Текст книги "Рядовые Апокалипсиса"

– Товарищ полковник, нормальный обстрел даже танки не выдерживают. И что, теперь вообще никак не отгораживаться?

– Хм… – Львов чешет в затылке. – Ладно, допустим, убедил. Вот, тоже интересно: «В целях обеспечения безопасности личного состава для передвижения использовать только бронированную технику и грузовики с кунгами…». Это с чего?

– С того, тащ полковник, что те мутанты, которых вы на фотографиях видели, микроавтобус ФСИНа голыми лапами вскрыли, как консервную банку, а вот в БРДМ влезть не смогли. Самый безопасный сейчас транспорт – «броня» и максимально закрытые будки и кабины.

– Так, может, стоит вместо грузовиков инкассаторские микроавтобусы использовать? Банков много… Было.

– Не пойдет, у этих микроавтобусов посадка низкая, и двигатель еле тянет. Это же изначально гражданское шасси, на которое потом брони налепили. По асфальту такой фургон худо-бедно катит, а вот на бездорожье сядет на днище мигом. Да и по дорогам сейчас шибко не покатаешься. Мертвецы – не живые люди, задавленными быть не боятся. Сгребет этот «пепелац» себе под бампер десяток тел, да в них же и увязнет. Так что – только нормальные, полноценные грузовики: «шишиги», «Уралы», ЗИЛы, ГАЗы и обязательно с кунгом.

– Грошев, ты в своем уме? Где мы столько кунгов наберем? Сами склепаем? Нет, можно, конечно, но уж очень долго… А вот по поводу инкассаторских ты, похоже, прав.

– Прав, – согласно мотаю головой я, – аж самому обидно. А про кунги… Зачем самим? Их вокруг полно, только приехать и взять.

– Где?

– Да где угодно! Автобусные парки, служба газа, водоканал, связисты, пожарные… Товарищ полковник, да любая «техничка», любая «ремлетучка» – это грузовик с будкой. Я уж про армейцев молчу, с их КШМ, мобильными штабами и разными медицинскими машинами на базе ГАЗ-66 или «сто тридцать первых» ЗИЛов. На кой сейчас столько КШМок? Кем командовать? Оборудование вынуть аккуратно – и катайся сколько влезет. Останется только окна кабины и будки решеткой забрать, как на наших «Уралах», и на бамперы какие-нибудь отвалы, навроде облегченных бульдозерных ножей наварить – тела и еще живых зомби с пути сгребать.

Батя ненадолго задумался и, буркнув под нос: «Не лишено смысла, черт возьми», что-то черкнул в своем ежедневнике, а потом снова взглянул на монитор.

– А вот это как: «Из числа лиц, не имеющих необходимых в данных условиях специальностей, сформировать бригады разнорабочих…». Ну да, с этим тоже все ясно, кому сейчас нужны агенты по продаже недвижимости и прочие неизвестно чем занимающиеся менеджеры. Только как ты, Боря, собираешься всю эту шатию-братию работать заставить?

М-да, это вопрос, конечно «узкий». Пока я собираюсь с мыслями, командир продолжает:

– Так что, предложишь передовой опыт предков вспомнить? Продовольственные карточки, трудодни? Ты учти, так и до рабских ошейников довспоминаться недолго…

– Никак нет, тащ полковник, никаких ошейников! А что касается передового опыта – запросто. Только не предков, а той же Африки. Уж где-где, а там лагерей беженцев полно. Как там организовано? Охраняемый периметр, палаточный городок, раздача какого-то минимального продовольственного набора ежедневно, медицинское обслуживание при необходимости и поддержание внутреннего порядка. Этот минимум мы спасенным обеспечить просто обязаны. Его и обеспечим. А вот если кто-то хочет не перловый суп с килькой в томате кушать, а ту же колбасу с сыром – милости просим в рабочую бригаду.

– Ничего себе, Грошев, ты гуманист…

– А что делать? Не мы такие… Как еще сейчас можно заставить молодых лбов, не желающих работать? Нет, я молчу про пенсионеров или, допустим, женщин с маленькими детьми. Даже в блокадном Ленинграде была категория «иждивенцы» и им еду «за так» выделяли. Не много, согласен, ну так много и не могли. У нас все не так ужасно, продуктов найдем и прокормим. Но именно таких. А вот совершеннолетних граждан, которые всю сознательную жизнь мобильными телефонами торговали или в перерывах между «Пауком» и «Одноклассниками» никому не нужные бумажки с одного угла стола на другой перекладывали… Вы что, правда верите, что подобные кадры пойдут работать? Нет, кто-то, возможно, пойдет. Но большинство будет сидеть на заднице и орать про свои порушенные злобными ментами права. Это у них сейчас модно. «Я свои права знаю!» А то, что права гражданина – это всего лишь «приятный маленький бонус» к его же обязанностям, – давно забыли, если вообще когда-то об этом слышали.

Ага, кажется, в точку попал. Батя нахмурил брови, задумался. А я продолжаю:

– Вот и выйдет, что одни будут, собой рискуя, крупы и тушенку со складов в замертвяченных городах вывозить и на стенах с автоматами стоять, а другие, пользуясь тем, что ни черта не умеют и уметь не хотят, будут, вопя про свои права, за их спинами сидеть и кашу, из той крупы сваренную, жрать? А не облезут? И даже не в этом главный вопрос. Главный – как скоро такая ситуация надоест тем, кто вывозит и стои́т?

– Нет, Грошев, тебе точно в писатели идти нужно было, – хмыкает командир. – Ну а если все равно не захотят: мол, сами с усами?

– Да ради бога! Человек работать должен осознанно и добровольно, иначе это не работник, а потенциальный бракодел и саботажник. Оно нам надо? Не хочешь – минимальный необходимый для жизни паек и защиту обеспечим, а остальное – сам, ежели уж склонность к самостоятельности вдруг проснулась. Оружие, вон, любой психически здоровый и несудимый за несколько минут получить может. А дальше – все сам. Вот только за попытки взлома магазинов в городской черте и воровство наказывать максимально жестко. Про грабежи, разбой и прочие «тяжкие против жизни, здоровья и собственности» я вообще молчу.

– И как наказывать будем? Расстреливать или вешать?

Нет, я так и знал, что икнутся мне еще мои московские «приключения».

– За убийства или изнасилования – однозначно. В остальных случаях – хватит и просто изгнания. Как говорится: «Вон – бог, а вон – порог». Не хочешь жить по-человечески с людьми – живи как хочешь с упырями. Сколько сможешь, столько и живи.

– Злобен ты, прапорщик, – задумчиво качает головой командир.

– Времена такие, товарищ полковник. Мне тут вчера наш Дядя Саня правильную вещь сказал: нет у нас сейчас возможности политесы разводить и в демократию играть. Или хоть кого-то спасаем, или все дружно медным тазом накрываемся. Лично мне вообще не хочется вонючим куском мяса по улицам шаркать и тухлую мертвечину жрать.

– Не поспоришь… Ладно, Боря, основную мысль твоей… ну, пусть будет – докладной записки, я понял. Остальное позже посмотрю, уж не обижайся. – Батя выразительно смотрит на часы у себя на запястье. – Дела не ждут. Скажу одно: такие вот мысли не тебе одному в голову приходят. Я со многими сейчас связь держу, в других местах похожие идеи тоже уже появляются.

И почему я совсем не удивлен? Похоже, прошло время политиков с их бесконечной демагогией о свободе-равенстве-братстве и прочих демократических ценностях. Времена настали суровые и к «рулю» встали военные. Которые не умеют много и красиво говорить, зато привыкли четко действовать.

– Одно мне скажи, Борис, как ты вообще до мыслей таких дошел? – пристально смотрит мне в глаза Львов и аккуратно стучит пальцем по монитору своего компьютера. – Я ведь понимаю, что это все – не экспромт, вчера на коленке сляпанный. Нет, что-то, конечно, именно сейчас выдумано, но вот основные-то идеи…

– Тащ полковник, если расскажу – все равно не поверите, – пытаюсь отшутиться я.

– А ты попробуй.

– Ну, в общем, есть… теперь, наверное, уже – было, в Интернете одно веселое местечко… Форум один. Это такое место…

– Грошев, ты командира совсем за дурака не держи, – ухмыляется Львов. – Я, конечно, малость постарше вас, хакеров доморощенных, буду, но не совсем уж темный и дремучий.

– Виноват! – изображаю я попытку подскочить по стойке смирно и продолжаю: – В общем, тамошние постоянные обитатели сами себя звали «Палатой параноиков». Ни больше, ни меньше. И занимались они на первый взгляд странным – обсуждали все возможные варианты гипотетических концов света. Любых, от ядерной войны до вторжения инопланетян, от очередной революции до падения метеорита. Забавное такое местечко…

– А, по-моему – сборище малахольных идиотов, – хмыкает полковник.

– Ну не без этого. И дураков, и тех, кто дураков изображал, просто так, от нечего делать, там тоже хватало. Но и вполне разумные мысли и идеи частенько проскакивали. Я там частым гостем был. Сидел, читал, прикидывал…

Ловлю на себе подозрительный взгляд Львова и улыбаюсь.

– Нет, товарищ полковник, вы не подумайте… Тут скорее зарядка для мозгов была. Есть некая вводная: случилось вот этакое, вот случилось, и все… И что ты, исходя из того, что прямо сейчас знаешь, умеешь и имеешь при себе, сможешь сделать, чтобы выжить?

– Хм, ну, может, ты и прав. Хотя вторжение инопланетян, это, конечно, немного чересчур…

– А вот это, – я выразительно смотрю в сторону выходящего на улицу окна, как бы намекая на все происходящее сейчас снаружи, – как вам, не чересчур?

Командир аж поперхнулся и побагровел от неожиданности. Уел я его.

– Ладно, Грошев. Еще раз спасибо за работу. Задумку твою я еще раз перечту внимательно, с другими людьми ею поделюсь. Ситуация у нас сейчас на самом деле слишком уж нестандартная, ни одним уставом или наставлением не предусмотренная. Сейчас каждая дельная мысль – на вес золота, каждое лыко – в строку. А пока дуй-ка в дежурку. Там через, – полковник снова смотрит на свои часы и возвращает назад мою флешку, – три минуты совещание командиров подразделений. Начштаба будет задачи на день раздавать. Не опоздай.

– Есть, тащ полковник!

В дежурку так в дежурку. Интересно, что день грядущий нам готовит?

Интермедия четвертая. Евгения Воробьева

Лагерь беженцев… Странное словосочетание, чуждое какое-то, инородное, совсем не подходящее для России. С ним все время ассоциируется Африка: какие-то смутные детские воспоминания – репортажи в программе «Время» про очередную гражданскую войну в какой-нибудь Либерии, Буркина-Фасо или Конго, да совсем свежий фильм «Кровавый алмаз» с возмужавшим, но по-прежнему симпатичным Ди Каприо, на который она примерно месяц назад ходила в кинотеатр. Беспросветная нищета, из какого-то мусора кое-как слепленные шалаши и маленькие хижины, редкие нитки ржавой колючей проволоки на покосившихся столбах, грязь и мусор. И даже на вид – ощущение полнейшей безнадеги. Не так давно, в середине девяностых, в новостях очень много говорили о лагерях беженцев в России, но это было далеко, где-то на Кавказе, за многие сотни километров и от бурлящей Москвы, и от сонного Иванова. А то, что далеко, чего не видишь своими собственными глазами, того как бы и нет. Теперь же оно есть. Как там у Маяковского? «И явится весомо, грубо, зримо…» Точно сказано, пусть и совсем по другому поводу.

Конечно, выглядит все и не так ужасно, как в тех репортажах. Старые, выцветшие, до небольших дыр пропревшие и немного истрепавшиеся у земли армейские брезентовые палатки, тесно прижатые друг к другу, расставленные аккуратными рядами на футбольном поле посреди воинской части. С двух сторон этот небольшой стадион окружен зданиями: штабным корпусом, спортзалом и офицерской столовой – с одной, и медсанчастью – с другой. С третьей – какое-то нагромождение труб, лесенок и турников: спортгородок. С четвертой – неглубокий овраг, отделяющий футбольное поле и примыкающий к нему спортгородок с разными турниками и полосой препятствий от большого полигона, который солдаты из охраны называют тактическим полем[94]94
  Тактическое поле (тактический городок) – армейский тренировочный полигон, имитирующий различные типы местности, на которых может вестись бой (городская и сельская застройка, укрепленные позиции и т. д.).


[Закрыть]. На этом самом поле сейчас – тоже палатки. Много, ряды и ряды. Вокруг – построенный явно на скорую руку, но вполне добротный двойной забор из сетки-рабицы на немного ржавых, но толстых металлических трубах. Высокий – метра три с половиной, сверху еще и оплетенный странного вида завитой в спираль колючей проволокой. На всех крышах – часовые с автоматами и даже пулеметами. И вдоль забора снаружи время от времени проходит патруль из трех вооруженных солдат. Кроме того, по обе стороны от штабного корпуса торчали из-под земли диковинными грибами темно-зеленые металлические колпаки, очень похожие на башни тех бронированных машин, в которых ездили по Москве спасшие ее омоновцы. Разве что выглядывавшие из амбразур стволы тут были по размеру намного меньше. Время от времени то тут, то там на периметре охранения бахали одиночные выстрелы, а порой и сразу несколько стволов начинали молотить грохочущей скороговоркой. Это посты охранения отстреливали лезущих к забору мертвецов. Удивительно, но при выстрелах на периметре большинство людей вокруг перестали не то что дергаться, а вообще реагировать. Стрельба стала привычным, обыденным звуком. Этаким неизбежным «звуковым сопровождением» вроде гудков клаксонов и хлопков автомобильных глушителей в городах. Точно так же не вызывали уже никаких эмоций ходящие вокруг вооруженные люди. Но тут все было вообще просто: чего их бояться, если они тебя и твою семью защищают? В общем, на Женькин непрофессиональный взгляд, охранялось тут все серьезно и на совесть.

Внутри палаток обстановка предельно спартанская – простенькие, похожие на небольшие металлические ящики с дверцей печки с трубами, выведенными на улицу через отверстие в крыше, по две штуки на палатку. В центре, между двумя высокими опорными столбами – явно кое-как, наспех сбитые из плохо оструганного горбыля стол и две длинные скамьи, накрытые обычным, сложенным вдвое толстым полиэтиленом, и синяя пластиковая бочка с водой. Ее и умываться в умывальники набирают, и пьют. Вдоль стен рядком стоят облезлые и сильно ржавые двухъярусные кровати с провисшими панцирными сетками. По шесть с каждой стороны. Итого – двадцать четыре человека в палатке. И это им еще повезло, кроватей на все палатки не хватило, и в некоторых сколотили длинные, во всю стену двухэтажные нары. Все «удобства» снаружи: на двух столбах и приколоченной к ним широкой доске висят три деревенских умывальника, а чуть поодаль от палаток, у самого забора, рядом с клубом – большущий, наверное, штук на тридцать «посадочных мест» туалет. На койках нет не то что постельного белья, но даже матрасов. Скрипучие ржавые сетки накрыты солдатскими плащ-палатками. Тоже старыми, блеклыми, неоднократно заштопанными. Как отец в таких случаях шутил: «В ней трое померли, двух похоронили». Очень на то похоже. Стоит все прямо на земле, никакого настила нет и в помине, разве что песком, перемешанным с мелким гравием, какая-то добрая душа все засыпала. А иначе – была бы в палатке непролазная грязь – как-никак март на дворе. Дрова в печке сырые, горят так себе, зато сильно дымят. Солдатики – добрые души, поделились своим богатым жизненным опытом и куда меньшими материальными благами: принесли полведра солярки и отмытую консервную банку из-под сайры, посоветовав время от времени подплескивать понемногу на расколотые поленья в печи. Дрова стали гореть лучше, но дымить – еще больше, да и запах у горящей солярки не самый приятный. Вдобавок жестяные колена, из которых печные трубы собраны, – старые, ржавые и мятые – оказались очень плохо подогнанными. Часть дыма выходит через трубу не на улицу, а прямо в палатку. Из-за этого под потолком постоянно клубится сизое марево. Все девчонки (а их палатка – чисто женская) сильно кашляют. Но зато внутри тепло. А вот вчера ночью они все уснули и не уследили за печками. Те погасли, и к утру все население палатки дружно подпрыгивало, приседало и похлопывало себя озябшими руками по бокам на небольшом пятачке перед входным тамбуром. Даже на улице оказалось теплее, чем внутри. Женька и представить себе не хотела, что могло бы быть, останься она до сих пор в своей офисной униформе: обтягивающей юбочке, блузке и коротенькой демисезонной курточке. Если и не окочурилась бы, то уж как минимум пневмонию заработала. Но ей повезло: в эвакуационном центре на Триумфальной площади, куда ее привезли омоновцы, кроме них были еще и врачи из МЧС. И увидев, в каком виде эвакуируется Женька, две находившиеся среди них женщины просто в ужас пришли. Поохали сочувствующе, пообещали помочь. И помогли. Буквально через час какой-то полный дядька с ухоженной испанской бородкой, одетый в аляповатую темно-синюю форму МЧС, принес ей и каким-то ребятам, нарвавшимся на грабителей и серьезно пострадавшим, несколько комплектов армейского камуфляжа. И летнего, и зимнего, и даже белье нательное, которое он обозвал «белугой», не забыл. Смешное такое, из толстой и мягкой на ощупь белой фланели. Просторная рубашка с длинным рукавом и треугольным, как у пуловера, воротом и обтягивающие штаны с ширинкой на пуговицах. Как ни странно, все оказалось по размеру и впору. Когда она сказала об этом, бородатый аж надулся от гордости, легонько ткнул себя кулаком в грудь и заявил, что у него – глаз-алмаз и он уже столько призывников за свою жизнь одел, что ему достаточно один раз на человека поглядеть, чтоб его размер одежды выяснить. А вот с обувью вышла проблема – не было на здешнем складе таких маленьких сапог. Толстяк с виноватым лицом лишь руками развел: мол, не предусмотрена армейским снабжением такая нога. Детский размер. Так и пришлось бы Женьке и дальше дефилировать на шпильках, но ей снова повезло – поделилась своими кроссовками одна из спасенных омоновцами в доме на Садовом кольце девушка. Но даже несмотря на теплую «белугу» и два слоя камуфляжа, замерзла Женька буквально как собака. Весна в этом году, конечно, аномально теплая, но это днем, а вот ночью температура до нуля падала.

И снова пришли на выручку стриженные наголо, камуфлированные «ангелы-хранители» – солдаты из охраны периметра. Они снова развели огонь в печках и посоветовали поделить ночь на дежурства между всеми живущими. В итоге получилось, что каждой придется пободрствовать буквально по пятнадцать минут за ночь, зато печки гарантированно не погаснут. Самое обидное – ведь ничего сложного нет ни в идее, ни в ее исполнении. И почему же сами не догадались? Вот тебе и «тупые вояки»… Угу, они – тупые, а без их подсказки двадцать четыре «умницы» чуть себе зад… все что можно не отморозили.

С улицы донеслось звонкое бреньканье. Это возле столовой на невысоком столбе висит на ржавой толстой проволоке кусок рельса. Три раза в день кто-то из солдат от всей души колотит по нему молотком, собирая обитателей палаточного городка на завтрак, обед и ужин. Женька не спеша встала с кровати и, сняв с прикрученного к кроватной дужке крючка из тонкой алюминиевой проволочки старенький облезлый армейский котелок, внутри которого погромыхивают кружка и ложка, вместе с прочими обитательницами палатки пошла к столовой.

С организацией и тут все было в полном порядке. Базы «тупых военных» вообще, судя по Женькиным наблюдениям, оказались едва ли не единственными островками относительного порядка в воцарившемся вокруг безумии. Да, в спокойные времена над их «так точно, никак нет» и привычкой всюду ходить строем можно было смеяться сколько душе угодно. Зато сейчас именно благодаря этой самой привычке, они, если судить со стороны, совершенно не напрягаясь, организовали получение пищи добрым десятком тысяч человек за раз. Без воплей, толкотни и прочего бардака. И ведь ничего сверхъестественного им для этого делать не пришлось. Просто разбили людей на группы по принципу одна палатка – одна группа. Выстроили эти группы в очередь на улице и пропускают в столовую партиями. Столовая тут большая, человек по четыреста разом рассадить можно, если не больше. Рядом с очередью неспешно прогуливаются туда-сюда несколько вооруженных автоматами офицеров. С одной стороны – для охраны, с другой – так и для поддержания порядка. Женька уже очень давно не была наивной, а глупой – так и вообще никогда. Она прекрасно представляла себе, в какую безобразную свалку могла бы превратиться эта сейчас вполне чинная и благопристойная неспешная очередь, не будь тут этих усталых, но решительных мужиков в камуфляже. Было бы именно то, что показывали по телевизору про лагеря беженцев в Африке: толпы орущих голодных людей перед грузовиками, которые чуть ли не на лету хватают и прямо в воздухе рвут выбрасываемые из кузовов мешки с «гуманитаркой». Тот, кто посильнее, понаглее и побойчее – урвет, кто послабее – вынужден будет ползать в грязи, подбирая то, что выпало из рук более удачливых, а то и вовсе останется голодным. В общем, было бы весело. Свои шансы в подобном «веселье» Женька вполне здраво оценивала как нулевые и искренне радовалась тому, что военные их не бросили.

На завтрак снова была каша. Но, судя по висящему на стене столовой рядом с внушительным списком всего, что было положено кушать солдату Российской армии меню, тут и раньше никого особенным разнообразием не баловали: на завтрак каша, на обед – суп и каша, на ужин – пюре или макароны. Как они тут на таком «разнообразии» в мирное время не озверели – просто уму непостижимо. Видимо, сильно не правы были те, кто армию считал сборищем уродов и отморозков. Тут, похоже, не только очень крепкие и выносливые, но при этом на редкость адекватные люди служили. Одно дело – сейчас, когда выбор простой: или лопай, что дают, или голодным ходи. А вот как можно удержаться и не взбунтоваться на таких харчах в мирное время…

За такими вот размышлениями и прошло незаметно время ожидания. Пожилая полная женщина в окошке раздачи щедро бухнула в Женькин котелок большим алюминиевым черпаком, а потом плеснула сверху из второго, размерами куда скромнее, подливы.

– Что хоть за каша? – поинтересовалась Женька.

Повариха назвала незнакомую крупу сечкой[95]95
  Сечка – крупа из дробленого пшеничного зерна. В сельском хозяйстве она называется «дробленкой» и ею кормят крупный рогатый скот и свиней. Вот такое у нас отношение к защитникам Родины. Хотя не буду врать, при должном умении и желании даже сечку можно приготовить весьма вкусно.


[Закрыть]. Женька порылась в памяти, но так и не смогла вспомнить, что это вообще такое. Вспомнила, правда, какую-то «ячку», но и ту идентифицировать тоже не смогла. Повариха тем временем положила сверху на котелок два толстых пшеничных сухаря. Ну да, откуда бы тут свежему хлебу взяться? Этот вопрос она еще на первом приеме пищи выяснила: своей пекарни в части не было, хлеб раньше ежедневно привозили с хлебозавода в Пушкино. А кто там сейчас выпечкой хлеба заниматься будет? Вот и потчуют теперь всех сухарями из запасов. И им, гражданским, еще повезло – пшеничные сухари вполне съедобны: просто толстые засушенные ломти нарезного батона. А вот сами военные, судя по признанию одного из их «ангелов-хранителей», получали сухари ржаные. Когда Женька, явно не понявшая, в чем вообще проблема, только пожала в ответ на это признание плечами, солдат хмыкнул и, достав из кармана кусок того самого сухаря, предложил ей попробовать. Это было что-то! Во-первых, она об него чуть зуб не сломала, настолько сухарь оказался твердым; во-вторых, когда ей удалось-таки откусить небольшой кусочек и она, поняв, что жевать это просто не сможет, попыталась его рассосать… Фу, какая же оказалась пакость! Сухарь под воздействием слюны превратился в какой-то непонятный комок, больше похожий на глину или пластилин, с омерзительным кислым привкусом, да еще и табаком отдававшим почему-то. Ужас! Она даже проглотить эту гадость себя заставить не смогла. Аккуратно выплюнула раскисшую во рту массу на ладошку и выбросила. Солдат, глядя на нее, только понимающе хихикнул.

В кружку ей тоже плеснули чего-то горячего, темно-коричневого, исходящего паром. Чай? Нет, судя по всплывшей сморщенной дольке яблока – компот из сухофруктов. Тоже неплохо. Присев на край широкой светло-серой лавки за ближайшим свободным столом, девушка принялась за еду. Как ни странно, но сечка с подливкой, в которой даже ощущалось присутствие какого-то мяса, оказалась вполне даже ничего. Не просто съедобная, а можно сказать, вкусная. Горячая, разваристая: как любил говорить отец – «нажористая». Хм, может, не так уж плохо тут, в армии, солдатам было? Ну если про ржаные сухари не вспоминать… Хотя это, наверное – смотря где. Вон, если Эйзенштейну верить, на броненосце «Потемкин» все с червивого мяса в борще началось. Но тут, на этой базе, по такому поводу восстания в ближайшее время явно не предвидится. Быстренько прикончив кашу и запив ее не очень сладким компотом, она подхватила котелок с кружкой и направилась к мойке. Да, это вам не ресторан и даже не столовая, где грязную посуду можно просто оставить на столе: придет официантка, заберет и унесет мыть. Тут – всё сами. Ополоснув кружку и ложку, Женька, следуя совету все тех же солдат, тщательно отмыла котелок. Он старый, мятый, да еще и алюминиевый: не отмоешь сразу до блеска – закиснет в нем все, что не отмыла, мгновенно. И после следующего приема пищи гарантирован как минимум понос, а то и страшный зверь стафиллокок. Вот чего-чего, а заполучить этот мерзкий и позорный недуг, о котором она только от здешних военных медиков и узнала, совершенно не хотелось. Как минимум – понос и рвота, а в худшем случае – смертельный исход. Все при том же поносе. Бр-р-р! Ну уж нет! Так что: «Чистота – залог здоровья, порядок – прежде всего».

Занеся котелок назад в палатку и аккуратно подвесив его к дужке кровати, Женька пошла к штабному корпусу, стоящему буквально в десяти-пятнадцати метрах от забора, ограждающего их палаточный городок.

– С какого сегодня начали? – спросила она у сидящего в комнате за толстым стеклом пожилого седоусого офицера со значком «Дежурный по части» на груди.

– С семь тысяч четырехсотого вроде, – буркнул тот в ответ и зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью.

Женька вытянула из кармана выданную ей сразу по приезде бумажку, на которой гелевой ручкой были выведены крупные цифры «7964» и стояла размашистая подпись. Похоже, сегодня она наконец-то доберется до кабинета регистрации и, если повезет, перестанет быть иждивенкой.

Регистрация. Еще одно совершенно новое явление. Всех беженцев переписывают и регистрируют, выясняя при этом, чем каждый занимался в той прошлой, нормальной жизни и чем может быть полезен теперь. Те, кто не прошли регистрацию или не имели нужных специальностей, считались иждивенцами. Балластом, обузой. Никто им в открытую этого не говорил, но отношение чувствовалось во всем. В том, как кормили, где селили. Нет, грех жаловаться, голодом не морили и крышу над головой предоставили. Но, как ни крути – старенькая брезентовая палатка – совсем не кирпичная казарма, а сечка и перловый суп – далеко не борщ с мясом или картошка с котлетой. Оставаться надолго в палатке с дымящей печкой Женьке совершенно не хотелось, но и шансы свои она оценивала вполне здраво. Чем она могла похвастать? Дипломом бухгалтера и опытом продажи стальных дверей? Есть подозрение, что ни то ни другое сейчас бешеным спросом не пользуется. Но терять надежду было нельзя. Распустить нюни и опустить руки – просто. Бороться и пытаться найти выход из ситуации – куда сложнее, но зато и намного полезнее.

Очередь, занявшая весь коридор третьего этажа, длинный и широкий, да еще и змеиным хвостом спускавшаяся на второй, продвигалась медленно. Как-то совсем незаметно Женька разговорилась с немолодым, но подтянутым и крепким мужчиной в черной форме с множеством карманов, в какой сейчас ходят почти все частные охранники, высоких шнурованных армейских ботинках и с каким-то сильно похожим на автомат, но все равно немного другим ружьем на плече, что стоял прямо перед ней. Начали, как обычно в таких разговорах с незнакомцами бывает, с какой-то чепухи. Он поинтересовался, где и в каком звании служит столь очаровательная девушка. Она, смутившись, объяснила, что к армии вообще никакого отношения не имеет, а форма ей досталась совершенно случайно, с оказией подвернулась. Мужчина недоуменно хмыкнул, а потом пояснил причину своего удивления:

– Знаете, девушка, я довольно много лет прослужил, на пенсию подполковником вышел…

Надо же, подумалось Женьке, подполковник, пусть и на пенсии. Да еще и при оружии. Да, этот дядечка для здешнего начальства точно куда более ценный кадр, чем она. Обидно, но правда.

– …И не раз видел, как люди носят форму, – продолжил мужчина. – Уж поверьте моему опыту: абсолютно одинаковый камуфляж совершенно по-разному сидит на новичках и на тех, кто успел проносить его хотя бы полгода-год. Вот я на вас поглядел и решил, что вы из служивых, уж больно толково все подогнано, да и размер подобран – будто на вас шили.

Еще сильнее смутившаяся Женька рассказала про «глаз-алмаз» из МЧС на Триумфальной.

– А что сидит так – это я просто на солдат и офицеров из охраны глядела, как они носят, ну и подумала, что так, наверное, удобнее и правильнее, вот и постаралась со своей сделать что-то похожее.

– Очень хорошо получилось, – похвалил ее подполковник и вдруг легонько хлопнул себя по лбу. – Что-то я с этим бедламом о правилах хорошего тона совсем забыл! Подполковник Тарасюк, Вячеслав Васильевич. Можно просто Вячеслав.

– Евгения Воробьева, – представилась она в ответ. – Можно просто Женька.

– Женька? – удивленно приподнял правую бровь Тарасюк. – Не Евгения?

– Нет, – улыбнулась девушка в ответ. – Меня, сколько себя помню, все Женькой зовут. Евгения – как-то непривычно, слишком официально. Как будто сейчас ругать за что-то начнут.

– Ну что ж, – хмыкнул Вячеслав, – тогда уж предлагаю сразу и на «ты» перейти, потому как обращение на «вы» в комплекте с именем Женька будет звучать на редкость глупо.

– Согласна.

Следующие пару часов, пока очередь неспешно смещалась в сторону кабинетов, где проводили регистрацию, они рассказывали друг другу о себе. Она – про жизнь в Иваново, учебу в Москве и работу в «Форте». Про то, как ее, уже начавшую прощаться с жизнью, вытащили случайно проезжавшие мимо омоновцы и про собственные опасения, что со своими «дефицитными» навыками она крепко рискует надолго застрять в палаточном городке. Тарасюк – про свою службу в вертолетном полку близ подмосковного Малино, о жене, ушедшей в конце девяносто восьмого, когда после дефолта казалось, что армии настал окончательный и бесповоротный каюк. О том, как вышел на пенсию и устроился через бывших сослуживцев в один из расплодившихся тогда, как поганки после дождя, московских ЧОПов.

– Только поэтому, наверное, и жив остался, – развел руками он. – У меня график – двое через четверо. Когда все началось, я как раз только заступил. Причем, на свое счастье – в головном офисе нашего ЧОПа дежурил. Сначала просто телевизор смотрел и дурел от происходящего, а когда про введение чрезвычайного положения вечером объявили – вскрыл самовольно оружейный шкаф и гладкоствольной «Сайгой» вооружился. Думал, уж лучше пусть, когда все наладится, меня за самоуправство и нарушение техники безопасности уволят, чем сейчас схарчат. А уже к следующему утру понял, что никто меня увольнять не будет – некому. Почти, как и ты, двое суток взаперти просидел… А куда мне было? Машины своей нет, да и водить я не умею. Вот и сидел – ждал у моря погоды. Потом мимо кантемировцы на «броне» проезжали, выживших собирали. Ну я к ним и выскочил. Страху натерпелся – не передать. Там и бежать-то было – только от подъезда через дворик, метров от силы пятнадцать – три тополя на Плющихе, блин, проскочить да еще тротуар, а по дороге раз пять чуть не слопали. Троих мертвецов сам пристрелил, двоих – кантемировцы подсобили.