Текст книги "Будни лейтенанта Барсукова"

Сказ про двух богатырей

В ночь шабата с пятницы на субботу (хоть солнце в месте сём в тот день за горизонт так и не зашло) аристократичный, высокий, сановитый правитель морей ДеМин, стоя на перекрёстке, где бетонка из Оленьей Губы впадает в асфальт до Гаджиево, издал возглас велий, направив звуки слов, речённых кем-то из древних, далеко в тундру:

– Воззрите, квириты, сколь велико развращение века нынешнего, в котором благородные матроны и невинные девицы охотно предпочитают похотливые щупанья варваров мощным и превосходным достоинствам легионеров римских!

В середине лета астрономическая полночь выглядела как полдень средней полосы – матовое солнце на пару с полной луной освещали каменистые сопки с зелёными проплешинами. Суровая, убогая и унылая заполярная природа вызывала у серо-зелёных подводников, вылезших из прочного корпуса, восторг и эйфорию. Чистый, без вредных примесей кислород поступал в лёгкие, наполняя каждую клетку радостью бытия и любовью ко всему сущему.

За час до полуночи два неподражаемых комедианта предприняли отчаянный пятнадцатикилометровый пеший бросок из Оленьей, чтобы успеть на праздник земной жизни, пылающий в Гаджиево, на котором сжигали свои лучшие годы в пепел собратья по морским глубинам и их боевые подруги. Они шли по дороге, наслаждаясь дыханием вкусного, дурманящего свежестью морского воздуха. Ухабистая дорога, зажатая между многочисленных озёр и отвесных скал сопок, петляя и маня за собой, то и дело скрывалась за поворотом.

Буквально через километр беседа плавно и неминуемо перешла к главной мужской философской проблематике – женщинам, – дилемме зла и добра, вечной загадке, при всей кажущейся простоте мучавшей все поколения мужского рода со времён Адама своей неразрешимостью.

Добравшись до перекрёстка, друзья решили сделать привал и подождать попутку. Во время сие млад Бася, примостившись на камушках, аккуратно разложил трапезу скромную: снедь корабельную да рюмочки под шило, любовно переносимого в «железном сердце» на груди.

– Серёга, кормёжка готова.

– Благослови, Господи, нас и дары твои, – по своему обычаю рече гипербореец ДеМин, полня сердце своё намерением веселие имети, иже суть трапезничали они в окружении благодати дивной природы, вдыхая наисвежайший воздух вдали от моря и кораблей подводных.

– Ну, за женщин, – озвучив сей классический, как выстрел, мужской тост, Бася наполнил чару знатну боярину ДеМину и понуди испитию.

– За наших муз – блаженны стулья под ними! – ДеМин взял протянутую ему чашу и к вящему услаждению своему единым духом осушил. – Сей ночью бардам уготовано пить и пировать! – заключил он, после чего, выдавая на-гора талант трагика, продекламировал лихую припевку:

 
Ну же,
Ну же,
Ну же, ну женуженужену!
 

К концу 80-х до Страны Советов, смыв все препоны, докатилась третья волна глобальной сексуальной революции, подменившая собой всемирный потоп бунта пролетарского. Благодаря техническому прогрессу, эротическое искусство, как вирус, молниеносно распространялось в массах. Знаменитый ленинский лозунг «Искусство принадлежит народу» повсеместно претворялся в жизнь – трудящиеся всех стран успешно овладевали Камасутрой. Мировоззрение некогда немногочисленной группки хиппи Free love, что в упрощённом переводе на русский означало «секс на стороне браку не помеха», исподволь проникло в сознание людей по всему миру, не обойдя простодушных подводников, спрятавшихся от цивилизации в захолустном Заполярье. На долю чистых и невинных душ именно этого поколения выпало в полной мере испытать на себе мощный натиск бесовского искушения блудной страстью.

В отличие от ДеМина Бася был сторонником рационалистического подхода и упрощений при обсуждении смыслов жизни, предпочитал эмпирическое познание философскому осмыслению. Основываясь исключительно на результатах собственных опытов с позиции натуралиста, он стоял на марксистско-ленинской платформе, искренне веруя в первичность материи и вторичность сознания – одним словом, он воспринимал женщину как объект, данный мужчине в ощущениях его.

Только священный чистый спирт способен был развязать Басе язык, который затем никогда не давал поблажки унынию как в собраниях благородных бояр-подводников, так и в прочих коллективах, он с жаром и вдохновением подхватил дискуссию с морским собратом:

– Да, любовь в закрытых гарнизонах – это история, достойная отдельного повествования, там жизнь бьёт ключом, максимально обостряя чувства, стоит один раз поддаться, и сладострастие поглощает всю твою сущность, как наркотик – постоянно требуется повышение дозы. В этом деле, кстати, женщины, как и мы, не без греха, весьма охочи амуриться. Как думаешь, что на велие похотение так влияет? Полярная ночь? Молодая кровь? А может, Луна или Меркурий своим расположением в домах влияют на их приливы? Признай, они точно лучше нас во всём этом разбираются и чувствуют: знают свой час, когда лепесткам раскрыться, самим хочется – естественное желание. Ни за что на свете не заставишь поторопиться, спешат только на свидание, предусмотрят мельчайшую деталь: милейшая женщина пошла в магазин, пока муж дома, а сама села на метлу и в гости полетела в 33-й дом. Страстные амуры расписаны по минутам, продукты для алиби по списку закуплены возлюбленным заранее, титан натоплен – всё по плану, комар носу не подточит. Хитрость коварству в помощь – выпила мужскую силу, негодница, измочалила всего и бегом к мужу обед готовить. Перед сном почитает сказку маленькой дочке, а ближе к ночи встречает гостей, меж коими официальная подружка того самого кавалера приходит, при встрече обнимаются, целуются. Я так рада, страшно подумать, со вчерашнего вечера не виделись, и буравят острыми взглядами друг дружку, выискивая изъяны в наружности. «Ты выглядишь изумительно, жаль, фасон прошлогодний». Женское счастье – лысые подруги. Вот что самое приятное – отнять у другой мужчину. Я севастопольских сразу определяю по «гыканью» и их любимому «А тю тебя». Удивляет количество москвичек, то, что питерских много – это понятно. Хорошенькие за уродов выходят, а те их с Петроградки на север увозят – романтика жён декабристов. Или наоборот – обратил внимание, один из двух обязательно чудовище? Дурнушку полюбишь – не разлюбишь, между тем ни одна себя такой не считает. Лги и люби, завтра, может, и не наступит. В компании знакомишься, если твёрдо знаешь, чем хочешь кончить, надо это сразу дать понять, но деликатно. Не любят, когда примитивно открытым текстом набрасываются. Задаёшь нейтральный вопрос, они тебе другой, главное – вовремя прочувствовать завяз. Всегда приятно, если ты ей: «Добрый вечер», – а в глазах у неё читаешь: «Наконец-то, я уже и не надеялась, что заговоришь». Первый поцелуй всё решает – роковой момент, нужно обеспечить вечную тайну, тогда засов щёлкает, пружинка разжимается. Приходит «мышка» в компанию, настолько серая, что собственный муж на неё внимания не обращает, а на других заглядывается, идеальная подруга для фона настоящим звёздам, такая всегда нужна рядом, а ты неожиданно для всех начинаешь с ней заводить амуры, любовь на женщину действует чудотворно, и в следующий раз её уже не узнать: боевой раскрас, мини-юбка, у морской братии челюсти отвисают, у подруг-соперниц ненависть просыпается, у мужа – ревность, ни на шаг не отходит, а ведь разводиться собирался, иезуит негодный, ценить перестал. Если честно, роль Казановы надоела, не моё это – бесконечное «сошлись – разошлись», хочется как ты, прийти домой, а там любимая жена. Одному дома – тоска смертная, без любви жить невыносимо, вот и пребываю в вечном поиске, не разбивать же чужие семьи, на чужом несчастье счастья не построишь, но и жён понять можно, по полгода в четырёх стенах, как в одиночной камере заточены, «бабий век короток», всем хочется успеть в этой жизни «каблучками постучать». Не доля женская. «Вот и встретились два одиночества». С ними всё непросто: стратегия, тактика развода, преодоление барьеров, постоянный стресс, ходишь по лезвию ножа. Хочется уже покоя. Нет жизни без женщин, их много по земле ходит, проблема в том, что нужна лишь одна.

– Что ж, дружище, исполнена моя душа скорби, о коем тобою выше было трактовано, и я зело наслышан о мнози деяниях, творимых нечестивцами, подобными тебе. Убей бог кувалдой треклятого, кто повинен в погибели душ невинных, поселив младых лейтенантов-штурманов в одну однокомнатную храмину, в коей прониклись плотским похотением, се убо быша там в ослеплении постоянного хотения стали они там нечестивцами, поелику вынуждены были амурам предаваться поочерёдно с одними девицами, покуда деваться бысть некуда. А нравы века сего оное одобряют! Нет большия любви, аще кто положит жену свою со другом своим. Абсурд! Женившись же, вмиг отпали от греха и праздных увеселений, коим неумеренно прежде предавались. Вот и тебе, вотчиннику худородному, надобно найти поскорее жену, украшенную всеми дарами скромности и столь же прекрасную, сколь благонравную, и жениться на ней, покуда вконец не оскотинился.

И слыша то оный худородный муж нарицаема Бася иже седяше против мужа благоразумного опечален премного бысть и чаши наполни кои пусты стояху и се убо пития малая толика осталась, испия чашу до дна возрадовася и рече, давясь от смеха:

– Ну ты и дал, бродяга-словоблудец! Где ты успел таких слов нахвататься? Но ладно, поддержу тебя. Сие есть сущая истина, брат мой возлюбленный! Отныне и впредь положу конец беспутное имать житие и добро своё с блудницами расточать. Оставим скорбные думы и этой же ночью устроим в храмине твоей роскошный выпивон на зависть всем гиперборейцам! Аминь!

Торпедолов

В пять утра, стоя на верхней палубе торпедолова, морепроходец старший лейтенант Барсуков наслаждался утренней тишиной, окутавшей, словно невесомым пледом, горбатые подводные ракетоносцы, мирно привязанные, как в стойлах, к соседним пирсам – не только людям, но и стальным машинам требуется хоть кратковременный, но всё же отдых в изматывающей гонке взаимного сдерживания двух сверхдержав. Его холодные, как море, глаза обозревали зелёные, с многочисленными каменистыми проплешинами сопки. Бесплодный, голый, пустынный край. Мёртвое море в мёртвой, седой, древней стране, некогда кормившей изначальное племя гиперборейцев.

Лучи солнца, висящего низко над горизонтом, освещали округу, но не грели. Прохладный утренний воздух приветливо стоял по стойке смирно; тёмная, мутная дивная гладь бухты Ягельной превратилась в зеркало, в котором ничто не отражалось, на небе ни облачка, полное спокойствие и безмятежность. Благоухание свежести моря перемешивалось со специфическими ядовитыми испарениями, исходящими от механизмов, напичканных до отказа в подводные ладьи, создавая неповторимый дух военно-морской базы. Огромная стая чаек, пренебрежительно называемых обитателями базы бакланами, не находя пищи в море, шумно пировала на близлежащей помойке. Суровая лаконичность унылой северной природы вызывала восторг. Вглядываясь в морскую гладь, Бася думал, насколько этой воде безразлична суета, устроенная за тысячи лет на её поверхности и в толще человеком, насколько она велика и могуча и попросту существует сама в себе; как она жестоко и бескомпромиссно поглощает всех, кто осмеливается вторгаться в её пределы, бороздя просторы морей в лодчонках, нарочно для этого построенных, как за пару месяцев до того часа она приняла к себе сорок двух его братьев с «К-278», примкнувших к тысячам тысяч уже забранных ею.

В те дни все подводники переживали за погибших парней, многих зная поимённо, и воспринимали их уход как личную утрату. Случившееся с «Комсомольцем» заставляло задумываться о смысле жизни и избранного пути – любой мог оказаться на их месте. Имея дело с морем, никогда не знаешь, чем всё обернётся. Считается, утонуть легче всего – в одной вспышке видишь всю прожитую жизнь. Прах еси и в прах возвратишься. Судьба морехода – быть похороненным в море, приобретя вечный статус «взят морем». Кем-то установлено – всё живое на суше вышло из воды, тогда всё логично – подводники из моря вышли, туда и должны вернуться. В таком случае разве можно любить его – место последнего причала? А подводники любят. Но не смерть. Нет, морской народ любит жизнь – припрячут иконку с ликом Николая на удачу и в поход – говорят, святой образок помогает, надо обязательно обзавестись. Что-то есть во всех этих суевериях, уходя, ведь не знаешь, что тебе там грозит – может, и тебе в этот раз придётся хвататься за плот в ледяной воде или барахтаться в надувном жилетике, цепляясь за свою горемычную жизнь, глотать морскую воду – и такова будет твоя, необузданного нечестивца, последняя выпивка, перед тем как пойти на корм рыбам, – вот и приходится уповать на единственно известного святого угодника. Впрочем, лично Бася был не из верующих. А взять, кто женаты, не бывают дома месяцами – жуть. Нет, у моряков, как ни крути, ужасная жизнь.

То был тот редкий случай, когда Бася выходил в море случайным и бесполезным пассажиром. Накануне вечером его буквально отловил флагманский штурман и определил в сборную команду-солянку на торпедолов, обеспечивающий стрельбы соседнего дружественного экипажа. Поскольку команда судёнышка состояла из мичмана-командира без специального судоводительского образования и десяти матросов, на каждый такой выход дополнительно прикомандировывалась группа обеспечения во главе с каким-нибудь старпомом.

Служа в 31-й ядерной дивизии, Бася мало обращал внимания на одиноко стоящий в отдалении у технического пирса маленький кораблик длиной метров в двадцать, который казался бесполезной и абсолютно никому не нужной тарой. «Посудина» – так ещё он звался в подводницком народе за свойство безжалостно болтаться на поверхности по воле волн, благодаря малой осадке. Вид у этого трудяжки морей был самый что ни на есть непрезентабельный – весь в ржавчине, потёртостях, вмятинах, сильно потрёпанный суровым Баренцевым морем и всевозможными, многочисленными невзгодами военно-морской службы – в нём вряд ли угадывалось судно, без которого не могло обойтись ни одно столь значимое для подводников мероприятие, как практическая стрельба, так как задача стояла не только выстрелить, но, главное, затем найти торпеду, стоившую миллионы советских рубликов и имевшую секретную начинку, и доставить на торпедо-техническую базу, где минёры по распечатке хода составят торпедный отчёт, на основе которого выставляется оценка за стрельбу экипажу – только тогда задача считалась выполненной. Потеря торпеды расценивалась как ЧП масштаба Северного флота.

Обременённому ворохом собственных проблем в ходе подготовки штурманской боевой части к выходу в море, из-за хронического дефицита времени Басе вовсе не улыбался бесполезный выход в море на «консервной банке»: «С какой щеколды́ я должен гоняться за торпедами, когда на носу проверка штабом 3-й флотилии?» Однако флагманский штурман клятвенно пообещал, что этим же вечером он вернётся и успеет у себя на лодке закончить регламент навигационного комплекса, – и Бася уступил. Был и положительный момент – для подводника, проводящего бо́льшую часть времени внутри прочного корпуса, каждая возможность выбраться наверх сама по себе представлялась удачей. До трёх часов ночи он провозился с астронавигационной системой «Волна», после чего сменил тапочки на ботинки, надел боевую советскую зэковскую телогрейку, на груди которой трафаретом была отпечатана должность «КЭНГ», а сзади на плечах место службы – «в/ч 70063», на всякий случай сунул в карман зубную щётку и отправился на технический пирс.

Теперь, стоя на носу, он наблюдал за выверенными и безмолвными приготовлениями экипажа к выходу в море – каждый матрос чётко знал, что делать. Ничто не предвещало беды. Внутри Баси всегда жил прекрасный мечтатель, не приспособленный к болезненному столкновению с жестокой реальностью. Благодаря зримой обстановке и предстоящей резкой перемене размеренного хода жизни, из глубины сознания всплыли воспоминания дальнего перехода из Ленинграда в Севастополь на пятом курсе училища, а воображение дорисовывало фантастическую картину предстоящего морского вояжа: лучи солнца, веселясь над морем, наполняют ярким светом окружающее пространство, лазурные тёплые воды Средиземки по кругу на горизонте переходят в голубое небо, по левому борту, стараясь обогнать и играя, периодически выныривает пара дружелюбных дельфинов, благородная ладья стремительно летит на всех парусах, уставив стаксель по бакборту, а кормчий Бася, разметав по ветру длинные светлые локоны, встав на золочёной корме, могучей левой рукой сжимает румпель, а правой, ухватив за шкот, направляет вздувающийся парус по ветру, управляя шлюпом, как колесницей; прекрасные человекоубийцы-сирены всплывают во множестве по бакборту и по штирборту, приближаясь и маня, предлагая на погибель отведать наслажденья…

Дизель затарахтел сразу, как только на пирсе появились фигуры старпома и доктора. Вообще-то, группа обеспечения должна являться за шесть часов до отхода, но это правило зачастую нарушалось. Опытные мореманы по приходе прямёхонько нырнули вниз, заранее заняв горизонтальное положение в каюте на весь выход, Басе же предстояло простоять в надстройке возле карты, обеспечивая навигационную безопасность плавания.

На плавказарме пробили четыре склянки, обозначив шесть утра, когда дежурный матрос с пирса закинул швартовы на лоханку, и торпедолов бодро направился в район стрельбы, следуя скоростью 15—20 узлов. Маленькое судёнышко споро прошло мимо острова Ягельного в Сайда-Губу, над кильватерной струёй из-под винтов то и дело выскакивала радуга, раскрашивая всем спектром стальные воды Баренцухи. Реальность в очередной раз наложила на Басино воображение отпечаток – теперь происходящее ему рисовалось в другом свете: разношёрстная команда морских разбойников захватила очередное судно, загрузилась со всеми узлами и потрохами, первым делом залили горючее за воротничок, затем запустили пыхтелку, отпихнули тузик, уставив нос ниже ватерлинии, положили руль право по борту, подняли пиратский флаг, рявкнули тройное «йо-хо-хо» и почапали за стальным уловом, положившись на удачу и личную доблесть.

Качка

Безмолвный мичман с обветренным лицом цвета спелого помидора, стоя у штурвала, уверенно правил курс. Первое время Бася по привычке пытался добросовестно определять место, рекомендуя командиру вести корабль по предварительной прокладке, нанесённой на карте, но это не пригодилось, ибо опытный мореход следовал многократно пройденным им маршрутом, ориентируясь по одному ему известным наземным ориентирам. Поэтому Бася стрелял пеленги лишь для записи в навигационном журнале – ему очень понравилось такое прохождение узкости – не сравнить с запаркой штурманов на подводной лодке, когда командир требует определять место каждые две-три минуты.

В Кольском заливе на траверзе острова Торос волнение несколько усилилось – один балл на плоскодонке ощущался минимум как три на подводной лодке, волны били в нос, стремясь сбить катер с курса, но тот, не обращая внимания на разъяряющееся дыхание вод, продолжал молотить винтом, не сбавляя оборотов. Лёгкий ботик, как пробку, носило на волне, монотонно и неукоснительно сначала поднимая вверх, а затем резко бросая вниз, из-за чего у Баси сделалась морская болезнь. «Так, в бога душу, начинается», – подумалось бедолаге, вестибулярный аппарат истинного подводника честно слал предупреждения, что не выдержит болтанки. В голове помутилось, содержимое желудка стало активно проситься обратно. Ощутив, что назревает необходимость отдать рифы, Бася бросился вон наружу. Стараясь держать равновесие на уходящей из-под ног палубе, он прокладывал себе путь грузной, мешковатой походкой. Не желая терять лицо перед матросами, он якобы совершал обманный манёвр – делал вид, что ему просто хочется глотнуть свежего воздуха, на самом деле преследуя нечто антисимпатичное. Он вышел на верхнюю палубу, и ему в лицо ударила сильная освежающая струя морского воздуха, насыщенная значительным количеством солёной влаги, на несколько секунд принёсшего облегчение, но дальше не было смысла обманывать природу, не в силах больше противостоять ей, в приступах мучительной рвоты он вынужден был тут же на месте извергнуть тягучую зелёную желчь. Ухватившись за леера, переломился, верхней половиной тела вывалившись за борт, его трюмные воды, подхваченные ветром, известное время струились по ветру вдоль штирборта, растворяясь в солёной морской воде. В тот момент ему показалось, что душа тоже на какое-то время покинула тело – вот она, маленькая смерть и воскресение. «Интересно, рыбы тоже страдают морской болезнью?» – подумал он, глядя в бездну. Почувствовав временное облегчение, он шаткой походкой, придерживаясь за переборки, вернулся на рабочее место, в рубку, мысленно проклиная и завидуя старпому с доком, пока он страдал, лежащим горизонтально ниже ватерлинии – идеальное положение для тех, у кого ближайшая цель жизни – пережить качку. Двух минут хватило, чтобы по РЛС определить место и сделать запись в журнале.

– Командир, через пятнадцать минут поворот влево на курс ноль градусов, – сделал по привычке очередной бесполезный доклад Бася и с виноватой улыбкой медленно сполз прямо на палубу, опершись спиной и головой о переборку, готовясь претерпевать новый подкатывающий натиск морской болезни, во время которого не был способен ни на какие подвиги.

Мичман, держась, однако, с достоинством и без панибратства, безмолвно повернул голову к военно-морской элите с лицом бело-зелёного цвета и, оценив проявленное штурманом при определении места мужество и героизм, кивнул в знак одобрения – всё было под контролем, а качка вызывала только улучшение самочувствия и аппетита. За многолетнюю службу он привык к подобной картине, когда группа старших офицеров-подводников, призванная оказать помощь для обеспечения безаварийного плавания, по воле волн превращалась в бесполезную и беспомощную кучку человеческих тел, требующую заботы, покоя и бережного ухода.

Выйдя в открытое Баренцево море, катер повернул на восток, в сторону легендарного острова Кильдин, подставив левый борт довольно свежему северному ветру. Плоскодонку стало подбрасывать на морских гребнях ещё серьёзней – она врезáлась в волны, ныряя носом, а затем, натужно выгребая на вершину, обрушивалась опять, как в пропасть, поднимая при этом тучи брызг. Волнение поднялось до двух-трёх баллов. Бася с дискретностью пятнадцать минут посылал приветствия Нельсону, чередуя моцион выходом то на левый, то на правый борт, после чего оперативно определял место, делал нужные записи, а затем продолжал мучительную борьбу с убийственно монотонной качкой. В голове занозой застряла только одна мысль: «Боже, как мне плохо, даже хуже, чем от избытка принятия шила. Лишь бы не было шторма» – в этом случае торпедную стрельбу могли отложить, увеличив продолжительность истязаний.

К полудню отважные мореходы на своей «шаланде» достигли района боевой подготовки, располагавшегося в хорошей видимости острова Кильдин – пустынного клочка земли в оправе морей, что позволяло Басе спокойно контролировать место. Проход большого противолодочного корабля (БПК) «Симферополь», по которому планировалась учебная стрельба подводной лодки, ожидался через три часа, поэтому пришлось лечь в дрейф, периодически отрабатывая «самым малым ходом», чтобы далеко не отнесло от сектора торпедной стрельбы.

Тяжёлый взгляд сидящего на полу Баси обречённо блуждал вокруг, бессмысленно скользя по стенам рубки, не замечая развернувшейся за бортом фантастической по своей сдержанной красоте арктической природы. «Пропади всё на свете!» – думал он. Погода стояла тёплая, с приятной прохладой, день выдался ясный, что хорошо для ловли как рыбы, так и торпед, – нет ничего хуже, чем туман или даже лёгкая дымка. У берега и мористей водная гладь белела следами морских волн, омывающих остров Кильдин. На карте он напоминает пробку, выскочившую из горлышка Кольского залива. Одни геологи считают его частью Кольского полуострова, другие – северным отрогом Уральских гор, но самая необычная версия – что это врезавшийся в Землю метеорит. Идущим к нему с запада ещё издали представал во всей красе живописный и величественный высокий обрывистый мыс Бык, за которым простирается обширное каменистое плоскогорье, возвышающееся над поверхностью моря на двести пятьдесят метров, ни деревца, ни кустарника – лишь камень, местами покрытый травой и серебристым ягелем, а в северной части острова – легендарный Кильдинский Северный маяк. Трудно поверить, но там жили люди – служили пэвэошники с семьями да метеорологи неустанно передавали данные во Всемирный метеорологический центр, – вот кому действительно приходилось несладко.

В назначенный час бравый БПК – краса и гордость морей, обозначая цель, проследовал на расстоянии пять миль мимо заданным курсом. Настал самый ответственный момент – морской народ мысленно обращался ко всем известным им морским богам с просьбой не дать потерять торпеду. С нижней палубы поднялся измученный качкой старпом. Все живые высыпали на верхнюю палубу в поисках проблесков огоньков красно-белой головки торпеды.

Первым беглеца заметил командир-мичман:

– Есть торпеда. Вижу!

Мгновенно скомандовал: «Полный ход» – и направил катер по направлению к беглянке. Обогнув торпеду, он остановил катер и сдал задним ходом, сблизившись кормой, на которой было оборудовано специальное углубление. Операция затруднялась усилившимся волнением моря. Заинтересованный происходящим, Бася на некоторое время забыл о морской болезни и наблюдал, как командир умело подруливал кормой на заднем ходе, борясь с волнами, стремившимися снести катер в сторону. Наконец, бойцу-матросу удалось пристегнуть за кольцо торпеды карабин лебёдки и вытащить её на палубу.

«Симферополь» уже заруливал на обратный курс для повторной стрельбы, и произошло неизбежное – как написал потом былинный летописец в вахтенном журнале: «Громогласно громыхнул Тор-млатовержец, распалясь ярым гневом, и се грянула буря и отверзитеся хляби небесныя. Сей же час воста ветр противный, возбуди же волнение морское, и тако море восколебася и возбурися, сице волнами кораблем нача яко мечем играти». Связавшись по радио с БПК, командир-мичман получил известие, что стрельба отложена на три часа.

Басю, изрыгающего проклятия, большие анафемы и все трёхэтажные приветствия, резко замутило вновь – то ли от морской качки, то ли от полученного известия и связанной с ним неизбежной цепочки событий – сбылись его худшие опасения: он в западне, откуда нет хода, накрылись его регламенты, БЧ не пройдёт проверку штаба флотилии, его буду «иметь в виду» все, кто хочет и может: начиная с командира и заканчивая комсомольским собранием, на флоте исторически все оправдания – в пользу бедных.

Командир невозмутимо направил торпедолов к юго-восточной части острова Кильдин. Сколь ни резво ретировались они в укрытие, однако волны успели вдогонку преизрядно потрепать мореплавателей. Восточная часть острова пологая, с галечным пляжем. Там располагалась удобная бухта для якорных стоянок небольших судов – бухта Могильная, известная с XVI века. Впервые её нанесла на карту экспедиция Баренца в 1594 году. В XVII – XVIII веках здесь были промыслы Соловецкого монастыря. У самого берега играли, высовывая из воды блестящие головы и топорща усы, любопытные нерпы. По мере приближения к земле волнение заметно стихало. Непостижимо, но в самой бухте наблюдался полный штиль. Торпедолов бросил якорь, и качка вовсе прекратилась. Бася постепенно стал приходить в себя и теперь в полной мере мог насладиться красотами арктической тундры. Узкая полоска земли отделяла море от природной загадки острова – уникального реликтового озера Могильного, настоящего чуда природы, в котором есть пять никогда не перемешивающихся слоёв воды, при этом верхний – пресный, а самый нижний – непригодный для жизни сероводород. Нет на Земле ни одного подобного водоёма, в котором существовала бы одновременно такая пёстрая смесь морских и пресноводных организмов.

Через некоторое время до Баси с камбуза стали доноситься соблазнительные запахи – матросы залудили макароны по-флотски с тушёнкой. На запах, естественно, пробудился, как вампир, доктор и выполз наверх из кромешной темноты нижнего кубрика впервые за всё время плавания.

– Ты себя нормально чувствуешь? – поинтересовался док, глядя на изнурённое сине-зелёное лицо штурмана.

– Чтоб мне сдохнуть, – кратко изрёк Бася, – я сам гипербореец не хуже тебя, но такую качку пережил впервые. Травил, как по часам, каждые пятнадцать минут, думал, богу душу отдам прямо в рубке над навигационной картой на глазах у всего честного народа, чуть за борт один раз не смыло, ногами за леера чудом зацепился, вода перед самым носом уже плескалась.

– Ну что, изнурённый иезуит, надо подкрепиться. Как считаешь? – в вопросе чувствовались нотки добродушного злорадства.

На что Бася учтиво адресовался своему визави:

– Убей бог меня кувалдой, трапезничать нет сил, чайку попить надо, а то внутри совсем ничего не осталось, всё содержимое морю отдал.

Спустившись на камбуз, Бася, обратя взгляд к столу, вопросил матросов:

– Для кого, бойцы, тут столько хлебов и макарон припасено?

– Присоединяйтесь, тащ, – сытым голосом ответил матрос, активно работая ложкой, – для вас не жалко, что так, что этак, всё равно потом морю отдавать.

Так и получилось, через три часа командование посчитало, что волнение позволяет отстреляться, по радио сообщили занять прежнее место в районе боевой подготовки. Тут же подняли якорь, и катер на всех парах покинул благостную тихую заводь. Началась болтанка, и всё вернулось на круги своя – доктор со старпомом мгновенно исчезли, нырнув на нижнюю палубу в свои койки, а Бася, вернув макароны на корм рыбам, продолжил мучительно обеспечивать навигационную безопасность плавания, фактически просто фиксируя точки маршрута плавания – основную работу экипаж торпедолова проделывал самостоятельно.

…Благополучно подняв вторую красно-белую болванку, командир-мичман с чувством выполненного долга направил свою бригантину обратно в базу. В бухте Ягельной лучезарное солнце и серебро луны оставляли на морской глади две светящиеся дорожки. Бася, старпом и доктор вышли на верхнюю палубу, автоматически возвращая себе статус героев-подводников, бригантина-торпедолов же из главного героя этого дня постепенно превращалась опять в невзрачное утлое судёнышко, а экипаж – в скромных тружеников моря.