Текст книги "Альфа и омега"

– Джованни, я сделал ремонт, и теперь практически все пришло в полный порядок. Я не мог пройти мимо такой сделки. Я согласен, что недооценивал неудобства сожительства с привидениями, но теперь, кажется, все в порядке...

– Нам бы пригласить священника, освятить...

– Глупости, Джованни, вы же сами давеча сказали, что ваш храм – пиццерия... Кроме того, эта парочка, по-моему, больше всего бесится именно от появления представителей церкви... Особенно католической!

За разговорами бутылка виски незаметно истаяла, и мистеру Бэнгу стало дурно. Джованни заснул на диванчике при входе на кухню. Голубцы он так и не приготовил.

– Вот какие страсти, – промолвил мистер Бэнг, решив выйти подышать воздухом. За окнами стемнело, но после выпитого и рассказанной истории ему было неуютно в замке. – Хорошо, что повар заснул здесь...

Выйдя, Бэнг стал жадно вдыхать напоенный туманами порыв ветра.

– Что же люди так сходят с ума из-за чувств? Сколько лет прошло! Семь-восемь веков? А эти влюбленные все не могут успокоиться.

Мистер Бэнг уже решил вернуться в замок, как вдруг у него онемел затылок: по тропинке к дому, не касаясь земли, словно ступая по туману, приближалась фигура монаха в белом одеянии...

μ

Мистер Бэнг немедленно ретировался в дом и лихорадочно запер все замки. «Бесполезно. Эти злыдни легко проходят сквозь стены... – он удивился рациональности своей мысли. – Этому должно быть простое объяснение... Скорее всего, я просто сошел с ума и галлюцинирую... Нужно держать это в тайне, а то вмиг госпитализируют...» Сделав такой вывод, он помчался на кухню и разбудил повара. Джованни недовольно почмокал губами.

– Извините, сэр. Заснул... притомился. Голубцы?

– Какие, к эдакой матери, голубцы... Я вышел – а там он!

– Кто?

– Белый монах!

– Какой монах? А, сэр изволит меня разыгрывать... Сегодня первое апреля?

– Ради бога, Джованни, миленький... Иди и посмотри что там, снаружи. Может быть, я просто галлюцинирую! Короче, Джованни, встань и иди! Это приказ!

– Хорошо, хорошо...

Джованни с помятым лицом отправился к выходу.

– Постой! Нужно чем-нибудь вооружиться!

– Против призрака? Так они же бестелесные... Впрочем, вот... – повар взял взбивалку для яиц. – Я ему все воздушные потоки перемешаю... – пошутил он, зевая.

Мистер Бэнг забился в угол кухни и стал напряженно ждать.

– Я всегда знал, что рано или поздно это произойдет... – несколько раз произнес он, хотя и сам не понял, имел он в виду встречу с призраком или свое сумасшествие.

Между тем Джованни на ходу закурил сигарету и, продолжая зевать, принялся отпирать дверь. Стоило ему справиться с последним запором, как в проеме двери показался силуэт монаха.

– Mamma mia! – вскричал повар.

– Здравствуйте, – произнес монах вполне человеческим, не потусторонним голосом. – Извините за поздний визит. Мне хотелось бы побеседовать с доктором Николасом Бэнгом.

Повар быстро справился с собой и постарался сделать вид, что ничего необычного не произошло. Он четко видел, что перед ним стоит живой человек в монашеском одеянии. На левом запястье монаха поблескивали электронные часы. Кроме того, он держал в руке канцелярскую папку. Эта деталь почему-то полностью успокоила повара и даже привела его в шутливое расположение духа.

– Извините, а у вас назначена встреча?

– Дело в том, что я многократно писал мистеру Бэнгу, но он не ответил. Между тем у меня к нему дело чрезвычайной важности...

Повар задумался. Ему настрого запрещалось впускать в дом посторонних без приглашения хозяина, но такую прекрасную возможность подтрунить над испуганным Бэнгом он пропустить не мог.

– Следуйте за мной, – сухо сказал он наконец. Перед входом на кухню он попросил монаха подождать.

– Как прикажете доложить?

– Извините, я забыл представиться, – смутился монах. – Брат Иероним, из Иерусалима.

– Бенедиктинец?

– Да.

– Я так и думал...

Джованни отворил дверь и голосом распорядителя бала торжественно объявил:

– Мистер Бэнг, к вам брат Иероним, бенедиктинский монах из Иерусалима.

– Иди ты к черту, – зло отозвался мистер Бэнг из угла.

– Прошу вас, – церемонно обратился повар к монаху.

Мистер Бэнг, увидев монаха из плоти и крови, выпучил глаза. «Ах, это розыгрыш!» – пронеслось у него в голове.

– Извините за позднее вторжение, – неуверенно промолвил монах.

Быстро придя в себя, мистер Бэнг поднялся ему навстречу.

– Поверьте, у меня дело чрезвычайной важности.

Мистер Бэнг во все глаза смотрел на монаха.

– Михей, ты? – наконец спросил он по-русски.

– Бангушин? – в изумлении отозвался монах. – Не может быть!

Тут пришло время удивляться повару: хозяин, произнеся фразу на непонятном языке, бросился к монаху и обнял его. «Так это розыгрыш!» – подумал повар.

Когда страсти улеглись, старые друзья расположились в кабинете. Джованни подал им холодные закуски и графин с хересом.

– Я пожалуй, пойду?

– Спасибо, Джованни... Ты меня очень выручил... – растерянно попрощался с поваром мистер Бэнг.

Когда они остались одни, Николай рассмеялся.

– Вот так-так! А мы приняли тебя за привидение... Тут у нас бытует легенда... Пренеприятное дело... А что это за маскарад? Какой ты, к черту, монах?

– Много времени прошло... – уклончиво ответил Михей и улыбнулся: – Ты тоже не очень похож на себя прежнего...

– Ну, расскажи, расскажи о себе! Рисуешь?

– Нет. Все больше горшки в монастыре расписываю. У нас там гончарная мастерская...

– Какой талант пропал! Как ты до такой жизни докатился?

– Да история нехитрая, – скромно промолвил монах. Николай заметил, что Михей сильно изменился не только внешне. Прежде такого тихого, благожелательного тона у него не наблюдалось.

– Как ты, старый развратник, ухитрился стать монахом?

– В этом нет ничего удивительного... Святой Августин тоже многое в молодости позволял себе. Просто пришло время определиться...

– И давно ты определился таким вот образом?

– Уже девять лет как я принял обеты...

– Невероятно...

– Я живу в монастыре под Иерусалимом... А ты как, Коля? Впрочем, деловая часть твоей жизни мне известна из прессы, но я никогда не подумал бы, что доктор Николас Бэнг – это ты!!!

– Я промолчу про свое удивление на твой счет, иначе мы так и будем повторять друг другу: «Не может быть!!!»

– Да...

– Послушай... Может, это глупо... Столько лет прошло... Ты ничего не слышал о Мире?

– О ком?

– Ну, помнишь, у меня была девушка, мы часто приходили к тебе на квартиру.

– Ну, удивил... Не думал, что ты первым делом спросишь о ней...

– Как ты, кстати, справляешься без женщин?

– С Божьей помощью...

– Может, закажем девочек?

– Нет, я действительно верующий, и я действительно монах... Не по принуждению или расчету, а по призванию.

– Ну, извини...

– Мира твоя... Да ничего с ней особенного... Как была замужем, так и осталась, насколько я знаю. Последний раз я случайно встретил ее в Питере пару лет назад, когда был там с миссией.

Бэнгу стало трудно дышать.

– Она не спрашивала обо мне?

– Кажется, нет... Просто здрасьте – до свиданья. Она тоже потешалась над моим новым статусом, ну, и обменялись парой ничего не значащих фраз. Я спросил, как дела, она ответила, что все по-старому и так далее.

– Как она выглядит?

– Ты знаешь, не обратил внимания. Это она меня узнала и окликнула. Я ее, по понятным причинам, не разглядывал. А зачем она тебе?

– Ты будешь смеяться... но я ее люблю. До сих пор. Ничего не могу с собой поделать. Одно время я звал ее к себе, но она отказалась. Я переживал, потом стал потихоньку забывать. Даже состоял в законном браке с одной британкой... А вот в последнее время словно бы какой-то мост в прошлое открылся... Глупо?

– Не судья я тебе... Хотя звучит более чем странно для философа с твоей репутацией борца... и миллионера...

– В том-то и дело. Пока учился в Кембридже и делал деньги, я был настолько поглощен этими занятиями, что практически не думал ни о чем постороннем. Но теперь я, похоже, зашел в тупик... Вот давеча сон видел, что королева на меня в суд подала за оскорбление монархии и издевательство над британской наукой... Михей, я бьюсь, как рыба о земную твердь, но ничего не могу изменить. Уж сколько книг написал...

– Я читал...

– Спасибо! Но чем дальше, тем хуже... Так и до беды недалеко.

– Теперь я точно знаю, что меня привел к тебе Господь, – тихо промолвил брат Иероним.

– Я весь внимание...

– Видишь ли... Я не только прочел твои книги, но и принял их за основу своего мировоззрения.

– Но как тебе удается сочетать то, что я пишу, с католической доктриной?

– Об этом мы поговорим позже. Это детали. Самое главное, я почерпнул из твоих книг, что несовершенство человечества – вещь поправимая.

– Хммм... Вот уж точно, нам не дано предугадать, как наше слово отзовется...

– Я вижу приближение царства Божьего. И мы можем ускорить, да, именно ускорить его воцарение!

Николай расхохотался.

– Прости, больше не буду. Давай я просто помолчу, а ты говори... Не волнуйся... Я не буду прерывать...

– Ну, если поконкретнее, я поддерживаю твою идею, что не нужно бояться создания искусственного интеллекта. Именно доверив ему основные функции управления человечеством, мы достигнем мира и благоденствия. Бунт машин – дурь собачья. Искусственный интеллект – это ступенька к потустороннему сакральному миру. Нужно создать такой интеллект, такую машину, такую программу, чтобы она была способна регулировать отношения между людьми, не подвергаясь воздействиям отрицательных эмоций. Жалость? Пожалуйста! Сострадание? Пожалуйста... Но только не злоба и не вражда. Я согласен с тобой, что программу можно научить быть милосердной. Это всего лишь определенное количество строчек кода. Власть нужно отобрать у национальных государств...

– И вернуть в лоно церкви? – раздраженно нарушил свой обет молчания Николай.

«Неужели еще один агент Ватикана?..» – подумал он.

– Нет. Главным императивом должна стать абсолютная добровольность. Мы осуществляем твою мечту. Мы создаем такой глобальный интеллект, но в его лоно люди будут входить добровольно. Например, мы создадим электронные деньги... Назовем их в честь тебя... Бэнги! Звучит недурно? И все, кто пожелает, начнет рассчитываться через Интернет в этой новой валюте, которую можно будет свободно обменивать на валюты национальных государств. Мы никому не будем мешать, но потихоньку создадим новый мир экономических отношений. Создав программу, мы раз и навсегда лишим и себя и кого бы то ни было возможности вмешиваться в ее работу. Постепенно все больше и больше людей будут пользоваться этой глобальной валютой, не подверженной ни инфляции, ни спекуляции...

– Утопия... Ну, пусть так. Хорошо... Но кто же позволит нам сделать такой шаг? Да и нет пока на свете достаточно совершенной программы, которая могла бы взять на себя такие функции!

– Деньги – это не главное. Главное, что люди перестанут зависеть от своих государств, погрязших в коррупции и дебилизме, и эти государства постепенно отомрут за ненадобностью...

– Михей... Ты прям как Руссо. Тот тоже делал прекрасные предсказания, а в итоге – кровь французской революции... Можешь себе представить, как это дестабилизирует мир? Ни у меня, да и вообще ни у кого не хватит средств, чтобы обеспечить такой проект...

– А мы начнем не с этого... Прежде всего мы раз и навсегда решим энергетический кризис. Вот об этом мне и было видение. Это был даже не сон, а настоящее откровение, как в Писании. Я видел луч ярчайшего света, бьющий на землю с небес. А жадные земные зеркала впитывали эту энергию и доставляли людям. Очнувшись, я принялся за изнуряющий поиск и нашел такой проект. Это возможно! Есть люди, которые предложили запустить специальный спутник. Он будет конденсировать в себе энергию Солнца, не обкраденную плотными слоями земной атмосферы, и потом одним пучком отправлять эту энергию на Землю. В космосе, на достаточно высокой орбите, Солнце всегда будет освещать наш спутник, и таким образом мы сможем бесперебойно поставлять огромную энергию. Мы выбьем табурет из-под ног террористов и государств, которые их поддерживают. Мы приобретем самые большие богатства, когда-либо виденные на земле, но мы не станем ими пользоваться. Все уйдет в распоряжение созданного нами глобального искусственного интеллекта, который позаботится, чтобы больше не было голода, войн, болезней...

– Это все?

– Почти... Спасибо тебе за терпение... Мы также позаботимся найти средство, чтобы снизить людскую агрессию... Я слышал, существуют такие разработки: определенные радиоволны переменных частот могут оказывать такое действие на человеческий мозг...

– То есть ты предлагаешь завладеть миром?

– Нет... То есть да, но не насильственно... К нам будут присоединяться добровольно, ибо поймут, что Господь с нами, и от нас исходит Его свет. Мы не оставим власть в своих руках. Мы передадим ее глобальному интеллекту. Мы, как Солон, дадим людям новые чистые законы, а сами удалимся... Ну, что ты думаешь?

– Чудное сочетание христианской демагогии и дешевой научной фантастики. Я надеюсь, ты не собираешься просить меня за все это заплатить?

– Ты угадал.

– Я так и думал.

– Но ведь это же твои идеи!

– В очень приблизительной форме...

– Я знаю, мой язык тебя смущает. Я приготовил бумаги, связался со специалистами. Сам понимаешь, я все держу в строжайшем секрете...

– А почему ты не предложил эту идею вашему папе?

– Я предлагал...

– Замечательно. У него нет недостатка в средствах...

– Николай, мы должны быть снисходительны к католицизму... Ему уже две тысячи лет. Не так легко перестроить старинную религию...

– Снисходительны? Ты смеешься? Религия, с именем которой на устах проливалась и продолжает проливаться кровь! Индейцы, евреи, еретики... Сколько еще ей нужно жертв?

– Я здесь не с официальной миссией. Я не представляю Ватикан или католичество в целом. Я пришел к тебе как частное лицо...

– Михей, на что ты надеялся? Если бы ты чудесным образом не оказался моим старым другом, я велел бы повару пнуть тебя под зад с этакими бреднями...

– Не горячись. Я не придумал ничего такого, о чем ты сам не написал в своих книгах. О пользе и праве на существование глобального интеллекта, об энергии Солнца, о вреде национальных государств, о свободе человека...

– Да, но когда ты облек мои идеи в подобную форму, меня от них тошнит.

– Но хорошо, что я это сделал, пока ты жив, а не как в случае с Руссо, когда он уже не мог ничего поправить и остановить лезвия гильотин...

– Глубоко сомневаюсь, что Руссо смог что-либо изменить...

– Но ведь именно с его «Социальным контрактом» Марат носился по Парижу, баламутя чернь!

– Михей, давай я пожертвую на твой монастырь, и ты проведешь остаток жизни в приятных фантазиях... Хочешь, пожертвую миллион? Но я еще не настолько сошел с ума, чтобы продать выгодные нефтяные акции и выбросить деньги на ветер, запуская спутники и изобретая искусственный интеллект...

– Мне ничего не нужно... Спасибо. Наш монастырь обеспечен всем необходимым, а сам я дал обет бедности...

– Ну хорошо, Михей, не обижайся. Давай свои бумаги. Я подумаю.

– А я не сомневаюсь, что ты согласишься...

– С чего ты взял?

– У меня было видение, и я не могу ошибиться...

– Пусть будет так...

Брат Иероним отказался ночевать в замке. Он остановился неподалеку, в небольшой гостинице Hill Farm, располагавшейся в старом фермерском доме, построенном не менее четырехсот лет назад. Мистер Бэнг проводил друга до ворот. В лунном свете действительно казалось, что монах летит над туманом.

– Ну, и что мне со всем этим делать? – раздраженно произнес мистер Бэнг. В последнее время он все чаще разговаривал сам с собой вслух – плата за уединенное одиночество. – Что это? Очередной сон? Не слишком ли много сюрреализма в моей жизни? Дофилософствовался... Спятил. Совершенно идиотская жизнь. Как будто я потерял свою юность, и теперь человек без прошлого. Двадцать лет прошло, а я не живу. Живу только там, в воспоминаниях. Сны о Мире, мысли о Мире, явление Михея... Призраки юности не отпускают меня. Надо было оставаться в России с Мирой и жить нормальной совковой жизнью. Зачем мне все это надо? Но ты погляди-ка, Михей тоже не смирился с неприхотливостью российского существования... Монах! Да еще с какими фантазиями!

Несмотря на усталость, мистер Бэнг, уже лежа в постели, взялся просматривать содержимое папки. Его поразила серьезность и взвешенность бумаг. Видимо, его давний друг морочил голову не ему первому. На первый взгляд проект со спутником представлялся исполнимым. Бэнг решил абстрагироваться от духовных соображений и стал размышлять как деловой человек, который просто желает извлечь выгоду из всего, что можно. Как ни крути, дело представлялось выигрышным, сулящим аховый куш, но риск был невероятным. Бэнгу пришлось бы все свои акции вложить в этот проект. Да еще и замок заложить. Однако если бы техническая сторона дела удалась, Бэнг смог бы начать поставлять энергию в десятки раз дешевле, чем она стоила сейчас, причем в таких объемах, что это неминуемо повлияло бы на ситуацию в мире. И прежде всего на цены на нефть.

– А что, если купить опции?.. Опции на продажу акций по теперешней цене, а когда они упадут в результате шумихи, связанной с новым источником энергии, только на этой операции можно будет наварить несметные деньжищи... – рассуждал сам с собой Бэнг, зная, что даже на секунду не пошевелит пальцем, чтобы ввязаться в подобную авантюру. – Я и так многим перешел дорогу, а если решусь на это, то не доживу до запуска спутника, тем более, что одного спутника будет недостаточно, чтобы повлиять на мировые цены на энергоносители... Конечно, для начала можно запустить один, а потом на вырученные от продажи энергии деньги запустить дополнительные... Нет. Это все полное сумасшествие...

У мистера Бэнга смыкались глаза, папка уже почти выпала из его рук, как вдруг он заметил надпись «С.-Петербург». Запуск спутника планировался с помощью российской ракеты-носителя, и одна из фирм-разработчиц базировалась в городе на Неве.

– А почему бы не повалять дурака? Ну, съездить, поговорить с людьми... А там видно будет. Никто же не заставит меня ввязываться в эту бредятину... Потом привяжусь к чему-нибудь... По крайней мере, не будет скучно... Конечно, конечно... Затеять всю эту чехарду со спутником только для того, чтобы разыскать ее. Ну а как еще мне излечиться от Мириных чар? Будем считать, что эта поездка будет предпринята в оздоровительных целях.

ν

Воскресный день ворвался в спальню неожиданно свежим весенним светом. Так бывает, когда природа словно бы касается своего таинственного переключателя, и вот уже вместо пасмурной промозглости – буйство жизни, новая весна. А бывает и так: в момент, когда все вокруг наполнено радостью и цветением жизни, ненароком обрушивается война, и в одно мгновение все становится угрюмым и неподатливым, будто и не было мирных забот. Так мир обыденных вещей таинственным образом переплетается с миром потусторонним, и наполненная призраками жизнь становится привычной, как кабинет психиатра, как тоскливая канитель дружеских визитов к ложу умирающего дня.

Сходство между чередованиями времен года, войны и мира, дня и ночи поразительно. Кажется, что подспудно, где-то вблизи от нас, теплится простая основа всех вещей, но не дотянуться до нее... Она невпопад скачет и мается, как замученная канарейка, как бьющаяся в приливах видений Кассандра, которой не верят лишь потому, что втайне знают: в вещих устах прóклятой разгневанными богами пророчицы – правда.

Николасу, как всегда, не хотелось вставать. Он не выключил свет, потому что в последнее время детский страх темноты вновь поселился в его встревоженном рассудке. Тусклая лампа казалась абсурдной при ярком свете дня.

«Так и я пытаюсь светить, когда вполне достаточно ослепляющего наружного света, и никому нет дела до того, что именно освещается его фальшивыми лучами. Во всяком случае, я не несу в себе ничего такого, чего бы не пришло в этот мир с другими людьми. Тогда зачем все эти переживания? Что я хочу доказать? Кому? Мои обидчики детства давно превратились в жалких скотов, моим родителям глубоко наплевать, каковы подробности моих вселенских дебатов. Если это никому не нужно, почему я не могу успокоиться и тихо жить? Неужели весь смысл моей жизни не в том, что я делаю, и даже не в том, что я желал бы сделать? Но тогда в чем? И не смешно ли натощак натужно рассуждать, как в отрочестве, о смысле бытия?»

Николас неохотно встал. Ему было стыдно за вчерашний день. Дурная попойка с поваром, удивительная и в чем-то несуразная встреча с белым монахом, оказавшимся при другом освещении старинным приятелем... Они уговорились встретиться сегодня в три часа пополудни. Михей собирался возвращаться в свой Иерусалим.

«Что я ему скажу? Подспудно хочется во все вникнуть... Ведь заманчиво попробовать осуществить собственные предсказания... Но и рисковать благополучием ради такой авантюры не хочется. Совсем не хочется. Слишком дорого мне досталось это благосостояние...»

Со стороны казалось, что мистер Бэнг – баловень судьбы. Однако за его капиталами стояли, увы, незаметные для окружающих годы жизни, обменянной на вечное, нескончаемое беспокойство, риск, кипучую деятельность, от которой тошнит. Ему самому тоже было неведомо, насколько тяжко тянуть лямку успеха, пока в один роковой час все не начинало трескаться и лопаться по швам, – а это случалось в жизни мистера Бэнга уже не раз. И не то чтобы дела шли хуже или происходило нечто катастрофическое. Нет. Внешне все оставалось спокойно, но внутри разыгрывалось такое, что не оставалось сил подсесть к компьютеру, поговорить по телефону, распечатать письмо... В такие периоды Николасу приходилось отбрыкиваться от всего, он начинал совершать ошибки, ему казалось, что все, что ему удалось за его издерганную жизнь, – прах, дешевая мишура нарезанной бумаги... Он буквально болел всем своим существом и каждый раз чудом выходил из этого отвратительного, тошнотворного состояния. Бэнгу казалось, что вот и сейчас он близок к этому краю, к этой гулкой пропасти, к черному каньону, прорезавшему шероховатую поверхность его души.

Пребывая в болезненной задумчивости, он уселся за старый, вечно плохо настроенный рояль и принялся перебирать клавиши. Постепенно его музицирование перекочевало в область, напоминающую несчастного Шопена. Одно время мистер Бэнг упорствовал в освоении скользкой вотчины музыки, этой праздничной страны, доступной немногим избранным, но так никогда и не преуспел как исполнитель. В присутствии других Николас играл редко и в основном прибегал к этому благородному времяпрепровождению, коротая свое задумчивое одиночество. Музыка, изливающаяся в окаменелое пространство замка, отгоняла назойливые призрачные тени, приводила в движение его собственные сферы, возвращала чувство контроля и властности, способность побуждать и распылять в пространстве смелые идеи и надежные выводы. Иногда Николас играл часами, и если бы нашелся у него скромный слушатель, то по интонациям аккордов и мелодий он легко научился бы понимать, в каком направлении текут мысли укротителя звукового пространства замка, заполняющего своим, подчас негармоничным настроением, иногда граничащим с какофонией, холодные пустоты под сводами неподвижных залов и темных суетливых коридоров. Звуки разносились далеко, даже под окнами некоторых комнат можно было различить обрывки музыкальных фраз. Духи замка, видимо, уважали способность Николаса покорять пространство реальной музыкой и, казалось, затихали в эти мгновения, оставляя нынешнего хозяина в абсолютном одиночестве, лицом к лицу с самим собой, со своей болью и пустотой, страстью и издерганностью, невостребованной любовью и нерастраченной ненавистью...

Последний аккорд оборвался внезапно, словно Николас локтями ударил по клавишам, а надрывный стон рояльных струн, ушибленных молоточками, еще долго звучал, натыкаясь на камни стен и застекленные проемы окон-бойниц.

Затем он отправился к лошадям. Конюшня находилась на северной стороне. Ров, когда-то окружавший замок со всех сторон, теперь был заполнен водой только на севере и востоке. У самого рва стояло неказистое здание. Оно было построено еще в те времена, когда лошади считались транспортным средством, а не признаком праздной роскоши.

В конюшне было пять стойл, но только три из них были заняты. У мистера Бэнга был арабский скакун, которого он недолюбливал за дерзкий нрав, большой бельгийский тяжеловоз, спокойный, как диван, но внушительный, как доисторическое животное. Сегодня выбор Николаса пал на третьего коня гнедой масти. Английский чистокровный обошелся хозяину особенно дорого. Гордый носитель клички «Бандит» был сухим, поджарым, голова его с прямым профилем была средней величины, он имел прямую, относительно короткую, несколько наклонную к холке спину, прочную поясницу средней длины, немного приспущенный круп. Конечности у Бандита были длинные, сухие, с отлично развитыми суставами, хотя и не массивными. Бандит производил впечатление существа угловатого, максимально приспособленного к быстрому, прямолинейному движению. Он обладал живым, энергичным темпераментом, быстротой реакций и способностью к максимальной отдаче сил и энергии.

Николас пожалел, что его конюх, как и все служащие, не приходил в выходные. Мистеру Бэнгу пришлось повозиться с упряжью, потому что он редко делал это сам. Забравшись в кожаное английское седло, Николас легкой рысью выехал из конюшни, высоко приподнимаясь в седле с каждым шагом лошади. На протяжении многих лет он брал уроки верховой езды и прекрасно держался в седле. Остановившись у запертых ворот, мистер Бэнг снова посетовал, что прошли те времена, когда верные слуги всегда были под рукой, и со вздохом спрыгнул со спины Бандита, чтобы отворить себе ворота. Снова забравшись в седло, Николас почувствовал себя свободным, как морская птица, вырвавшаяся на грозящий беспамятством океанский простор.

Всадник проследовал рысью вдоль ограды замка и, направившись по дороге, ведущей на северо-запад, вмиг добрался до старой фермы, на которой расположился брат Иероним.

«Полный сюрреализм... – пронеслось у него в голове при виде экзотичной для этих мест фигурки монаха у дверей гостиницы. – Может быть, я давно уже умер, и вся эта романтическая вязь событий мне только грезится? Умер... А может, я никогда и не жил?»

Михей вывел приятеля из состояния задумчивости.

– Боже, как романтично... Вот уж не ожидал увидеть вас верхом, милорд, – улыбаясь, промолвил монах и почтительно поклонился всаднику.

Николас спешился и, не обращая внимания на шутку друга, пожал ему руку. Он привязал коня к дереву и предложил Михею пройтись.

– Михей, я все-таки не успокоюсь, пока не пойму, как же ты стал монахом.

– Я не знаю, помнишь ли ты Пашку... Был у меня такой хороший знакомый. Точнее, партнер по бизнесу...

– Помню, помню твой бизнес... Наркота... Тем более интересно!

– Дело давнее... Не ерничай... Так или иначе, уже после твоего отъезда появление одним ранним утром на пороге моей квартиры мрачного сутулого человека в штатском, представившегося следователем, в сопровождении не менее мрачной и сутулой дамы, не предвещало ничего хорошего...

– Так тебя повязали?

– Вовсе нет... Последнее время дела у Пашки шли неважно. Во всяком случае, так он мне говорил. Скорее, даже не говорил, а выдавал полунамеками. Я чувствовал, что добром это кончиться не может: все эти секретные поездки в Европу, сумасшедшие деньги в полиэтиленовых мешках, которые проходили через руки Пашки, опять же наркота... как без нее, голубушки... Но сам помнишь, такое было время. Талантливые, умные мальчики, которые в прежние годы прозябали бы на скамьях учебных заведений, пускались во все тяжкие в надежде оседлать непоседливого конька-горбунка по имени счастье, которое не мыслилось нам в ином проявлении, как счет в швейцарском банке, вилла на Кипре и табун продажных девиц в спальне.

– Ну, только не начинай проповедовать праведный образ жизни, – недовольно буркнул Николай и почему-то подумал о русской девушке, выставленной им за дверь и назвавшей его козлом. Ему захотелось ее разыскать, извиниться, может быть, даже поговорить...

– Следователь сообщил, что Паша пропал и что вполне вероятна насильственная природа его исчезновения. Я спросил, почему они так решили. Они объяснили, что его мать, вернувшись накануне вечером из командировки, нашла квартиру в полном беспорядке... На полу были обнаружены следы крови, и эксперты считали, что тело волокли по полу до входной двери. Свидетели показали, что двое неизвестных вынесли из подъезда несколько мешков и погрузили в машину. Не исключено, что тело было расчленено. Группа крови совпадала с Пашкиной.

– Не может быть! – взмахнул руками Николай. – Хотя чему удивляться... Россия... Мы уже стали забывать, что такое Россия!

– Я не стал долго раздумывать. Сразу сообразил, что следующий на очереди – я. Собрал кой-какие вещички и переехал к епископу, который тогда гостил в Питере. Он и помог мне примкнуть к католической вере, а потом пристроил в монастырь...

– Так ты что же, до сих пор там прячешься от грехов юности?

– Ну, сначала это было основной причиной. Но прошло время, я года три ходил в послушниках, а потом понял, что братья, живущие со мной в монастыре, и есть моя семья. Они мои родные люди. Тебе это трудно понять... Кроме того, католичество так много мне дало...

– Что именно, позволь спросить?

– Многое... За эти годы я очень изменился... Учился теологии, был даже представлен папе.

– Именно тогда ты и докучал ему своими прожектами?

– Николай, если ты не считаешь возможным серьезно рассмотреть мои предложения, так и скажи. Я все пойму. Только не надо иронизировать... Я понимаю, что прошло много лет, и оба мы весьма изменились...

– Поверь, мой вопрос о твоей приверженности к католической вере – не праздный, он напрямую связан с твоим предложением. Я привык во всем разбираться досконально, и поэтому, пожалуйста, будь любезен, объясни подробнее, что заставило тебя положить свою жизнь на это дело... Мне трудно представить, что ты руководствуешься какими-то материальными интересами... Я – философ, и мне обязательно нужно понять... Почему католичество? Почему не православие? Не ислам, наконец?

– В общем-то неважно, какой дорогой ты приходишь к Богу. Однако из всех христианских конфессий католическая Церковь обладает наиболее развитым социальным учением. И это понятно: именно она имела обширный опыт выполнения светских функций в период Средневековья, а позднее и взаимодействия с обществом и государством в условиях демократии... Без рассмотрения социальной доктрины католичества невозможно полностью понять причины, по которым многие идут не в православную церковь, а в католический храм.