Текст книги "Ограниченный контингент"

Первая командировка

Новое назначение

В 1979 году я был начальником штаба дивизии на Северном Кавказе. Афганистан занимал в моей жизни такое же место, как и в жизни других людей. Телерепортажи оттуда для меня стояли в ряду многих передаваемых из-за рубежа сообщений о том, что делается в мире, и особого внимания на происходящие там события я не обращал.

Фамилии Тараки, Амина и других политических деятелей Афганистана ровным счетом мне ничего не говорили, хотя звучали все чаще. Уверен, что старшие офицеры и генералы, служившие тогда в приграничных с Афганистаном районах, наблюдали за тем, что происходит на противоположном берегу Амударьи, с профессиональной точки зрения более пристально. Я же, видя на экране телевизора смуглые лица и беззаботных афганских ребятишек, завидовал обилию солнца и, чертыхаясь, вспоминал, что у нас-то на дворе декабрьская слякоть и дождь со снегом.

Мне хватало забот начальника штаба дивизии. Службе я отдавал едва ли не весь день. Короче, тогда мне было не до Афганистана. В то время я еще не знал, что стремительно развивающаяся ситуация в Афганистане не только определит в какой-то мере мою судьбу, но и незаживающей рваной раной останется в памяти сотен тысяч наших соотечественников.

28 декабря я вместе с несколькими офицерами и генералами возвращался из штаба округа после традиционного подведения итогов за год. Пока летели из Ростова-на-Дону, обменивались новостями, которые удалось узнать. Кто-то сказал, что минувшей ночью наши войска пересекли границу и ступили на территорию Афганистана. Видимо, образована еще одна группа наших войск за границей. Как всегда в таких случаях, причины ввода войск обозначались расплывчато: оказание помощи народу дружественной страны в отражении нападения извне и защита собственных южных рубежей. Новость эта ни меня, ни других офицеров не удивила. Вполне вероятно, что для ввода войск есть все основания. Впрочем, кто из летевших тогда в нашем самолете об этом знал? Не могу сказать почему, но какое-то шестое чувство подсказывало, что уж кому-кому, а мне не миновать службы в этом самом Ограниченном контингенте.

Наступил 1980 год. Печать, радио, телевидение регулярно рассказывали об изменениях, происходивших после ввода советских войск. Тогда я задавался вопросом: надолго ли все это? Ответа не знал никто. Не каждый командующий войсками округа имел представление о составе и задачах ОКСВ в Афганистане, не говоря уже об офицерах дивизионного звена, и о более подробной и, самое главное, правдивой информации. В такой ситуации приходилось довольствоваться лишь обрывками фраз радиоголосов «из-за бугра» и слухами. До Майкопа, где я в то время служил, начали доходить сведения о первых погибших в Афганистане и о зверствах бандформирований по отношению к нашим солдатам. Для меня это стало неожиданностью – ведь афганцы, как постоянно говорилось, дружественный нам народ…

16 января я готовился к проведению двухдневных учений, которые должны были начаться ранним утром следующего дня. Около 5 часов вечера мне позвонил командир корпуса. Он сухо сказал, что министр обороны подписал приказ, согласно которому я назначен начальником штаба дивизии, находящейся сейчас в Кабуле. Через четыре дня мне надлежит быть в штабе Туркестанского военного округа и затем из Ташкента улететь в Афганистан. «Действуй. Успеха», – добавил он и положил трубку.

Короткий разговор с командиром корпуса был для меня настолько неожиданным, что я даже не поинтересовался, чем вызвано мое новое назначение. Обычно офицер, которого планировали куда-либо перевести, заранее узнавал об этом по различным каналам. Мне казалось, я тоже знал свою ближайшую перспективу.

Моя офицерская служба проходила нормально. Безусловно, были и взлеты, и неудачи. Тем не менее за восемь лет после окончания Военной академии имени М. В. Фрунзе мне удалось пройти путь от командира батальона до начальника штаба дивизии. Может быть, потому, что путь этот большой, а срок короткий, и услышал я однажды байку о том, что являюсь не простым офицером, а племянником одного из заместителей министра обороны. Так или иначе, но я был готов к тому, что меня пригласят на беседу по поводу назначения на должность командира дивизии. Решение это, как мне уже передали, было принято. Оставалось лишь дождаться официального приказа. Я недоумевал: назначение на равноценную должность, да еще и Бог знает где, – за что? Состояние, честно говоря, было удручающее.

Вечером, вернувшись домой, сказал жене о своей командировке. Я не знал, когда вернусь обратно – через месяц или через полгода. Ехать нужно было без семьи, а это все жены военных воспринимают, наверное, одинаково. Об Афганистане с самого начала охотнее говорили, чем ехали туда служить. Начались сборы. Через три дня все было готово – получился один чемодан. Даже не успев толком попрощаться с друзьями, как это принято, я улетел.

В Ташкенте была настоящая зима. Через три часа после приземления в аэропорту я уже находился в кабинете командующего войсками Туркестанского военного округа генерал-полковника Юрия Павловича Максимова. Он спокойно и неторопливо начал мне рассказывать о предстоящей службе в Афганистане. Судя по разговору, он обладал твердостью, интеллигентностью и ясным умом. Пожалуй, я впервые почувствовал в начальнике такого уровня уважение к офицерам, заботу о них и даже теплоту. По-моему, это очень важно для человека, уезжающего в неизвестность.

За день, проведенный в штабе округа, я попытался побольше узнать о своей новой дивизии и о положении в ДРА. Так ничего и не выяснив, понял только одно: в Афганистане трудно, служба там совсем не такая, как в Союзе. В кабинетах и коридорах штаба округа со мной разговаривали так, как будто видели в последний раз. Хотя никто об этом напрямую не говорил, чувствовалось, что очень скоро ожидаются потери людей и боевой техники. Значит, придется воевать.

Все, что касалось Афганистана, я невольно воспринимал как что-то среднее между двумя понятиями – жизни и смерти. Ночью, перед вылетом в Кабул, решил прогуляться по городу. Ходил по улицам, смотрел на дома, встречался с поздними прохожими. Вспомнил о страшном землетрясении, которое произошло здесь несколько лет назад. Тогда первыми начали разгребать завалы военные. Попытался представить, как действовал бы в подобной ситуации, и не смог – мыслями я уже был в Афганистане.

Ташкент – Кабул

Следующим утром я вылетел в Кабул. Первый полет на войну незабываем. Военный аэродром, который впоследствии принял на себя основную нагрузку по созданию воздушного моста между воюющим Афганистаном и нашей страной, находится недалеко от Ташкента. Наша автомашина вырулила прямо на летное поле, где возле заправленного и готового к полету самолета стояли около двадцати офицеров. Почти все были вооружены пистолетами и автоматами. Лишь некоторые, в том числе и я, летели к новому месту службы и поэтому были без оружия. На полевой форме ни у кого не было видно знаков различия. Я же вышел из машины в шинели с полковничьими погонами и в папахе. Сразу поняв нелепость своего вида, я скрытно, насколько это было возможно, надел вместо папахи шапку. Знали бы эти люди, что в моем большом чемодане лежит еще и парадная форма…

Загранпаспортов и виз ни у кого не было, в Афганистан улетали по спискам. В неразберихе, которая неизбежна на первых порах, это было очень удобно. Во-первых, в самолет не сядет никто посторонний, во-вторых, если в воздухе произойдет катастрофа, то по спискам, один экземпляр которых всегда остается на земле, быстро можно установить фамилии погибших. Кстати, такой порядок и сегодня строго соблюдается в войсках при переброске их внутри страны по воздуху. Посписочная практика отправки в Афганистан существовала примерно до апреля. Позже военнослужащие пересекали Государственную границу СССР, соблюдая все действующие международные правила.

Я впервые летел на специальном санитарном самолете Ил-18, где вместо привычных сидений и кресел были лишь медицинские носилки. Почти все молчали, редкие фразы заглушал шум двигателей. Некоторые дремали. Через полтора часа наш самолет приземлился в Ваграме. Здесь, в шестидесяти километрах севернее Кабула, располагалась, как я узнал позднее, самая крупная авиационная база ВВС ДРА. Позже этот аэродром в качестве основного использовался и летчиками 40-й армии.

В Ваграме наш самолет должен был стоять не больше часа. Война нас встретила сразу возле трапа – еще не выйдя из самолета, мы услышали интенсивную автоматную и пулеметную стрельбу, которая велась совсем рядом с аэродромом. Узнать о причине перестрелки было не у кого. Я начал осматриваться вокруг в надежде найти хоть какое-нибудь укрытие на случай нападения – ближайшее здание находилось примерно в километре от нас. Стрельба тем временем то утихала, то набирала силу вновь. Послышались разрывы ручных гранат. Меня мучили неопределенность и сознание полной беззащитности: на несколько человек, которым предстояло лететь дальше, осталось четыре пистолета и один автомат.

Вскоре вернулись летчики, ходившие за разрешением на продолжение полета. Они сказали, что «добро» на Кабул нашему самолету сегодня не дали и ночевать придется здесь. «Этой ночью неподалеку отсюда, – добавил штурман, – душманы вырезали весь экипаж радиостанции». С наступлением сумерек, чтобы отделаться от первых впечатлений, я решил побродить по аэродрому. Не получилось: отойдя от самолета метров на триста, увидел табличку, предупреждающую о том, что дальше установлены мины. Вернувшись, спросил у командира экипажа, где можно переночевать. Добираться до какой-нибудь из наших частей, которые должны быть расположены неподалеку, не хотелось, да и где их найдешь. Кроме того, нам в любой момент завтра могли разрешить вылет. Симпатичный высокий офицер кивнул головой в сторону носилок:

– Лучше всего в самолете. Но заранее предупреждаю – от холода и шинель не спасет.

Самолет действительно очень быстро остыл. У летчиков нашлись подушка и одеяло. Не раздеваясь, прямо в шинели, сапогах и шапке я лег и попытался уснуть. Из головы не выходили мысли о том, что будет завтра.

Часа через два я задремал и сразу же услышал, как кто-то настойчиво, поднимая то одного, то другого, называет мою фамилию. Оказалось, что командир дивизии, узнав о задержке самолета, прислал за мной из Кабула бронетранспортер.

Я мельком глянул на часы и едва не выругался: БТР без сопровождения ночью в горах – цель, о которой можно только мечтать. Приказал доложить комдиву, что прилечу утром.

После этого сон сняло как рукой, к тому же стрельба на окраине аэродрома после небольшого затишья возобновилась. Я прекрасно понимал, что, не поехав вместе с присланным за мной капитаном, дал повод для разговоров если не о своей трусости, то, во всяком случае, о нерешительности. Все-таки, мне кажется, я поступил правильно – рисковать было незачем. За все последующие пять с половиной лет пребывания в Афганистане я старался не делать опрометчивых шагов и не принимать сиюминутных решений, которые представляли бы риск для жизни моих подчиненных, да и для меня самого.

В первую ночь в Афганистане я так и не уснул. Постоянно донимал холод, стрельба была слышна то на одной окраине аэродрома, то на другой. Время до рассвета показалось вечностью. Вечером я не заметил гор, которые со всех сторон окружали Баграмский аэродром. Утром, выйдя из самолета, я был поражен их великолепием. Освещенные восходящим солнцем, они выглядели потрясающе. Это одно из самых сильных моих афганских впечатлений – вековые, все в снегу, горы, непривычно чистый воздух, спокойствие и утренняя тишина. Сами собой забылись тревоги и бессонная ночь. Хотелось дышать и, несмотря ни на что, радоваться жизни.

Позже я часто был в Баграме, но никогда не испытывал ничего подобного. Видимо, первые впечатления надолго остались в памяти потому, что в тот час я полностью покорился природе. Месяцы спустя я изучал те же горы скорее как потребитель – они мне были нужны для того, чтобы спрятать людей и технику, незаметно, насколько это было возможно, занять рубеж, исключить обстрел душманами.

…Вернулся командир экипажа и сказал, что нам наконец разрешили взлет. Долго прогревали двигатели, но сдвинуться с места так и не смогли – за ночь шасси намертво примерзли к бетону. Подшучивая над собой, мы опять оказались на летном поле и всем, что попалось под руку, начали помогать летчикам очищать резину ото льда. Минут через сорок все-таки взлетели.

Вскоре мы увидели под собой Кабул. Разорванный на несколько частей, он был буквально зажат горами. Экипажу потребовалось немалое мастерство, чтобы посадить самолет на аэродром, расположенный в черте города.

Меня встретил командир комендантской роты. Сразу же поехали в штаб 40-й армии. По дороге с интересом всматривался в незнакомый город. Вдоль улиц в основном стояли невзрачные одноэтажные дома, изредка попадались роскошные виллы и особняки. Бойкая торговля шла повсюду. Многие разложили свой товар прямо на земле и на восточный манер зазывали прохожих.

Бросились в глаза дети, многие из которых были обуты в калоши прямо на босу ногу. Они словно и не замечали, что ходят по снегу. На первый взгляд казалось, что в городе вообще не действуют правила дорожного движения. Дважды мы чуть не попали в аварию – сначала едва не столкнулись с «тойотой», в кузове которой сидело человек шесть, затем с самосвалом, где, почти вплотную прижавшись друг к другу, ехало не меньше полусотни крестьян.

Поколесив по Кабулу, мы оказались возле дворца Амина. Во время декабрьских боев роскошное трехэтажное здание значительно пострадало. Пока наши солдаты восстанавливали сам дворец и небольшой двухэтажный особнячок, где позже разместился узел связи, штаб армии расположился в нескольких командно-штабных машинах и палатках у подножия искусственного холма, на котором высилась правительственная резиденция. Если не считать дискомфорта почти полевой жизни, это было очень удобно: министерство обороны Афганистана находилось здесь же, в Даруламане, в пяти минутах езды на машине.

Система охраны командования Ограниченного контингента постоянно совершенствовалась. Сначала она состояла из нескольких постов на бронетехнике. Однако уже во время первых нападений душманов на штаб 40-й армии, которые произошли в марте, выяснилось, что командование и средства связи практически не защищены. Многое пришлось пересмотреть. По очень большому периметру установили управляемые минные поля и разместили небольшие, но хорошо укрепленные гарнизоны. Была продумана система наблюдательных пунктов. Вся охрана состояла из нескольких колец – внешнего, целиком опоясывавшего территорию штаба ОКСВ, и нескольких внутренних, расположенных непосредственно возле каждого здания и объекта.

При въезде на территорию штаба ОКСВ у нас внимательно проверили документы. Перед тем как оказаться возле штабного вагончика командующего 40-й армией генерал-лейтенанта Юрия Владимировича Тухаринова, я попросил сопровождавшего меня офицера показать, где можно побриться.

Разговор с командармом занял не больше пятнадцати минут и не выходил за рамки того, о чем обычно говорят с только что прибывшим офицером. Он то и дело отвлекался, отвечая на телефонные звонки и выслушивая доклады. Сразу же отдавал короткие распоряжения. Кабинет Тухаринова был буквально завален картами – они висели на стенах и лежали на столах. Воспаленные глаза выдавали командующего, чувствовалось, что спит он урывками, от случая к случаю.

Генерал Тухаринов – человек запоминающийся. Высокий и стройный в молодости, к пятидесяти годам он несколько ссутулился. В то время когда я с ним познакомился, он был худощав и внешне чем-то напоминал Дон Кихота.

Первый разговор с командармом закончился неожиданно. Он вдруг начал меня отчитывать за то, что командир комендантской роты, встретивший меня в аэропорту, слишком увлекается спиртным. Я, признаться, несколько опешил и хотел было возразить – ведь в дивизии я не провел еще ни одной минуты. Но подумал, что командующий по-своему прав. Позже я несколько раз вспоминал этот разговор и мысленно благодарил генерала Тухаринова за то, что он сразу же «приземлил» меня.

Возвращаясь к машине, посмотрел на своего сопровождающего. Капитан даже не подозревал, что я уже знаю о его недостатках. Через неделю я отправил этого командира роты обратно в Союз.

До ввода советских войск в Афганистан генерал Тухаринов был первым заместителем командующего войсками Туркестанского военного округа. В мирное время 40-я армия существовала лишь на бумаге, в мобилизационных планах оперативного управления. В случае ее развертывания он назначался командармом. Аппарат управления армии также укомплектовывался офицерами штаба округа.

Генерал Тухаринов возглавлял 40-ю армию в очень сложный период ее становления, когда офицеры еще только привыкали к тому, что действовать придется в реальной боевой обстановке. Ему необходимо было практически на голом месте создать и заставить четко работать сложнейший механизм управления войсками.

Тухаринов пробыл в Афганистане до июня. К тому времени мы уже вели активные боевые действия, и мне не раз приходилось с ним сталкиваться. На свои первые «боевые» в марте я ушел именно по его приказу. Много хлопот нам доставляли бандформирования в Майданшахре, это примерно в семи километрах к западу от Кабула. Оттуда постоянно велся обстрел штаба 40-й армии и всей юго-западной окраины города. Тухаринов же как командующий одновременно руководил сразу несколькими операциями и очень жестко контролировал действия каждого командира. Порой он вникал в такие детали, которые командующему были абсолютно не нужны. Скажем, только вошли в Майданшахр, и в самый разгар организаторской работы: «Вас к аппарату. Командующий». Обычными докладами он никогда не был удовлетворен.

– Ну-ка, давай по карте: где огневые позиции артиллерии? Где будет первая рота, вторая?

Приходилось передавать все координаты. Сначала мы немного возмущались такой опекой, но позже, когда офицеры уже привыкли, стали заранее готовить для него подробные доклады.

Действуя таким образом, генерал Тухаринов поступал совершенно правильно: в противном случае наши потери с самого начала увеличились бы многократно.

Штаб 108-й дивизии, куда я был назначен, находился на противоположной от штаба армии окраине Кабула. За время службы в Союзе я привык к тому, что любой штаб, а уж дивизии тем более, должен, как говорится, блестеть. Здесь же, кроме нескольких старых палаток и машин, разбросанных в очень неудобном месте, на склоне горы, ничего не было.

Командир дивизии с несколькими заместителями жили в кунгах, которые обычно крепятся на грузовых машинах. Они были оборудованы специальной связью. Остальные офицеры – в палатках. В одной из них поселился и я. Кстати, когда спросил, какая из кроватей не занята, мне, видимо как только что прибывшему, показали на второй ярус. Одно слово – дедовщина. Пришлось наводить порядок: на свободную кровать перебрался подполковник. Дров не было, поэтому буржуйки топили соляркой. По утрам страшно было на себя смотреть в зеркало, сразу же начинали отмываться от ночной копоти.

Первые три-четыре месяца ели в основном консервы. Если колонне удавалось привезти, скажем, мясо из Термеза, а шла она долго, недели полторы, это становилось настоящим праздником. В нескольких палатках были поставлены столы для старших офицеров, младших и солдат. Питались из одного котла, варили всем одинаково.

Дивизией командовал полковник Валерий Иванович Миронов. Мы с ним вместе учились еще в суворовском училище. Друг друга знали давно и всегда понимали с полуслова. Когда встретились в Кабуле, наши объятия были более чем крепкие.

Он-то и рассказал мне в общих чертах о том, как проходил ввод наших войск в Афганистан. Оказалось, что готовились к нему долго, почти год. Несколько раз проводилось отмобилизование войск Туркестанского округа, а 5-я дивизия в Кушке и 108-я в Термезе приводились в состояние повышенной боевой готовности. По планам военного времени действовали и части обеспечения, непосредственно подчиненные штабу округа, – артиллеристы, саперы, связисты, разведчики. В действие приходил огромный механизм одного из крупнейших военных округов. Каждый раз из запаса призывали несколько тысяч человек. Причем людей в частях держали значительно дольше положенного времени, что нередко вызывало возмущение с их стороны. Затем их распускали. Внезапно операция повторялась. И так – несколько раз.

В ноябре произошло очередное отмобилизование. В боевой готовности части находились дольше обычного. В ночь с 25 на 26 декабря поступил приказ на переход государственной границы. За несколько дней до ввода войск с несколькими офицерами под строжайшим секретом были проведены специальные занятия. Для ознакомления с местностью командиры дивизий ночью на машинах и вертолетах пересекали границу, углублялись на территорию Афганистана и смотрели дороги, по которым пойдут части. Сама операция была проведена стремительно – 108-я и 5-я мотострелковые дивизии вышли в направлениях от Термеза и Кушки, 103-я десантная – по воздуху.

В конце декабря 1979 года в Афганистан вошли военнослужащие, в основном призванные из запаса. Такое парадоксальное решение было принято, на мой взгляд, по нескольким причинам. Для создания Ограниченного контингента требовалось огромное количество солдат срочной службы, прапорщиков и офицеров, которых в Туркестанском военном округе и так не хватало. Министерство обороны СССР получило отсрочку, для того чтобы окончательно определить продолжительность нашего пребывания в Афганистане. Если бы туда с самого начала были направлены кадровые военные, они незамедлительно бы подняли вопросы, касающиеся порядка прохождения службы, льгот и выслуги, что, как я понимаю, не было на руку руководству.

Призванные из запаса солдаты и офицеры показали себя в Афганистане с самой лучшей стороны. Все они были зрелого возраста, многие уже имели семьи, детей. Запасники были опытнее молодых солдат и прекрасно понимали, что попали не на учения, а оказались в очень серьезной обстановке. Мы были уверены, что никто из них, скажем, не уснет на посту и не уйдет из своей части.

Первые удары по 40-й армии были отодвинуты по времени, и оппозиция нанесла их лишь ранней весной восьмидесятого. Афганцы очень тепло встречали наши первые колонны. Общение советских таджиков и узбеков с местным населением завязывалось повсюду. Как могли, они объясняли, что пришли в Афганистан не для того, чтобы воевать. И им верили. Когда стало ясно, что мы пришли надолго, отношение к нам резко ухудшилось.

Последние из запасников застали начавшиеся нападения на машины, засады и перестрелки. В начале февраля душманы в упор расстреляли одну из патрульных машин, которая контролировала небольшой участок дороги в окрестностях Кабула. Десять солдат в кузове, водитель и офицер – все они были призваны из запаса на несколько недель – погибли.

Возвращались домой запасники с радостью. Самые последние из них провели в Афганистане не больше двух месяцев. Это был самый спокойный период за все время нашего там пребывания.