Текст книги "На крейсерах «Смоленск» и «Олег»"

27 марта утром миноносцы принимали уголь; этот и последующий день сверх всяких ожиданий, прошли без инцидентов: эскадра никого не видела, ни с кем не встречалась. Море было тихо, небо безоблачно, горизонт чист и прозрачен. Около шести часов утра 29-го, далеко справа от эскадры показался дым, а затем силуэт какого-то четырехтрубного, очевидно, военного судна. С «Суворова» было приказано «Олегу» сблизиться с незнакомцем и узнать – кто он такой. Мы вышли из строя и, прибавив ходу, направились к замеченному судну. Через несколько времени мы подошли к нему, сблизившись кабельтовых (кабельтов – 100 сажен 6-футовой меры; 10 кабельтовых = 1 морской миле. – Прим. авт.) на пять. Незнакомец оказался английским крейсером 1-го класса «Sutlej» и, простояв короткое время друг против друга, мы разошлись в разные стороны, после чего англичанин скоро исчез за горизонтом. «Sutlej» был в Сингапуре, когда его проходила эскадра: по крайней мере, я видел тогда какое-то весьма на него похожее военное судно, стоящее под берегом и очень возможно, что он следил за движением эскадры, которую легко можно было распознать издали, по обилию дымов на горизонте. Но делал ли он это из всегдашней любви англичан к подобному выслеживанию, или с целью сообщить о местопребывании эскадры своим союзникам, японцам, – сказать не берусь.

Одновременно с появлением «Sutlej», на горизонте замечено было еще одно судно, меньших размеров; к нему послали «Изумруда». По приближении последнего с незнакомца, оказавшегося также английским крейсером, сигналом пренаивно спросили: «Сколькими выстрелами нужно салютовать вашему адмиралу?» – на что «Изумруд», перепутав сочетание флагов, ответил какой-то вздор. Тогда крейсер повернул от него, дал полный ход и вскоре скрылся¹⁹. Больше английских судов мы не видели, но в тот же день «Олег» был послан осмотреть пароход, шедший на север, вдали от эскадры. Казалось, что теперь, когда мы уже сравнительно так близко к месту расположения неприятеля, с коммерческими судами церемониться больше нечего и всякий пароход, идущий на север, следует осматривать подробнейшим образом; мы же, подойдя к пароходу, оказавшему[ся] «Poona», Р. & O. ограничились лишь сигналом – «Какой груз?», на что «Poona» ответил: «Разный груз, адресованный разным лицам в Шанхае», и, удовлетворившись этим, ничего не значащим, ответом, с крейсера пожелали пароходу «счастливого плавания», за что он и поблагодарил. Вся эта комедия была, конечно, совершенно излишня: какой же дурак признается, что у него есть контрабанда, когда видит, что ему не грозит никакой опасности быть осмотренным и задержанным? Или, может быть, у нас ожидали, что перепуганный англичанин при виде русского крейсера сразу признается в своей нелегальности?

В тот же день госпиталь «Орел» подходил к «Суворову», после чего отделился от эскадры, уходя в NW-м направлении; он был послан в Сайгон для пополнения запасов провизии для больных. Вечером эскадра легла на Камран, – бухта была уже недалеко. 30-го с утра была общая погрузка угля и, окончив ее к 5 ч дня, эскадра пошла дальше пятиузловым ходом, чтобы не подходить к берегу ночью. С рассветом следующего дня показались гористые берега Аннама; еще несколько часов, и эскадра остановилась в 10 милях от входа в Камран. Миноносцы пошли тралить, а шлюпки делать промер бухты, так как обозначенным на карте ее глубинам не доверяли. Затем вспомогательные крейсера отделились в дозор, а боевым судам, чтобы не терять даром времени, приказано было продолжать вчерашнюю погрузку угля. Вечером в бухту вошли транспорты, эскадра же всю ночь оставалась в море и лишь на другое утро, 1 апреля, встала на якорь в Камранской бухте, по заранее объявленной диспозиции.

Итого от Мадагаскара было пройдено 4634 мили в продолжение 29 суток.

IX

Теперь, когда мы, благополучно пройдя Китайским морем, стояли на якоре в чудной Камранской бухте, приходилось или усомниться в сообщении Сингапурского консула, или признать, что тактика японского флота относительно эскадры Рожественского именно такова, какой я себе ее представлял еще раньше; и если все-таки корабли их в момент прохода нашего мимо Сингапура находились на севере Борнео, то была это, должно быть, лишь самая подвижная часть японского флота, отделившаяся от главных сил для разведок. Конечно, эти суда никогда не рискнули бы напасть на нашу эскадру, слишком превосходящую их по своей силе, но, узнав, что русские уже в Китайском море, на пути к берегам Аннама, отряд этот поспешил донести об этом главным силам. Было, конечно, возможно, что японский флот, главным образом миноносцы, попытается атаковать нашу эскадру на месте теперешней ее стоянки, с целью ослабить ее заранее уничтожением нескольких боевых судов. Адмиралом были приняты меры против такого неожиданного нападения. Тотчас же по постановке эскадры на якорь, узкий восточный проход в бухту был закрыт боном, а дозорная и разведочная службы, учрежденные здесь на таких же основаниях, как в Носи-бе, усилилась высылкой в дозор еще и линейного крейсера, кроме вспомогательного.

В своем приказе № 182 от 3 апреля Рожественский говорит: «В случае появления в виду бухты значительных сил неприятеля я выйду в море для боя с ними». В день нашего прихода на эскадре стало известно, что мы останемся здесь ждать отряда Небогатова, а также и о происшедшем недавно Мукденском поражении русской армии; последнее известие сообщил на «Суворов» сингапурский консул, передавая на флагманский броненосец почту для эскадры. Полученные письма, конечно, всех обрадовали, для меня они были первыми в 1905 году: последние известия из России я получил в Порт-Саиде, в конце прошлого декабря. Приятным сюрпризом для всех было и то, что в местном селении Бангхой, расположенном на правом берегу северного рукава Камранской бухты, оказались телеграф и почта; последнюю, раз в неделю, отправляли отсюда в Сайгон на французских катерах.

Одновременно со входом в бухту эскадры вошли и 4 германских угольщика, появившихся с юга; их поставили вблизи транспортов и, начиная со следующего дня, суда последовательно грузились углем, переходя для этой цели вглубь бухты. Кроме боевых судов грузиться углем должны были теперь вспомогательные крейсера и транспорты, так как за долгий переход запасы везде поистощились; ожидали прибытия еще нескольких угольщиков, зафрахтованных нашим правительством. Снабжение эскадры углем было поставлено очень широко, и в угле мы никогда не терпели недостатка, правда, пароходам приходилось иногда подолгу простаивать в каком-нибудь порту, не имея никаких инструкций, куда везти свой груз, но благодаря тому, что зафрахтованных пароходов был скорее избыток, задержки от этого не происходило.

Дело поставки угля на эскадру, после Гулльского инцидента, когда Британское правительство запретило его вывоз на своих пароходах для снабжения русской эскадры, – находилось всецело в немецких руках и большую часть этого предприятия взяло на себя общество Hamburg-America Line. Снабжение эскадры углем стоило правительству миллионы, так как помимо поднявшейся вдвое, а потом и больше цены на уголь пароходные компании должны были увеличить жалование служащим на этих угольщиках, не соглашавшихся без такой надбавки рисковать оставаться на пароходе, который, как военная контрабанда, легко мог сделаться добычей японцев. Между пароходами попадались такие, которые на одинаковых основаниях возили уголь как нам, так и нашим противникам; но можно ли было обвинять этих людей в таком поступке, какое им было дело до нашей вражды и того взгляда, которого держится их правительство? Предприятие было выгодно, и ими руководил простой коммерческий расчет. Скверно было то, что вместо кардифского угля, за который платило наше правительство, эскадра получала скверный вестфальский, дурные качества которого, сказавшиеся уже на походе, были одной из многочисленных причин, совокупность которых привела эскадру к гибели. Но положение эскадры было таково, что мы были бессильны против этого явного злоупотребления: приходилось брать то, что давали и, конечно, безвыходностью нашей и пользовались хозяева предприятия.

2 апреля в Камран пришел французский крейсер «Descartes» под флагом контр-адмирала Жонкьера (de la Jonquiéres), и после салюта адмиралы обменялись визитами. На другой день крейсер ушел, и вернулся из Сайгона госпиталь «Орел». 4-го «Олег» ходил в дозор. Гуляя взад и вперед перед входом в бухту, нами были замечены два парохода, идущих мимо Камрана, – один пробирался на север, другой – на юг. Конечно, интересными для нас были только первые пароходы, как направляющиеся в сторону расположения неприятеля – их непременно следовало осматривать. Но тут произошло какое-то непонятное для меня недоразумение: англичанина, шедшего на север, как он передал сигналом, в Гонконг, мы оставили в покое, а немецкий пароход «Keloong», спускающийся к югу, – остановили холостым выстрелом, после чего я был командирован на пароход, но не для осмотра, а лишь спросить – какие у него новости? Оказалось, что «Keloong» идет в Сингапур из Гонконга и везет 2000 кули. Действительно, масса полуголых китайцев, перевесившись через борт на всей длине парохода, глазела на мой вельбот, а у парохода стоял такой специфический запах от этого живого товара, что не было сомнения в правдивости показаний капитана, и так как новостей он никаких не знал и с японскими судами не встречался, то не было никакого смысла задерживать пароход дальше. Возможно было, что адмирал запретил производить осмотр пароходов, боясь нареканий в том, что русские, утвердившись в нейтральной бухте, сделали из нее базу для своих операций, но к чему же было тогда ломать комедию и останавливать пароходы, задавая им бесполезные вопросы?

8 апреля, «Descartes» вернулся с моря. В письме, присланном с крейсера нашему командующему, адмирал Жонкьер официально сообщал, что Япония протестует против стоянки эскадры в Камране, и было ясно, что злоупотреблять гостеприимством Франции, которым эскадра пользовалась уже не в первый раз, нельзя ни в коем случае, а потому надо уходить, но куда? Где ждать теперь 3-ю эскадру и что станет с четырьмя нашими транспортами, только вчера ушедшими в Сайгон для пополнения запасов? На другой день в первом часу дня, боевые суда вышли из бухты, оставив в ней транспорты и «Алмаз». Адмирал Энквист еще 5 апреля перенес свой флаг с «Алмаза» на «Олег». Вспомогательные крейсера отделились от эскадры в дозор, перед входом в бухту, а мы все, отойдя несколько от берега, застопорили машины.

Так прошло 4 дня; днем эскадра держалась в виду бухты, выставляя дозорную цепь, ночью смыкалась не зажигая огней; шатанье это было очень томительно. Утром 13-го из Камрана вышли наши транспорты с «Алмазом», и вся эскадра двинулась затем вдоль берега, на север. Около 5 часов дня все корабли стояли уже на якоре в бухте Ван-фонг (Van-fong), расположенной на 40 миль к северу от Камрана. Новое место нашей стоянки было еще шире Камранской бухты, и эскадра, разместившись здесь в 4 линии, заняла лишь переднюю часть бухты. По дороге сюда мы снова повстречали «Descartes», который, разойдясь с нами и прибыв через два дня в Сайгон, мог донести своему правительству, что видел нас уходящими из бухты Камран. За четыре дня нашего болтания в море подошли еще несколько пароходов с грузом для эскадры; среди них были угольщики и пароходы с провизией, – на одном привезли даже парфюмерию и скверный табак. В последнем мы давно чувствовали недостаток и потому с радостью набросились на эту дрянь, которую, при других условиях, никто из нас не стал бы курить. Благодаря подвозу провизии на пароходах и установившейся вскоре доставке туземцами на корабли скота, кур, яиц и проч., являлась возможность хоть в отношении стола встретить как следует наступающие дни праздников Пасхи; в остальном же все шло по-старому: дозоры, погрузки, вахты, требующие неослабной бдительности, с той разве только разницей, что здесь, благодаря более мягкому климату и постоянному бризу с моря, все это было не так утомительно, как в Носи-бе.

Ночью 16 апреля на кораблях служили пасхальную заутреню и обедню. Адмирал, указывая в сегодняшнем приказе (№ 206) на то, что японцы выбирают для своих нападений время, когда, по их расчетам, бдительность врага ослаблена, и что таковым моментом является ночь перед Светлым Праздником, предписывал во избежание каких бы то ни было неожиданностей в течение предстоящей ночи, с наступлением темноты, удвоить бдительность на судах и иметь наверху, кроме вахтенных чинов, половинное число орудийной прислуги, минеров у прожекторов и телеграфистов. Ночь стояла темная, пасмурная. На горах, обступивших бухту, в нескольких местах горел лес, – явление здесь весьма обыкновенное; где-то далеко-далеко вспыхивало зарево тлеющего вулкана. Суда стояли без огней, пропадая во мраке. Я был на вахте. Стоя на верхнем мостике, можно было лишь угадывать расположение эскадры, по доходящим иногда до слуха отрывочным звукам церковного пения и думая об этой странной встрече Светлого Праздника, в голове невольно возникали христианские катакомбы…

Какая тишина кругом! Но вот, откуда-то справа, доносится, потрясая воздух, радостное пение; один из броненосцев внезапно ярко освещается и после вновь водворившегося молчания с него отчетливо раздается громкое «покорнейше благодарим ваше превосходительство»; вслед за тем корабль снова становится невидим. Это «Суворов»; на нем отошла заутреня и адмирал поздравил команду с наступившим праздником. В рубке звонит телефон; «Христос Воскресе!» передают мне из кают-компании, – в телефон слышится еще веселый смех, и, наконец, отбой. Палубы освещены и у нас; адмирал Энквист поздравляет команду, затем матросы спускаются вниз разговляться, желающие – на обедню. На корабле снова темно. Ночь проходит спокойно. Такие все хорошие мысли лезут в голову, так тепло на душе, что мысль в своем стремлении вперед перескакивает через грозное будущее, как будто счастливый исход его не подлежит никакому сомнению. Перед концом вахты глаз, привыкший к темноте, замечает что-то на поверхности воды; открывается прожектор, и ослепительно-яркий луч падает на тихо скользящую шампуньку: освещенный парус ее резко белеет на фоне темного берега. Проснувшиеся китайцы, переполошившись от неожиданного света, берутся за весла, и вскоре шампунька исчезает за темным мысом. Прожектор закрыт, и на уснувшем рейде снова водворяется царство ночи.

Утро настало светлое и радостное. С 8 ч эскадра расцветилась флагами и на всех кораблях, подчистившихся, насколько возможно, к празднику, белели рубахи отдыхавшей команды; погрузок сегодня не было нигде. После обедни командующий на паровом катере отвалил от «Суворова». Он объезжал линии судов, здороваясь по дороге с выстроенными на кораблях командами; со всех сторон неслись крики сотни голосов, отвечающих на его приветствие, вперемешку со звуками музыки. У адмиральских кораблей катер останавливался; Рожественский, поднявшись на палубу, христосовался со всеми офицерами и, обойдя затем команду, здоровался с ней и говорил свое «Христос Воскресе». Адмирал выглядел сегодня еще много хуже, чем тогда, на Мадагаскаре, – казалось, что он с трудом ходит. Но сегодняшний день и вся эта картина объезда эскадры были так радостны и полны жизни, что тяжелым мыслям и предчувствиям положительно не было места в охватившем всех приподнятом настроении и, конечно, никому и в голову не приходило, что Рожественский делает сегодня последний объезд своей эскадры, дни которой сочтены…

20 апреля, ввиду полученного известия, что в бухту придет французский крейсер, эскадра, в составе боевых судов, кроме миноносцев, в 6 ч утра вышла из бухты, прошла некоторое время на Ost, затем столько же на Nord и, наконец, остановилась. Вероятно, это была комедия, которую пришлось разыграть, чтобы прибывающий Жонкьер видел, что нейтралитет нами соблюдается. Говорили, что транспорты и миноносцы, оставшиеся в бухте с прибытием в нее французского крейсера, должны будут передвигаться, якобы собираясь уходить, а [на] самом же деле меняя лишь места по новой диспозиции, составленной по случаю ожидаемого скоро прибытия 3-й эскадры. Слух о приходе французского крейсера оправдался: только что эскадра успела покинуть Ванфонг, как с юга уже показался крейсер «Guichen» под флагом Жонкьера. Отсалютовав флагу командующего, крейсер вошел в бухту, и вслед за тем адмиралы обменялись следующими телеграммами: Amiral Jonquiéres à l'amiral Rojestvensky: «Je vous presente mes respects; j'ai la correspondence pour vous et je la remetrai a l'“Almaz”». Amiral Rojestvensky à l'amiral Jonquiéres: «Je vous prie d'agreer mes remerciement chauds»²⁰. Вечером «Guichen» ушел из бухты, а мы, продержавшись ночь в море, в 8 ч утра снова встали на якорь в Ван-фонге.

Теперь все усиленно ожидали прибытия Небогатова. Полученные на эскадре агентские телеграммы сообщали, что 15 числа Небогатов был у Пенанга (в начале Малаккского пролива), но дальнейших сведений об отряде мы не имели. Правда, дня три тому назад офицеры с некоторых судов утверждали, что телеграфные аппараты принимают какие-то знаки, которые приписывали судам 3-й эскадры, а с «Сисоя Великого» так даже рассказывали, что они совершенно ясно разобрали на своей телеграфной ленте слово «Николай», – но все это оказалось преждевременным, так как близость отряда Небогатова пока ничем не оправдывалась. 22-го, бывший в дозоре «Донской» увидел в море два миноносца, идущих на север; шли они сначала без кормовых флагов, а затем подняли французские и скрылись из виду. Тихоход «Донской» не мог их преследовать и загадка осталась неразрешенной. Многие предполагали, что это были японцы, что, впрочем, легко могло и быть. 24-го в бухту пришел «Guichen», а вечером снова ушел в море. Думали, что с уходом крейсера, «Суворов» запестрит сигналами, извещающими об уходе, но предположение это не оправдалось.

На другой день, в силу полученных сведений, сообщающих, что отряд Небогатова утром 22-го прошел Сингапур, крейсера «Жемчуг», «Изумруд», «Днепр» и «Рион» были посланы на поиски отряда, так как нельзя было предполагать, что Небогатову известно, в какой из многочисленных бухт Аннама стоит эскадра. 26-го, в 8 ч утра, «Guichen» снова вошел в бухту, – теперь уже чтобы нас выгнать, и через несколько времени сначала транспорты, а затем и боевые суда оставили бухту; «Guichen» вышел вслед за нами. В море к эскадре присоединились «Днепр» и «Изумруд», вернувшиеся с разведок, не встретив никого. Вскоре на эскадре была получена телеграмма с «Владимира Мономаха», шедшего впереди приближающегося отряда Небогатова, и в 2 ч дня на горизонте показались дымки, затем мачты и, наконец, корпуса судов: 3-я эскадра приближалась. Через час броненосцы «Николай I», «Адмирал Ушаков», «Адмирал Сенявин», «Генерал-адмирал Апраксин», крейсер «Владимир Мономах» и 6 транспортов присоединились к нашей эскадре при несмолкаемых криках ура с обеих сторон и звуках музыки; ликование было общее. Затем, вновь прибывшие суда заняли места в строю и весь флот, пройдя короткое время на NO, остановился в виду бухты Куа-бе (Kuabe). Транспорты тотчас же вошли в бухту, за ними последовали миноносцы и крейсера, а броненосцы пока остались в море. Интересно было соблюдение нашей эскадрой нейтралитета: выгнали нас из Ван-фонга, а вошли мы в Куа-бе, т. е. собственно говоря, в ту же бухту, но только по другую сторону острова, лежащего у ее входа. Но приличие было соблюдено, и, покинув Ван-фонг, мы исполнили требование адмирала Жонкьера, сочувствующего русскому делу и адмиралу Рожественскому.

Полученный вечером приказ адмирала Рожественского № 229 был следующего содержания. «Сегодня, 26 апреля, в 2 ч дня к эскадре присоединился отряд контр-адмирала Небогатова, вышедший из Либавы 2 февраля – на 4 месяца позже эскадры. Отдавая должную честь молодецкому отряду, совершившему столь блестящий переход без услуг попутных портов и со знакомыми всем нам притеснениями на стоянках в пустынных местах, я не умаляю цены трудов прочих отрядов эскадры, которым пришлось поджидать товарищей в обстановке, делавшей вынужденные стоянки столь же тяжелыми, как и переходы.

С присоединением отряда силы эскадры не только уравнялись с неприятельскими, но и приобрели некоторый перевес в линейных боевых судах. У японцев больше быстроходных судов, чем у нас, но мы и не собираемся бегать от них и сделаем свое дело, если наши заслуженные машинные команды и в бою будут работать спокойно и так же старательно и добросовестно, как работали до сих пор. У японцев гораздо больше миноносцев, есть подводные лодки, есть запасы плавучих мин, которые они навыкли подбрасывать. Но это такие средства, которым должна быть противопоставлена осторожность и бдительность; надо не проспать минной атаки, не прозевать плавающих корпусов и торчащего из воды перископа, не теряться у прожекторов, меньше волноваться у пушек и лучше целить. У японцев есть важное преимущество – продолжительный боевой опыт и большая практика стрельбы в боевых условиях. Это надо помнить и, не увлекаясь примером их быстрой стрельбы, не кидать снарядов впустую, а исправлять каждую наводку по получаемым результатам. Мы можем рассчитывать на успех только при исполнении этого требования, – им должны проникнуться все офицеры и все команды.

Японцы беспредельно преданы Престолу и Родине, не сносят бесчестья и умирают героями.

Но и мы клялись перед Престолом Всевышнего. Господь укрепил дух наш, помог одолеть тяготы похода, доселе беспримерного. Господь укрепит и десницу нашу, благословит исполнить завет Государев и кровью смыть горький стыд Родины».

На другой день в Куа-бе вошли суда отряда Небогатова, а также «Жемчуг» и «Рион», вернувшиеся с разведок; все суда начали грузиться углем. 29 апреля, воспользовавшись окончанием погрузки, с крейсера в течение дня свозили команду на берег, чтобы дать возможность людям, около полугода не покидавшим палубу, побродить по земле и пополоскаться в море. Радость для всех была большая, и не только для команды, но и для офицеров. Поехал на берег и я. Пробыв около двух часов в воде и побродив затем по берегу, я вернулся на корабль. К вечеру все тело у меня покрылось пузырями и стала слезать кожа; во время купания меня обожгло солнцем, и теперь обожженные места причиняли настолько острую боль, что я с трудом терпел на своих плечах тяжесть кителя. Но я отделался еще сравнительно дешево. Из команды у многих вследствие ожогов открылась лихорадка, и люди эти нуждались потом в течение нескольких дней в лазаретном лечении. Одним словом, погуляли удачно! 30-го пришел из Сайгона госпиталь «Кострома»; в тот же день мы узнали, что броненосцы уже два дня как преблагополучно стоят в том же Ван-фонге, т. е. по соседству с нами.

Вечером начали готовиться к походу; завтра, ранним утром, предполагалось покинуть берега Аннама и идти дальше, так как ждать больше было некого и нечего. Говорили, что командующий и так уж бомбардируется из России запросами, – когда он начнет свои активные действия и что будто его укоряют даже в трусости, в силу которой он якобы медлит. Не ручаюсь за достоверность этих слухов, но думаю, что такая нервозность со стороны правительства была весьма возможна, – ведь так легко, сидя в своем кабинете в благополучном Петербурге критиковать действия отдаленного флота и предписывать ему законы, а тут еще досада на Рожественского, державшего все свои планы по возможности в секрете, зная, как много нам уж повредила излишняя гласность, и досада на то, что адмирал наш, сознавая лежащую на нем громадную ответственность за эскадру, не признавал ничьих советов и приказаний, в чем, конечно, был совершенно прав.

В минувшую испано-американскую войну одна из главных причин гибели испанской эскадры у Сантьяго состояла в том, что действиями адмирала Сервера руководила из Мадрида королева-регентша; последней казалось, что испанский флот слишком долго стоит под прикрытием береговых батарей и, усматривая в этом трусость адмирала, королева приказала ему выйти в море и сразиться с превосходящим его во всех отношениях американским флотом. Результат этого боя известен.

1 мая, в 5 ч 30 мин утра, снялись с якоря и вышли из Куабе разведчики, за ними крейсера, миноносцы и, наконец, 3-й броненосный отряд. Рожественский с 1-м и 2-м броненосными отрядами уже ожидал нас в море; стоявший под берегом «Guichen» издали наблюдал за движением флота. В 8 ч утра корабли соединились; через час подошли и вступили в строй транспорты с миноносцами на буксире, и вся армада, идя 7–8-узловым ходом, легла на курс NO 67°.