Текст книги "Русский XX век на кладбище под Парижем"

ДМИТРИЕВ ДМИТРИЙ АКИМОВИЧ, Москва, 3.03.1870 – 27.11.1947

Известный русскому зрителю еще по России актер Дмитрий Дмитриев играл в Париже в Театре русской драмы, которым руководили Е. Н. Рощина-Инсарова, Сергей Лифарь и Н. Евреинов.

ДОБУЖИНСКИЙ МСТИСЛАВ ВАЛЕРИАНОВИЧ, 2.08.1875 – 20.11.1957
ДОБУЖИНСКАЯ ЕЛИЗАВЕТА ОСИПОВНА, 24.07.1876 – 12.10.1965

Прославленный художник (график, театральный художник, живописец, книжный иллюстратор) Мстислав Добужинский родился в Новгороде в семье оперной певицы и генерал-лейтенанта артиллерии. Он учился рисунку и живописи в Петербурге и в Мюнхене, окончил юридический факультет Петербургского университета, путешествовал по Европе, сотрудничал в «Мире искусства», в журналах «Аполлон» и «Золотое руно», иллюстрировал издания русской классики, оформлял спектакли петербургского Старинного театра и московского МХТ, оформлял Русские сезоны Дягилева в Париже, участвовал в росписи особняков, выставочных павильонов, Казанского вокзала в Москве, много преподавал в училищах и художественных школах и даже давал частные уроки (среди прочих учеников юному В. В. Набокову).

Эмигрировал Добужинский в 1924 году, работал в Литве и Латвии, в 1939 году уехал в Америку, но последние пять лет провел в Европе. Он участвовал в групповых выставках в дюжине городов Европы и России, написал множество статей об искусстве, выпустил книгу «Воспоминания об Италии» и двухтомник мемуаров Н. Н. Берберова, которая встречала М. Добужинского в Берлине, в Париже и в Америке, так отозвалась о нем в своих мемуарах:

«Он был одним из самых обворожительных и красивых людей, которых я когда-либо знала. Его фигура, высокая, стройная, его сильные руки, лицо с умными, серьезными глазами, менявшееся улыбкой (у него был громадный юмор), – все было природно одухотворено и прекрасно. В старости он остался очень прям и немножко окаменел, но не лицом. Даже голос его – спокойный и музыкальный – был в гармонии со всем его обликом. И как он умел смеяться, как любил смеяться!»

В Нью-Йорке Добужинский писал мемуары, и Н. Берберова вспоминает об этом так:

«…он писал замечательно, умел писать, умел говорить о прошлом, все время колеблясь между автобиографией и мемуарами… ему вдруг начинало казаться, что все выходит слишком «интимно»… Я знала, что между ним и Тамарой Карсавиной когда-то было то, что в просторечии называется романом. Как осторожно он обходил эту тему!.. Он был наглухо закрыт от всех людей… во всем, что касалось интимных сторон его жизни».

Однажды, впрочем, на мемуаристку «повеяло символом жизненной драмы сдержанного и мучающегося этой сдержанностью человека…»

Что ж, может, и впрямь повеяло. А может, сама очень скрытная (и не слишком правдивая) мемуаристка Н. Берберова все это придумала. С другой стороны, как можно прожить столь долгую и прекрасную жизнь без «жизненной драмы»?

ДОБУЖИНСКАЯ ЛИДИЯ НИКОЛАЕВНА, 25.07.1896 – 14.07.1965

Лидия Николаевна была невесткой знаменитого русского художника Мстислава Добужинского и женой его старшего сына Ростислава, известного художника-сценографа и дизайнера (он надолго пережил супругу, в 70-е годы реставрировал замки и дворцы в Европе и Америке, да и совсем недавно еще, достигнув почти столетия, жил в Париже, в новом крыле нашего муниципального дома, где парижская мэрия опекает одиноких стариков.

Лидия и Ростислав Добужинские имели в Париже мастерскую костюмов, театральных аксессуаров и главное – масок (большим мастером которых был Ростислав Мстиславович). Мастерская Добужинских обслуживала фирмы Макса Оффюльса, Кристиан-Жака и других китов кинематографа, выполняла заказы французского телевидения. Репутация русских мастеров была высокой, да и спрос на маски велик. Молодой Ростислав Добужинский, пополнявший в конце 20-х годов свое петербургское образование в Парижской школе декоративного искусства, оформлял в ту пору постановки «Летучей мыши» Никиты Балиева.

Лидия Николаевна умерла от рака легких 69 лет от роду. «Совсем молодой умерла, – жаловался мне недавно 97-летний Ростислав Мстиславович. – Курильщица была неисправимая, вечно с папиросой. А я всех Добужинских пережил…» По рассказу Р. М. Добужинского, Лидия Николаевна сразу по приезде в эмиграцию начала работать в Париже, сперва в доме моды «Китмир» у великой княгини Марии Павловны, для которой она рисовала модели вышивок (стеклярус, металл). Когда французская фирма купила «Китмир», Лидия Николаевна стала обслуживать два дома моды. Ее репутация росла, и вскоре она стала поставщицей знаменитого театра «Комеди Франсез». Свой новый Модный дом интерьера и декораций она открыла вместе с супругой Игоря Стравинского Верой Артуровной Стравинской. «Покойная жена представила меня итальянским тузам и самому Ротшильду», – с благодарностью вспоминал Ростислав Мстиславович…

ДОЛГОПОЛОВ НИКОЛАЙ САВВИЧ, доктор, chevalier de la Legion d’Honneur, 1879 – 1972

Николай Саввич Долгополов был военный врач, активный общественный деятель, талантливый организатор и вдобавок масон. Он был депутатом Второй Думы, в годы Первой мировой войны сумел наладить производство противогазов, а в правительстве Юга России был министром здравоохранения. В Париже, куда он уехал в 1920 году, он стал одним из самых активных руководителей Земгора (Земского союза городов), ставившего своей главнейшей задачей изыскание средств для поддержания русских школ во Франции. После Второй мировой войны Николай Саввич стал председателем Земгора, он по-прежнему хлопотал о русских школах и о создании русского старческого дома в Корней-ан-Паризи, где он и сам кончил свои дни 93 лет от роду.

Княжна ДОЛГОРУКОВА МАРИЯ А., 1901 – 1902

Княжна Мария Долгорукова была дочерью последнего гетмана Украины, полковника кавалергардского полка, который приходился двоюродным братом В. В. Вырубову и был похоронен в Марокко. Сама княжна похоронена в могиле семьи Вырубовых.

ДОЛИНА-ГОРЛЕНКО М. И., солистка Мариинского театра, умерла 2.12.1919

Мария Ивановна Долина-Горленко рано уехала в эмиграцию со своим мужем генералом Горленко. В конце ноября 1919 года заболела дифтеритом и умерла дочь ее падчерицы, а еще через неделю, заразившись от ребенка, умерла и ухаживавшая за ней Мария Ивановна. Она была популярной оперной певицей, и петербуржцы хорошо помнили ее в роли Ольги (в опере «Евгений Онегин»), в роли княгини (в «Русалке») и во многих других ролях.

Кн. ДОНДУКОВ-ИЗЪИДИНОВ ЮРИЙ ЛЬВОВИЧ, 24.05.1891 – 19.08.1967

Когда в 1924 году графиня Орлова-Давыдова открыла в Париже свое второе ателье, которое специализировалось на воспроизведении ручной вышивкой орнаментов старинной русской парчи, во главе этого дела она поставила князя Юрия Дондукова-Изъидинова. По сообщению историка моды А. Васильева, этот уроженец Царского Села был «человек большого вкуса, талантливый рисовальщик, глубокий знаток старинных стилей». Как видите, революция и террор сопровождались не только «утечкой мозгов», но и «утечкой вкуса». Недаром самых внимательных из эмигрантских наблюдателей (вроде молодого В. В. Набокова) в первую очередь поражало в большевизированной России торжество пошлости и дурного вкуса.

ДРАГОМИРОВ АБРАМ МИХАЙЛОВИЧ, генерал от кавалерии, 5.05.1868 – 9.12.1955

Генерал Драгомиров активно сражался против большевиков. В 1917 году он командовал армиями Севера, а позднее был помощником главнокомандующего Добровольческой армией. Из Сибири генерал Драгомиров перебрался в Париж и стал в эмиграции близким сотрудником генерала Миллера в Общевоинском союзе.

ДРОЗДОВСКИЙ МИХАИЛ ГОРДЕЕВИЧ, 1888 – 1919

Героический генерал (незадолго до его смерти А. И. Деникин произвел его в генерал-майоры) Михаил Дроздовский был вывезен из Екатеринодара в гробу отступающими дроздовцами и тайно похоронен в Севастополе. Все шестеро боевых друзей, которым известно было место его захоронения, уже Там… Конечно, во время жестокой Второй мировой все вокруг захоронения было перекорежено…

Выжившие дроздовцы 30 лет спустя (в 1952 году) поставили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа памятник своему отважному командиру и боевым друзьям…

Михаил Гордеевич Дроздовский окончил Павловское пехотне училище и Николаевскую академию Генерального штаба, участвовал в русско-японской и в Первой мировой войне, в конце которой Георгиевский кавалер полковник Дроздовский был назначен командиром 14-й пехотной дивизии. В 1917 году он по своей инициативе начал формировать в Яссах, на Румынском фронте, 1-ю отдельную бригаду русских добровольцев для борьбы с большевиками. В конце февраля 1918 года его отряд (тысяча человек, по большей части офицеров) двинулся к Дону для соединения с Добровольческой армией генерала Корнилова. Полковник обратился к своим воинам перед походом (26.02.1918) с честным предупреждением: «Впереди лишь неизвестность дальнего похода, но лучше славная гибель, чем позорный отказ от борьбы за освобождение России. Это символ нашей веры». Пройдя походным маршем от Ясс до Дона, дроздовцы после упорного боя заняли 21 апреля Ростов. Во время краткого отдыха в Новочеркасске отряд уже насчитывал две тысячи человек. Двинувшись к станице Мечетинской, он соединился там с Добровольческой армией. Были звуки маршей, и был военный парад, принимая который, генерал М. В. Алексеев воскликнул:

«Спасибо вам, рыцари духа, пришедшие издалека, чтобы влить в нас новые силы!».

При переформировании отряд Дроздовского стал 3-й пехотной дивизией и участвовал во всех сражениях Второго Кубанского похода, во время которого Кубань и весь Северный Кавказ были очищены от красных. 31 октября 1918 года под Ставрополем генерал Дроздовский был ранен в ногу. Скончался он в ростовском госпитале от заражения крови 1 января 1919 года и был поначалу погребен в Екатеринодарском соборе.

ДУРОВ БОРИС АНДРЕЕВИЧ, 1878 – 1977

С Борисом Андреевичем Дуровым я познакомился на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа летом 1977 года. Борис Андреевич сидел на скамеечке возле своей могилы и увлеченно читал какую-то рукопись. На надгробье было написано его имя и стояла дата рождения. Для даты смерти было оставлено место… Меня представила Борису Андреевичу его дочь Таня, служившая в ту пору во французском консульстве в Москве и оформлявшая мне первую в моей жизни французскую визу, а позднее и сопровождавшая меня в первом моем паломничестве на русское кладбище. Борис Андреевич объяснил мне, что он читает письма своей покойной матушки, присланные в 20-е годы сюда, во Францию, из Петрограда. Борис Андреевич пригласил нас в гости. Он жил с супругой тут же, в городке Сент-Женевьев-де-Буа, в небольшой квартирке, где стены были увешаны оловянными гравюрами…

Борис Андреевич умер вскоре после моего отъезда из Франции, той же осенью. Только позднее я узнал, что он был потомком знаменитой Надежды Дуровой, героини 1812 года («кавалерист-девицы»), а до революции – Генерального штаба полковником, служил в русском экспедиционном корпусе во Франции и в Македонии в годы Первой мировой войны, а в эмиграции преподавал математику и был бессменным директором русской гимназии, которую окончили многие из младших эмигрантов (в том числе и те, кто не успел доучиться в России, уйдя на войну). Познакомился я позднее и с письмами, которые читал у своей будущей могилки Борис Андреевич. Это были воистину поразительные письма. Оставшись одна в голодном, разоренном Петрограде, матушка Бориса Андреевича писала детям и внукам за границу о прежней жизни, о временах, когда муж ее командовал гарнизоном в Севастополе, а она погружена была в заботы об устройстве гарнизонного бала, о покупке новых бриллиантов, туалетов и в прочие приятные хлопоты. Писала она эти письма на скамеечке у Казанского собора, греясь в лучах скудного питерского солнца. Мне запомнилось, что письмо о гарнизонном бале и покупке бриллиантов в Одессе было прервано на самом интересном месте торопливой припиской: «Гляньте, какой-то богатей насыпал птицам сухих хлебных корок… Я вот сейчас соберу их в сумку, дома размочу в воде – и будет у меня славный ужин…».

Супруга Бориса Андреевича Людмила Александровна происходила из славного рода Свиньиных. Мне довелось навестить ее пять лет спустя в старческом доме Сент-Женевьев-де-Буа, тот самом, с которого началось здешнее русское кладбище.

ДУХОВСКАЯ (ур. БАХМЕТЕВА) СОФЬЯ ИВАНОВНА, 1862 – 1943
ДУХОВСКИЙ ЕВГЕНИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ, 1908 – 1944

Софья Ивановна Духовская жила в конце жизни в Русском доме. Она была уже совсем глухая, и это делало ее особенно одинокой. В самый разгар войны во время последнего посещения местного священника о. Бориса Старка, приходившегося ей дальним родственником, Софья Ивановна с большой тревогой пожаловалась ему, что уборщица упорно открывает у нее форточку и она может подхватить насморк. О. Борис утешал ее, и, как он сообщает, «вскоре она умерла, так и не простудившись».

А год спустя ее внук, 35-летний Евгений Духовской, который был женат на кузине о. Бориса Старка Марии Развозовой (дочери адмирала), ехал на велосипеде по освобожденному Парижу, был сбит лихим американским джипом и умер. «О нем осталась память как о добром, хотя и несколько неустойчивом человеке», – вспоминает о. Борис Старк, и трудно сказать, что он имеет в виду – неосторожную езду на велосипеде или политические увлечения своего родственника:

«Он был хорошим парнем, был младороссом, т. е. принадлежал к той партии молодежи, которая, сохраняя верность Российскому Престолу, в то же время считалась с завоеванием революции и реальным положением вещей… несколько фашиствующей организации, ищущей сближения с советской действительностью… Женя был близок с руководителем этого движения…».

Если простить престарелому о. Старку несовершенное владение советским партийным жаргоном (слово «завоевание» требует здесь множественного числа) и неизбежные в подцензурной печати эвфемизмы (ибо вождь «младороссов» Казем-Бек искал сближения не с «советской действительностью», а с советской разведкой – после своей неудачной попытки сближения с немецкими и русскими фашистами), то можно вполне понять данное о. Борисом описание партии, которая соблазнила в эмиграции многих молодых аристократов. Можно, однако, предположить, что пьяный американский шофер спас лихого Евгения от мук советского лагеря, куда угодили многие из самых активных «возвращенцев». Что до друга несчастного Евгения, самого «вождя» (фюрера) «младороссов» Александра Казем-Бека, то он еще долго отсиживался в США (на кого-то он там тоже «работал»), а потом перебрался через Швейцарию в Москву, где, видимо, заранее выторговал себе место в Иностранном отделе Патриархии. Впрочем, подробности этой успешной операции разведки только «вскрытие покажет» (вскрытие архивов КГБ).

ЕВДОКИМОВ ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ, 1900 – 1970

Ученый-богослов и религиозный писатель Павел Николаевич Евдокимов родился в Петербурге, окончил Петербургский кадетский корпус. Позднее он учился в Киевской духовной академии, а в эмиграции, в Париже, с отличием окончил Богословский институт на Сергиевском подворье. Он активно включился в студенческое христианское движение, был секретарем РСХД, а после войны стал одним из руководителей протестантской организации помощи перемещенным лицам (так называемым «ди-пи»): миллионы советских граждан, оказавшись к концу войны за границей, не пожелали вернуться на родину (одни из боязни репрессий, другие – досыта хлебнув горя до войны) и стали «ди-пи». Вопреки утверждениям коммунистической пропаганды (в том числе и французской), они не были «кучкой предателей и лакеев Гитлера». Их было (по разным подсчетам) от 3 900 000 до 5 000 000 человек. Еще и из 5 700 000 советских военнопленных, несмотря на совместные старания Гитлера и Сталина, к концу войны оставалось в живых и было освобождено союзниками немало. Но с 1943 по 1947 год западные демократии передали в руки Берии 2 272 000 советских военнопленных. Лицемерно вздохнув, сэр Энтони Иден сказал по этому поводу, что «в таких вещах нельзя давать волю чувствам». Этой предательской акцией Запад может гордиться ничуть не больше, чем «мюнхенским сговором» с Гитлером…

П. Н. Евдокимов руководил после войны также студенческими домами в Бьевре, читал лекции о православии в протестантском центре под Женевой, был профессором нравственного богословия в Свято-Сергиевской духовной академии в Париже, писал статьи и книги, из которых можно назвать «Православие», «Гоголь и Достоевский», «Жена и спасение мира», «Возрасты духовной жизни».

ЕВЛОГИЙ, митрополит, 1868 – 1946

Глава Русской церкви в Западной Европе высокопреосвященнейший митрополит Евлогий (в миру Александр Семенович Георгиевский) родился в семье бедного приходского священника в Тульской области, учился в семинарии среди зеленых холмов Белева, воспетых Жуковским, а потом в Духовной академии, что в Троице-Сергиевской лавре под Москвой. 27 лет от роду он пострижен был в иночество и стал из Александра Евлогием. Был он преподавателем Тульской и Владимирской духовных семинарий, позднее ректором семинарии в польско-русском городе Холм, потом архиепископом Холмским, позднее епископом Люблинским, депутатом Второй и Третьей Государственной думы. Был человеком с общественным темпераментом, так что не только врожденная терпимость, но и опыт жизни подготовили его к занятому им позднее посту и к тому высокому месту, которое он сумел занять в истории эмигрантского религиозного возрождения. После революции ждали его скитания и даже арест, потом изгнание – сперва в Сербию, где было церковное управление, которое в 1921 году назначило его управляющим Западноевропейской епархией (назначение это подтвердил в Москве патриарх Тихон). При высоком звании были многие трудности, из которых далеко не самая большая – бедность эмигрантской епархии. «Соорудили митру, – с юмором вспоминал позднее митрополит, – из банального лифа жены генерала Поливанова. Кроме митры и старенькой епитрахили, никакого облачения у меня при выезде из Белой Церкви не было».

Ум, терпимость, опыт общения с инакомыслящими, демократизм, крепость веры и не в последнюю очередь юмор ценили в будущем митрополите самые разные люди. Недаром сумел он в пору эмигрантского религиозного возрождения, водворившись при кафедральном Александро-Невском соборе в Париже, стать истинным собирателем всего, что было живого в заграничной Православной Церкви, освободившейся от правительственной опеки, от узости и нетерпимости. О море владыки Евлогия вспоминали многие. Юмором проникнуты и его воспоминания, записанные Татьяной Манухиной. И еще часто приходит в голову при чтении этих мемуаров, что сын бедного священника, общаясь с самым что ни на есть высшим обществом, не проникся слишком уж высоким почтением к чинам и титулам земной иерархии. Вспоминается, как владыко решил выправить богослужение в Париже, «вернув ему полноту», что, по его наблюдению, «у некоторых прихожан, привыкших к кратким службам домовых церквей, вызвало неудовольствие. «Я хожу в нижнюю церковь, там служба короче», – сказала ему вел. княгиня Елена Владимировна. «Что же Вы хотите, чтоб обедня длилась не больше часу?» – спросил я. – «Да». – «Дурная придворная привычка…» – «А… Вы большевик!» – заметила вел. княгиня».

На Всезаграничном церковном соборе в Карловцах в 1921 году владыко Евлогий выступил за отделение Церкви от политических деклараций и отказался подписать воззвание о восстановлении Романовых на престоле. Он говорил позднее, что «в прошлом горьким опытом познал, как Церковь страдала от проникновения в нее чуждых ей политических начал, как пагубно на нее влияет зависимость от бюрократии, подрывающая ее высокий, вечный, Божественный авторитет… Эта тревога за Церковь была свойственна многим русским иерархам задолго до революции…». Аполитичность митрополита импонировала интеллигенции и самым блестящим деятелям «русского религиозного возрождения». Владыко привлек их к созданию парижского Богословского института и к деятельности молодежного христианского движения, пользовавшегося поддержкой Всемирного христианского союза молодых людей (YMCA), который религиозные традиционалисты называли не иначе как организацией «жидо-масонской». Только при митрополите Евлогии могли появиться такие организации, как «Православное дело», и такие героини-монахини, помогающие соотечественникам выстоять в тяжкой эмигрантской жизни, как поэтесса и богослов, мученица мать Мария, могли преподавать, писать, проповедовать такие богословы, как о. Сергий Булгаков, Н. Бердяев, Н. Лосский, Г. Федотов, А. Карташев, В. Ильин и другие. Митрополит Евлогий развил огромную деятельность по основанию новых православных приходов и храмов в изгнании. Он участвовал во многих международных конференциях христианских церквей, и эта экуменическая деятельность увенчалась, как известно, созданием Всемирного совета церквей.

Терпимость, широта митрополита Евлогия, умение понять самых разных людей, увидеть в них главное и поставить это главное на службу людям и Господу – это отмечали многие эмигранты. Вот строки из письма матери Марии к С. Б. Пиленко:

«Какой замечательный человек Митрополит Евлогий. Совсем все понимает, как никто на свете».

В другом письме она писала о митрополите: «…с ним можно горы двигать, если охота и силы есть». Кстати, митрополит понял и саму эту героическую монахиню, понял глубину ее веры, жажду служения и невозможность запереть ее в уют монастыря: «…однажды митрополит Евлогий и мать Мария ехали вместе в поезде и любовались все время меняющимися видами, владыка широким движением руки указал на бескрайние поля: “Вот ваш монастырь, мать Мария!”» (из записок С. Б. Пиленко).

В 1927 году Москва потребовала от митрополита подписки о «лояльности», а еще три года спустя советский митрополит Сергий объявил мировой прессе, что в СССР нет гонений на церковь. В том же году митрополит Евлогий принял участие в Англии в молениях о страждущей русской церкви и был вскоре уволен за это подневольным митрополитом Сергием. Митрополит Евлогий отправился в Константинополь и получил там юрисдикцию Святейшего Вселенского Патриаршего престола. Он говорил в ту пору: «Ценность этого единения великая… Когда церкви обособляются, замыкаясь в своих национальных интересах, то эта утрата главного предназначения национальных церквей есть болезнь и грех… Задача поддержания общения со Вселенской Церковью выпала на мою долю… Самосознание младшей сестры единой вселенской Христовой церкви было затемнено самомнением, выраженным в известном изречении – “Москва – Третий Рим”…».

В 1938 году эмиграция торжественно отпраздновала 35-летие епископского служения владыки Евлогия. Интеллигенция и весь «эмигрантский народ» говорили тогда о заслугах этого необычного пастыря… Однако стареющий владыко становится слаб здоровьем, все чаще болеет. Невзгоды войны и новые русские беды окончательно выбивают у него почву из-под ног. После «сталинской» и «большевистской» победы в войне, переполнившей его душу гордостью за Россию, он, как старый Милюков, как Маклаков, как многие генералы, готов идти с повинной к коммунистам, забыть их преступления против религии и народа, не видеть и не ведать того, что происходит на родине. Слыша победные марши, он, как многие, готов объявить политику коммунистов «отвечающей интересам России»: «…национальные задачи могут выполняться неведомыми нам путями… Так хочется засыпать ров и скорее идти туда…» – говорит старенький владыко. А уж как хочется забыть, что в этом засыпанном рву окажутся миллионы невинно замученных, в их числе и священники… «Вселенская идея слишком высока, малодоступна пониманию широких масс народа, – говорит теперь митрополит. – Дай Бог утвердить его в национальном православии… Национальность (точнее, народность) это голос крови, зараженной первородным грехом, а пока мы на земле, мы несем следы этого греха и не можем стать выше него… Но будучи убежденным националистом, т. е. верным и преданным слугой своего народа, я, конечно, отвергаю тот звериный национализм, который проявляют теперь немцы по отношению к евреям, равно как, будучи православным, я чужд религиозного фанатизма…» Впрочем, все эти подробности его убеждений не интересовали московское начальство. Приехал из Москвы уполномоченный, и владыко скрепил своей подписью переход под юрисдикцию Московской патриархии, еще раз расколов свою разборчивую паству: большинство эмигрантских приходов остались верны Вселенскому престолу. Самому же владыке еще и в немногие оставшиеся ему месяцы жизни стало ясно, что могучее и беззастенчивое государство снова поставило Церковь себе на службу. Контакты с таинственными посланцами Москвы могли наглядно убедить в этом старого митрополита… Оставалось утешаться мыслью, что мы, христиане, лишь странники и пришельцы на земле: «Не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Посл. к евр. 13, 14). Вскоре митрополит умер, а в памяти эмигрантских поколений остались два межвоенных десятилетия воистину свободного расцвета Православной Церкви в изгнании и симпатичный облик ее тогдашнего главы, высокопреосвященнейшего владыки Евлогия…