выражать благоговение, выглядеть это должно именно так. «Угораздило нарваться на фанатика. К чёрту его. Или… Нет, сначала надо бы выяснить, что за наставники. Служители местного культа? Помнится, на альфе Южной Рыбы… Да, надо бы выяснить. Никогда не известно заранее, на чём поживиться можно».

– Я бы послушал Наставника, брат, – обратился я к Фоксу, – но где его найти? Как добраться?

Нет, никогда мне их не понять. Что означают выпученные как у лягушки глаза? Зачем он раскрыл пасть? Оскорбился? Удивился? Шокирован? С минуту Фокс Терье таращился, потом поставил глаза на место, спрятал язык и ответил, медленно поднявши лапу:

– Тому не надо искать Наставника, у кого он в ухе.

И снова брат Фокс лапу приложил к серебристому шарику в ушной раковине, будто прислушивался. Меня осенило: «Он толмачей называет Наставниками! Личный бог в ухе – это ново. Или где-то уже слышал? Но правильно ли понял? Может, опять огрехи перевода… Слушай, говорит, Наставника и он упасёт тебя. А я кого всё время слушаю?» Толмач в ухе соловьём разливался, переводя вдохновенную проповедь брата моего, Фокса Терье. Я слушал.

Каждый представленный Наставнику слышит его, но не каждый слушает. Счастливы безносые, ибо не одним нюхом могут отыскивать пропитание, но словом Наставника и его наставлением. Нюх обманчив, соблазна полон и скверны, одно лишь истинно – слово Наставника. Спросите о пище праведной и вам ответят. Счастливы слепцы, ибо не зрением могут отыскивать путь, но словом Наставника и его наставлением. Лжёт глаз в кромешной тьме и в ослеплении, одно лишь истинно – слово Наставника. Спросите о пути праведном и вам ответят. Счастливы лишённые вкуса, ибо не языком могут пробовать, но словом Наставника и его наставлением. Лжёт язык, лижет без разбору что надобно и не надобно, одно лишь истинно – слово Наставника. Спросите о вкусе истинном и вам ответят. Счастливы скудоумные, ибо не измышлением могут отыскивать путь, но словом Наставника и его наставлением. Противоречивы измышления, неверны, как свет Кербера, одно лишь истинно – слово Наставника. Спросите совета и вам ответят. Счастливы преклонившие слух, ибо их есть святые угодья и охота вечная. Представленный Наставнику да слушает.

– Представленный Наставнику да слушает! Так в Книге писано! – завывал Фокс Терье, возложив лапу на обандероленную стопку книг. Вторую лапу воздел, отчего рукав рясы съехал до самого плеча когтистой верхней конечности.

– Да слушаю я, слушаю, – буркнул я, постукивая по тугой горошине, засевшей в ухе так плотно, что клещами не вытащить. – От рассветных теней до закатных только и делаю, что прислушиваюсь. Как-то не густо с дельными советами.

– А вы спрашивали?

По правде говоря, я вообще не привык советоваться с кем попало, обхожусь собственными измышлениями. Не в моём характере вопрошать вслух, хотя… Я припомнил: всякий раз, когда я, увидев непонятную надпись, спрашивал: «Что здесь написано?» – толмач отвечал. Спросите и вам ответят. Хм-м… Занятно.

Фокс между тем проповедовал. Витийствовал. Что-то плёл про заблудших и новопредставленных.

– Всё это правда, Наставник? – негромко спросил я

– Правда, – ответил толмач, прервав перевод на половине слова, после продолжил как ни в чём не бывало: «…горько думать о непредставленных, но горше того – о представленных, оглушённых гордынею разума…»

Сам факт – мне ответили! – оглушил меня, я перестал слушать – надо было собраться с мыслями. Я представлен Наставнику, у меня в ухе шарик, он нашёптывает ответы. Все, кого я встречал на Киноде, представлены, но есть ведь где-то и непредставленные… Я вспомнил того обкуренного, которого пристрелили в бардаке Муди. Обкурился до потери разума – потерял шарик. Наставник оставил его, смылся в нору. Я видел. Значит ли это, что неразумный не может быть представленным? Кто тогда заблудшие? Можно ли считать разумными представленных? До сих пор я считал, что киноды разумны, раз они говорят со мною, но так ли это? Три земных месяца кряду я слушал, что нашёптывал мне на ухо мелкий шарообразный бес, его наущениями разгуливал как дрессированная макака по собачьему цирку, где у каждой шавки в ухе личный дрессировщик…

– Слушай, ты!.. – перебил я Фокса. – Ну-ка, выкладывай, есть на вашей паршивой планетке места, где живут без этой дряни в… Э-э… Я хотел спросить: брат мой, поведай, где прозябают те, кто не представлен Наставнику?

– Брат мой… – прохрипел Терье. Я заметил: держу его за ворот и без малого придушил. «Так он ничего не сможет поведать», – подумал я и отпустил беднягу. До чего незлобивый кинод! Рясу одёрнул, продышался, ответил как ни в чём ни бывало: прозябающие в неверии обретаются большей частью на островах Рассветного архипелага, куда всякий истинный миссионер и обязан направить стопы, ибо это святой долг его, так в Книге писано. Заблудшие и гордыней ослеплённые представленные, мол, пусть спасаются сами как знают, думать в первую голову надо о непредставленных, им нести голос истины.

Слушая его болтовню, я пришёл в себя и стал задавать наводящие вопросы. В конце концов, безразлично, от кого я получу информацию, от Наставника или от кинода при посредстве Наставника, если всё равно вынужден верить на слово. Как-то ещё не дозрел – разговаривать с горошиной, пусть даже блестящей. Обращаться с вопросами к собаке привычнее. Проповедник – прекрасный источник информации, если умеешь им пользоваться. Он похож на бочку с водой, снабжённую множеством больших и малых кранов; приоткроешь нужный – подставляй кружку. Упаси только Всемилостивый Случай открыть два крана одновременно.

С кинодской географией мы покончили в два счёта. Полуденное полушарие – океан, в нём острова Закатного и Рассветного архипелагов, а в полуночном полушарии – огромный материк, единственный на планете. Почему-то его называют землёй Фелид. Шельф материка – приливная зона – пересыхает во время кинод, становится недоступным для мореплавания, а посуху там не проедешь: ил, зыбучие пески. Во время фелид навигация возможна, однако ни один храбрый миссионер, рискнувший по совету Наставника отправиться туда, не вернулся. Возможно, там и расположен кинодский рай.

Я решил, что географии с меня на первый раз хватит, и спросил брата Фокса, не собирается ли он в рай. Фокс энергично замотал головой: ни в коем разе. Пока не укажет Наставник, нет. Он мудр, неисповедимы его замыслы, слушай Наставника, он укажет путь праведный. Вот, например, как сейчас – Фоксу указывает нести благую весть неверной дворне Туза Рассветного.

Почтенный миссионер Фокс в который раз огладил пакет с книгами, и до меня наконец дошло, какого дьявола он дожидается на заброшенном складе со своим грузом.

– Я понял! Ты собрался угнать у Мастини катер!

Он заткнулся. Стало слышно, как чмокает за стеною прибой, облизывая сваи причала. Помолчав стал скулить, не глядя в глаза, что угон неудачное слово – правильнее говорить о временной смене арендатора, поскольку всё на свете принадлежит Наставникам и всё в их воле – дать и отнять, и…

– Понятно, – перебил я. – Помолчи.

Можно было бы сдать его шакалам Мастини, но зачем? Сам я не доберусь до Рассветных островов, оставаться же в Мастини-логе среди управляемых Наставниками собак и дожидаться, пока они наиграются говорящей макакой, глупо. Предательство – слишком громкое слово. Будем считать моё действие односторонним досрочным разрывом контракта. К тому же я подумал: «А не туда ли часом траппер Вуйк утащил Глеба?»

– Туда, – услышал я в ответ.

– Что ты сказал? – я повернулся к Фоксу.

– Я молчал, как вы и просили, – смиренно молвил тот.

Поняв, что означает ответ, я принял окончательное решение.