Текст книги "Василий Темный"

Глава 24

Чем больше лет прибывало великому князю тверскому Борису Александровичу, тем гуще покрывала седина голову и бороду. Ярче прорезывались у него воспоминания о прожитых летах.

Вспоминались первые годы пребывания в Литве у великого князя Витовта. Надеялся, что договоры с ним спасут западные русские княжества от Литвы и Польши.

Теперь, по прошествии многих лет, исчезла всякая надежда обезопасить Русь от татаро-монгол с помощью литовцев и ляхов. Сейчас он понимает, какую опасность принесли ляхи и литва русским землям. Захватив многие русские княжества, литва и ляхи принесли с собой не только политическое и экономическое господство, но и попытки подчинить православие католицизму в форме унии.

Немало седин добавили ему, Борису Александровичу, набеги литвин и ляхов.

Никакие прежние договоры тверского князя с Витовтом не спасали Русь от набегов Литвы и Польши.

Теперь вот разбойная крымская орда постоянно грозит. Вырвутся крымцы из-за Перекопа и устремляются грабить Польшу и Литву, а то и на Москву и Тверь повернут своих коней.

А еще седины в голове прибыло от самой жизни. Не заметил, как и отцовство пришло, дети: сын Михаил, Марьюшка, любимица. Судьба ее заботила. Невеста уже, за десятый годок перевалило. Сколько раз думалось, кого в мужья ей, из дома ли боярского, а может, из семейств русских княжеств.

Марья, Марьюшка, лада… Когда бы ни появился князь Борис на женской половине дворца, мысли о дочери…

Все годы, сколько княжит Борис Александрович, государственные заботы беспокоят. Издавна, еще от времен великого князя тверского Михаила, одолевали князей тверского и московского мысли, кому великим князем быть. И князя Бориса эта мысль одолевала. Ноне же распри московские стояли, будто на распутьи Борис, чью сторону занять. Видел, как Шемяка со своими сторонниками Русь раскачивает, и коли ему и дале волю дать, погубит землю русскую. Не о единстве печется Шемяка, а о власти своей. О том же многие бояре тверские великому князю Борису говаривали.

С той поры, как Василий в Новгород Великий бежал, никаких вестей о нем не ведает тверской князь.

* * *

Все, что творилось и чем жило княжество Тверское, обо всем докладывалось князю Борису. С утра новости доносил дворецкий, потом с докладной являлись бояре.

Боярин Семен был в курсе всех событий. Он первым известил о побеге князя Василия в Великий Новгород. Прознал он об отказе вече принять московского князя и о том, что Василий с сыном направились в Вышний Волочек.

И когда боярин Семен доложил о том великому князю тверскому, тот наказал дворецкому:

– Проследи, дворецкий, чтобы никто не посмел чинить никаких обид князю Василию. Тверь готова принять московского князя и приютить его.

Еще Василий границы Тверского княжества не переехал, как в Тверь заявился можайский боярин Афонька, привез князю Борису письмо. В нем Шемяка потребовал выдать московского князя Василия.

Прочитал тверской князь это письмо, призвал князя Холмского, а можайцу сказал:

– Тверь своим умом живет и князя Василия Шемяке не отдаст. Мы ему не подвластны. А еще передай можайскому князю, что дорога в Тверь ему заказана. И еще, да будет им ведомо, судить и казнить Рюриковичей одному Богу дозволено. А с Шемяки за все его козни, что творит, Господь спросит.

* * *

К Твери подъезжали, когда весна силы набирала. Сначала набухли почки в клейковине, потом вдруг разом лопнули и зазеленел лес. Василий все принюхивался, спрашивал:

– Скажи, Иван, березка лист дала?

– Пустила, отец.

– Тогда вели остановиться, хочу самолично обнять березоньку, первый листок пощупать.

Выбрался из колымаги и, поддерживаемый сыном и боярином, подошел к ближней березе. Долго поглаживал ее гладкий ствол, пощупал появившийся листочек, прошептал:

– Голубочки мои, не суждено зрить мне, как подрагиваете на ветерке, красуетесь, ровно невесты стройные на выданьи.

Возвращался к колымаге молча, усаживался и, забравшись в угол, молчал. Княжич не мешал отцу думать. Догадывался, мрачные у него мысли. Слепота его гнетет, неизвестность. И он, Иван, в страхе, как жить дальше? Чем судьбу отца облегчить? Ждал, чем кончится неопределенность. Тревоги не покидают. Ужели и Тверь встретит их как и Новгород Великий, откажется принять их, дать приют. И тогда предстоит им уехать в Литву, жить в чужих землях.

Но княжич не заводил с отцом о том речи, с нетерпением ждал, что скажут им тверичи.

Княжич еще города не увидел, лишь далекий гул колокола послышался и донеслись людские голоса. Высунулся Иван в оконце, толпу разглядел, священники в ризах, впереди в красном плаще, волосы ветер треплеет, тверской князь с боярами и люд.

Радостно забилось сердце у княжича Ивана, ждут их тверичи, значит, примет Тверь князя московского Василия…

Допоздна засиделись в большой дворцовой палате тверской князь с московским да княжичем Иваном и боярами ближними: Ряполовским, дворецким и Холмским.

Вели разговор о Шемяке, как по-воровски Москву захватил и Василия с великого княжения скинул. Речь перекинулась на можайского князя Ивана, и Василий поведал, как напал на него можаец, ослепил и в Углич увез.

Рассказал великий князь московский, как из плена бежал зимой, в мороз пробирался в Великий Новгород, на помощь и приют новгородцев расчет держал, а они на вече отказали. Прогнали великого князя московского, аки пса бездомного. Ко всему, потешались, Новгород, де, город вольный, кого милует, а кому и на ворота указывает. И новгородский посадник Исаак Борецкий ни слова в защиту не проронил, на вольности города ссылался.

Тут Михайло Дмитриевич Холмский посохом пристукнул, заговорил резко:

– Доколь рознь терпеть будем, князья и бояре, не пора ли нам единиться, да Русь успокоить, чтоб недруги наши силу ее учуяли. А мы все врозь да врозь. Нет седни здесь владыки Вассиана, и он о том бы сказал, опомнитесь, люди!

В палате нависла гнетущая тишина. Положил князь Борис руку на посох, застыл выжидающе. Боярин Семен бороду седую в кулаке зажал, на пустые глазницы великого князя московского взгляд метнул, а тот голову задрал, незряче в потолок уставился. И только Холмский повел по палате головой, на княжича Ивана глазами уставился.

Тут хриплый голос Василия раздался:

– Божье испытание ниспослано нам, великий князь тверской Борис Александрович, и как нам поступать, Господь укажет. На его милость положимся.

Потупилась Марьюшка, а отец по-доброму усмехнулся в бороду:

– Да ты, доню, не красней. Княжич Иван не только статью выдал, но и разумен. Приглядись к нему, донюшка, получше…

Минул месяц. Повез Борис Александрович московского князя на дальнюю заимку, пчелиный облет послушать. Князья на первой повозке ехали, а позади рысили тверской княжич Михайло и московский Иван.

Борис с Василием словами перебрасывались. Тверской князь вида не подавал, что московский князь незрячий, говорил:

– На дальней заимке бортни отменные. Стоит бортнику зазеваться, как семья отроится. Меда на весь год в достатке. А берут его пчелы не только с лесного цветения, а и с полей гречи и льна. Я те, князь Василий, показал бы, когда лен зацветет, ровно море по полю разольется голубизной.

– Того мне, князь Борис, уже не видать, – подал голос московский князь.

Борис грусть его уловил.

– Ты прости меня, князь Василий.

– Да уж что там, – махнул рукой московский князь, – мне бы ноне стол московский воротить.

– Ужли, князь московский, мы сообща Шемяку не изгоним?

– На тя, князь Борис, уповаю.

Василий руку на плечо тверскому князю положил.

– Князь Борис, просить тя об одном хочу. Сын мой, княжич Иван, разумом не обделен и быть ему великим князем московским. Ноне он мои очи, к его слову я прислушиваюсь. Чуешь, к чему я клоню? Иван мой княжич, а у тя дочь Марьюшка, лебедь прекрасная, дадим слово да и помолвим их.

Тверской князь сжал руку Василию.

– Быть по-твоему, князь Василий Васильич. Так уж Бог повелел. Завтра же по возвращении призовем владыку Вассиана и совершим с Божьей помощью помолвку детей наших.

Глава 25

Известие о помолвке княжича Ивана с тверской княжной Марьей разлетелось в одночасье. На Москве о том только и разговоров.

Шемяка с можайцем бражничали, поругивались:

– Как ты мог, Иван, не укараулить щенка Васькиного, княжича. Ноне он в силу войдет и похлеще отца своего Темного Василия станет. Твоя вина, Василий с княжичем из Углича бежали, в Тверь пробрались.

Можаец озлобился:

– Ты, князь Дмитрий, сказывай, да не завирайся. Кто Ваську ослепил, кто его в Углич увез, твоим подручным сторожить велел. Ты с них и поспрошай ноне. В прежние лета не к нам ли князь тверской поворачивал, а ноне вдруг к московскому князю перекинулся. Ты, Дмитрий, и поспрошай у него, а на меня лишних собак не вешай.

– Каких собак, собаки эти вскоре нас грызть начнут. Нам бы, Иван, подумать, как бы от тверца и бояр, какие Василию преданы, спасения найти. Кто нас приютит, когда из Москвы побежим. Куда подадимся, не в твой ли Можайск? – И хихикнул.

Пили, не хмелели. Но вот можаец совет подал:

– А не подкупить ли Бориса? Наскребем золотишка.

– Дурень ты, Иван. Тверич к власти великокняжеской всю жизнь рвался, выше Москвы взлететь думал. А ноне, как дочь его Марья в великие княгини московские взойдет, это и будет означать прямую дорогу, что Тверь выше Москвы встала. То-то!

– В таком разе в Литву нам подаваться.

– В Литву нам дорога заказана. Запамятовал ты, чья Софья Витовтовна дочь и какого отпрыска князь Василий.

– И то так.

Выпил можаец пива хмельного, щепотку капусты квашеной в рот кинул, и, отхватив свиной окорок, вгрызся, временами отирая сальные губы рукавом кафтана.

Шемяка насмешливо спросил:

– И как в твое брюхо столь мяса влезает?

Можаец набычился:

– Сколь потребно, столь и влезает. Аль пожалел?

Скривился Шемяка:

– Жри. – И чуть погодя: – Мыслю, Иван, нам в Новгород Великий подаваться. Мне посадник Борецкий известен. Думаю, примет и защитит. Пораскинь умишком, Иван, кого брать будем, коли в бега подадимся.

И задумался. Можаец окорок отложил, на Шемяку уставился. А тот спросил:

– А что, ежели в Чухлому заявимся да вдовствующую великую княгиню Софью Витовтовну придушим?

– Бог с ней, сама подохнет. Не станем время терять. Вот кабы нам попался князь Василий, либо княжич Иван.

Рассмеялся Шемяка:

– Бог даст, не минуют рук наших.

* * *

Дума собралась чахлая, разве что те бояре, какие за Шемяку издавна стояли. Проходили через палату бородатые, в шубах длиннополых, шапках высоких, горлатных. Места занимали устоявшиеся. Усаживались, бороды седые на посохи клали. Молчали, друг за другом переглядывались. По всему, ждали, кто первым начнет.

Двери створчатые распахнулись, и в думную прошел можайский князь Иван, а за ним Шемяка. Князь Дмитрий на высокое кресло-трон умостился, быстрым взглядом окинул палату. Бросил, скорее, князю можайскому, убедившись в малочисленности Думы:

– Ровно крысы по норам разбежались бояре московские. Вишь, опасность учуяли.

Морда у Шемяки щуплая, в бороде лопатистой прячется, только и того, что глаз острый, все что-то выискивает.

Спросил у Думы:

– Что, бояре, пора ответ дать князю Василию, какой прибежище сыскал в Твери.

– Не с Василия спрос, а с князя Бориса, – выкрикнул боярин Рюмин. – Почто посмел приют опальному дать.

С дальней скамьи боярин Сидоркин зашумел:

– Истин ли слух, что князь Василий в родство с тверским вступает?

– Да уж куда как не истина.

Кто-то вздохнул:

– Допрыгались. Чего и ожидать было.

– «Аз» молвили, надобно было и «Буки» говорить. А все от князя можайского потянулось.

Тут можайский князь подскочил:

– Меня винить? А вы, бояре, где были?

И посохом застучал.

Тут Дума зашумела:

– Это ты, Иван, со своими боярчатыми можайскими Василия слепил, душегубничал! Твои бояре изголялися.

На Думе всех больше орал боярин Старков. Да и как ему было не усердствовать, коли он Шемяку издавна поддерживал.

Тут Шемяка посохом застучал, выкрикнул:

– Охолоньте, думные, почто виновных выискивать, все на Василия замахивались, всем и ответ держать, заодно стоять.

Боярин Рюмин бородой затряс, просипел, слюной брызгая:

– Я противу князя Василия выступал, потому как великим князем московским зрил звенигородского князя Юрия Дмитриевича!

На время притихли бояре, сидят, переглядываются. А можаец то ли у себя спросил, то ли у бояр:

– Кричи не кричи, а надобно помыслить, как от тверичей отбиваться?

И зашумели:

– Думать не надобно, чтоб Москву на Тверь поднимать! – заорал Старков. – На тя, князь Дмитрий, взоры наши. Объяви сбор дружины боярской, да ратный люд. На Тверь войной пойдем!

– И не временить, к осени полки собрать, а зимой по снегу на лыжах и санями тронемся, – просипел Сидоркин, – чтоб не как на Кострому.

Шемяка брови поднял:

– Слышите ли вы эти речи, бояре? Таким ли ваш приговор будет?

И голоса редкие:

– Таким!

– Быть по сему!

* * *

Был тихий солнечный день, как оружничий выбрался на дорогу, что вела из Твери на Москву. Остановил коня, прислушался. Нет, не обманулся. Со стороны Твери донесся отдаленный шум. Он нарастал. И вскоре Гавря уже отчетливо слышал конский топот, отдаленные голоса. Вот раздались удары бубнов, звон литавр.

Оружничий догадался, это ведет дружину князь Холмский на Москву. Незадолго Гавря слышал, как князь Борис обещал великому князю Василию послать войско и изгнать Шемяку из Москвы.

Оружничий не стал встречаться с Холмским. Съехав в сторону, он спешился, встал в лесу, продолжая следить за дорогой. Гавре известно, когда тверичи подойдут к Москве, из Костромы придут боярские дружины Басенка и Стриги-Оболенского.

Больше получаса видел оружничий, как проходила, разбившись по полкам, дружина князя Холмского. Покачивался лес пик, везли хоругви и стяги.

Впереди, в окружении воевод рысил князь Холмский, в блиставшей на солнце броне, в шишаке боевом.

Полк за полком прорысили дружинники, и только когда полностью очистилась дорога, Гавря сел на коня.

Долго еще слышался топот копыт и звон сабель, пока все стихло…

А в тот вечер в палате у Шемяки сошлись бояре-сподручники, чтобы удумать, как в Москве отсидеться. Угроза нависла, эвон, какие силы подступают.

И можайский князь голос подал: собрать, кто за великого князя Дмитрия биться готов, в Кремле закрыться и дать отпор и тверичам, и костромичам.

Кто знает, может быть, поддержали бы можайца бояре, но тут гневный голос первосвятителя Ионы раздался:

– Ты клятву нарушил, князь Дмитрий. На кресте обещал не причинять зла ни великому князю Василию, ни семье его. Не встанет Собор церковный в твою защиту. Вся русская земля поднимается на тебя.

В ту же ночь Шемяка с верными ему боярами бежал из Москвы.

Глава 26

Москва встречала великого князя. Били колокола кремлевских соборов, церковный звон висел над всем городом. Люд стоял толпами по всем улицам Белого города. Владыка с духовенством в Китай-городе, у кремлевских ворот. Все ждали сигналов махальщиков. А когда углядели, враз смолк церковный звон.

Василий ехал на коне, и нарядная сбруя отливала золотом и каменьями. Седой боярин, распушив бороду, вел коня в поводу. Чуть поодаль следовал княжич Иван. Вот он, соскочив с коня, помог отцу сойти с седла и повел к первосвятителю.

Мудр владыка. Ни видом, ни словом не дал понять, что перед ним слепец. Голосом сильным заговорил:

– Здрави будь, великий князь, на престоле отцов своих и прости недругам своим, ибо не знали они, что делают. Сын мой, благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!

И враз забили колокола соборов, зазвонили во всех церквях.

Склонил голову Василий, поцеловал протянутую владыкой руку и, поддерживаемый княжичем Иваном, направился в Кремль. Уже у Красного крыльца остановился, перекрестился широко и, не отпуская плеча Иванова, сказал негромко:

– Господи, блажен, кто верует! Сыне Иван, возблагодарим Господа нашего, что вернул нам стол родительский, а посеявший зло и пожнет зло.

* * *

Тем временем в Москву пробирался митрополит Исидор, посвященный патриархом на этот высокий сан в нелегкое для Византии время.

Речь шла о жизни Константинополя. По сути, в стенах этого города и небольшой части областей и сохранялась власть византийского императора и восточного патриарха. Вся остальная территория империи была уже во власти турецкого султана. Государства византийского практически не существовало. Некогда могучий император византийский видел, греки не в силах защититься от турок. И тогда у него родилась мысль, если примирить церковь православную с католической под властью папы Римского, то можно получить помощь у западных христиан.

Тому предшествовали долгие переговоры императора с патриархом…

Митрополит Исидор въехал в Москву под звон колоколов. Москва торжественно встречала митрополита. Он отслужил молебен в Успенском соборе и был препровожден в митрополичьи палаты.

Вечером слепой великий князь Василий с княжичем Иваном принимали в дворцовых покоях нового митрополита. А великий князь Василий рассказал Исидору о бедах, какие Москва претерпела при Шемяке. Что бежал он из Москвы, потому как никто из бояр не пожелал воевать за него. А отъехал Шемяка тайно, как вор, ночью и, по слухам, бежал в Великий Новгород.

Митрополит Исидор поведал, какие потрясения переживает Византийская империя, о турецком засилье и намерениях императора и патриарха пойти на Вселенский Собор, чтобы объединить две церкви, православную и католическую. А задача его, митрополита Исидора, внушить русскому православному люду о пользе этого слияния.

Хмуро слушал Василий эти слова. А когда Исидор замолчал, великий князь заметил:

– Не след те, владыка, склоняться к вере католической, ибо наша вера дедами нашими дана и от святого Владимира привнесена нам. Прими это, владыка Исидор, как мое напутствие и служи вере предков наших.

Наставлял великий князь московский и не видел, как вздрогнули губы митрополита и чуть искривилось лицо под пушистой бородой. Исидор теребил большой серебряный крест, свисавший на цепи поверх шелковой рясы. И ответил он:

– Великий князь, сын мой, я люду православному служу и вере Христовой.

В гримасе искривился лик Василия. Подняв вверх пустые глазницы, сказал глухо:

– Вот и добро, владыка, иного мы от тебя и не ждем. Наставляй люд наш православию и на дела Божьи.

* * *

Шемяка торопил, гнал коня. Он боялся преследователей. Ему чудился стук копыт и крики погони.

Бежал Шемяка, минуя людные городки. В стороне остались Тверь и Углич. Взяв на Бежецк, вдруг, узнав, что дорогу ему перекрыл воевода Василий Оболенский, он круто поворотил на Старую Руссу и, обогнув Ильмень озеро, постучал в ворота Великого Новгорода.

Кони и люди были заморены. В месяц отмахали тысячеверстный путь. Посадник Борецкий, принимая Шемяку, сказал:

– Передохни, князь, а там поглядим, как с тобой поступать…

Поселили Шемяку за городом, на берегу Волхова. Здесь и жил. Шумно жил, ни одна пьяная драка мимо него не проходила. В Великом Новгороде начали поговаривать, что пора Шемяке дорогу из Новгорода Великого указать, не случись с ним преждевременной смерти. По слухам, она приключилась, когда Шемяка поел курицы отравленной.

* * *

Поздней осенью вернулась из Углича семья московского князя Василия, а ближе к зиме привезли из Чухломы и вдовствующую великую княгиню-мать Софью Витовтовну. Сдала она, осунулась. В соборы ходила редко, все больше в домовой церкви молилась.

Но однажды вернулась из Успенского собора недовольная и прямо направилась в большую палату, где в то время Василий боярина Мирослава слушал.

Завидев Софью Витовтовну, боярин поднялся, намереваясь покинуть палату.

Княгиня промолвила:

– Да ты, Мирослав, продолжай, и я послушаю.

– Мы, матушка, уже обо всем переговорили.

– Вот и ладно, тогда и отправляйся к себе. – И в пустые глазницы сына уставилась. – Я к те, Василий, по такому случаю заявилась. Слушала я седни митрополита нашего. Не нравится он мне, хитрые речи ведет. В детские годы бывала я в костеле, ксендза видела, так этот митрополит ксендза мне напомнил.

Василий покорно голову склонил:

– И мне, мать, новый владыка не по душе, однако патриархом к нам послан. А то, что он к унии клонится, мне известно. Сказывают, Собор Вселенский готовится, так ежели Исидор отправится на него, не волен держать. Однако накажу, чтоб к униатам не приставал.

– Накажи, сыне, накажи, пусть православную сторону держит.

Поднялась и, не сводя глаз с глазниц сына, спросила:

– Когда Марью Борисовну, невесту Ивану, внуку моему, ждать из Твери?

– К Рождеству.

Софья Витовтовна довольно улыбнулась:

– Бог ей в подмогу на великом княжении московском.

* * *

Наконец патриарх царьградский Иосиф и император византийский Иоанн согласились на проведение Вселенского Собора. Турки уже вплотную обложили царственный город Константинополь. Оставалась одна надежда, ждать помощи христианской Европы. И император, и патриарх ждали слова папы Римского.

Двадцать два митрополита и епископа, почти семьсот духовных и светских лиц отправились на Собор. На нем предстояло решить вопрос объединения двух христианских церквей, православной и католической.

Русь должен был представлять митрополит Исидор и православная делегация.

Нехотя отпускал ее великий князь московский Василий, а когда настал день отъезда, призвал он к себе Исидора, сказал строго:

– Владыка, ты православную Русь на Соборе представляешь и помни, чтоб с верой предков наших в Москву воротился. Мы иного не хотим и не примем латинства.

С теми словами и отправилась российская миссия.

Уезжая, не ведали, как император Иоанн VIII Палеолог убеждал патриарха царьградского Иосифа:

– Турки – это гнев Господен, и спасти нас может только объединение военной силы империи с Западной Европой.

Седой как лунь патриарх кивнул горестно:

– Но протянут ли нам руку король французов и император Священной Римской империи?

– Если мы обратимся в папе Римскому.

Патриарх долго молчал. Наконец произнес:

– Латинянин потребует от нас слишком дорогую плату.

– Я знаю и готов к ней. Разве слияние восточной церкви с Западом не стоит того, чтобы сохранить Византию?

– Мне трудно решиться на это, – вздохнул Иосиф, – но если это поможет спасти христианство от мусульман, я разделяю твой взгляд и буду твоим пособником…

В Риме торжествовали, наконец-то византийский император и патриарх царьградский смирили гордыню.

Папа Евгений IV сказал кардиналам:

– Теперь или никогда. И если мы не подчиним сегодня восточную церковь, то когда же? Принимайтесь готовить Собор и помните: слияние двух церквей, греческой и латинской, должно быть под властью папы Римского, ибо он наместник Бога на земле…

Когда русская делегация уезжала на Собор и ее напутствовал великий князь московский Василий, Исидор ему ответил:

– Великий князь, греческая церковь и латинская веры одной, христианской, а споры о догматах – на то и Собор, чтобы к единению прийти. А паче быть ему Вселенским…

Отъехала православная делегация в Италию. В Древнем Юрьеве, какой немцы в Дерпт переименовали, остановку сделали. Посетили храм. Здесь Исидор удивил православных священников, сначала он приложился к латинскому кресту и только потом к святым православным образам.

Епископ тверской Вассиан прошептал:

– Крыж латинский выше святых образов признал. Не прочен, не прочен в православии Исидор, как бы не склонился к католикам…

Так и случилось.

Вели Собор от православной церкви митрополит Марк Эфесский, местоблюститель патриарха Антиохского, и митрополит российский Исидор…

Долгие споры. Продолжились они, когда Собор перенес свою работу и во Флоренцию, где рассматривалось латинское учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына.

Слушали эти споры епископы тверской Вассиан и суздальский Иона, а однажды, не сговариваясь, сказали друг другу:

– Бежим из италийской земли, пока нас самих в латинян не обратили…

В трудностях и лишениях пробирались они на родину, а когда дома, в Москве, оказались, явились к великому князю Василию и поведали ему, как латиняне требовали от православных изменить своей вере…

* * *

Зима выдалась морозная, снежная. К Покрову накатались дороги, торг зимний наладился. Из деревень все больше живность гонят, туши мясные везут, сено возами. А швецы товар свой выставляют.

Торг в Твери зимой в самый разгар. И все больше свои, иноземные гости в редкость.

Княжна Марья с помолвки расцвела, похорошела. Старая боярыня Агриппина, дородная, в теле, приглядывавшая за Марьей, все хлопотала, приговаривала:

– В невестах те, голубушка, долго не хаживать. Повезут тебя в жены великому князю московскому. Видела я того княжича суженого, и красив он, и статен. Нарожаешь ему детей и будешь счастлива…

От таких слов Марье становилось себя жалко. Иногда она плакала, обмывая долю девичью слезами, и удивлялась, почем мать ее не жалеет, на дочь поглядывала властно.

А однажды заявила:

– Ты, Марья, в Москву уедешь, однако помни, где твоя родина. Тверская ты, тверская. И нет этой земли краше.

Княжна бродила по окрестным местам, любовалась лесами, Волгой и Тверицей, бревенчатым Кремником, собором каменным, рублеными церквями, хоромами и избами. И гадала, кака-то она, Москва, где не только соборы, но и палаты многие из камня и даже Кремль каменный.

Все это ей непривычно, как и чувствовать себя великой княгиней московской Марией Борисовной…

Пройдется княжна по дворцовым палатам на женской половине, посидит на лавке, задумается: незаметно миновало детство и юность, вроде и не было этого. А ведь было, было. Ласку отца больше чувствовала, чем матери. На доброе слово скупа она, княгиня Анастасия. Власть княжескую превыше всего чтит и Тверь над всеми городами превозносит. Отец к матери прислушивается, и то, что он, князь Борис, согласился посватать дочь, Марьюшка понимала, неспроста это.