Текст книги "Рабыня Малуша и другие истории"

Возвращаясь от М., Митрофан Евграфович сразу же направился на квартиру к Евдокиму Силатьевичу. Рассказав ему о постигшей их беде, он попросил его быть секундантом.

– Поймите, у меня в Москве только два близких человека – вы и отец Макарий, – объяснил он. – Не просить же святого человека…

Погоревав вместе с гостем о постигшей их беде, Евдоким Силантьевич сказал:

– Но это же смертельно опасно. Вы когда-нибудь стреляли из пистолета?

– Что вы, откуда? – искренне удивился Митрофан Евграфович.

Хозяин не ответил ничего, а только низко опустил голову.

– Я попрошу вас, коллега, если что случится со мной, не оставьте моих, если, конечно, это не претит.

– Само собой, – ответил тот. – Вы же знаете, как я привязан к вам. Только заранее не следует думать о плохом.

– Вы же знаете: человек предполагает, а бог располагает. Все в руце божией…

– А как сейчас Варвара Митрофановна?

– Вы же можете представить ее состояние, – ответил Мирофан Евграфович. – Кстати, вы не хотели бы зайти к нам? Варя всегда была приветлива с вами.

– Боюсь, что мой приход только усугубит ее состояние, – неуверенно проговорил Евдоким Силантьевич.

– Она уже немного успокоилась. Право слово, пойдемте, а то мне тяжело носить в себе тайну.

– Да разве ж ее утаишь? – вздохнул хозяин. – Рано или поздно все откроется. Впрочем, может быть, вы правы и мне имеет смысл побыть у вас.

Он захватил с собой какую-то книжку, и они направились к дому Митрофана Евграфовича.

Сразу при входе в квартиру друзей молодой человек уловил какую-то гнетущую атмосферу. «То ли еще будет, если, не приведи, Господи, что случится с хозяином», – тут же пронеслось в его голове.

Какими-то посторонними разговорами он попытался развеять мрачное настроение, царящее в доме. Но это удавалось плохо.

– А где Варвара Митрофановна? – спросил он. – Я принес ей любопытную книжицу для досужего чтения.

– У себя она, – Марфа Савельевна кивнула головой в сторону Вариной комнаты. – Который день сидит и не выходит на улицу.

– Как она? – поинтересовался гость.

– Спасибо отцу Макарию – ежедневно бывает у нас и подолгу ведет душеспасительные беседы с Варей. И знаете, она, кажется, стала немного поспокойней.

– Дай бог, все обойдется, – перекрестился Митрофан Евграфович.

Когда Евдоким Силантьевич постучал в дверь девушки, та отозвалась, позволив ему войти.

Варя в черном платье, но аккуратно причесанная, сидела на диване, поджав под себя ноги, и читала какую-то книжку.

Он подошел и, поздоровавшись, сказал:

– Простите мой неожиданный визит, но я по случаю купил на днях книжку, которую поспешил принести вам, – крайне любопытный сюжет, доложу вам. Я так увлекся ею, что прочитал за два дня…

Дуэль была назначена на будущий день, когда в Новинках практически не было народа.

Виктор, секундант Николая, пересказал им правила дуэли – стреляться на расстоянии десяти шагов. После первых неудачных выстрелов должна состояться перестрелка. Дуэль прекращается после ранения или гибели одного из стрелков.

После этого он предложил выбирать пистолеты.

– Прошу вас, – позволил он сделать выбор оружия Митрофану Евграфовичу.

– Да мне, собственно, все равно, – несколько напряженно произнес тот и взял ближайший к нему пистолет.

– Вы умеете им пользоваться? – спросил Виктор, видя нерешительность дуэлянта.

– Думаю, что смогу, ответил тот. – Надо навести ствол на противника и нажать вот этот крючок.

– Это называется курок, – пояснил Виктор.

Отмерив расстояние в десять шагов, секунданты прочертили на земле полосы, обозначающие барьер для каждого.

– По моему сигналу вы начинаете сходиться, – командовал Виктор. – Барьер не переступать. Стрелять можно в любой момент, как только приблизитесь к барьеру. Понятно ли?

– Понятно, – ответили оба дуэлянта и застыли в ожидании сигнала.

– Прошу, господа, сходитесь, – Виктор махнул белым платком.

Митрофан Евграфович, не глядя на соперника, неторопливо направился к метке на земле, одновременно приспосабливая оружие к руке. И вдруг совершенно неожиданно для него раздался громкий хлопок, и в тот же момент он почувствовал сильный и даже жгучий удар в грудь.

«Что это?» – только и успел подумать он и тут же упал, сраженный наповал. Рана оказалась смертельной.

Почти сразу после дуэли Николай, дабы избежать законного наказания за запрещенные властями поединки, уехал в Германию и остался жить в Европе.

Смерть кормильца совершенно подкосила семью Митрофана Евграфовича. Благодаря хлопотам отца Макария и Евдокима Силантьевича, тело погибшего отвезли в Мытищи и похоронили рядом с могилой его матери. Они же выхлопотали небольшую пенсию семье по случаю потери кормильца.

Марфа Савельевна категорически отказалась жить в Москве и настояла на переезде в родные места. Она уже не могла вести домашнее хозяйство в прежней силе, поэтому основную домашнюю работу взвалила на себя Варя.

Довольно быстро и дешево была продана недавно купленная мебель, и вот уже семейство было готово к переезду.

Провожать их пришло семейство отца Макария и, конечно же, Евдоким Силантьевич.

– Благослови вас бог, – напутствовал их святой отец. – По возможности мы с матушкой Екатериной приедем, навестим вас.

И как-то по-будничному положил в редикюль Марфы Савельевны свернутые в трубочку деньги.

– Ну, зачем же, батюшка? – заплакала та.

– Тяжело вам будет осваиваться-то на старом гнездовье. Пригодятся, – ответил он тоном, не требующим возражений.

А Евдоким Силантьевич, пожимая руку Варе, попросил позволения навещать ее.

– Ну, конечно же, – ответила она. – Вы же наш друг.

– Я хотел бы стать вашим другом на всю жизнь, Варвара Митрофановна, – сказал он, преданно глядя в глаза девушки.

Варя покраснела и, опустив голову, забралась в коляску. Та тут же тронулась, увозя несчастное семейство из столицы.

Последняя ночь царевен

 
О, Господи, разверзни, растопчи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи:
Германцев с Запада, монгол с Востока.
 
 
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда.
 

Максимилиан Волошин. «Мир»

 
Молчал, задумавшись, и я,
Привычным взглядом созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.
 

Н.М.Рубцов (1935–1971)

 
Мы буржуев и попов
Передавим, как клопов!
 

Плакат 1917 года

 
Поэты,
Художники,
Музыканты,
Засучивайте кумачевые
Рукава!
Давайте все пустые заборы,
Крыши, фасады и тротуары
Распишем во славу вольности.
Поэты!
Берите кисти, ну
И афиши-листы со стихами
По улицам с лестницей
Расклеивайте жизни истину.
Художники!
Великие Бурлюки,
Прибивайте к домам карнавально
Ярчайшие свои картины,
Тащите с плакатами тюки,
Расписывайте стены гениально,
И площади, и вывески, и витрины.
Музыканты!
Ходите с инструментами,
Раздавайте ноты-законы.
Вылезайте с инструментами
Играть перед народом на балконы.
Предлагаю всем круто и смело
Устраивать карнавалы и шествия,
По праздникам отдыхая,
Воспевая Революцию духа
Вселенскую…
 

В. Каменский. 1917

К вечеру, согласно заведенному обычаю, семейство низложенного царя собралось в большой комнате для того, чтобы обсудить день прошедший и высказать то, что скопилось в душе и думах, тем более, что положение, в котором они оказались, давало немало поводов для размышлений.

Отец семейства Николай Александрович осмотрел детей и в целом остался доволен ими: никаких признаков страха и отчаяния на них не проявлялось.

– Вот прошел еще день, мы слава тебе, Господи, вместе, живы и здоровы, – сказал он. – А что станет завтра, одному Богу известно.

– Ты полагаешь, нас снова куда-нибудь повезут? – спросила жена.

– С этими людьми ничего нельзя предугадать, – ответил Николай. – Они абсолютно непредсказуемы.

– Я обратила внимание, что сегодня они какие-то более возбужденные, увеличилась численность охраны вокруг дома, – заметила жена.

– Весьма возможно, что между ними происходят какие-то недоразумения, – пожал плечами Николай. – Ты же видела, что они даже меж собой грызутся, подобно хищникам при дележе добычи.

– Не хотелось бы, чтобы нас снова куда-то перевозили, – грустно сказала Александра Федоровна. – Алексеюшка затруднительно переносит переезды… И с нами, к сожалению, нет Григория.

– Я все не могу забыть, как он фактически спас Алексея, когда тот упал, ушибся, и кровь не мог остановить даже наш доктор.

– Словом лечил святой человек, – кивнула в знак согласия жена.

– Он использовал внутренние резервы организма, – вступил в разговор доктор Боткин. – У царевича было необыкновенное доверие к старцу. А это – решающий фактор, который в некоторых случаях срабатывает.

– Я до сих пор не могу забыть его, – вздохнула Александра Федоровна. – Времена трудные, война, бунты черни, а сядем с ним пить чай, поговорим, и сразу на душе покойнее становится, появляется легкость в сердце… И как только рука поднялась на такого человека? Он же никому ничего плохого не сделал! Как знать, был бы он жив, и у нас было бы все по-другому.

– Что сейчас об этом говорить? – поддержал ее муж. – Он давал немало хороших советов, да я зачастую пренебрегал ими. Помнится, как он убеждал меня начать наступление в районе Риги. Однако я послушал своих генералов и отдал приказ наступать на юго-западе. И вот результат: наступление провалилось. А Рига и весь балтийский фронт были потеряны. То же самое было и на Ковельском направлении, – как ни упреждал Григорий, братец мой Николай Николаевич начал наступление. Совершенно не подготовленное. Результат плачевный – мы потеряли огромное число наших солдат и офицеров.

– Ты не смог понять негодную суть своих бесталанных генералов, – усмехнулась царица.

– Ну зачем же вы так! – поднял брови Николай.

– Что там говорить, – они показали себя во время войны с японцами, – махнула та рукой. – Опозорились на весь мир. Доблесть какая – утопили «Варяга» и «Корейца» вместо того, чтобы сражаться до последнего и погибнуть во славе. Так нет, они сдались в плен. Какое достоинство! А еще повсюду твердят о славе русских воинов…

– Напрасно вы так, особенно при детях, – укорил ее муж.

– Право, зачем вы так, маменька, – заговорила дочь Татьяна. – О русских богатырях слагают былины…

– Вот только в былинах и видна удаль молодецкая, – не останавливалась Александра Федоровна. – Бородинское сражение с Наполеоном проиграли, но мним себя героями. А потом щипали тыловые части отступающих французов. В Крымской войне опять-таки потерпели фиаско. С японцами не справились. Теперь вот на германском фронте осрамились…

– Ну, матушка, вы, кажется, хватили через край, – Николай глазами показал на детей. – В вас говорит, скорее всего, нерусская кровь. Впрочем, давайте закончим этот разговор. Пора помолиться и спать…

Помолившись перед иконами, оставленными хозяином дома инженером Ипатьевым, дети расцеловались с родителями и направились по своим комнатам.

Спальня Анастасии с Татьяной находилась через тонкую перегородку от спальни родителей. Потушив свечи, девушки легли в свои постели.

– Не понимаю, почему маменька так часто поминает Григория Ефимыча, – сказала Анастасия.

– Что ты имеешь в виду? – спросила сестра.

– Это же развратный и грубый сибирский мужик со страшной, нечесаной бородой, – продолжила Анастасия. – Мне он представляется в виде злого разбойника с большой дороги. И что к нему придворные дамы льнули, не понимаю.

– Я слышала, что многие из них были его любовницами, даже замужние, – жена действительного статского советника, генеральша Ольга Лахтина, княгиня Шаховская, Любовь Головина, жена крупного московского купца Патушинская, даже Анна Вырубова…

– Не представляю, что они в нем нашли? – брезгливо произнесла Татьяна. – Грубый, неотесанный мужлан, под ногтями вечная грязь…

– Говорили, что он обладал какой-то необыкновенной мужской силой и гипнотическим воздействием, – ответила Анастасия. – Когда он заходил к нам, при его виде мне делалось дурно. А когда мы были в Гатчине, я подобрала немецкую пропагандистскую листовку с омерзительной карикатурой: кайзер Вильгельм опирается на штык, а наш батюшка – на половой орган Распутина.

– Фу, какая мерзость! – презрительно воскликнула Татьяна.

Яркий лунный свет не давал Татьяне заснуть. Сестра почти тут же уснула, отвернувшись к стене, а она долго ворочалась, но так и не могла найти наиболее удобную позу.

Было полнолуние. Встав и подойдя к окну, она вгляделась в небо, где огромная и необычайно яркая Селена, кажется, уставилась на девушку, изучая ее. Под окном перед небольшим костерком сидели два солдата, грея руки у огня в прохладную ночь.

Татьяне почему-то вспомнился Тобольск, там им позволялось хотя бы забираться на крышу дома, в котором их содержали, и оттуда они могли обозревать один из первых городов в Сибири. Это было хоть какое-то развлечение, особо любимое братиком Алешей.

В душе Татьяны ворохнулось какое-то нехорошее предчувствие, – именно в полнолуние устраивает шабаш нечистая сила. Но вид спокойно сидящих вооруженных солдат с неуклюжими винтовками и длинными штыками несколько успокоил ее.

«Глупости все это», – подумала она про байки о нечистой силе, но непонятная тревога в душе не давала ей заснуть. Отвернувшись к стене, она попыталась окунуться в царство Морфея.

Едва она закрыла глаза, как в воображении поплыли картины из прошлого. Вот они присутствуют на торжественной встрече папа с селянами в Москве, вот катаются на яхте в Финском заливе…

Она начала уже было засыпать, как сквозь дрему услышала встревоженные голоса родителей за стенкой. Татьяна прислушалась, – говорили по-немецки.

– Что-то наши караульные ведут себя необычайно возбужденно, – слышался голос матери. – Утром я выглянула в окно, а охранник с улицы, увидев меня, резко отвернулся и перекрестился.

– Полно, просто у него еще жив трепет перед нами, – ответил папа. – Не обращай внимания».

– Нет, нет, – стояла на своем маман, – и Юровский какой-то не такой, как обычно. Так зло посмотрел на меня. Они явно что-то задумали. Чует мое сердце, что добром это не кончится.

– Ты права в том, что мы у них, словно кандалы, – и сбросить нельзя и носить тяжко, – послышался голос отца.

– Нас расстреляют? – уже отчаявшись, спросила маман. – Расстреляют?

– С них станется, – ответил ей папа. – Но, мне думается, без позволения Москвы они этого не сделают.

– Господи, – маман начала молиться, и голос ее превратился в сплошное бормотание.

«Господи, спаси и сохрани!» – начала молиться и Татьяна, сжавшись в комок. А потом открыла глаза и долго смотрела в потолок.

Сон не шел. И тогда она, взяв карандаш со стоящей рядом тумбочки, при лунном свете начала писать по-немецки искаженное двустишие из стихотворения Генриха Гейне об убитом вавилонском царе Валтасаре:

 
Belsatzar ward in selbiger Nacht
Von seimen Knechtenumgebracht[100]100
  В эту самую ночь Бальтасар был убит своими холопами.


[Закрыть].
 

Она снова прислушалась, но родители, видимо, уснули. В доме стояла тишина, лишь от окна слышался невнятный разговор солдат караула.

И только после этого она провалилась в глубокий тревожный сон. Она без конца вздрагивала, – ей бесконечно снились кошмары – то бунтующие крестьяне, с вилами и топорами нападающие на господ и убивающие всех без разбора, снег вокруг них был пропитан кровью.

После этого начал сниться папа в Ставке в окружении генералов, которые уговаривали его подписать отречение, а когда он не согласился, начали его душить.

Она, видимо, закричала во сне и проснулась оттого, что ее легонько трясли за плечо. Рядом стояла маман со свечой, возле своей постели одевалась Анастасия.

– Что случилось? – недоуменно спросила Татьяна.

– Ты так кричала, – ответила маман. – Вставай, нам велено одеваться.

– Куда? – поинтересовалась девушка.

– Кто же знает этих зверей? – пожала плечами Александра Федоровна.

– Мне снились какие-то ужасы, – начала было Татьяна, но мать остановила ее:

– Потом расскажешь. Мне нужно разбудить других детей. Выходите в гостиную.

Татьяна и Анастасия оделись, умылись и направились в гостиную, которая, к их удивлению, была полна солдат. Их начальник, Юровский, сидел за столом и пил чай. Непричесанный и неряшливый, он выглядел так, словно несколько дней пил горькую. Вдоль стен расположилось его воинство, которых царевны узнали за время долгого сидения в заточении. Это были четверо русских – Никулин, Ермаков, Ваганов, Медведев, и семеро инородцев – Андреас Вергази, Ласло Хорват, Виктор Гринфельд, Имре Надь, Эмил Фекете, Анзельм Фишер и Исидор Эдельштейн. Все они выглядели несколько скованно и старались не смотреть на пленников.

Вошедшая к комнату заспанная великая княжна Мария, сестра Анастасии и Татьяны, насмешливо посмотрела на Юровского и с ехидцей спросила:

– Янкель Хаимович, головка бо-бо?

Тот поперхнулся, отставил чай, но не ответил на провокационный вопрос.

Постепенно в гостиную стягивались разбуженные среди ночи – остальные члены семейства свергнутого императора, доктор Боткин, камердинер Трупп, повар Харитонов, горничная Демидова.

– Что они задумали? – по-немецки спросила Александра Федоровна.

– Во дворе слышен звук работающего мотора авто, следовательно, собираются нас куда-то везти, – также по-немецки ответил Николай Александрович.

– Извольте говорить по-русски, – хрипло проговорил Юровский, скосив глаза на Марию.

Потом оглядел собравшихся и, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:

– Все собрались, господа хорошие?

Никто не ответил ему. Тогда он встал и приказал:

– Следуйте за мной.

– Вожак сказал: стадо, за мной! – по-английски сказала смешливая княжна Ольга.

Приобняв сына Алексея, Николай Александрович обратился к дочерям:

– Девочки, не отставайте.

Возглавляемая Юровским процессия стала спускаться по лестнице в полуподвальное помещение, где звук стоящего поблизости работающего мотора автомобиля был слышен наиболее громко.

Комната, в которой они оказались, была совершенно лишена мебели. Полагая, что предстоит нечто вроде длительного объяснения, Александра Федоровна попросила принести хотя бы два стула – для себя и для больного сына.

Юровский кивнул головой Ермакову и тот, зло усмехнувшись, пошел исполнять распоряжение начальника. Вскоре он принес сверху стулья и поставил их у стены, где стояли царская семья и их приближенные.

– Третий звонок, пора начинать спектакль, – не удержалась от реплики Ольга.

Обстановка в комнате действительно напоминала дешевый спектакль, – у одной стены стояли зрители – царское семейство и их приближенные, ожидающие начало действия, а напротив них выстроились актеры – вооруженные люди во главе с Юровским, застывшие, словно перед началом премьеры.

Наконец Юровский сунул руку в карман куртки, достал какую-то бумагу и начал читать постановление Екатеринбургского комитета большевиков, полное название которого Татьяна не смогла разобрать. Но она уловила главное – их решено расстрелять!

Она с недоумением и растерянностью посмотрела на отца. Лицо его слегка покраснело, а рубец, оставшийся после сабельного удара полицейского Сандзо Цуды в Японии, приобрел смертельно бледный цвет.

– Как, я не понял? Прочтите еще раз, – попросил он.

Юровский, торопять и проглатывая окончания слов, прочел постановление повторно и сразу после этого тут же выхватил наган и выстрелил в государя. Пуля, пущенная с близкого расстояния, попала тому прямо в сердце, и он свалился, убитый наповал.

Татьяна с ужасом взирала на эту сцену, кажущуюся нереальной, время как будто растянулось. Она увидела, как сподвижники палача медленно поднимали оружие и, практически не целясь, стреляли, стреляли, стреляли…

Первая пуля попала ей в спрятанную на груди брошь и только сильно поранила ее. От боли и ужаса она закричала громко, страшно, во всю силу голосовых связок.

В нее стреляли еще и еще, но даже стрелявшие были в шоке от происходящего, поэтому пули попадали то в плечо, то в руку, то в бедро…

Комнату заволокло пороховым дымом, – он даже заслонял свет электрической лампочки, и стало трудно дышать даже палачам.

Тогда они открыли дверь, чтобы впустить свежий воздух. Кто-то из солдат хотел еще раз выстрелить в Татьяну, но Юровский остановил его:

– Не стреляй, звук выстрелов будет слышен на улице. Надо прикончить тихо.

Татьяна и горничная Демидова были еще живы и уже не кричали, а как-то хрипели. Видя это, Петр Ермаков выхватил у одного из солдат винтовку и стал колоть девушку с такой силой, что иной раз штык застревал в досках деревянного пола. Последнее, что промелькнуло перед глазами девушки, был ангел, нежно обхвативший и уносящий ее, совсем еще молодую, подальше отсюда, ввысь, в небеса, к богу…

Она уже не могла видеть, как осатаневшие от содеянного солдаты стаскивали с пальцев убитых перстни и кольца, снимали с шей кулоны, а обнаружив спрятанные под платьями драгоценности, торопливо снимали их и рассовывали по карманам.

Тем временем другие, топоча ногами в верхних комнатах, обыскивали спальни государя и его детей в поисках все тех же драгоценностей.

По приказу Юровского, остановившего мародерство, трупы расстрелянных небрежно побросали в кузов грузовика и куда-то повезли…