Текст книги "Данэя. Жертвы прогресса II"

– То есть: этот ген принадлежит мне, – сказал Дан.

Йорг отрицательно покачал головой:

– Нет. Ему, – он включил экран.

Человек с телом, знакомым до мелочей, – телом Дана, но с другим лицом, неожиданно – тоже знакомым. Лицом Дэи!

– Узнаете? – спросил Йорг. – Твой донор, академик Дан.

Дан жадно смотрел на экран: казалось, он был растерян.

– Ты забыл, что он передал тебе и свои гены. Это неприятное обстоятельство, которое вы не учли, – Йорг выражался достаточно осторожно. – Я понимаю, что каждый имеет право на ошибки, – но из них необходимо своевременно делать соответствующие выводы.

– Какие же?

– Воспроизводство должно производиться на основе существующих научных методов. С помощь правильного, основанного на достижениях генетики, подбора с использованием всего генофонда Земли, осуществляемого путем перебора и обработки всего массива информации суперкомпьютером.

– И это гарантирует от нежелательных последствий?

– Да, с очень высокой степенью надежности. А в вашем случае – один из детей, если бы не погиб, стал бы отставать в развитии.

– Наверняка?

– Семьдесят процентов вероятности. Достаточно много. Я не отрицаю, что существующий метод подбора тоже не имеет стопроцентной гарантии – но, всё же, гораздо надежней. Тебе трудно возразить против этого!

– Тем не менее – я попробую. Чем ты можешь объяснить стабильно высокий процент появления неполноценных, существовавший до начала ограничения отбраковки? Один на десять, не так ли?

– Да. Значительно меньше, чем в вашем случае. Но он был неизбежен: законы генетики носят статистический характер, и других быть не может. Ты это знаешь. К тому же, уровень требований к интеллектуальным способностям человека необычайно высок и не может быть снижен – наоборот, непрерывно повышается.

– Как же объяснить принятие снижения отбраковки?

– Как жертву неизжитым эмоциям, которую в период кризиса себе не могли позволить. Отдача от тех, кто только благодаря введению ограничения отбраковки будет заниматься нормальным трудом, недостаточна, чтобы окупить усилия на их вытягивание до предельного уровня. Это придется понять.

– Понять придется не только это. И то, что есть человек, каким он может и каким не должен быть ни при каких условиях. И что необходимо ему. Понять всё это – ещё раз. И может быть, не последний.

– Это был достаточно больной вопрос в каждую эпоху.

– Но всегда – неизбежный.

– И который каждый раз будет решаться по-разному. Меняются условия – и с ними взгляды, философия и мораль.

– Но – не безгранично. Есть черта, пересекать которую нельзя будет – никогда.

– Но отодвинуть саму черту? Если это окажется разумным? Даже вопреки эмоциям, которые мешают? Ведь разум выше эмоций, – человек должен пользоваться не ими.

– Без них он был бы намного сильнее?

– Безусловно.

– И перестал бы быть человеком. Стал бы бездушным роботом.

– Я не приемлю слово «душа». Оно годится только для поэзии. Я – за разум. Чистый разум, дающий безграничное господство над природой.

– Это не всё, Йорг, – сказал Дан, почему-то довольно мягко. – Не всё, что нужно человеку. Мир его не только вне, но и внутри него.

– Но… – Йорг был несколько растерян. – Но мы ушли от того, что я начал тебе говорить. То, что должен сказать до конца, потому что так велит мне мой профессиональный долг. Выслушай, академик Дан, и попытайся понять меня. Как и ты, я думаю о людях Земли, об их будущем. Много вещей из того, что существует сейчас, возникло в эпоху кризиса, и потому некоторые считают, что с его окончанием, которым мы обязаны тебе, должны исчезнуть и они. Не отдавая себе отчета в той пользе, которые эти вещи приносят и ещё могут принести.

То, о чем я начал говорить – существующий на Земле порядок воспроизводства человечества – является оптимальным, потому что дает нам наиболее здоровое и способное потомство; дети воспитываются исключительно специалистами-педагогами, а остальные, в том числе женщины, освобождены от этого, чтобы продуктивно трудиться.

– Нам это слишком известно с детства, Йорг.

– Но вы почему-то хотите это разрушить: хотите того, что желал сделать ваш друг – Лал.

– Совершенно верно. Тебе это, видимо, известно.

– Да: до меня дошло то, что ты говоришь и к чему призываешь. Но будут ли счастливей от этого люди? Глядя сегодня, как хоронили вы сына, я сказал себе: нет.

– Ничто не дается даром, Йорг. Ты сказал: оборотная сторона счастья – горе. Я скажу: горе – оборотная сторона счастья. Ты видел сегодня и других наших детей.

– Дан, ты наш самый великий ученый: кризис кончился только благодаря тебе. Но не допускаешь ли ты, что вне своей науки ты можешь заблуждаться? Ты безоговорочно поверил всему, что сказал тебе Лал, но ему свойственно было увлекаться: он был писателем – человеком искусства, а не науки.

– Ты ошибаешься: никто на Земле не знал так историю – и потому не мог разглядеть то, что смог он. Лал раскрыл мне глаза на то, что я уже смутно сознавал сам.

– И многие ли соглашаются с тобой?

– Немногие. Но – есть такие. Будет больше.

– Но ещё больше будет против. Вам не дадут ничего сделать.

– Такие, как ты? Я знаю: ты это умеешь. Ева сказала, как.

– Она нарушила закон.

– Мы тоже.

– Но ты знаешь: тебе можно многое, что нельзя другим. Потому что ты – Дан! – выдавил из себя Йорг.

– И поэтому меня слушают многие. И их будет всё больше. Люди сумеют понять, что несправедливость, на любой основе – недопустима; что бесчеловечность губит их самих. Это неизбежно.

– Не думаешь ли, что это тебе легко удастся? – Йорг уже открыто враждебно глядел на Дана.

– Знаю – нет. Вы так просто не сдадитесь. Но и я не остановлюсь. Время – за меня; за Лала, которого здесь, на Земле, вы могли заставить молчать; за Еву, которой ты не дал стать матерью. И нам с тобой не договориться! – он улыбался, глядя в ледяные глаза Йорга.

Часть VI
ЕСЛИ НЕ ТЕПЕРЬ

51

Они с ещё большим рвением отдались пропаганде. Важную роль в ней отводилась скорой постановке «Бранда».

Премьера его пришлась на пятницу. Спектакль начинался утром: было решено показать пьесу всю сразу, а не в два вечера, как когда-то. Премьера шла с Лейли, и миллиарды людей заполнили до отказа зрительные залы с голографическими сценами или уселись дома перед включенными на стенах экранами. Только счастливцы, всего несколько десятков тысяч, заняли благодаря жребию места в огромном театре.

Ждали начала. Переговаривались между собой, обмениваясь тем немногим, что знали о пьесе. Шум сменился тишиной: в зал вошли Дан, Эя и их дети. И сразу тишина сменилась овацией. Только когда они уселись, она смолкла – началось действие.

Чюрлёнис «Жертвоприношение»

Открылся неведомый, удивительный мир, где как белый и черный дымы Чюрлёниса44
  Крупнейший литовский художник (1875—1911).


[Закрыть] сплелись высокий порыв и низкая обыденность. И захватил, поглотил целиком, заставил позабыть обо всем на свете.

Как можно было в сурового Бранда вложить солнечно радостного Лала? Оказывается, можно. Можно, если часами слушать рассказы Дана о нем, если проникнуться самым прекрасным, что было в нем: любовью к людям. Только поняв это можно было создать Бранда – настоящего Бранда. Человека, движимого любовью к людям в её высшем понимании; борца, жертвующего и собой, и самыми дорогими ему людьми.

И удивительная спутница его – Агнес, исполняемая самой великой актрисой Земли, желание видеть игру которой заставило чуть ли не всё человечество отказаться целиком от другого: походов, экскурсий, путешествий. Она была удивительной – как пьеса, которую они смотрели. Она – и не она. Необычная, и как всегда, не похожая на всех актрис Земли, она сегодня будто достигла той вершины, для которой всё ранее сыгранное ею было лишь длинной непрерывной подготовкой.

«Что с ней?» спрашивала себя совершенно потрясённая Эя. «Что случилось? Ведь я видела её столько раз на репетициях, и даже вчера она ещё не была такой. Такой естественной, подлинной в каждом движении, каждой интонации, как будто она и не играет. Будто сама именно такая; будто знает всё, что должна чувствовать и испытывать Агнес. Какая удивительная правильность всех мелочей! Как если бы она знала, что такое быть женой и быть матерью. Как близка она мне сейчас!»

Именно так! Лишь она одна до конца понимала Агнес – только она прошла и испытала подобное. Остальным ещё предстояло понять то, что они сейчас видели. И прошлое возникло перед глазами: вновь увидела себя на Земле-2, перед стереоустановкой. Идет «Бранд», и она ещё сопротивляется тому, что станет её самым большим счастьем и смыслом жизни, без чего она сейчас уже не представляет её.

Но Лейли не была там с ней – как же могла она так глубоко всё понять, так бесконечно уверенно воплотить собой Агнес? Захватить так всех показом того, что было совершенно незнакомо им? Настолько, что они, казалось, поняли и поверили ей?

…В начале первого же антракта Поль вызвал Дана:

– Ну, как??

– Не волнуйтесь: всё идет как надо. Ты же видишь!

…И вот, наконец, сцена с цыганкой: Агнес отдает вещи сына – всё, чтобы после этого умереть. Эя чувствовала, как комок встал в горле, мешая дышать: возникли перед глазами похороны Малыша. Но боль не мешала с восхищением отметить, как проводила эту сцену Лейли, которая, казалось, читала всё, что творилось в душе у нее – Эи. И сумела передать эти чувства зрителям. Как – неизвестно, но в антракте сразу несколько человек подошли к ней и Дану и молча протянули цветы: Эя благодарно улыбнулась им, смахнув слезы.

Сын, наклонившись к ней, тихонько сказал:

– Мамочка, пройди, пожалуйста, к Лейли: она ждет тебя.

Лейли была одна в своей уборной. Бледная, но в то же время, почему-то, казалось, не уставшая. Она встала навстречу Эе.

– Спасибо, Лейли! – сказала Эя. – Как ты играла!

– Тебе спасибо, Эя!

– За что?

– За то, чему ты меня научила. Что дала мне. – Она близко, совсем близко подошла к Эе. – У меня будет ребенок, Эя. У нас с Лалом.

– Что?!

– Я беременна. Кибер-диагност сегодня утром обнаружил это. Я тоже буду матерью, Мама.

– Лейли! – Эя обняла её, притянула к себе, и Лейли прижалась к ней. Вот и свершилось! Появится их внук: ребенок, рожденный своей матерью – здесь, на Земле. Скоро! «Вот и ответ тебе, Йорг! Его родит женщина, любящая моего сына».

– Лал знает?

– Ну, конечно! Он так рад. Но тебе – я сама хотела сказать.

– Лейли! Милая моя! – Эя ещё тесней прижала её к себе.

Ну что, Йорг: с Лейли ты не сможешь сделать то же, что с Евой – мы не дадим! Как бы ты не пытался!

– Лейли, тебе вместе с Лалом надо поселиться у нас. Так будет лучше: мы сможем следить за тобой и вовремя подсказать что нужно. И – научить тебя всему, что нужно знать, когда он родится. Хорошо? Так нам будет спокойней за тебя и нашего внука. – Она почувствовала, как дрогнула Лейли. – Тебе будет хорошо с нами.

– Да: мне будет хорошо с вами. – Лейли прижалась лицом к её груди. – Мне будет очень хорошо с вами!

– Замечательная моя! Если бы ты только знала, как нужно это, не только нам, – то, что ты сделаешь.

– Я – давно это решила: я должна быть такой же, как ты.

– Скажу Дану: обрадую его!

– Да, да: иди к нему, скажи! А я, всё-таки, отдохну немного.

– Отдохни, родная. Ляг и, если сможешь, поспи: тебе теперь надо беречь себя.

– Спасибо! Я не буду спать – только лягу: посмотрю спектакль до конца.

Они поцеловались, как два близких человека; Эя ушла.

«Вот почему она такая сегодня, почему поняла до конца, какой могла быть Агнес. Ребенок! Чудесно!»

Дан протянул ей бутылочку с тонизатором:

– Подкрепись, Мама.

– Не надо: я без него чувствую себя совсем бодрой. От радости – большой радости. Слушай, Отец: у нас с тобой будет внук. Или внучка. Ребенок нашего Сына. Лейли мне сейчас сказала.

– Она – ждет ребенка?!

– Да. И они будут жить с нами: она сразу согласилась, когда я сказала ей, что так будет лучше. Я в первую очередь хочу обезопасить её от Йорга.

– Ты права, Мама: он слишком умен и осторожен, чтобы повторить с ней то, что с Евой, но в состоянии придумать что-то другое. Неизвестно, не толкнет ли его известие о беременности Лейли на решение «отодвинуть» границу дозволенного. Пусть будет с нами: мы поможем ей во всем.

– Слушай: тебя скоро будут называть дедом. Меня бабушкой. А я чувствую, будто совсем помолодела. Какой день!

– Замечательный! Ты видишь, что происходит: этот спектакль как будто слил всех воедино. Я не вижу никого, кто остался бы равнодушным. Они смотрят и верят. Больше, чем нам. Искусство действует на них сильней, чем наша пропаганда: мы пытаемся воздействовать на их разум, а оно – на их чувства.

– Ты же знал это: сам воспользовался – на мне.

– Да, да, Мама. «Бранд» разбудит их, поможет начать понимать нас.

– А вот и Дети!

Они шли обнявшись. Дан и Эя повернулись к ним, и по счастливой улыбке Мамы Сын сразу понял, что Они уже знают.

Говорить ли об этом Милану? Она была в смятении. Чем дальше, тем трудней она себя чувствовала. Категорическое неприятие того, что несли с собой Дан и Эя – где-то позади. Позади полное непонимание и нежелание понять. То, что приходилось слышать от них, незаметно проникало в сознание и оседало там; то, что она увидела, заставило задуматься и начать сравнивать многие вещи.

Большую роль сыграло участие в «Бранде», на которое она согласилась только по настоянию Милана. Дан и Эя прилетали на репетиции, и ей не раз приходилось слышать их рассказы и ответы на бесконечные вопросы Поля. Действовали общий настрой и необычность постановки. И в какой-то момент она почти с испугом почувствовала себя в середине между теми и этими: Дан, Эя, Лейли – уже не были по-прежнему чужими, и их идеи – враждебными.

Сегодня особенно. Ещё стояли перед глазами сцены и декорации, звучали слова и музыка, сопровождавшая действие. Они, стоящие на сцене, – и она со всеми, вместе с ними, одна из них. Гора цветов. И снова буря овации – когда Поль с охапкой цветов подошел к Дану и Эе и протянул её им. Казалось, все слились в едином порыве.

Несмотря на огромную усталость, настроение было таким, что невозможно было расстаться, разойтись. Заняли целиком большое кафе: шумели, как на пиру.

Рите было хорошо. Она не помнила ни о Милане, ни о его Йорге. Все присутствующие: Дан с Эей, их дети, Поль, Лейли, актеры, статисты – казались ей самыми близкими. Хотелось сказать каждому что-нибудь приятное. И смотреть на Дана, сидевшего рядом с Полем.

Они негромко разговаривали, потом вместе вышли, Эя осталась в зале – значит, они где-то поблизости.

…Да, они были недалеко от входа: Поль сидел в кресле у кустов, Дан расхаживал рядом.

– … И что же дальше? – донеслось до Риты.

– Не знаю, отец. Буду искать новую пьесу.

– Я – не об этом.

– О чем же? Я, кажется, не очень понимаю: извини, очень устал.

– Твоя постановка сделает немало: она уже пробудила в людях новые чувства и мысли, – я всё время наблюдал, я видел это. Они должны теперь более внимательно слушать, что говорим мы и те, кто уже слушал нас.

– Я рад.

– Но ты – сам?

– Я?

– Ты. Будешь ли с нами? Станет ли для тебя самым главным то, что является нашей основной цель – или ты просто будешь сочувствовать нам, и только?

– Нет. Буду с вами – целиком.

– Тебе не надо ещё раз подумать?

– Нет. Ждал лишь, когда ты спросишь: я уже решил это твердо.

– Ты хорошо понимаешь, насколько будет трудно?

– Меня это не пугает. Скажи лучше – что я должен делать?

– Пока – единственно возможное: распространять идеи Лала.

– Понятно! Но я хотел бы бороться за них и своими средствами.

– Само собой!

– Нужно найти ещё пьесы, как «Бранд». Но они – даже «Бранд» – не совсем то, что нужно. Привлечь бы к нашему делу кого-нибудь из драматургов!

– Безусловно, стоит: займись этим.

– И ещё: ввести в репертуар пьесы Лала, сделать постановки по его книгам.

– Ты подсказал мне хорошую мысль, Поль. Надо получить доступ в его личный архив. Он слишком долго был вынужден молчать, и мы можем обнаружить там то, что сейчас нам не могут помешать поставить.

– Великолепная мысль, отец! Он говорил тебе о каких-либо неопубликованных вещах?

– Как ни странно, нет. Только об одной – ещё только задуманной. Сказал в ночь, когда погиб. Там, на Земле-2.

– Ты говорил мне: он хотел использовать то, что рассказал ему ты.

– Да. Страшная история.

– Расскажешь её?

– Не сейчас.

– Хорошо: я слишком устал. – Поль замолчал, задумался. – Значит, нас будет трое?

– Трое?

– Ты, Эя и я.

– Нет. Есть ещё.

– Есть?

– Есть. Ева…

– Та, что вела борьбу против отбраковки?

– Она самая. Уже встречалась с бывшими участниками их движения, чтобы побудить их примкнуть к нам. Ещё Ли, её воспитанник.

– Космический спасатель №1?

– Да. Он примкнул к нам ещё там, на Экспрессе. Обещал вести пропаганду в Малом космосе.

– И всё пока?

– Нет. Ещё человек, который собирается сделать самое нужное сейчас: Лейли.

– Лейли? Ну да: от нее мы же впервые узнали идеи Лала.

– То, что она сделает – важней всего. Ты должен знать: Лейли беременна.

– Что?!

– Она родит ребенка. Сама: на Земле – первая. Тогда решатся и другие, – в первую очередь из числа бывших участников борьбы против отбраковки, мечтавшие об этом. Сейчас они не решаются сделать это: до сих пор напуганы тем, что сделали с Евой.

– С Евой?

– Ты не знаешь? Впрочем, конечно: откуда? Ева пыталась сама родить ребенка, и генетик Йорг воспользовался её привязанностью к Ли: угрозой бойкота не только ей, но и ему. Йорг понимал: Ли никогда не примкнет к бойкоту своей «мамы Евы», и тем принудил её к аборту.

– Не попытается он что-то сделать и Лейли?

– Принудить её к аборту угрозой бойкота он не может: понимает, что я не дам. И пытаться не будет. Это умный враг. Опасный. Он был одним из тех, кто заставил молчать Лала. Теперь пытался обезвредить меня. Тело Малыша нам отдали именно тогда не случайно: хотели, растравив рану, расслабить – чтобы уговорить. Йорг сразу после похорон пригласил к себе в институт – под предлогом объяснения причины смерти Малыша. Мы объяснились – достаточно ясно: он ненавидит меня, как раньше Лала – он умеет ненавидеть. Больше, чем любить.

– Тем более! Лейли…

– Она будет жить с нами: со мной и Эей. Так будет спокойней: и нам, и ей. Всё необходимое мы знаем и делать умеем. Ведь помимо всего прочего это будет наш внук. Или внучка! – он улыбался.

– Я тоже послежу, чтобы никто не мог… Мало ли!

– И, кроме того, чтобы сама Лейли не делала то, что нельзя. В том числе – переутомлялась.

– Конечно: я понимаю.

– Я ознакомлю тебя с тем, что необходимо. Но ты совсем устал: даже говоришь с трудом. Не пора ли нам вернуться?

– Да: сейчас пойдем.

Вот это новости! Рита чувствовала, как сильно колотится у нее сердце: скрытая толстым стволом старого дерева, она слышала весь их разговор.

Если они сейчас пойдут обратно, то обязательно наткнутся на нее! И она решила сама подойти к ним.

– Знаешь, Поль, это Йорг решил оказать нам услугу: взял с собой звукоустановку с записями траурной музыки. Никто об этом не подумал – один он: стоял возле нее, пока я не заметил. Он включил Реквием Моцарта, – только те его части, что усиливают грусть и отчаяние: Requiem и Lacrimosa, Слёзная. Пусть же теперь весть о беременности Лейли прозвучит для него как Dies irae, День гнева. – Он нагнулся и, сорвав какую-то былинку, начал растирать её пальцами.

Рита вышла из-за дерева.

– А, Риточка! – Дан улыбнулся и протянул ей травку – она почувствовала запах полыни. – А ты молодец! Как крикнула: «Прест сбежал!» Мне аж не по себе стало.

– Да, удивительно: получилось! А ведь когда Лейли привела тебя, я не верил, что у тебя что-нибудь получится. Каюсь!

– Когда – стало получаться?

– После той ночи – когда мы были с тобой у них.

– Значит, теперь ты мной доволен?

– О, да! Если бы ты была моей аспиранткой, я бы представил тебя к защите. честное слово! Я готов с тобой ещё раз погибнуть в лавине. – Поль взял её за руку, но она мягко отстранилась.

– Пойдем обратно.

– Да, действительно! Ведь уже и расходиться пора.

…Так говорить или не говорить Милану? Новостей не меньше, чем было в первый раз, и не менее важные. А ей почему-то не хочется ничего им говорить.

Особенно Йоргу. Что он может предпринять? Против Лейли. Против Дана, который так смотрел на свою дочь, что невозможно забыть. Dies irae – День Гнева: да, так прозвучит для Йорга весть о беременности Лейли. Эта мысль вызвала удовлетворение.

Пусть узнает! Она сама скажет. Это поможет не потерять его доверие: тогда она вовремя сумеет узнать, если они задумают как-нибудь навредить Лейли – и успеет помешать, не дать сделать.

И она вызвала Милана.

– Поздравляю! С такими талантами, как ваши, даже подобный бред становится занимательным.

– Есть новость.

– Да? – он сразу насторожился.

Сообщила ему о Лейли. Внутренне усмехнулась, видя, как он сразу стал бледнеть.

– Ждать тебя?

– Нет. Сама понимаешь, мне сейчас не до этого.

О Еве и Ли она не сказала ни слова.