Текст книги "Рабыня Малуша и другие истории"

На счастье европейцев умер Ордин-Нащокин, а следом за ним и государь. А вставшего на российский престол Петра очень легко было склонить на свою сторону посулами помочь стране выползти из «мрачных лесных дебрей». И этот громила (рост 2 м 09 см) полностью оправдал их ожидания.

Изредка отрываясь от пьянок и кутежей, он брал в руки топор и тесал бревна для кораблей. Правда, историки скромно не упоминают, не приходилось ли браковать его «работу», – говорить вслух об этом было неэтично, брак имел «благородную» подоплеку. А для того, чтобы изготовить любую сложную деталь корабля примитивными инструментами – топором, пилой, теслом, рубанком, требовались месяцы учебы, а не один-два махания топором, особенно после вчерашней гулянки.

И что же получил этот «державный плотник», попутно подрабатывающий царем?

Отправленные за границу и брошенные на произвол судьбы студенты, не знавшие ни одного иностранного языка, так толком ничему и не научились. Любой подсобный рабочий на верфях знает, что корабли следует строить исключительно из сухой древесины. Но эту простую истину на практике не смог усвоить наш «державный плотник»: изготовленные по его указу корабли для Балтики из сырой древесины смогли кое-как недолго повоевать, а потом элементарно развалились.

Некоторые историки упоминают, что по указу Петра строились дороги. Но где они строились, какую протяженность имели и как выглядели, почему-то не указывается.

Говорят, что Петр немало усилий приложил для поднятия культурного уровня нации. Но, как мне представляется, он просто не мешал делать то, что было начато его предшественниками. В частности, он собственноручно исправил гражданскую азбуку и способствовал расширению книгопечатания.

Но печатание книг и букварей было освоено задолго до него. Причем печатались книги не только духовного, но и светского содержания. Примером тому может служить напечатанное в 1613 году в Нижнем Новгороде «Житие Дионисия Зобниновского», по сути – историческое исследование, относящееся к Смутному времени, где фигурируют реальные исторические лица – Козьма Минин, Иван Наседка, пан Лисовский, окольничий Ф.Волынский, князь С.Шаховской… Читатели того времени могли познакомиться с сочинениями Симона Азарьина, Иосифа Волоцкого, Зиновия Отенского, князя Константина Острожского…

В то же самое время появляются анонимные произведения «Повесть о Шемякином суде», «Повесть об Азовском сидении казаков», сказания Авраамия (в миру – Аверкия), «Книга бесед», «Книга толкований», «Житие» протопопа Аввакума, написанные между 1672 и 1675 годами…

Изменялся сам письменный язык, что выразилось в отрешении от общественных канонов, в произведениях появлялись новые средства художественной выразительности. Писать начали не отрешенно (этикетно), а художественно, максимально правдиво рассказывая об увиденном или услышанном.

Во времена Алексея Михайловича появились и первые составители виршей (стихов). Так, Симеон Полоцкий издал целый поэтический сборник «Рифмологион, или Стихослов», в котором, в частности, есть такие стихи, посвященные богу:

 
Мир сей приукрашенный – книга есть велика.
Еже словом написана всяческих владыка.
 

После смерти Симеона Полоцкого место придворного поэта занял Сильвестр Медведев.

В Московии до Петра был и театр. В 1672 году при содействии А. С. Матвеева при дворе появляется «комедийная хоромина», открывшаяся пьесой «Артаксерово действо», написанная по личному указанию Алексея Михайловича. Постановку на русском языке доверили лютеранскому пастору в Немецкой слободе Иоганну Готфриду Грегори. Здесь были и полукруглая сцена, и декорации, и оркестр, состоящий из органа, труб, флейт, барабана. Позже здесь же были поставлены пьесы «Давид и Соломон», «О блудном сыне», «Грехопадение Адама», «Малая комедия о Баязете и Тамерлане» – вполне солидный репертуар!

А в 1675 году впервые был показан балет, главным действующим лицом был Орфей.

Так было при Алексее Михайловиче. При царствовании его сына Петра все стало иначе:

«…В мае 1721 года по случаю спуска корабля к половине обеда женщины были пьяны настолько же, как мужчины. К вину была подмешана водка. Старый адмирал Апраксин заливался слезами; князь Меньшиков скатился под стол; его жена и сестра старались привести его в чувство. Потом разгорелись споры, раздались пощечины, пришлось разнимать генерала, подравшегося с поручиком»[99]99
  Büschings Magazin / Депеша Кампредона с пометкой 14 марта 1721 года содержит аналогичные подробности


[Закрыть].

Вот таким образом придворная публика проводила знаменитые Петровские ассамблеи.

Теперь коснемся развития живописного искусства.

Все началось с написания икон. Сначала это были символические «парсуны» святых, изображаемых так, как их видел иконописец.

Но постепенно сюжеты усложнялись, – от изображения отдельных личностей начали переходить к более сложным композициям. В иконе Симона Ушакова «Великий архиерей» уже просматриваются элементы реализма, явные отступления от канона.

Начиная с 1680-х годов «парсун» становится особенно много: это изображение царя Федора Алексеевича, Натальи Кирилловны, Льва Матвеева, да и самого Петра во младенчестве.

В Двинской летописи можно прочесть, что в 1698 году архангельский архиепископ Афанасий «призвал живописца-персонника Степана Дементьева сына Нарыкова и заставил свою архиерейскую персону написать, которую он на картине, смотрючи на него, архиерея, обрисовал и все подобие сущее лица его и провохрил фибрами (красками, – авт.), какими надлежит, слово в слово, и оставил у него, архиерея, во внутренней келье сушить; а в иной день приехав, оное же архиепископское персонное лицо, поправивши на готово, взял с собой; протчее дома дописывал».

Писались не только «парсуны», книги и клейма на иконах заполнялись, например, батальными и иными иллюстрациями.

А написание портретов известных личностей того времени встало едва ли не на поток: в 1690-е годы написаны портреты Артамона Головина, Никиты Зотова, Апраксина, Федора Юрьевича Ромодановского, Гордона, Франца Лефорта…

Именно на этой благодатной почве впоследствии выросла блестящая плеяда новых талантливых портретистов и живописцев, создавших своеобразную школу типичной русской живописи – Иван Аргунов, Иван Никитин, Петр Дрождин, Борис Суходольский и др.

За этими талантами эволюционно и лавинообразно последовали другие, еще более талантливые – Алексей Антропов, Антон Лосенко, Иван Акимов, Григорий Угрюмов, Евграф Чемезов, Дмитрий Левицкий, Федот Шубин, Владимир Боровиковский, Федор Рокотов, Николай Аргунов, Михаил Бельский…

Одновременно с ними явились основоположник русского театра Федор Волков, драматург А.П. Сумароков, появился крепостной театр графа Н.П. Шереметьева с блистательными драматической актрисой П.И.Ковалевой-Жемчуговой и танцовщицей Т. В. Шлыковой-Гранатовой, поэты Г. Р. Державин и Н. А. Львов (мы до сих пор помним песни на его слова «Ах, вы, сени, мои сени», «Во поле береза стояла», «Во саду ли, в огороде», «Ивушка, ивушка зеленая моя»), композитор Д.С.Бортнянский.

А эти светлые взрастили целый шлейф гениальных людей искусства XIX века, коими до сих пор гордится Россия и перед которыми склоняет головы весь цивилизованный мир.

Идем далее.

Нам со школьной скамьи внушают, что именно Петр, «прорубив окно» на запад, повернул русичей в сторону «цивилизованного и прогрессивного» Запада. Повернул так, что у людей хрустнули шейные позвонки. И все это так хитро преподносится, что у людей невольно возникает представление, что началось все с того, когда Петр зачастил в Немецкую слободу, где собирался иностранный «цвет общества».

Молодой и бесшабашный Петр, попав в этот шалман, слегка обалдел, тем более, что, приняв изрядную дозу пива и вина, заметил красивую и доступную немку и влюбился в нее без памяти. С тех пор и началось преклонение молодого царя перед Западом. Тут-то и родилась у него идея вытащить россиян «из застоя» и ввести в «цивилизованное европейское сообщество». Прямо-таки по-ленински: «Силой загоним человечество к счастью!»

Однако история Немецкой слободы весьма древняя. Еще Василий III завел себе почетную стражу из наемных немцев, отведя им для поселения слободу Наливки между Полянкой и Якиманкой. Но в 1571 году, во время набега Давлет-Гирея, эту слободу сожгли.

Иван IV Грозный после похода в Ливонию привел довольно большое количество пленных немцев. Часть их разослали по другим городам, часть оставили в Москве, отведя для поселения место возле устья Яузы на правом ее берегу. Но чем-то они прогневили грозного царя, и по его приказу в 1578 году немецкую слободу разграбили и сожгли.

Немцы оправились при Борисе Годунове, но в Смутное время Немецкая слобода была сожжена до основания. Те, кто уцелел, опять-таки сбежали в другие города, а оставшиеся в Москве стали селиться в районе Чистых прудов, на Арбате, на Тверской, на Сивцевом вражке.

Проживая среди русских, немцы, безусловно, оказывали влияние на жизнь и быт россиян. В том числе и на одежду. Дело дошло до того, что отец Петра, царь Алексей Михайлович, издал особый указ, запрещающий служащим при дворе ношение немецкого платья и стрижку волос на голове.

Посмотрим, кого же приглашали на Русь при предшественниках Петра.

Иван Грозный привозил немцев из Ливонии. У С. Князькова в его книге «Из прошлого русской земли. Время Петра Великого» читаем: «Отправляли в Москву всех пленных мастеров-немцев, знающих добывать руду серебряную и опытных в золотом, серебряном, медном, оловянном и всяком деле».

Мало того, использовали не только пленных специалистов, но и приглашали знатоков инженерного и горного дела и при Борисе Годунове, и тотчас по окончании Смутного времени, – страна нуждалась не только в добыче благородных металлов, но и в оружии, порохе, селитре. В русском обществе появился спрос на стекло, ткани (бархат, парча, шелк, тонкое полотно), бумагу и другие необходимые товары, которые было целесообразно не ввозить из-за границы, а производить у себя.

И вот уже в 1632 году с помощью голландца Виниуса возле Тулы возводится железоделательный завод, предназначенный для изготовления оружия, акшек и других необходимых товаров. В то же время строятся заводы на Волге, в Костроме, Смоленске, Владимире, Устюжне-Железнопольском… Для добычи руды из Саксонии выписываются горные инженеры.

В 1630 году открываются часовое и водовзводное производства, мастерские по выделке лосиных кож, два завода по произодству стекольных изделий, несколько пороховых и бумагоделательных мельниц. В Муроме организуется поташное производство, разрастаются и совершенствуются варницы по производству селитры, возникают новые полотняные и суконные фабрики, на шелкопрядильных фабриках Москвы увеличивают ассортимент производства продукции – начинают изготовлять цветастые штофы, кушаки, ленты, шнуры и кошельки из персидского шелка.

Для стимулирования развития производства отец Петра, царь Алексей Михайлович, распорядился не брать с заводов никаких податей, к ним приписывали целые деревни, чтобы обеспечить рабочими. Но за это иностранцев обязали учить работников разным специальностям.

Финансовая политика Московского государства в XVII веке строилась не только на добывании средств за счет оброков, податей, налогов, но и на развитии производственных сил страны и помощи производителям. Немалая роль отводилась развитию международных торговых отношений. Взималась плата за проезд западных купцов через Псков, Новгород Великий, Нижний Новгород, Астрахань в Персию и Индию и наоборот. Об обороте торговли можно судить хотя бы по тому, что в это время из Ярославля, Валдая, Каргополя вывозили до 165 000 аршин холста в год. В Архангельске, Вологде, Ярославле, Москве открылись торговые подворья английских, голландских, гамбургских и любекских купцов.

Первые Романовы заботились и о расширении Русского государства, об освоении и использовании новоприобретенных земель, для чего требовалось изучить эти земли и составить их карты. И этому делу придавалось немаловажное значение.

Исходя из сказанного выше, невольно приходишь к выводу, что Допетровская Русь вовсе не была дремучей страной с затхлым и примитивным обществом. Страна развивалась весьма и весьма активно и даже имела перспективу поступательного движения к цивилизованному обществу, будущее ее было обозначено довольно четко.

Выходит, что взбалмошный Петр может запомниться лишь тем, что с помощью итальянских архитекторов создал красивую каменную «шкатулку», предварительно забил болото костями соотечественников и воткнул в эту могилу ту самую «шкатулку», нескромно поименовав ее городом своего имени. Да еще стриг бороды и обрезал до колена кафтаны. И это, невзирая на то, что то и другое было не признаком российской дикости, а было вызвано необходимостью спасения от лютых морозов зимой.

Так что достаточно ли деяний Петра для того, чтобы именовать его «Великим»? Сомнительно… Большей чести именоваться так имел его отец Алексей Михайлович.

Вы подлец, сударь!

Дракон. Зачем ты приехал сюда?

Ланцелот. Чтобы убить тебя.

Дракон. Чего?

Ланцелот. Я вызываю тебя на бой, слышишь ты, дракон! Я вызываю тебя на бой в третий раз, слышишь?

Дракон. Дурак. Ну? Чего молчишь? Страшно?

Ланцелот. Нет.

Е.Д. Шварц. «Дракон»

Митрофану Евграфовичу, пожилому учителю математики в церковноприходской школе Мытищ, такое и не снилось. Протодьякон Макарий, частенько заходивший в дом учителя развеять скуку – поболтать по душам, обсудить Святое писание, разузнать местные сплетни, которые в достатке добывала словоохотливая и добросердечная жена учителя Марфа Савельевна, бывшая на короткой ноге с женами и служанками всех, кто представлял хоть какую-то значимость в их родных Мытищах, приехал из Москвы, куда ездил докладывать о состоянии его прихода, и сообщил, что рассказал об успехах учеников Митрофана Евграфовича, да и о нем самом. И там, вверху, заинтересовались, сказав, что хорошие учителя нужны Москве.

– А там напрасно словами не будут бросаться, – огладив бороду, важно проговорил протодьякон. – Непременно доложат куда следует.

– А чего теперя будет-то? – заволновалась Марфа Савельевна.

– Ну, хуже не станет. Главное, что о Митрофане Евграфовиче узнали в первопрестольной, – ответил протодьякон, ткнув пальцем вверх. – А там уж как Бог положит…

– Ну, зачем же вы так обеспокоились обо мне? – смутился хозяин. – Нам и тут хорошо. Опять-таки и беседовать с умным человеком, как вы, приятственно. А там что? Чужие мы там. Мы привыкли по-простецкому. Да и немолод я, чтобы бросать насиженное гнездо…

– И правда, батюшка, – поддержала мужа хозяйка. – Куда уж нам на старости лет начинать все сызнова?

– Какая старость? – возмутился протодьякон. – Сороковина с небольшим. Жить еще да жить!

– Вы так говорите, будто все уже решено, – усмехнулся Митрофан Евграфович.

– Архиерей, с коим я беседовал, – человек дела, напрасно интересоваться он не будет, – убедительно вещал протодьякон. – Непременно доложит куда следует.

– А как же мы без вас-то? – всполошилась Марфа Савельевна. – Чай, привыкли мы друг к дружке. А там и поговорить-то не с кем будет, – кругом чужие люди, со своими обычаям и привычками. Зазорно им будет общаться с деревенщиной…

– Какая же мы деревенщина? – осадил ее протодьякон. – Суть такие же человецы есть. Не хуже других. А я уж, так и быть, поделюсь: знакомцы в епархии шепнули, что и меня хотят перевести в Москву-то.

– Да вы что! – всплеснула руками Марфа Савельевна. – Вот радость-то какая!

– Пока это слухи, – потупился протодьякон. – Мало ли, что люди болтают.

– Не скажите, – вступился за жену хозяин. – Сами же говорили, что архиерей слов на ветер не бросает.

– Дак ить не все от него зависит, – заключил гость. – Кстати, что-то я вашей Варюшки не вижу. Уж не приболела ли?

– Да нет, в своей светелке сидит, кику вышивает, – ответила хозяйка.

– Хорошая у вас девчушка растет, ей бы женишка хорошего подобрать, – промолвил протодьякон.

– Это уж как бог даст, – ответил ему Митрофан Евграфович. – Тут нам не дано предугадать.

– Ну, с божьей помощью все станет на свои места, – перекрестился гость. – Чай, не отдадите за какую отрыжку.

– Упаси бог, – в страхе перекрестилась Марфа Савельевна. Такого и врагу пожелать не можно!

Потом, обратившись к младшей дочери, игравшей с тряпичной куклой возле печи, приказала:

– Манюша, сбегай, позови Варюшку. Скажи: батюшка пришел, на нее взглянуть желает.

Девчушка живо соскочила с лавки и, перебирая коротенькими ножонками, побежала вверх по лестнице в светелку к сестре.

– Не споткнись, торопыга, – нежно бросил ей вслед батюшка.

– И эта гляди, как подросла, – заметил отец Макарий. – Скоро и помощницей станет.

– Балуем мы ее, – укорил жену Митрофан Евграфович. – Излишне балуем.

– Дак ить как не баловать – махонькая еще, – начала оправдываться Марфа Семеновна. – Успеет горюшка хлебнуть…

– Типун тебе на язык, – замахал на нее муж.

Вскоре с вышивкой в руках спустилась вниз Варя. Она подошла к протодьякону под благословение и поцеловала ему руку.

– Ты погляди, совсем заневестилась, – ласково проговорил тот. – Так не заметишь, как придется и замуж выдавать.

– Ну, что вы, – покраснела девушка и опустила голову. – Я уж с матушкой да батюшкой…

– Э, нет, – весело проговорил протодьякон. – Каждая божья тварь должна иметь пару и, как сказано в Святом писании, плодиться и размножаться, создавать свою семью. Ничего зазорного в этом нет.

Видя, как смутилась и залилась краской дочь, Марфа Савельевна сказала ей:

– Варя, подогрей самовар, а то он совсем остыл. Да воды долей – половину уже выпили.

Обрадовавшись тому, что внимание от нее переключилось, девушка быстро схватила самовар и, поставив его возле печи, начала щепать лучину для растопки, разожгла, потом долила воды.

– Я пойду к себе? – спросила она.

– Иди, иди, родная, – позволила мать.

– Хорошая жена кому-то попадется, – глядя ей вслед, проговорил отец Макарий.

Дальше все разговоры вертелись вокруг прихожан, их жизни, достоинствах и недостатках.

Выпив еще пару стаканов чая с сушками, гость засобирался. На уговоры хозяев остаться он ответил:

– Пора и честь знать. Надо готовиться к вечерне. Да и на останний раз помолиться…

В самом начале весны, когда мартовское солнце начало пригревать, растапливая снег на крышах домов, а на карнизах появились первые, еще небольшие сосульки, в Мытищи незванно-негаданно приехала комиссия: протопоп Власий от имени епархии должен был освидетельствовать состояние прихода отца Макария, а чиновник из отдела образования – уровень преподавания в школах городка.

В один из дней Митрофану Евграфовичу сообщили, что завтра чиновник придет к нему на урок.

Марфа Савельевна заволновалась:

– Что же будет-то?

– Полно тебе, – начал успокаивать ее муж, – чать не снимать станут, а просто послушают мои уроки. Не впервой…

– Ты уж завтрева новый сюртук одевай, а не как всегда, в старом, – засуетилась она.

– Да надо ли? – засомневался он. – Увидят меня ребята в парадном обличье, замкнутся и пропал урок.

– А ты им сегодня подскажи, чтобы подготовились получше да постарательнее, неровен час…

– Полно тебе выдумывать, – отмахнулся он. – Бог не выдаст, свинья не съест.

Но когда жена вытащила из сундука новый сюртук, возражать не стал, а сел готовиться к уроку.

Тем временем взволнованные неожиданной проверкой Марфа Савельевна вместе с Варей внимательно осмотрели форменную одежду – не побила ли моль, не разошлась ли где по шву, – стали чистить сюртук и вывесили его на улицу проветрить.

В класс, где шли занятия принесли директорское кресло, поставив его подальше от окна, чтобы не дуло.

Когда старый сторож Игнат позвонил в свой колоколец, возвещая начало урока, проверяющего в классе не оказалось. Не дожидаясь его, Митрофан Евграфович начал урок. Сегодня ребята повторяли деление трехзначных чисел на двузначные.

Для начала учитель вызвал Васятку Никулишина еще раз вслух прочитать правила такого деления. По заведенной традиции Васятка раскрыл учебник на нужной странице и, встав на колени перед учителем, начал складно зачитывать.

В этот момент дверь класса раскрылась и внутрь вошли директор школы и проверяющий из столицы.

– Здравствуйте, дети! – поздоровался директор.

– Здрасте! – хором ответили ребятишки.

– Сегодня у вас на уроке будет присутствовать инспектор из самой Москвы. Он посмотрит на ваше прилежание и успехи, – объявил директор. – Прошу Вас, господин Кирьяков, – он пригласил гостя, указывая на кресло.

Потом одобрительно посмотрел на парадный сюртук учителя и, обращаясь снова к инспектору и к учителю, добавил:

– Прошу извинить меня, господа, дела-с. Продолжайте, Митрофан Евграфович. Учитель склонил в поклоне голову и обратился к ученикам:

– Все усвоили это правило?

– Да, – хором закричали те.

– Ну, кто дерзнет решить пример?

– Я, я, я, – послышалось со всех сторон.

– Никто не боится? – спросил учитель. – Все ли готовы?

– Все… Готовы… – снова прокричали ребята.

– Тогда, отчаянные вы мои, я каждому раздам по примеру. Примеры у каждого будут свои, так что заглядывать к соседу не имеет смысла. Уяснили?

– Да… Да… – снова закричали ребята.

Митрофан Евграфович раздал всем клочки бумаги, на которых заведомо были написаны исходные данные для вычисления.

Ученики склонились над задачками и дружно засопели. Кто-то время от времени чесал в затылке, кто-то ковырял пальцем в носу.

Учитель спокойно сидел в торце стола, наблюдая за ними. Наконец Ванюшка поднял голову и протянул ему свой листок.

– Оставь пока при себе, – сказал Митрофан Евграфович, – подожди, пока остальные решат.

Когда закончил решать и последний, учитель предложил ребятам:

– А теперь обменяйтесь решением с соседом и проверяйте его работу.

Ребята так и сделали и снова склонились теперь уже над чужими задачками.

Гришатка Семкин, проверявший работу Ванюшки, закричал:

– Неправильно!

– Чего неправильно? – возмутился было тот, но Митрофан Евграфович поднял руку и все замолчали.

– Дай-ка мне, – попросил он.

Коротко посмотрев на решение, он сказал:

– Ванюшка, ты действительно ошибся.

– Совсем немного, – пробурчал тот.

– Совсем немного, – тихо сказал учитель. – Если ты будешь спешить и ошибаться, это помешает тебе в жизни. Представь себе, что ты пришел на ярмарку что-то покупать. А ты плохо считаешь, и тебя обманули. Обидно будет?

Ванюшка молча сопел, уставившись в стол. А Митрофан Евграфович продолжил:

– Или приняли тебя на работу приказчиком в магазин. К тебе пришла покупать рыбу матушка Гриши и попросила отрезать ей пару фунтов. Как ты сосчитаешь, сколько с нее взять? Ошибешься в одну сторону – себя и хозяина обманешь. Ошибешься в другую сторону – обманешь Гришину мамашу. И так, и эдак – нехорошо. Так что надо быть внимательным. А ты, торопыга, явно поспешил. Я дам тебе на дом пару примеров – реши и не спеши, как сейчас.

– Поспешишь – людей насмешишь, – засмеялся Семка Чубров.

Всед за ним засмеялись другие.

– Не надо смеяться, – остановил их учитель. – С кем не бывает. Он теперь будет внимательней.

После уроков в одной из классных комнат были собраны все учителя во главе с директором и московской комиссией. Здесь же сидел и отец Макарий, преподающий в школе Закон божий.

– Господа, – обратился к учителям директор. – Сегодня уроки проходили в присутствии членов комиссии. Прошу выслушать их мнение и сделать соответствующие выводы для себя.

Первым дали слово протодьякону Власию, прсутствующему на уроках словесности и Закона божия. В целом, мнение его было удовлетворительным, существенных замечаний он не имел.

Чиновник от образования тоже не имел особых претензий к качеству преподавания. Особо он остановился на уроке математики, проведенном Митрофаном Евграфовичем:

– Мне понравилась атмосфера в классе, которую смог организовать учитель математики. Дети не замкнуты, расслаблены, что естественно повышает эффективность усвоения материала. Мне показался весьма оригинальным способ дополнительного усвоения, предложенного детям. Я имею в виду проверку правильности решения задач самими ребятами. Казалось бы, игра, но в то же время ученики выполнили второе задание, даже не ощутив этого. Эта явная новация, и я буду рекомендовать ее для внедрения в других школах. Мало того, мне понравилось, как доходчиво на конкретных примерах преподаватель объясняет им необходимость знания предмета, который он преподает детям. Похвально, весьма похвально!..

Когда Митрофан Евграфович вернулся домой, прямо с порога Марфа Савельевна спросила:

– Ну, как? Обошлось ли?

– Остались весьма довольны моим уроком. Удостоился похвалы, – не смог сдержать гордости муж.

– Вот и слава Богу, слава Богу, – истово перекрестилась жена. – А я уж извелась вся, в голову лезет невесть что…

– Полно, матушка, полно тебе, и мы не хуже других, чего переживать-то? – начал успокаивать жену Митрофан Евграфович. – И мы не лыком шиты.

– А отец Макарий как? Все ли ладно с ним? – не отставала женщина.

– И его поощрили, – коротко ответил муж. – Остались довольны его преподаванием. Особливо тем, как он организовал церковный хор.

– Да уж, детишки поют, словно ангелы в раю. Их из других приходов ходят слушать. Да и отец Макарий так службу ведет, что иной раз плакать хочется.

– Да у вас за слезами далеко ходить не надо, – засмеялся Митрофан Евграфович. – Оне у вас всегда наготове.

– Ой ли, – в тон ему ответила Марфа Савельевна. – Да от радости да благости и поплакать не зазорно.

– Ты вот что, – уже серьезно сказал муж. – Вечером обещали отец Макарий с матушкой Екатериной у нас быть. Вы уж с Варюшкой постарайтесь. А завтрева директор школы устраивает обед в честь отъезда гостей, и мы удостоены приглашения. Так что готовься…

– Батюшки-светы, – охнула жена. – Кабы не осрамиться!

– Будь такой, как есть, и ладно, – успокоил ее муж. – Они-то приехали да уехали, а мы остаемся. Не велик почет.

В один из апрельских дней, когда легкий морозец пощипывал щеки и хватал за нос, провожали в Москву семейство протодьякона Макария. Мебель и домашний скарб везли два ломовых извозчика, сам протопоп с женой и сыном разместились в санях с кучером.

– Тошно нам будет без вас, не с кем будет словом перекинуться, – жаловалась Марфа Савельевна Екатерине. – Как родных провожаем…

– Как договорились, на Пасху приезжайте, станем ждать вас, – напомнила подруга. – А там, бог даст, и вы в первопрестольную переберетесь.

– Ну, это еще вилами на воде писано, – ответила Марфа Савельевна. – Здесь-то мы пообвыкли, эвон сколь годов прожили.

– А что делать, наше дело бабье, – куда иголка, туда и нитка.

– Это так, только после вашего отъезда вечерами-то не с кем будет душеньку излить.

Дни летели незаметно, стекая один за другим, словно капли с весенних сосулек.

Вот уже у Митрофана Евграфовича закончились занятия в школе, а известий из Москвы так и не было.

– Видать, не вышло с твоим переводом в столицу-то, – иногда вздыхала Марфа Савельевна.

– Али ты о столичной жизни вздыхаешь? – смеясь, спрашивал ее муж. – Разве тебе здесь плохо?

– Так ведь хотелось бы посмотреть на столичную жизнь, – вздыхала она.

– Ты просто по матушке Екатерине скучаешь. Забыла, как люди говорят: на большой каравай рот не разевай.

Время от времени протопоп присылал им весточку со случайными знакомыми, описывая, что устроились они на Пречистинке, отец Макарий ведет службы и озабочен созданием церковного хора, чтобы тот стал не хуже мытищинского. Матушка Екатерина также посылала поклоны, непременно сообщая о дороговизне жизни в столице, о шельмах-приказчиках, которые так и глядят, как бы обмишулить доверчивого покупателя. Писала она и о том, что нравы здесь не такие простые и добросердечные, как у них, а к приезжим относятся с непонятным ей высокомерием и заносчивостью.

– Вон ведь как, – каждый раз говорила Марфа Савельевна, в очередной раз прочитав послание от подруги. – Не то, что у нас. Здесь-то все попросту, без церемоний…

– Так то же столица! – вздымал палец вверх Митрофан Евграфович. – Главный град всея Руси! Это ж понимать надо…

В один из теплых летних дней в Мытищах состоялась ярмарка, куда и направилось все семейство Митрофана Евграфовича.

По пути главе семейства приходилось постоянно раскланиваться с родителями его учеников, да и с самими ребятами.

Подойдя к месту, где торговали птицами в клетках, Маняша попросили:

– Давайте купим птичку!

– Видишь ли, – наставительно начал объяснять ей батюшка. – Это все наши лесные птицы и держать их в клетках грешно. Кому понравиться сидеть постоянно взаперти, а не летать на воле?

– Они такие хорошенькие, весёлые, – не отставала девочка. – У меня никогда не было птички…

– И не надо, – стоял на своем отец. – Можно просто пойти в лес и полюбоваться ими.

Глядя, как нахмурилась дочка и готова была расплакаться, Марфа Савельевна предложила:

– А то и правда. Давайте купим, подержим немного, чтобы Маняша могла ей полюбоваться вблизи, а потом выпустим на волю.

Это был неотразимый аргумент, и Митрофан Евграфович сдался.

Они выбрали щегла в небольшой клетке и Маняша понесла ее домой, гордо поглядывая на завидующих ей сверстников.

– Батюшка, а как их ловят? – спросила она.

– Есть несколько способов, – ответил он. – Например, когда я был маленький, видел, как ребята делали петлю их волоса, взятого из конского хвоста.

– Почему из лошадкиного? – не отставала она.

– Прежде всего, этот волос длинный. А еще он упругий, – пояснил он. – Так вот, эту петлю закрепляли на конце длинного шеста. Увидев птицу на ветке, они осторожно подходили к дереву и наводили петлю на птичку. Петля тонкая и не пугает ее. А как только петлю навели, следовал рывок и птица оказывалась в этой петле. Потом ее спускали и сажали в клетку.

– Но так можно удушить ее, – вмешалась в разговор Варя.

– Да нет, перья не дают петле затянуться слишком туго, – пояснил отец. – Но все равно это жестоко – лишать живую тварь свободы.

Дома Варя занялась купленными ей атласными лентами, а маленькая сестренка ее не отходила от клетки, без конца предлагая птичке попить из крохотной вазочки или поклевать пшена, которое она насыпала в блюдце.

Через три дня, видя, что Маняша стала реже подходить к клетке, Митрофан Евграфович спросил дочурку:

– Ты хочешь сделать добро птичке?

– Конечно, – ответила та.

– Так давай выпустим ее, и ты увидишь, как она обрадуется свободе. Может быть, у нее где-то птенцы, и они очень скучают по своей маме.

Маняша грустно вздохнула, но батюшка был слишком убедительным, чтобы спорить с ним.

Клетку вынесли в сад, и Митрофан Евграфович предложил:

– Ну, выпускай свою узницу!

Девочка распахнула дверцу клетки и стояла рядом, но щегол насторожился, замер и вылетать не собирался.

– Он не хочет вылетать от нас? – спросила она.

– Нет же, – начал объяснять отец. – Просто он боится тебя, ты отойди подальше.