Текст книги "Сократ: учитель, философ, воин"

Отцы и дети (древнегреческий вариант)

Главный герой «Облаков» – некто Стрепсиад – типичный, по всей видимости, житель Афин, в котором многие горожане могли узнать себя. Он не богач, но вполне обеспечен и мог бы жить и радоваться, но страдает от двух бед. Первая – непрекращающаяся война с лакедемонянами (спартанцами), которая наносит вред сельским угодьям, видимо, ему принадлежащим, и из-за которой срываются торговые предприятия, в коих он, видимо, имеет какую-то долю. «Да, – наверное, вздыхали во время представления многие зрители, – беда с этими спартанцами! Хоть бы и они, и их Пелопоннес (полуостров, на котором находится Спарта) провалились куда-нибудь в Тартар!» Но есть у Стрепсиада беда и похуже: Фрасибул, сын-бездельник, которого ничто на свете не интересует, кроме скачек, и который все отцовские денежки спускает на лошадей и конскую сбрую, да еще и в долг берет от отцовского имени, чтобы оплачивать свои увлечения. Услышав где-то, что у Сократа можно научиться в числе иных премудростей и хитрой науке не платить по долгам, Стрепсиад напрашивается к нему в ученики. А затем, убедившись в своей неспособности постичь ее, устраивает в «мыслильню» (так называется сократовская школа) сына – лодыря и транжиру Фрасибула. Из краткого изложения комедии видно, что посвящена она, в общем-то, «вечным ценностям». Если в этой истории заменить лошадей автомобилями, а кредиторов – банковской ипотекой, то к сетованиям Стрепсиада кроме афинян могли бы, наверное, присоединиться и многие наши современники.

Фрасибул, пройдя курс в «мыслильне», обнаруживает умение ловко находить прорехи в кредитных договоренностях и благодаря этому уклоняться от выплаты долгов. Таким образом, кстати, цель обучения оказалась достигнута. И если Сократ взял с Фрасибула и Стрепсиада деньги за учебу, то честно их отработал. Правда, попутно Фрасибул научился презирать окружающих, в том числе родного отца. Именно за это, а вовсе не за мошенничество помирившиеся в конце концов Стрепсиад и Фрасибул поджигают «мыслильню», которая сгорает вместе со всеми обитателями и учебными пособиями.

Сократ vs Протагор

Некоторые исследователи творчества Аристофана обратили внимание на сходство сюжета «Облаков» с анекдотом, который рассказывали об известном софисте Протагоре (490–420 гг. до н. э.) и его ученике Эватле. Будто бы они сговорились, что Протагор за кругленькую сумму научит Эватла выигрывать судебные тяжбы, но с условием, что тот заплатит Протагору, только когда убедится, что обучение оказалось полезным, то есть после того, как действительно начнет выигрывать тяжбы. Однако, закончив обучение, Эватл не стал участвовать в судебных тяжбах. Как следствие, он считал себя свободным от уплаты за учебу. Протагор, однако, решил любым путем получить свои деньги и сам подал на своего ученика в суд. Как всякий софист, он рассуждал так: «Каким бы ни было решение суда, Эватл должен заплатить. Он либо выиграет свой первый процесс, либо проиграет. Если выиграет, то заплатит по договору, если проиграет – по решению суда». Но Эватл выдвинул в ответ собственный афоризм: «Ни в том ни в другом случае я не должен платить. Если я выиграю, то я не должен платить по решению суда, если проиграю – то по договору».

Но не стоит думать, что Аристофан просто перепутал Протагора с Сократом. Видимо, в «мыслильне», если она существовала, Сократ разбирал с учениками и способы составления и опровержения софистических доводов. Просто Аристофану смешнее казалась первая фаза обучения. А вместо второй он заставлял своих персонажей драться, браниться и сыпать непристойностями. Да и посетители афинского театра наверняка больше ценили такой юмор.

Между прочим, Протагор и Сократ (это показано в одном из сочинений Платона[5]5
  Диалог Платона «Протагор», действие диалога происходит не ранее 433 г. до н. э.


[Закрыть]) встречались, спорили на философские темы и разошлись, не придя к единому мнению, но проникшись уважением друг к другу.

«Мыслильня» Сократа

Школа Сократа, если верить Аристофану, находится непосредственно в его доме. Во всяком случае Сократа можно застать здесь в любое время суток. Здесь же ночуют и все его ученики, причем страдают от клопов и блох, но ни за что не сходят в баню и не постирают одежду. Более того, большинству учеников по неизвестной причине даже на свежий воздух лишний раз выходить запрещено. Питаются они скудно, а если и убегают из «мыслильни», то голыми. Очевидно, подразумевается, что корыстный учитель обирает их до нитки. Двор уставлен различными приборами для наблюдений за небесными светилами – вероятно, приспособлениями для определения угловых расстояний. Здесь же можно видеть результаты вычислений длины блошиного шага (Сократ и его ближайший помощник просто измерили отпечатки, оставленные блохой на мягком воске: не так-то и глупо, если разобраться). Кроме того, мы узнаём со слов одного из учеников, что Сократ долгое время изучал, какой частью тела комары издают писк. (Нетрудно догадаться, какой вывод приписывает Сократу Аристофан.) Сообщается также, что драматург Еврипид приносит в «мыслильню» свои трагедии, чтобы с помощью Учителя поправить их слог.

Все это, конечно, юмор, к тому же слишком щедро, как водится в комедиях Аристофана, приправленный непристойностями. Но если приглядеться к пьесе повнимательнее, то помимо очевидных глупостей, вставленных для того, чтобы повеселить простых зрителей, мы увидим, что в «мыслильне» изучают астрономию, зоологию (точнее, энтомологию), филологию (стихосложение), а также юриспруденцию и судебную риторику.

Между прочим, спустя двадцать лет Сократ решительно отрицал, что когда-либо занимался подобными исследованиями.

Досократики

Сократ далеко не первый древнегреческий мыслитель. До него было немало мудрецов (подлинных и мнимых). Имена Пифагора (570–490 гг. до н. э.), Гераклита (544–483 гг. до н. э.), Демокрита (460–370 гг. до н. э.) до сих пор на устах даже у тех, кто туманно представляет себе, чем эти люди занимались. Но их всех принято называть одним термином: досократики[6]6
  Термин «досократики» был введен в 1903 г., когда немецкий филолог Герман Дильс собрал в своей книге «Фрагменты досократиков» (Die Fragmente der Vorsokratiker) тексты философов, живших до Сократа.


[Закрыть]. Тем самым подчеркивается роль, которую Сократ сыграл в истории не только философии, но и мировой науки в целом. До него философами считались все, кто размышлял о природе нашего мира и пытался сформулировать законы, которые им управляют. Но сегодня мы понимаем, что Пифагор был скорее математиком, заложившим основы этой науки, и одновременно теоретиком только-только складывавшегося музыкального искусства, а Демокрит, впервые высказавший идею об атомарном строении мира, стал «отцом физики». До Сократа строгой границы между философией и другими науками не существовало. Считалось, что мир можно объяснить с помощью цифр, музыкальной гармонии и исследования движения атомов, а пути человеческого мышления и Божье творение одинаково постигаемы в рамках математических теорем или законов физики. В те времена этот подход считался вполне оправданным, поскольку большинство наук, особенно теоретических и умозрительных, находились в зачатке, глубоких специальных знаний не требовали и мудрец мог одновременно заниматься ими всеми, а заодно и практическими опытами, построенными на эмпирических наблюдениях и экспериментах.

Даже Аристотель (384–322 гг. до н. э.), который жил на два поколения позже Сократа и был учеником Платона, то есть в плане преемственности мог считаться внуком Сократа, занимался практически всеми науками: и политологией, и эстетикой, и биологией, и математикой, и медициной. Недаром его называли «отцом всех наук». Но хотя он внес немалый вклад в каждую из них, помнят его в первую очередь как философа, который развивал методы и идеи не Пифагора или Гераклита, а Сократа и Платона.

Сам Сократ откровенно признавался, что легко может ошибиться в счете, ничего не понимает в атомах, а многие передовые для его времени астрономические идеи (например, о том, что Земля обращается вокруг Солнца) кажутся ему полнейшей ерундой. Но со свойственным ему ироничным самоуничижением он тут же охотно соглашался, что такое отношение к «чужим» сферам деятельности, скорее всего, объясняется его же невежеством. Однако в том, в чем он считал себя по-настоящему сильным, он никогда ни перед кем не отступал, насколько бы прославленным мудрецом ни был его собеседник (например, Протагор). Так что даже если «мыслильня» в какой-то период жизни Сократа и существовала, суть его деятельности была, конечно, не в вычислении длины блошиного прыжка и не в наблюдении за облаками и звездами.

Профессия – философ

А «специализацией» своей он считал методы мышления, точнее методы рассуждения. Человек, по мнению Сократа, отличается от других животных только тем, что живет сознательно, задавая себе и окружающему миру вопросы и пытаясь найти на них ответы. Причем его интересовали не столько даже ответы, сколько именно вопросы. На первый взгляд это кажется странным: задавать вопросы (и в огромном количестве) способен любой ребенок. Но Сократ одним из первых понял, что самая большая проблема человеческого мышления, из которой проистекает большая часть наших ошибок, состоит в том, что мы не умеем правильно формулировать вопросы. Нам кажется, что мы задаем один вопрос, а на самом деле – сразу несколько. Или используем терминологию, которая допускает разные толкования. Или сознательно, или бессознательно подгоняем вопросы под нужный ответ.

В популярном когда-то советском фильме «Подкидыш» пожилая бездетная дама задает девочке, которую находит на улице и хочет удочерить, вопрос: «Скажи, маленькая, что ты хочешь: чтоб тебе оторвали голову – или ехать на дачу?» Ответ девочки угадать несложно. Но это ответ на неправильно поставленный вопрос. Ведь между «поездкой на дачу» и «отрыванием головы» коридор возможностей очень широк. По сути, дама занимается самой настоящей софистикой. Она делает вид, что никаких других вариантов, кроме двух, ею же и предложенных, нет. Подсознательно, а то и вполне сознательно люди пользуются этим приемом тысячелетиями. С его помощью легко манипулировать и окружающими людьми, и, что Сократ считал куда более страшным, самим собой. Практически всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы научить людей правильно задавать вопросы, в первую очередь себе. Его знаменитый лозунг «познай самого себя» надо понимать и в этом смысле тоже. Как только мы научимся правильно задавать вопросы себе, мы получим иммунитет и от тех чужих вопросов, которые представляют собой попытки нас, как теперь говорят, «зазомбировать».

Другой не менее знаменитый слоган, приписываемый Сократу: «Я знаю только то, что ничего не знаю…» – многие понимают не совсем верно и поэтому истолковывают слишком односторонне: как пафосное утверждение, что процесс познания бесконечен и человек находится только в самом начале этого пути. Да, но не только. Ведь вторая половина тезиса (которую почти никто не помнит) во многом меняет его смысл: «…но окружающие меня люди не знают даже этого». Сократ как будто поворачивает нас от проблем окружающего мира лицом к собственной душе. Разберись сначала с собой, научись слышать и понимать себя, узнай, что тебе на самом деле нравится и чего ты хочешь, – тогда и окружающий мир предстанет совсем в ином свете. Аристотель позже писал, что «Сократ занимался вопросами нравственности, природу же в целом не исследовал, а в нравственном искал общее и первый обратил свою мысль на определения»[7]7
  Цит. по: Аристотель. «Метафизика». Книга первая. Глава 6.


[Закрыть].

Глава 3
Кому война…

Когда говорят пушки, мудрость молчит?

К сожалению, Сократу, как и всем его современникам, постоянно приходилось отвлекаться от своих повседневных дел. Плотникам – от строительства зданий, кожевенникам – от шитья обуви, а мудрецам – от размышлений о смысле жизни. Война в те времена была неотделима от жизни, и почти всем, чьи имена мы упомянули или еще упомянем, приходилось много раз сражаться то с одними, то с другими врагами их полиса, а то и с согражданами. Сократ, а тем более Алкивиад и Ксенофонт родились слишком поздно, чтобы собственными глазами видеть вторжение персов, но им пришлось жить во время одной из самых долгих и жестоких войн в истории человечества – Пелопоннесской, которая в несколько раз сократила население Афин, да и всей Греции нанесла огромный урон. Платону повезло больше других: он застал только самый ее краешек. Однако и до нее, и до персидского вторжения греческие города постоянно воевали друг с другом по поводам, которые с точки зрения современной геополитики кажутся ничтожными, но для крохотных полисов были весьма весомыми: например, из-за луга для выпаса коз, из-за права первыми приносить жертву в храме какого-нибудь из многочисленных греческих богов. Молодежь повздорила во время спортивных соревнований. Купец обсчитал покупателя. Один город отказался выдать другому («экстрадировать», как сейчас бы выразились) уголовного преступника или политического беглеца. Словом, поводов было много. И до рождения Сократа, и после его смерти войны в Элладе практически не прекращались. Даже во время Олимпийских игр объявленное всеобщее перемирие постоянно нарушалось. Регулярной армии ни в одном городе поначалу не было – ее заменяло ополчение. И как только начиналась война, все афиняне были обязаны отставить в сторону даже самые важные дела и отправиться туда, куда пошлют стратеги (командиры ополчения). Сократ не был исключением. Впрочем, как мы увидим, он и на войне находил время для раздумий, которыми, к сожалению, ни с кем не делился.

Зачем они воевали?

Щепетильность древних греков объясняется не их чрезмерной воинственностью и не склочностью. Каждый город старался оберегать даже мельчайшие права и привилегии и никому не позволял на них посягать. Если в тогдашних царствах Передней Азии или в диких, «варварских» племенах Европы правили грубая сила либо произвол властителей, то в маленьких, но независимых греческих полисах люди подчинялись законам. И не только подчинялись. Они чувствовали себя под защитой законов родного города и поэтому их обожествляли. Законы защищали слабых от сильных, бедных от богатых, а также сирот и вдов, бездетных стариков и даже заядлых пьяниц и лоботрясов – от совсем уж полной нищеты. Но только в пределах родного города. Греки ощущали свое этническое единство, но до представлений о едином гражданстве в те времена было еще далеко. Выйдя за границы полиса, человек утрачивал все права. Его могли ограбить, убить или, что считалось даже хуже, продать в рабство. Правда, и в те времена уже существовала хоть и неофициальная, но довольно эффективная защита прав чужеземцев. Города, в которых жили представители одного и того же племени, особенно активно поддерживали друг друга и взаимно защищали права сограждан. А после войн с персами, когда политическая жизнь в Элладе усложнилась, города заключали союзы не только с соплеменниками, но и с теми, с кем их объединяли экономические и военно-политические интересы или схожесть внутриполитического устройства. Города, располагавшиеся на побережье, жившие за счет морской торговли и придерживавшиеся демократической формы правления, ориентировались на Афины. Ну, а те, что больше тяготели к традициям, монархии, более замкнутые в себе или, наоборот, тоже имевшие торговый флот, но не желавшие подчиняться афинянам и платить взносы в их союз, предпочитали во всем полагаться на спартанцев. Соответственно, эти два города дорожили своим влиянием, а однажды заполучив кого-то из соседей в союзники, старались навсегда сохранить их в этом качестве и малейшую попытку изменить статус-кво воспринимали как повод к войне. Соперничество Афин и Спарты началось задолго до вторжения персов, они постоянно друг с другом воевали, причем чаще всего поводом служили жалобы каких-то «третьих» (как выражаются в наши дни) сторон, которых они старались защитить.

Самым страшным для греков было потерять свой родной город – единственный источник их прав. Поэтому на защиту родины выходили все. Вооруженные силы и большого, и маленького города составляло ополчение, в состав которого входили все свободные граждане, кроме мальчишек и совсем дряхлых стариков. Профессиональной армии тогда не было, она появилась только к концу жизни Сократа, и одним из ее создателей стал как раз Ксенофонт. Но об этом позже.

Как они воевали?

Только к северу от Афин и Аттики, в Фессалии, начинаются более-менее обширные равнины. Там испокон веков разводили лошадей, и поэтому значительную часть войска составляла конница. На большей части территории Греции таких условий нет. Лошадь считалась роскошью, которую могли себе позволить только богачи. Например, такие как племянник Перикла (главы государства) Алкивиад. Поэтому он и другие афинские богачи составляли немногочисленную афинскую конницу. Но исход боев обычно решала не она, а тяжелая пехота, которая состояла из граждан среднего достатка. Они могли купить себе шлем, щит, копье, а то и металлический или сборный панцирь, защищавший верхнюю часть тела, и поножи, закрывавшие ноги до колена. Кроме того, пехотинец обычно имел при себе короткий меч или кинжал для ближнего боя. Поскольку массового, промышленного производства оружия (как и чего бы то ни было еще) в те времена не было и каждую деталь снаряжения надо было заказывать оружейнику, весь «комплект» обходился недешево. Беднота вооружалась пращами, дротиками и другим метательным оружием. Мы знаем, что и пожилой Сократ, и юный Ксенофонт во время одного из походов были гоплитами, то есть тяжелыми пехотинцами, и, следовательно, можем сделать вывод, что, несмотря на сетования Ксантиппы (если они были), семья Сократа вовсе не бедствовала. Еще один довод в пользу того, что в анекдотических сведениях, сообщаемых Аристофаном о «мыслильне» и плате, которую будто бы взимал со своих учеников Сократ, какая-то доля истины все же есть.

Чувство локтя

Греческие гоплиты не могли действовать каждый сам по себе. Тяжелый щит, панцирь, поножи, длинное копье, шлем, который кроме темени защищал и лицо, оставляя для глаз узкие прорези, весили немало, ограничивали движение, сужали обзор. Сам по себе, в одиночку, греческий гоплит представлял беззащитную мишень и для персидского лучника, и для греческого пращника, и для кавалериста. Рано или поздно за счет большей подвижности они нашли бы в его доспехах уязвимое место. Поэтому гоплиты были грозной силой, только если действовали сообща. Для координации их усилий и был придуман особый способ построения – знаменитая греческая фаланга. Гоплиты строились в несколько (во времена Сократа – в восемь) плотно сомкнутых шеренг, в которых каждый защищал щитом и себя, и соседа. С флангов их прикрывали конница и легкая пехота. Длина шеренг зависела от многочисленности войска. Лобовое столкновение обычно оказывалось опасным для тех, кто находился в первых шеренгах. Поэтому туда ставили воинов в лучших доспехах. Рискнем предположить, что именно там и было место Алкивиада в сражении у Потидеи (432–430 гг. до н. э.), а Ксенофонта – в битве при Делии (424 г. до н. э.). А вот Сократ, скорее всего, и в том и в другом случаях стоял где-то позади. Задние шеренги давили на передние, заставляли их идти вперед и не позволяли отступать. Сражение обычно продолжалось до тех пор, пока одной из сторон не удавалось «передавить» другую, оттеснить ее назад и сломать строй. Как только он нарушался, фаланга утрачивала ударную силу, становилась небоеспособной и обычно разбегалась. Впрочем, чаще всего одна из фаланг разбегалась еще до прямого лобового столкновения – если видела, что противник многочисленнее или решительнее настроен.

Не верьте комиксам

В комиксах и поставленных по ним художественных фильмах сражения с участием спартанцев обычно изображаются как серия поединков, в которых спартанцы демонстрируют чудеса фехтования и каждый из них в одиночку расправляется с множеством врагов. Это неправда. Спартанцы славились в Греции (и об этом прямо говорит в одном из платоновских сочинений симпатизировавший им Сократ) только умением беспрекословно исполнять приказания, ни при каких обстоятельствах не поддаваться панике и не ломать строй. Если был убит спартанец из первой шеренги, его место тут же занимал воин из второй – и так далее, вплоть до последнего. Бегство считалось большим позором, остаться после поражения в живых – тоже, особенно если погибли все остальные, а тем более царь. После сражения с персами в Фермопилах несколько спартанцев выжили и разными путями добрались до родного города. Все они храбро сражались, были изранены и в живых остались не из-за трусости, а потому что персы просто не стали их добивать. Но матери встретили их на городской черте, стали стыдить и называть предателями, а потом забросали камнями и прогнали прочь. Через несколько лет они едва упросили спартанских командующих разрешить им встать в сражении при Платеях в первую шеренгу, чтобы погибнуть при первом же столкновении с персами. Похожие истории о бесстрашии спартанцев, об их равнодушии к боли, собственной и чужой жизни были известны по всей Греции. Не исключено, что в пропагандистских целях сами же спартанцы их и распускали. И поэтому охотников связываться с ними, особенно в открытом бою, было немного. Афиняне, например, каждый раз, когда спартанцы начинали с ними войну, прятались в городе, под защитой крепостных стен, с которых и наблюдали, как враги вытаптывают поля, вырубают виноградники и поджигают брошенные крестьянами деревни. До вторжения персов это случалось почти каждое лето, так что афиняне, наверное, относились к спартанцам как к засухе или лесным пожарам. А храбрые, но не особенно хитрые лакедемоняне, не знавшие, как штурмовать укрепления, нанеся экономике врага максимально возможный урон, осенью отправлялись восвояси. Но так было до Греко-персидских войн, во время которых греки научились и крепости штурмовать, и блокады организовывать, и еще многим неведомым и ненужным им прежде тактическим приемам.

А самое печальное, что у них появилось множество поводов для войн – помимо споров из-за какого-нибудь виноградника или козьего выгона. Войны теперь велись на персидские деньги. Министры персидских царей мудро рассудили, что самое разумное – не воевать с греками, а спонсировать их междоусобицы.