Текст книги "Святой хирург. Жизнь и судьба архиепископа Луки"

Его воспоминания дополняют наблюдения Майи Прозоровской: «Владыка строго постился, даже в последние годы своей жизни, когда у него оставалось совсем мало физических сил. Не позволял себе никакого послабления, как его ни уговаривали. Празднование Нового года не признавал: на последнюю неделю перед Рождеством выпадает самый строгий пост. Праздничное Рождественское богослужение совершал в Троицком соборе Симферополя, где находилась его кафедра. И для нас, его домашних, как и для него, главным в празднике всегда была молитва. А каких-то особенных праздничных застолий у нас в доме не было. Владыка не признавал никаких излишеств. Все денежные средства, которыми располагал, тратил на дела благотворительности» (54).

Кафедральный собор становится центром религиозной жизни Крыма. Послушать лауреата Сталинской премии приходят не только практикующие христиане, но те, кто редко бывает в храме, и даже неверующие. На это обстоятельство обращают внимание представители спецслужб, которые взяли Луку «в разработку» и наградили его кличкой «Мракобес».

На Пасху 1947 года в храмах Крыма побывало 17 000 человек, тогда как в 1946 году их было существенно больше – 23 000 (55). Везде наблюдается отток верующих – в Севастополе, Феодосии, Керчи, Ялте. Но не в Троицком соборе Симферополя, где святитель впервые на Крымской земле совершает пасхальную службу. Здесь яблоку негде упасть. Из молодежи, отмечают сотрудники МГБ СССР, было много студентов и медицинских работников, которым Лука читал лекции о «гнойной хирургии». Своими впечатлениями от посещения храма они делятся с друзьями и знакомыми. «Меня агитировали в комсомол, а я на Пасху пошла в церковь и поставила свечку», – пишет студентка Лилия Зусова. А вот выдержка из письма студентки Полины Калашниковой: «В воскресенье встала утром и пошла в город, но не найдя нигде утешенья пошла в церковь. Странно, но при входе мною овладело какое-то необъяснимое состояние. Слушая службу и пение, уносишься Бог весть куда. Странным кажется, что с упреком смотрят, когда я осеняла себя крестом. Это не иначе оттого, что мы слишком удалились от церкви». Спецслужбы информируют о таких настроениях обком ВКП (б), который «указал руководству мединститута усилить политико-воспитательную работу» (56).

Тайком в храм постоянно заходили студенты, учителя, инженеры, библиотекари. Именно тайком, потому что в это время люди нередко попадали под пресс атеистов. Например, руководитель археологической службы Крыма, профессор Павел Николаевич Шульц, выдающийся историк и партизан военных лет, вспоминал, как он с женой приходил в собор послушать проповедь владыки о взаимоотношениях науки и религии. За это его вызывали в обком, допрашивали, угрожали, лишили заслуженного ордена (57).

В это время святитель заканчивает свою книгу «Дух, душа и тело». О. Александр Мень главным достоинством этой работы считал широкое привлечение данных современной науки, свободный и смелый подход к трудным проблемам мироздания, законную попытку изложить миросозерцание ученого-христианина в едином живом синтезе (58). Современники видели в его философских построениях некоторую аналогию с гносеологией Владимира Соловьева и натурфилософией Тейяра де Шардена (59).

Довести до сведения своей паствы основные мысли рукописи Лука решил на ранних Божественных литургиях, выступая по возможности ежедневно. Первая строка первой проповеди, как утверждает Марк Поповский, звучала примерно так: «Некоторые невежественные люди говорят, что Бога нет…» Далее следовал апологетический текст со ссылками на новейшие факты науки и выпадами против «невежд».

«Безбожники верят в свою эволюционную науку развития жизни на земле и отрицают эволюцию духовной жизни. Пусть себе верят, их все равно мы не сумеем убедить, да это и бесполезно, но мы, верующие христиане, в своих воззрениях должны руководствоваться Божественными книгами Ветхого и Нового Завета, которые говорят нам о существовании духовного невидимого мира», – учит Лука с амвона (60).

СДРПЦ руками патриарха хотел заградить уста святителю. Состоялась непростая беседа архиепископа с предстоятелем церкви. Лука пообещал не проповедовать ежедневно, а по воскресеньям и праздникам ограничиться толкованием Писания (61). Но тем не менее он по-прежнему выходил за отведенные рамки. В июне 1949 года он писал Святейшему: «Приношу вам покаяние в том, что не вполне исполнил наказ ваш не проповедовать ежедневно. Было бы слишком резким внезапное прекращение моих проповедей после поездки к вам и неизбежно возбудило бы всякие догадки и кривотолки. Поэтому я решил не сразу прекратить будничные проповеди, а проповедовать только по средам и субботам. Смиренно прошу прощения в этом и, по долгу послушания, прекращу по возвращении из летнего отдыха в Алуште и эти проповеди, если вы прикажете». «Но не хотел бы я этого, – продолжает Лука, – ибо помню слова пророка Исаии: «О вы, напоминающие о Господе. Не умолкайте». Вспоминаю и о том, что праведный Иоанн Кронштадтский проповедовал ежедневно». А завершается письмо смелым предложением: «Надо требовать открытия синодальной типографии и протестовать против того, что верующий народ оставлен без Библии и даже без Нового Завета» (62).

1946 год можно считать пиком славы святителя-врача. И в то же время именно в этот год его отстраняют от публичной научной деятельности.

Сразу после прибытия в Крым Лука начинает активно выступать перед врачами и студентами-медиками. «Им прочтено несколько лекций и докладов в Симферополе для врачей и студентов мединститута. На съезде врачей Крыма им был сделан доклад по хирургии, участники съезда его докладом остались довольны и вынесли благодарность». 17 марта 1947 года, «будучи в Феодосии, по просьбе феодосийских врачей прочел лекцию. Не отказывает и в консультации обращающимся к нему врачам и больным. Провел несколько операций. С больных, обращающихся к нему за тем или иным советом, плату не берет» (63). Профессор Войно-Ясенецкий также стал консультантом госпиталя инвалидов Великой Отечественной войны.

2 декабря 1946 года «тов. Кривошеин в присутствии своих заместителей и других членов облисполкома и представителя газеты «Красный Крым» вручил диплом, золотой значок и удостоверение лауреата Сталинской премии профессору Войно-Ясенецкому. Архиепископ Лука при этом был во всей своей архиерейской форме». По сообщению газеты «Красный Крым» (03.12.1946), «в состоявшейся затем краткой беседе профессор Войно-Ясенецкий выразил желание, в целях улучшения постановки лечебного дела в области, прочесть крымским врачам цикл лекций по гнойной хирургии» (64).

1 октября 1946 года Лука планировал принять участие во Всесоюзном съезде хирургов в Москве. Заместитель министра здравоохранения СССР Н.Н. Приоров в частном письме сообщил профессору, чтобы он готовился к приезду, что официальное приглашение будет выслано. Лука даже купил заранее билеты на самолет. Однако правительственную телеграмму из Министерства здравоохранения, посланную 27 сентября, ему вручили только 2 октября, когда съезд завершился. После жалобы святителя в результате проверки удалось установить, что телеграмму не вручили из-за бюрократических проволочек, виновным объявили даже административное взыскание. Но это больше походило на отмазку: мол, не вручили, и ничего страшного. Как выразился в беседе с уполномоченным зам. зав. Облздравотдела Сысоев, «если профессор Приоров хотел его вызвать на съезд, то выслал бы ему приглашение лично, а не через Облздравотдел» (65).

Лекции Луки пользовались большой популярностью. И в академической среде появились завистники сталинского лауреата. В одном частном разговоре в июне 1947 года Войно-Ясенецкий заметил: «За последнее время ко мне резко изменились отношения со стороны профессоров. Все они недовольны моим пребыванием в Крыму. Когда я читаю лекции, то полный зал слушателей, а если читают местные профессоры, то зал пустой» (66). Но дело было не только в зависти. Изменившееся отношение профессуры к святителю-хирургу объяснялось прежде всего идеологией.

Весной 1947 года обком партии дал указание «не допускать чтение докладов и лекций по вопросам медицины архиепископом Лукой в духовной одежде». И медики-коммунисты, естественно, взяли под козырек. Главным заводилой выступил секретарь парторганизации мединститута профессор Потапов. 29 мая 1947 года профессор в сане прочел лекцию для симферопольских врачей в 3-й поликлинике. В перерыве профессора мединститута демонстративно покинули зал. После этого Лука прочел еще ряд лекций, но почувствовал, что продолжения не будет.

Первое время святитель-хирург говорил и писал, что его зажимают. Но власть оставалась непреклонной. На встрече с уполномоченным первый секретарь обкома ВКП (б) Соловьев в ответ на слова Жданова, что Лука обижается, сказал: «Пусть обижается и пишет, а разрешить ему выступать с докладами и лекциями в рясе не можем и не разрешим» (67).

Летом 1947 года у святителя появилось «нехорошее предчувствие» и он стал подумывать об отъезде. Ему хотелось перебраться в более крупный город, еще раньше он просил патриарха о переводе его в Одессу, где жили его младший сын Валентин и хороший приятель – академик В.П. Филатов, который мог бы консультировать слепнущего архиерея. Но с переводом ничего не вышло. В Одессу назначили епископа Фотия (Топиро), которого вскоре заменили на архиепископа Никона (Петина).

В письме к архиепископу Курскому Алексию (Сергееву), датированном 24 марта 1948 года, Лука писал: «Пути мне заказаны, потому что я слишком популярен и «вреден». Меня считают опасным религиозным вождем. Конечно, это исходит и из нашей среды, но думаете ли вы, что патриарх вполне свободен в своих действиях? Ведь не перевел же он меня в Одессу, хотя знал, что я этого хотел, и хотело одесское духовенство.

В Одессе мой младший, больной сын, и оттого, что я не в Одессе, он потерял 25 000 рублей при девальвации денег. А главное, мне необходимо лечение моего единственного, слепнущего глаза у академика Филатова, и патриарх знает это.

Путь в Одессу закрыт, потому что это большой город, а в малом Симферополе моя «вредность» более терпима.

Промыслом Господним собор наш, прежде пустовавший, все более и более переполняется народом почти до отказа. В этом моя «вредность». Я вызвал большое раздражение тем, что рукоположил пять преподавателей учебных заведений и двух врачей. Теперь вам ясно, почему мне пути на простор заказаны» (68).

В то же время и Патриархия подыскивает Луке новое место. Патриарх предлагает ему перебраться в Казань. Но архипастыря новая кафедра никак не прельщает: в Казани действует только небольшая кладбищенская церковь и общая атмосфера еще более затхлая, чем в Крыму. К счастью, перевод так и не состоялся.

Архиепископ Лука – в рамках данных ему полномочий – постарался освободиться от чрезмерной опеки уполномоченного СДРПЦ и не стал, к примеру, спрашивать разрешения на выезды по епархии. Ставил товарища Жданова в известность. И все. Да иногда приглашал его присоединиться к поездке. Эти выезды немало способствовали оживлению приходской жизни. После архиерейских богослужений нередко устраивались общие обеды, на которых присутствовали не только миряне, но и местная власть.

Большое значение для архиерея имел кадровый вопрос, возможность решать его в интересах Церкви. В первый год он проводил довольно жесткую линию по отношению к священникам. «Это ставленники епископа Иосафа – плохие пастыри», – говорил он. Многих священников он переместил, многих лишил церковных наград, многих вывел за штат. По оценке уполномоченного, состав духовенства переменился примерно на 80 %. Из 60 человек выбыло 42, из коих только 8 уехали по собственному желанию. Благодаря таким крутым мерам Лука добился того, что духовенство стало активно проповедовать и более внимательно относиться к прихожанам. В результате авторитет клириков у церковного народа вырос.

Спецслужбы в первое время открыто не вмешивались в церковные процессы. Особое беспокойство органов безопасности вызвало стремление Луки приглашать в Крым ранее судимых клириков, а также священников, «которые активно разрабатывались нашими органами». Под омофор Луки из Краснодарского края приезжает о. Николай (Поливин), «который в 1929 году был осужден и выслан без права проживания в Крыму». «Из г. Мелитополя прибыл священник Углянский, в прошлом судим, активно разрабатывался Мелитопольским горотделом УМГБ, Лука назначил его священником в церковь г. Ялты. Из г. Ташкента прибыл знакомый Луке по ссылке иеромонах Ермолай Решетников, которого он пытался направить на службу в г. Севастополь, но нами не был допущен. Из г. Курска прибыл священник Мищук, который активно разрабатывался УМГБ по Курской области, и назначен Лукой на один из сельских приходов, а также целый ряд других служителей культа, которые бесконечно едут в Крым к Луке, и все находят у него соответствующий приют» (69).

После выселения из Крыма греков и болгар число православных верующих сильно сократилось. Именно усилиями этих народов на полуострове сохранялся высокий накал религиозной жизни, поддерживались на должном уровне храмы. Религиозность же русских переселенцев, как мы уже говорили, была крайне низкой. «В некоторых селах сохранились хорошие церкви, об открытии которых население не считает нужным ходатайствовать», – с горечью пишут представители епархии в отчете о работе Крымской епархии за 1947 год (70).

Тем не менее архиепископ делает несколько попыток расширить приходскую сеть. Он обязывает благочинных «выявить истинное положение и возможности открытия церквей и в необходимых случаях оказать помощь и консультацию в организации двадцатки». Немалые усилия предпринимает архипастырь для возобновления женского Параскевиевского монастыря в Топлах.

Монастырь был расположен недалеко от Белогорска, рядом с источником Св. Параскевы Римской. По местному преданию, именно здесь произошла ее казнь. После установления советской власти на полуострове обитель в 1923 году была закрыта, но монахини продолжали жить в ее стенах под видом женской сельскохозяйственной артели. Последним ударом по монастырю было решение о ликвидации сельхозартели «Женский труд» 7 сентября 1928 года. В декабре 1928 года скончалась настоятельница – восьмидесятилетняя игуменья Параскева. В январе 1929 года солдаты НКВД насильно выселили всех монахинь под расписку о возвращении к прежнему месту жительства. Местные жители разобрали по домам многих старых и немощных насельниц. Священники и монахини, руководившие хозяйственной жизнью монастыря, были арестованы и погибли в лагерях. В то же время был взорван недостроенный Троицкий собор.

В послевоенном Крыму жило около 230 монахинь бывшей обители. Они ютились около церквей, в домах благочестивых верующих. Лука хотел собрать их снова в одно место, где они смогли бы заниматься рукоделием и молиться. Уполномоченный СДРПЦ, выясняя вопрос о возможности открытия Параскевиевского монастыря, поехал в Верхние Топлы, пообщался с директором опытной плодово-ягодной зональной станции. Директор сказал, что монахини слишком стары, чтобы участвовать в сельхозработах. И поэтому их приезд нежелателен (71).

Монастырь Луке так и не удалось открыть. Более того, вскоре пришлось закрыть в Топлах и действующий храм. Возрождение обители началось только в 1990-е годы.

Б). Русская православная церковь в Крыму в последние годы правления Сталина (1948–1953)

Во второй половине 1948 года произошел перелом в государственно-церковных отношениях. Властям предержащим все яснее становились ограниченные возможности использования Патриархии на международной арене, и они утрачивали к ней интерес. Сталин переключил внимание к новому витку внутриполитической борьбы. А поскольку значительная часть партийных кадров ратовала за «решительную антирелигиозную войну», вождь не мог полностью игнорировать такие настроения.

Об изменении отношения Сталина к религии свидетельствует то обстоятельство, что в СМИ – в газетах «Комсомольская правда» и «Учительская газета», а также в журналах «Большевик» и «Молодой большевик» – стали публиковаться статьи антирелигиозной направленности.

В 1947 году было создано Всесоюзное общество «Знание», занимающееся пропагандой политических, экономических и естественно-научных знаний. Однако одним из важнейших направлений работы этого общества была пропаганда марксистско-ленинского мировоззрения, основой которого являлся научный атеизм.

В стране до конца 1948 года продолжался медленный рост числа православных приходов. В 1949 году в СССР насчитывалось 14 477 общин (1). Но с конца 1948 года вплоть до смерти Сталина в СССР не было открыто ни одного православного храма. Более того, началось массовое их закрытие. Участились случаи ареста членов клира. В Крыму за решеткой оказались Лобов, Ковшик, Руденко и другие священники (2). Особенно болезненным был для святителя арест о. Григория Афанасьева, с которым он вел доверительные беседы. Некоторых священников органы госбезопасности попросили покинуть Крым по-хорошему. Лука рассказал уполномоченному такой случай. Он перевел из села Адаргин в Симферополь о. Михаила Подъякова. Тот приехал в город в субботу, в воскресенье не смог прописаться, а ночью пришли к нему работники НКВД и предложили выехать из Крыма в 24 часа. О. Михаил, до этого подвергавшийся несколько раз высылкам, собрался и уехал (3).

Изменение отношения руководства партии, государства и правительства к религии сразу сказалось на отношении к церкви на местах. Однако Сталин не пошел на значительное ухудшение отношений с Русской православной церковью, которая продолжала выполнять его важнейшие поручения во внешней политике.

На изменение государственной религиозной политики святитель активно реагировал. Когда в ноябре 1948 года Синод вынудили принять решение о запрещении превращать проповеди в храмах в уроки Закона Божия для детей, он написал патриарху письмо с протестом против «абсолютного» запрещения обучения детей основам веры.

В ответном письме патриарх Алексий I пояснил, что Синод не запрещает обучать во время проповедей народ, включая детей и подростков. Но устраивать классы Закона Божия, напоминает он, мы не имеем права по нашим законам. «Допустим, однако, невозможное, – пишет далее предстоятель Церкви, – именно, что была бы разрешена организация воскресных школ или каких-либо специальных классов для преподавания Закона Божия. Представляете ли Вы себе, какая это была бы богатая почва для обвинения «законоучителей» в контрреволюционных уклонах, в антисоветских выступлениях и т. д. И сколько было бы новых жертв?»

По мнению патриарха, в условиях смены политического курса «вся сила нашей энергии должна быть направлена на надлежащую постановку богослужения, на разъяснение Св. Евангелия и богослужебного чина, на создание должного благоговейного настроения верующих» (4). Точка бифуркации пройдена. И установка «в сторону от катехизации» начинает действовать внутри церковной ограды уже вне зависимости от смены политического курса и желания священноначалия.

9 ноября 1948 года СДРПЦ разослал на места инструктивное письмо, согласно которому священники, осужденные по ряду статей, не имели права проживать в режимных городах и местностях 1-й и 2-й категорий. Принятие этого документа значительно осложняло деятельность Крымской епархии, так как ряд городов полуострова был объявлен закрытой военной зоной, а значительная часть прибрежных городов и селений была объявлена пограничной территорией (5).

Кадровые проблемы, вставшие перед Лукой в первые годы архипастырства в Крыму, обострились. Ухудшились отношения Луки с уполномоченным СДРПЦ, которые и до этого-то были весьма натянутыми. Начинаются «пиар-войны». «Благодаря неумелому подходу со стороны т. Жданова к даче архиепископу рекомендаций, последним были разосланы настоятелям церквей указания о проведении некоторых ограничений в такой форме, что т. Жданов предстал в глазах приходского духовенства и церковников в роли администратора, ограничивающего деятельность духовенства», – читаем мы в одном из документов (6).

Действительно, Лука, после проведенной с ним уполномоченным беседы, разослал настоятелям указы. Вот один из них (февраль, 1952 г.): «Послание всем священникам Крымской епархии: крестные ходы вокруг храма, кроме первого дня Пасхи, запрещены не архиереем, а уполномоченным, и это запрещение должно соблюдаться. В первый день Пасхи обхождение вокруг храма должно совершаться один раз, а не три. Общие обеды в храмовые праздники запрещаются уполномоченным под открытым небом в ограде храма и разрешаются только в закрытых помещениях. Все изложенное в настоящем послании должно быть оглашено прихожанам с амвона» (7).

Кроме этого, было еще несколько указаний, от которых представители СДРПЦ просто бесились. Им хотелось бы оставаться тайными кукловодами. Но с Лукой это никак не удавалось.

«Крымский уполномоченный проявляет мало благожелательности в отношении Церкви. Охотно закрывает церкви и неохотно содействует открытию новых. В Балаклаве народ усиленно ходатайствует об открытии храма, занятого под клуб, но уполномоченный ставит интересы клуба выше интересов христиан и не дает хода их ходатайству» – этими словами из епархиального отчета за 1947 год можно проиллюстрировать отношения архипастыря со Ждановым. Были случаи, когда Лука из-за разногласий не пересекался с ним больше года и всю черновую работу поручал своему секретарю.

Жданов, в свою очередь, стремился убрать Луку с кафедры при всяком удобном случае. В июне 1951 года произошло обновление иконы у прихожанки собора Ольги Коневец. Лука, сначала было согласившийся выставить икону на поклонение, убрал ее, поскольку мнения клириков насчет возможного чуда разделились. Уполномоченный расценил случившееся как обман верующих с целью наживы и предложил руководству СДРПЦ: «Архиепископа Луку, как главного шарлатана в данном случае, окончательно скомпрометировавшего себя среди верующих и вызвавшего возмущение местных советских и партийных органов, удалить в какой-либо монастырь на покой с тем, чтобы он больше не распространял мистические суеверия в массах» (8).

И все-таки не стоит преувеличивать степень самостоятельности святителя в управлении епархией. Даже в самые благоприятные годы она была невелика. Перевод священника, снятие с должности провинившихся руководителей общины, элементарное разруливание ситуации – на все это требовалось хотя бы косвенное согласие чиновника. К тому же многие практические вопросы управления епархией были неминуемо завязаны на местную власть, которая, в свою очередь, тесно взаимодействовала с уполномоченным.

В этой связи показателен разговор между Ждановым и Лукой, состоявшийся 9 сентября 1948 года. Уполномоченный СДРПЦ обратил внимание архиепископа на то, что им очень часто перемещаются одни и те же священники из одного прихода в другой, а чем это обусловлено, ему, Жданову, неизвестно. Лука на это ответил: «Вам знать о причинах необязательно». «Все же прошу обо всех проводимых вами перемещениях и их причинах сообщать мне, иначе я буду воздерживаться от выдачи регистрационных справок», – ответил чиновник (9).

Время конфронтации со Ждановым сменялось месяцами более спокойными, тихими, позволившими Луке как-то сказать: «Мы, духовенство, отмечаем, что вы к нам, Яков Иванович, подобрели» (10). Однако эти слова лишний раз свидетельствуют о жесткой привязке церкви к государству. Ведь фактически уже в сталинские времена чиновник СДРПЦ выступал по отношению к епископу как начальник к подчиненному. Может быть, еще и поэтому Лука лишний раз старался не попадаться на глаза «начальнику». И на предложение уполномоченного почаще встречаться ответил, «что он очень занят», «даже до сих пор не смог выбрать время посетить в Симферополе картинную галерею» (11).

Времени у Луки действительно было в обрез. Ведь он не только управлял епархией, но и активно занимался врачебной практикой. На двери его кабинета было вывешено объявление, которое сообщало, что хозяин этой квартиры, профессор медицины, ведет бесплатный прием ежедневно, кроме праздничных и предпраздничных дней.

Интересно, что среди пациентов хирурга значился и уполномоченный Я.И. Жданов (умер 15 мая 1955 года). Это вносило дополнительную интригу в отношениях властей духовной и светской. В отчетах мы можем прочитать такие пассажи: «Я, предварительно позвонив архиепископу Луке, посетил его на дому. Вначале у нас с ним была беседа о моей болезни (воспаление почек и бронхиальная астма). Просмотрев анализы, он рекомендовал строгую диету в питании и др. После чего я поставил его в известность о необходимости изъятия журнала… Затем архиепископ Лука попросил меня порекомендовать ему хорошую грамотную машинистку и сказал, что он приступил к писанию большой научной медицинской книги «О регионарной анестезии». В конце беседы он заметил, что ежедневно принимает до 6 чел. больных, просил меня знакомить его с анализами моей болезни» (12). Медицинский труд, о котором упомянул святитель, писался несколько лет, но так и не был доведен до конца, – помешала глазная болезнь.

И врачебная, и научная деятельность помогала правящему епископу сохранять дистанцию с чиновником СДРПЦ. 31 мая 1953 года праздновалось 50-летие врачебной и научной медицинской деятельности владыки, и Жданов с уважением отметил: «В связи с этим он получил поздравительное письмо от Министра здравоохранения СССР тов. Третьякова» (13).

«Многие тысячи людей, в том числе воины нашей Советской армии, знают вас как чуткого и отзывчивого врача… Я слышал, что вы пишете новый научный труд, – желаю самого большого успеха и в этом вашем начинании», – писал министр.

Однако поздравительных телеграмм и писем Луке пришло немного. Это, естественно, было связано с его архиепископством.

Уполномоченные СДРПЦ А.И. Жданов и А.С. Яранцев нередко шли навстречу святителю-хирургу. В партийных и советских органах даже сложилось мнение, что они идут на ненужные уступки. Хотя эти уступки, конечно, были незначительны.

В 1950 году Лука пишет рапорт патриарху (копия тут же оказывается на столе у Жданова): «В Симферопольской Епархии продолжается ликвидация сельских церквей. После выселения церкви в районном селе Советском на очередь стала церковь в селе Найденовка (в Найденовке уполномоченный предложил «сельсовету возбудить ходатайство об изъятии у общины здания молитвенного дома, как бывшего колхозного клуба». На что получил ответ, что клуб у них имеется, и использовать это здание они вряд ли смогут. – Б.К.), иеромонаху Клименту, пять лет священствовавшему в этом селе, предложено немедленно освободить дом. О своих прихожанах он отзывается как о весьма верующих людях, но напуганных до такой степени, что никто не решается даже ему предоставить квартиру, и в церковь никто не смеет или не имеет возможности ходить, так как все воскресные и праздничные дни заняты работами.

Церковь в Найденовке придется закрыть. Почти такое же положение и в селе Орловка… Вопиющее положение в селе Магазинка.

После ликвидации церкви в соседнем селе Воинка в 1944 г., под церковь отдали полуразрушенную хату в селе Магазинка. На средства и трудами верующих из развалин был сделан хорошо оборудованный молитвенный дом. Настоятель этой церкви протоиерей Стефан Ковшик развил там столь активную деятельность, что теперь в его приходе не осталось ни одного не крещеного. И вот ему предъявляют требование освободить занимаемое церковью помещение на том основании, что оно принадлежит колхозу и, сверх того, требование уплатить колхозу арендную плату и страхование за 1944–1950 гг.».

В 1949 году в Крыму было закрыто четыре храма (14). В 1951-м – еще один (15). «У нас в епархии имеются три церкви, в которых прихожане отказываются содержать священников. Возьмем, например, село Мускатное. Все священники, которые там были, говорят, что посещаемость церкви очень маленькая, до 5–9 человек в праздничные дни. Треб совершенно мало, и священнику жить нечем, молитвенный дом малый, внизу в подвале и вверху на чердаке местный колхоз устроил складочное помещение и там постоянно стоит шум, гомон и ругань… Церковь в селе Емельяновка, совершенно нечем содержать священника… Церковь в селе Партизанском… Свящ. Клаас, очень хороший священник, поднял храм, но он, к сожалению, отказывается от этого прихода. Его придется перевести в лучший приход, чтобы не потерять его совсем. Староста церкви говорит, что кроме подкармливания священника ничего сделать нельзя, так как население бедное». Эти строки из епархиального отчета похожи на сводку с фронта (16).

И, тем не менее, Луке удалось сдержать волну закрытия сельских храмов. Несколько лет цифры действующих церквей не меняются. Но ему-то хотелось увеличить их число. Обстоятельства, увы, этому не способствовали. За все время служения святителя в Крыму ему довелось открыть только один-единственный приход в 1947 году, хотя попытки делались постоянно.

Например, 19 июля 1952 года «от архиепископа Луки с его отношением поступило заявление от группы верующих с ходатайством». Инициатор подачи заявления рассказал уполномоченному, что в селе Гвардейском и окружающих его населенных пунктах имеются старушки, которые не могут ходить в Ново-Александровку. «Если им будет разрешено открыть молитвенный дом, средства они соберут». В ответ на просьбу чиновник говорит решительно «нет», мотивируя свой отказ тем, что 1) помещения для молитвенного дома не имеется, 2) группа верующих небольшая, всего 43 подписи, 3) действующий храм находится на расстоянии всего 6 км. (Туда пешком 6, обратно 6 немощным старушкам – таково иезуитство власти) (17).

«Ограничительные» меры коснулись переноса храмов в более оживленные места. Любые попытки выбраться из «медвежьего угла» пресекались на корню.

В 1951 году резко выросли налоги. Вопрос о порядке налогообложения священнослужителей, членов церковных советов, певчих и регентов церковных хоров регламентировался Постановлением Совмина СССР № 2584 от 3 декабря 1946 года. По этому постановлению клирики приравнивались к кустарям. Проживавшие в городах священники облагались налогом по ставкам, утвержденным Указом Президиума Верховного Совета СССР от 30 апреля 1943 года «О подоходном налоге с населения». Сельские священники привлекались к самообложению в размере 150 рублей, в то время как крестьяне, для сравнения, платили лишь 20 рублей.

Сохранились выдержки из письма Луки в областной финансовый отдел, где он говорит о злоупотреблениях чиновников: «Финансовые органы на местах, в большинстве случаев, при определении размеров обложения руководствуются не данными, декларированными священнослужителями по их фактическим причтовым доходам, а какими-то своеобразно-надуманными исчисленьями облагаемых доходов» (18).