Текст книги "Старинный лад: Собрание стихотворений (1919–1940)"

Дело было сфальсифицировано, что понимали и следователи, и подследственные. Приговор оказался настоящим: в марте 1931 г. Борис Иванович был приговорен к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 5 лет и отправлен на лесоповал в Карелию, в Шавань (ныне – населенный пункт в составе Идельского сельского поселения Сегежского района Республики Карелия). Там он снова начал писать стихи, оставленные в канун первого ареста.

Не прекращавшая хлопот жена добилась свиданий с ним в лагере в Шавани, где провела 8–14 мая, на строительстве Дубровской дамбы Беломорско-Балтийского канала (8–18 сентября), и, наконец, в Ленинграде 20 ноября, куда мужа прислали для пересмотра дела. Усилия дали результат: заключение в ИТЛ заменили двумя годами ссылки «на поселение» в Ульяновск, куда Борис Иванович прибыл 23 ноября 1931 г. 18 декабря к нему присоединились жена и сын. Софье Алексеевне пришлось уйти из Пушкинского Дома. Летом ее попытались уволить за «прогул» (хотя она оформила отпуск без содержания), но она решительно написала непременному секретарю Академии наук В.П. Волгину: «Как раз в разгар последних (хлопот. – Прим. публ.) я получила от АН требование немедленно вернуться на службу. Но так как от исхода дела, которое я начала и которое, в своем производстве, требовало моего присутствия в Москве, зависела участь всей моей семьи, я сочла преступным для себя, как для жены и матери, оставить это дело на полдороге»[32]32
  Цит. по примеч. к: Измайлов Н.В. Воспоминания о Пушкинском Доме. С. 73.


[Закрыть]. В итоге причиной увольнения был назван «некриминальный» с точки зрения трудового законодательства переезд на новое место жительства.

После всего пережитого с начала «академического дела» Копланы встретили ссылку с облегчением. «Чувство несказанной свободы и небывалого счастья, – записала Софья Алексеевна 7 февраля 1932 г. – В Ленинград не тянет, слишком много тяжелого я там перенесла». Сбылась, хоть и не по своей воле, мечта из поэмы «Малинники» о «тихой жизни без тревог, среди проселочных дорог». 19 января 1932 г. Борис Иванович поступил статистиком на крахмальный завод, стараясь находить в новой ситуации положительные моменты:

 
Всё разумно в подлунной природе:
Оттого я и духом не пал.
И служу на крахмальном заводе.
И не сетую: жизнь глупа.
 

Несмотря на занятость «службой», бытовые трудности и оторванность от архивов и библиотек, он закончил книгу о Каржавине, посвятив ее «с любовью и радостью солнечному другу моему Софьюшке, зимой 1931 года вернувшей меня к этому труду, начатому и прерванному в 1929 году в Ленинграде и оконченному в 1932 году в Ульяновске-Симбирске»[33]33
  ОРиРК РНБ. Ф. 370. Ед. хр. 5. Л. 5.


[Закрыть]. Ссыльному ученому помогал, в том числе материально, В. Д. Бонч-Бруевич, занятый в то время подготовкой создания литературного музея в Москве. «Признательна Вам очень за Ваше внимание к „птенчикам“, как называем мы милых симбирян, – писала ему Е.А. Масальская о племяннице и ее муже 22 марта 1932 г. – Они оба пишут, что блаженствуют в своем уединении, и ссылаются также, как на утешение, на Ваши письма и задания»[34]34
  НИОР РГБ. Ф. 369. Карт. 299. Ед. хр. 42. Л. 7–8.


[Закрыть]. К сожалению, их письма из ссылки нам неизвестны.

Возобновились привычные семейные чтения вслух и музицирование (Коплан неплохо играл на скрипке), хождения в кино и театр. Снова полились стихи. Общение сократилось, но не иссякло. Важное место в нем заняли Н.Н. Столов и Ф.И. Витязев. Уроженец Симбирска, Столов был на шесть лет старше Коплана. Они познакомились в 1928 г., когда Борис Иванович по делам Пушкинского Дома приезжал в Ульяновск. Думаю, именно при содействии Столова Коплан получил архив местного литератора Н.Н. Ильина (Нилли). Николай Николаевич преподавал русскую литературу на рабфаке, но в 1920–1926 гг. был одним из организаторов библиотечного дела в родном городе, а в 1928 г. выпустил первый и пока единственный справочник по истории периодической печати края[35]35
  Морозова В. Книжный ополченец // Мономах. Литературно-краеведческий журнал. 2008. № 1; электронная версия: http: // monomax.sisadminov.net / main / view / article / 672


[Закрыть]. Им было о чем поговорить.

Ферапонт Иванович Седенко был известен не только как историк, библиограф и издатель, но и как социалист-революционер «Петр Витязев»[36]36
  Везирова Л.А. Ферапонт Иванович Витязев (1886–1938) // Книга. Исследования и материалы. Сб. 53. М., 1986. С. 79–96; Ратнер А.В. Под псевдонимом «Петр Витязев» // Советская библиография. 1986. № 3. С. 55–56; «Поздно мы с вами познакомились…» (из переписки И.Ф. Масанова и Ф.И. Витязева) // Советская библиография. 1991. № 1. С. 125–132.


[Закрыть]. Арестованный 25 апреля 1930 г. как «бывший эсер», он с конца 1931 г. отбывал ссылку в Нижнем Новгороде, но часто бывал в Ульяновске, где, видимо, и познакомился с Копланом. Несмотря на 12 лет разницы в возрасте, между ними установились приятельские отношения: Борис Иванович подарил старшему другу оттиск своей работы о Модзалевском с инскриптом «Ферапонтику – дивному товарищу»[37]37
  Собрание В.Э. Молодякова.


[Закрыть], а в домашних шуточных стихах называл его «ФИВом» или вовсе «Ферапошкой». Отметив «содержательные рассказы Ферапонта», Софья Алексеевна оставила в дневнике его портрет:

«Взгляд пронзительный, умный; улыбка – очаровательная, освещающая все лицо и глаза… Говорит мастерски и увлекательно, но любит, чтобы его слушали, затаив дыхание; сам же принадлежит к типу людей, не любящих слушать других… Действительно интересный человек с огромным кругозором и диапазоном дружеских связей и встреч. Говорил: существует нечто бессознательное, подсознательное в отношениях людей между собой; это и придает жизни красоту, без этого жизнь была бы мертва. «Глубинный» человек, человек огромной духовной культуры, духовной жизни».

«Идиллия» продолжалась недолго. 2 октября 1932 г. власти объявили Коплану, что он не может более оставаться в Ульяновске и должен провести оставшуюся часть ссылки в гораздо более провинциальном Мелекессе (ныне Димитровград). Хлопоты не помогли, и через неделю семье пришлось обосноваться на новом месте – в крестьянской избе за чертой города. С 20 октября Борис Иванович работал информатором (техническим секретарем, а не то, что можно подумать) в организационном отделе местного райисполкома. Софья Алексеевна пыталась утешить взволнованных родственников, что видно из писем ее тетки Бонч-Бруевичу: «Я знаю, что симбиряне вас опять беспокоили, взволнованные неожиданным переездом в Мелекесс; волновались и мы за них, но теперь они там устроились, успокоились, и мы уверены, что им там даже будет лучше, чем в Ульяновске» (5 ноября); «Сонечка пишет из Мелекесса совершенно покойные письма, а Борис Иванович в стихах уже и воспевает свою жизнь в Мелекессе» (4 декабря)[38]38
  НИОР РГБ, Ф. 369. Карт. 299. Ед. хр. 42. Л. 39–39об. 41.


[Закрыть].

На деле ситуация была хуже. «Боря очень утомляется, и настроение у него тяжелое, – записала жена 26 января 1933 г. – На службе атмосфера неприятная, трудная, работа нервная». К счастью, ее удалось сменить на более привычную: с 21 марта он стал библиотекарем и секретарем учебной части местного педагогического рабфака. С 18 по 22 июля в Мелекессе гостили Витязев и Столов. Последний год ссылки дался Коплану особенно трудно из-за переживаний, удастся ли получить «чистый» паспорт и вернуться в Ленинград. В начале сентября Софья Алексеевна уехала в Москву ходатайствовать за мужа и сумела добиться содействия от генерального прокурора СССР И.А. Акулова и секретаря ЦИК СССР А.С. Енукидзе. Борис Иванович волновался и тосковал, что видно из стихов, но на сей раз «обошлось». В начале ноября он получил паспорт без «минусов», 5 ноября выехал из Мелекесса, 6–10 ноября провел в Москве у Витязева, ссылка которого закончилась в июле того же года, и 11 ноября вернулся в Ленинград.

Коплан снова обосновался в квартире на Гулярной, где продолжали жить его мать и младший брат Сергей Иванович Коплан-Дикс, ученый-гидрограф, с которым он никогда не был близок. С осени 1934 г. там подолгу жил двоюродный брат Бориса Ивановича (племянник его матери) А.Л. Клещенко. 23 года разницы в возрасте и разность характеров: в 11 лет Анатолий решил бежать в Америку, но попал в Молдавию и почти год кочевал с цыганским табором – не способствовали близости. Ближайшим другом юноши стал некогда «комсомольский», а в ту пору «богемный» поэт Б.П. Корнилов, но именно «общаясь с Копланом, Клещенко на всю жизнь воспринял каноны культуры стиха, приобрел широкие познания в русской и мировой литературе»[39]39
  Вейхман В. Поэты той поры. // Урал. 2011. №4 (http: // magazines.rass.ru / ural / 2011 / 4 / vl6-pr.html); биографическая справка М.П. Лепёхина: http: // az-libr.ra / index.shtml?Persons&AB5 / 2bel875d / index.


[Закрыть].

Постоянной работы в Ленинграде для человека с «политической» судимостью не нашлось, но возможность литературного заработка существовала. В.М. Саянов предложил ему подготовить издание басен Крылова для «Библиотеки поэта», членом редколлегии которой состоял. Вместе они уже работали над «дедушкой Крыловым» в 1930 г., но в однотомнике, вышедшем годом позже с предисловием Саянова, фамилия находившегося в заключении редактора была замазана типографской краской (гранки этого издания Софья Алексеевна читала во время первого ареста мужа). Для двухтомника Крылова в «большой серии» Коплан подготовил и прокомментировал тексты басен и написал статью о них. Первый том вышел в 1935 г., второй – куда по соображениям объема были перенесены комментарии к басням – в 1937 г.; в 1936 г. появился томик «малой серии». Для выпущенного в ней же в том же году сборника «Поэты XVIII века» Борис Иванович сделал подборки Попова, Хемницера и Капниста. Думаю, именно эти гонорары позволили ему в 1936 г. в первый и, насколько известно, единственный раз съездить с семьей «к теплому морю» – в Коктебель. В остальные годы они проводили лето в деревне – обычно в Ленинградской или Тверской областях. Софья Алексеевна по возвращении из ссылки некоторое время служила библиотекарем в Ленинградском отделении ЦНИИ педагогики, а потом ушла на «вольные хлеба», работая по договору в Архиве Академии наук и в Институте востоковедения.

Во всех перечисленных литературных проектах участвовал давний знакомый Коплана ГА. Гуковский; вместе они также подготовили «массовый» однотомник басен Крылова, выдержавший до войны несколько изданий. Гуковский привлек Бориса Ивановича к сотрудничеству с Институтом русской литературы (как стал называться Пушкинский Дом после «великого перелома») в рамках возглавлявшейся им с 1934 г. группы по изучению русской литературы XVIII века. «Рад был узнать, – писал Коплану 3 ноября 1936 г. из Киева В.И. Маслов, – что Вы снова стали к близки к б(ывшему) Пушкинскому Дому и работаете там на договорных началах»[40]40
  ОРиРК РНБ. Ф. 370. Ед.хр. 35. Л. 1.


[Закрыть].

Тем не менее, Коплан оказался на периферии научного мира, не имея ни постоянной работы, ни ученой степени, ни отдельных книг. Основатель Государственного литературного музея Бонч-Бруевич купил рукопись монографии о Львове и планировал издать ее в серии «Летописи ГЛМ», но этот проект, как и многие другие планы энергичного директора, остался неосуществленным. Книга о Каржавине также не увидела свет, несмотря на рекомендацию Я.Л. Барскова. Спрос на историко-литературные работы традиционного академического типа стремительно падал, а писать в модном «социологическом» духе Борис Иванович, судя по материалам его архива, даже не пытался. Оставалась «техническая» работа: подготовка текстов и комментирование – на которую в литературных, да отчасти и в научных кругах многие смотрели как на нечто второстепенное, если не второсортное. Коплан также участвовал в «академическом» полном собрании сочинений Пушкина, подготовив для него «Заметки при чтении «Описания земли Камчатки» С.П. Крашенинникова» (Т. 10) и «Заметки по русской истории XVIII века» (Т. 11); второй том вышел уже после войны, с его фамилией в траурной рамке – видимо, последний арест в 1941 г. был забыт. Случались и разовые заказы вроде библиографических справок «Демидовы на Урале», «Пугачевское восстание» и даже «Герой Советского Союза П.П. Ширшов»[41]41
  ОРиРК РНБ. Ф. 370. Ед. хр. 3, 9; Ф. 685. Ед. хр. 661.


[Закрыть].

«Плюсом» работ для ИРЛИ и собрания сочинений Пушкина были редкие, но оплачиваемые командировки в Москву – прежде всего, в Гослитмузей[42]42
  Переписка Коплана с ГЛМ (152 письма за 1933–1940 гг.) требует отдельного изучения: РГАЛИ. Ф. 612 (ГЛМ). Оп. 1. Ед. хр. 1113.


[Закрыть]. Они давали возможность встретиться и отвести душу с друзьями – с Витязевым, у которого Коплан обычно останавливался, описав их времяпровождение в шуточных стихах, и Столовым, который в 1934 г., опасаясь ареста, уехал из Ульяновска и поселился в подмосковной Салтыковке, а с 1936 г. заведовал библиотекой ГЛМ. Первый был арестован и расстрелян на печально известной «Коммунарке» в 1938 г.; второй с началом Великой отечественной войны ушел в ополчение и в октябре 1941 г. погиб в бою недалеко от Киева.

В середине 1930-х годов Коплан начал сотрудничать с Ю.Н. Тыняновым, который тяжело болел и нуждался в квалифицированном помощнике. Они вместе работали над двухтомником Кюхельбекера для «большой серии» «Библиотеки поэта» и однотомником для «малой», которые увидели свет почти одновременно в 1939 г. Оба издания, за исключением вступительных статей, фактически подготовлены и прокомментированы Копланом, однако в них сказано лишь о его «ближайшем участии»[43]43
  Во втором издании «большой серии» прямо говорится о «комментариях, подготовленных Б.И. Копланом»: Кюхельбекер В.К. Избранные произведения в 2-х тт. Т. 1. М.-Л., 1967. С. 604.


[Закрыть]; в рукописях были указаны обе фамилии[44]44
  РГАЛИ. Ф. 2224 (Тынянов Ю.Н.). Ед. хр. 126–128.


[Закрыть]. Одновременно с подготовкой этих изданий ученые составили проект шеститомного (вариант: четырехтомного) собрания сочинений Кюхельбекера, для которого Борис Иванович подготовил хронологическую канву и библиографию[45]45
  РГАЛИ. Ф. 2224. Ед. хр. 125, 131, 133, 136.


[Закрыть]. Выполнял он и разовые поручения Тынянова, когда тот отсутствовал в Ленинграде: показать Д.Д. Благому рукописи из коллекции и положить их на место или отправить книги «далекому читателю» в Армению[46]46
  ОРиРК РНБ. Ф. 370. Ед. хр. 44; РГАЛИ. Ф. 2224. Ед. хр. 183.


[Закрыть].

После возвращения из ссылки Коплан все реже писал стихи, а написанное, за редкими исключениями, не отличалось особыми достоинствами. В текстах 1937–1938 гг. впервые обозначились «советские» мотивы, но настолько вымученные и неубедительные, что само их появление вызывает недоумение. Если автор, насколько можно судить по материалам архива, не пытался публиковать эти стихи, то зачем писал? На «зов сердца» это как-то не похоже… Всё большее место в тетради занимали переводы из немецких поэтов (первые, из Гёте, он сделал еще в 1923 г.). Многие из них – тексты песен Шуберта и Брамса, так что это, возможно, делалось для домашнего музицирования.

Последняя регулярная «служба» Коплана началась в 1938 г., когда он был зачислен в штат академического Института языка и мышления имени Н.Я. Марра на должность выборщика в группу по созданию Древнерусского словаря. В 1939 г. он стал его редактором, в 1940 г. – главным редактором. Казалось, жизнь налаживается, хотя в стихах лета этого года звучали тревожные ноты:

 
Я заострил свое перо
На преждевременных утратах.
Знать, високосный год суров,
Не ждать нам радостей крылатых.
 

«Никогда в жизни не чувствовала себя такой усталой. Чувствую, что за лето не отдохнула, – записала 19 сентября 1940 г. Софья Алексеевна. – Волнения и страх за Борю; ужас перед разлукой (какой?! – В.М.); я совсем не могу без него жить». В последнем из известных, неоконченном стихотворении, датированном 30 сентября того же года, он вторил ей:

 
Смотришь, что замаялся
Твой сердечный друг,
Рано так состарился
От житейских мук?
 

В профессиональном плане 1941 г. начался для Бориса Ивановича благоприятно. Весной в «большой серии» «Библиотеки поэта» вышли подготовленные им «Избранные сочинения» Капниста (первое отдельное издание в советское время), а Ленинградский университет принял к защите диссертацию «Разыскания о Крылове», которую рекомендовали Г.А. Гуковский и П.Н. Берков, сохранивший ее рукопись. Однако уже 13 февраля был арестован А.Л. Клещенко, которого 20 мая приговорили к 10 годам лагерей за «антисоветскую агитацию» (антисталинские стихи «Пей кровь, как цинандали на пирах… »), «подстрекательство к совершению террористического акта» и «организационную деятельность, направленную к совершению контрреволюционного преступления». Военная коллегия Верховного суда СССР утвердила приговор 27 июня, когда уже шла война.

Не подлежавший по возрасту призыву в армию, Коплан в июле записался в народное ополчение и был направлен на оборонные работы. В августе он вместе с коллегой по Древнерусскому словарю Г.Л. Гейермансом выразил желание эвакуироваться из Ленинграда, чтобы спасти семью. Результатом стало последнее в его жизни «дело», согласно которому Борис Иванович 7 ноября 1941 г. был арестован по статьям 59–6 и 58–10 по обвинению в «проведении антисоветской пораженческой пропаганды», а фактически как «повторник», имевший политическую судимость. Однако знавший его по работе в Институте языка и мышления А.П. Могилянский вспоминал, что Коплана арестовали уже в конце августа. «Причина – глупость как самого Коплана, так и Гейерманса. Они не понимали, что делали. Обвинение ясное: развал народного ополчения»[47]47
  Письмо А.П. Могилянского В.Э. Молодякову от 18 марта 1989 г.


[Закрыть].

Другой очевидец событий Д.С. Лихачев вспоминал: «Несмотря на отсутствие света, воды, радио, газет, государственная власть «наблюдала». Был арестован Г.А. Гуковский. Он что-то много под арестом наболтал, струсив, и посадил Б.И. Коплана, А.И. Никифорова. Арестовали и В.М. Жирмунского. Жирмунского и Гуковского вскоре выпустили, и они вылетели на самолете. А Коплан умер в тюрьме от голода. Дома умерла его жена – дочь А.А. Шахматова»[48]48
  Лихачев Д.С. Как мы остались живы: воспоминания // Рукописи не горят. Рассказы, повести, воспоминания. СПб., 2005. С. 444 (фамилия Гуковского заменена инициалами, раскрытыми в позднейших публикациях).


[Закрыть]. Согласно официальной справке, Борис Иванович скончался, находясь под следствием, в 9.30 утра 9 декабря 1941 г. от «острой сердечной недостаточности», т.е. от истощения, в возрасте 43 лет. Место его последнего упокоения неизвестно.

Работавшая в Архиве Академии наук Софья Алексеевна голодала и не могла посещать столовую. Не позднее 2 января 1942 г. она написала коллегам по Архиву письмо, которое трудно читать без слез: «Дорогие товарищи. Умоляю вас, спасите нас. Мы совсем погибаем. Я совсем слегла и не могу подняться. Бабушка (M.A. Коплан-Клещенко. – В.М.) окончательно с нами измучилась и сама еле волочит ноги. Пожалуйста, будьте добры, организуйте бабушке обед из столовой… И впредь на несколько дней, если можно было бы нам помочь с обедом – это самая конкретная помощь. Потому что бабушка не выдержит всю работу по дому и за нами двумя больными. Умоляю, товарищи»[49]49
  Цит по примеч. к: Измайлов Н.В. Воспоминания о Пушкинском Доме. С. 69–70.


[Закрыть]. 5 января 1942 г. Софья Алексеевна и 16-летний Алеша, который подавал большие надежды как астроном, умерли; оба покоятся в одной из братских могил на Серафимовском кладбище[50]50
  Сведения о последнем аресте Б.И. Коплана, дате и обстоятельствах его смерти, а также смерти его жены и сына сообщил М.П. Лепёхин, имевший возможность ознакомиться с его следственным делом.


[Закрыть]. Следующие полвека Бориса Ивановича упоминали только эпизодически[51]51
  Единственная справка: Бахтина B.C., Лурье А.Н. Писатели Ленинграда. 1934–1981. Л., 1982. С. 164–165.


[Закрыть].

В заключение несколько слов о том, как готовилась эта книга. 13 января 1989 г. пишущий эти строки, в то время студент МГУ, приобрел в одном из московских букинистических магазинов отдельный оттиск статьи Коплана о Модзалевском с дарственной надписью «Ферапонтику». Почему я купил его, не ведаю; сейчас это можно объяснить «перстом судьбы». О Коплане я немного знал из примечаний к запомнившемуся мне «Кладбищу над морем» в «блоковском» томе «Литературного наследства», о «Ферапонтике» вовсе ничего – и решил разобраться. Через две недели я оказался в Ленинграде: набравшись смелости, пришел в ИРЛИ и попросил помочь. Мне посоветовали обратиться к А.П. Могилянскому; так началось десятилетнее общение со свидетелем эпохи, от которого я узнал много интересного не только о своем герое. Выяснив, что архив Коплана, чудом сохранившийся в блокаду, находится в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки (ныне Отдел рукописей и редких книг Российской национальной библиотеки), летом 1989 г. я приехал туда, вооруженный необходимыми «отношениями», и приступил к работе. Самой радостной находкой оказался рукописный сборник стихов, которого с момента описания фонда в 1947 г. не касалась рука исследователя. Я переписал его в надежде когда-нибудь опубликовать.

Неизвестность автора, молодость публикатора и его удаленность от литературных кругов осложняли дело. Литконсультант журнала «Искусство Ленинграда» 17 августа 1990 г. сообщил мне, возвращая рукопись, что «творчество Бориса Коплана представляет скорее исторический интерес, поскольку художественные достоинства его стихов невысоки. Это сделано грамотно, достаточно крепко с точки зрения версификации, но очень архаично, в традициях 60–70-х годов XIX века (так! – В.М.), с налетом позднейшего, уже «выдохшегося» символизма. Нет ни своего круга тем, ни своей манеры, ни индивидуальной узнаваемой интонации». Правда, так думали не все редакторы: подготовленные мной подборки стихов появились в саратовской «Волге» (1990, № 4), алма-атинском «Просторе» (1991, № 5), петербургском «Невском архиве» (Вып. III. 1997), нью-йоркском «Новом журнале» (Кн. 232. Сентябрь 2003), филадельфийском «Побережье» (Вып. 12. 2003). В 1991 г. «Советская библиография» напечатала список трудов Коплана и мою статью о нем – ее можно считать первым вариантом этого очерка[52]52
  При его написании использованы статьи: 1) Тихий подвиг // Советская библиография. 1991. № 6; 2) История одной дружбы: Ф.И. Витязев и Б.И. Коплан (по неизданным материалам) // Книга. Исследования и материалы. Сб. 67. М., 1994 – и предисловия к перечисленным публикациям.


[Закрыть].

В.Э. Молодяков

1991–2011

Примечания

В настоящее издание вошли все известные оригинальные стихотворения Б.И. Коплана.

Составителю не удалось идентифицировать большинство адресатов посвящений, скрытых под инициалами, и найти сведения о ряде лиц, названных по фамилии.

Стансы
(1923)

Печ. по первому изданию: Стансы Бориса Коплана. Пг., 1923.

Стансы («С тобой, о друг, поем, поем…»). Гуковский Григорий Александрович (1902–1950). Историк литературы. В момент написания стихотворения студент историко-филологического факультета Петроградского университета (1918–1923). Работал в Государственном институте истории искусств (1924–1930), Коммунистическом институте журналистики (1930–1935), Институте русской литературы (1931–1941), ЛГУ (1935–1942, 1948–1949) и др. Репрессирован, умер в заключении.