Текст книги "Василий Темный"

Глава 27

А в Италии, в сказочной Флоренции, продолжал бурлить Флорентийский Собор.

Незамеченным оказалось бегство двух православных епископов, суздальского и тверского, разве только не досчитался их митрополит Исидор.

Диспутам, казалось, не будет конца. Греческая церковь выставила на все прения митрополита Марка Эфесского, а латиняне – оратора от ордена доминиканцев Иоанна.

Диспут утомил всех, и тогда византийский император предложил Марку Эфесскому изложить по данному вопросу суть православного учения. Но поскольку представители латинской церкви отказались принять православную истину, то император Иоанн Палеолог запретил грекам посещать заседания…

Надежда императора Византии на унию и на помощь западных государств в борьбе с турками провалилась. И Иоанн Палеолог пришел к мысли заручиться поддержкой членов Собора, какие особенно ратовали за унию. Такими оказались патриарх Никейский Виссарион и митрополит московский Исидор и еще несколько священников.

Некоторое время сторонники унии собирались у ложа умирающего патриарха царьградского Иосифа. И здесь голос согласия подал первым московский митрополит. Исидор сказал:

– Лучше душой и сердцем соединиться с латинянами, нежели возвратиться не кончивши дела.

Исидор говорил это, а сам вспоминал, как поставленный патриархом в митрополиты, он, направляясь на Собор, по пути из Московии добывал в Ватикане и там его ожидали папские милости…

Прикрыв глаза, слушал немощный царьградский патриарх Иосиф митрополита Исидора, и православная душа его бунтовала. Видит Бог, он против унии, но теперь, когда мусульмане угрожают церкви греческой, как было не согласиться с императором Ионном?

– Пусть осенит нас свет истины, – прошептал умирающий Иосиф.

– То так, – сказали окружавшие ложе Иосифа. А патриарх Никейский промолвил:

– Если мы будем неуступчивы, то к чему Собор? Да пусть будет едино стадо и един пастырь…

И греческая церковь стала уступчивой. Восточная церковь признала истину западной, что Дух Святой исходит от Отца через Сына…

И снова уступки латинянам, в том числе признание папы верховным первосвященником, наместником Иисуса Христа, пастырем и учителем всех христиан, управляющим церковью Божией с сохранением прав и преимуществ четырех восточных патриархов, так что они занимали первые места после папы.

Латиняне и греки, сторонники унии, спешили составить соборное определение о соединении церквей. Под ним подписались греки и латиняне. И только местоблюститель патриарха Антиохского, митрополит Марк Эфесский, заявил решительно:

– Кто уполномочил нас, пастырей церкви православной, стать униатами, веру нашу под власть папы Римского отдать? Нет, не будет на то моего согласия.

И не подписал.

Узнав о том, папа воскликнул:

– Собор не оправдал наших ожиданий! – И с горечью добавил: – Если местоблюститель патриарха Антиохского Марк Эфесский не поставил свою подпись, то значит, мы ничего не сделали…

Папа Римский оказался прав. Флорентийский Собор хотя и провозгласил унию, но мира между западной и восточной церквями не наступило. Православная церковь отреклась от решений Флорентийского Собора…

* * *

В гневе великий князь московский Василий. В Москву из Флоренции вернулся Исидор, как истинный униат, с латинским крестом и с кафедры Успенского храма возгласил о решениях Флорентийского Собора, назвав папу Римского верховным учителем всех христиан.

Гневный голос великого князя прервал Исидора:

– Не пастырем духовным явился ты на Москву, а еретиком и прельстителем. И место твое не на кафедре митрополичьей, а чернецом в монастыре Чудовом…

По велению великого князя московского Василия созвали в Москве Собор русской Православной Церкви, и те, кто на Флорентийском Соборе соглашался с его решениями, с горечью каялись:

– Там, у латинян, мы продали нашу веру!

– Мы променяли православие на ересь латинскую!

– Мы отрекаемся от тех решений еретических и от подписей своих!..

На том Соборе в Москве избрали митрополитом епископа суздальского Иону.

Решения Флорентийского Собора осудили и патриархи Востока, собравшиеся в Иерусалиме. Восточная христианская церковь еще более отделилась от западной католической.

Соглашаясь на унию, не достиг желаемого и император византийский. Западная Европа не пришла на помощь Византии в борьбе с турками.

Какова же дальнейшая судьба бывшего митрополита Исидора? Заточенный в Чудов монастырь, он бежал с помощью своих сторонников, пробрался в Рим под покровительство папы.

Узнав о побеге, великий князь московский Василий не велел преследовать его, только и сказал:

– Как вором прокрался на Русь, так вором и убрался…

Глава 28

В опочивальне полумрак и духота. Полумрак от притворенных внутренних ставенок, а духота от жара натопленных печей.

Тихо в покоях умирающего тверского князя.

Утро предрассветное, на бревенчатых стенах опочивальни висят щиты и мечи дедовские, разное иное оружие. В прежние лета оно ласкало взор Бориса, но с болезнью не радовало.

Борис дышал тяжело, с хрипом, испарина покрыла виски, а мысль назойливая: жизнь и смерть, где им начало, где конец? Господь дарует человеку жизнь, Господь и забирает ее. Все в руце Божией. Все живое Богом создано. Вот ведь не думал он, князь Борис, что придет старость со своими заботами и тревогами. А ведь издавна не любил сидеть без дела, княжество Тверское покоя не давало. А ноне оно, сам того не заметил, как с Московским переплелось. Пожалуй, с той поры, как князя Василия слепого узрел.

Все в нем похолодало, жизнь и смерть, соседствующих, увидел. А тут еще княжича Ивана рядом с Марьюшкой стоящих, засватанных.

– Ох-хо, – вздохнул, – а ведь время-то суетное. Давно ль, год только и минул, как воеводу Холмского с полками на Москву посылал, Шемячича с княжества Московского изгнал, Василия на стол великокняжеский сажал. Теперь вот болезнь нежданная. Как-то без его, Борисова, догляда Марьюшку к венцу соберут, в Москву отправят в жены будущему великому князю московскому…

Но почему будущему, он, Иван, уже и ныне великий князь рядом с обреченным во тьму отцом, какого Василием Темным именуют.

И снова раздумья, раздумья князя тверского одолевают. Намедни побывал у него молодой князь Холмский Даниил, кланялся великому князю тверскому Борису, в Москву намерился, Марьюшку сопровождать. Да не в дорогу, а на постоянное жилье перебраться. Желает при великой княгине Марье Борисовне состоять. Говорил: «Буду беречь княгиню Марью».

Борис Александрович строго поглядел на него. Нет, не мальчишество в нем. И тогда спросил его великий князь тверской:

– Держал ли ты, Даниил, совет с отцом своим и матерью?

И ответил князь Даниил:

– Отпускают они меня в Москву на жительство, только велят, чтоб не посрамил имени их. Ибо тверской княжне надлежит род тверской и московский продолжить…

Прикрыв глава, великий князь тверской Борис прошептал:

– Дай же, Боже, чтоб родила ты, Марьюшка, сына и взял бы он кровь князей тверских от великого князя Михаила Ярославича и московского Дмитрия Александровича и Владимира Андреевича Храброго, какие на Куликовом поле стояли.

И так стало великому тверскому князю обидно, что не увидит, какого внука родит Марьюшка…

Боль загрудная перехватила дыхание. Кликнул врача, Анастас прибежал, пустил кровь, темную, вязкую. Ворвалась в опочивальню княгиня Настена. Глаза вопрошающие. Анастас только руки воздел. А доктор-то от Бога! В академии константинопольской обучался.

Приподнялся Борис, потянулся к чаше с водой холодной, сделал несколько глотков, полегчало. И снова склонился к подушке, о Марьюшке задумался…

На Рождество увезут ее, жаль, не удастся ему, великому князю Борису, сопроводить ее до границ Тверского княжества с Московским. Но поедут целым поездом. Тверские бояре и князья, Кашинский Андрей и Холмский Михаил, Микишинский Андрей и Дорогобужский Осип, Дмитрий Черед и еще многие другие, кто с ним, великим князем Борисом, княжество Тверское крепил.

Снова сдавило грудь, подержала боль и отпустила. Борис прошептал:

– Все в руце твоей, Господи.

Поглядел на щелящее оконце, понял, снег ночью подсыпал. Эвон, как блестит.

На городских стенах тверских стража прокричала:

– Гляди-и-и!

В опочивальню ворвалось:

– …ди-и-и!

Борис окликнул отрока, что у двери спальной стоял. Гридин вбежал.

– Сбегай к оружничему, коли спит, пусть поднимут и ко мне поспешает.

До утра так и не сомкнул глаз, ждал Гавриила, Гаврю оружничего.

* * *

Забегали, засуетились в княжеских хоромах. Прошагал торопливо Гавря оружничий. Осторожно вступил в опочивальню. Остановился, вглядываясь в лежавшего князя, не спит ли?

Борис Александрович глаза открыл, спросил:

– Помнишь ли ты, Гавря, как малым отроком заявился в Тверь и как дворецкий, боярин Семен, тя под свою опеку взял? На моих глазах ты, Гавря, poc, и я тебя до оружничего вырастил. – Борис вздохнул, помолчал. Гавря промолвил:

– Княже, как мне того не помнить? И ныне опеку ту чую.

Задумался тверской князь. Потом сказал:

– Как сына любил я тебя, Гавря, преданность твою ценил. Рос ты в одну пору с княжичем Михаилом, сыном моим, и я посылал тя часто по делам важным, доверял те. Княжна Марьюшка добрыми делами твоими жила.

Оружничий слушал, пока еще не догадываясь, к чему князь речь ведет. А тот вдруг сказал:

– Настает время, Гавря, когда служба твоя не мне потребна, а Марье, дочери моей. Хочу, чтоб стал ты, Гавря, ушами моими, очами моими при Марьюшке, когда она великой княгиней московской будет. И для того надобно те, оружничий, с семьей перебираться в Москву. Тем паче Алена твоя – московская боярыня, дочь именитого боярина Всеволжского…

Вздохнул, сделал знак рукой, означавший, уходи.

* * *

Все годы Рождество любил, ждал его, но в этот год великий князь тверской его приближения не хотел. Помнил, на Рождество увезут Марью в Москву в жены Ивану.

Санный поезд ладили всей Тверью. А когда настал час отъезда, велел Борис накинуть на себя шубу, обуть в сапоги-валенки и вывести на высокое крыльцо.

Ветер растрепал седые волосы, не покрытые шапкой, залез под шубу.

Марья, зареванная, подошла под благословение. Посиневшими губами Борис прошептал:

– Счастливого пути, дочь моя. Доброй те жизни. – И перекрестил. – Пусть Господь всегда будет с тобой.

Промолвил, пошатнулся. Отроки подхватили князя, увели в опочивальню. И не видел он, как карета с невестой выкатилась со двора кремневого, а следом кареты бояр, кому надлежало проводить Марью до границ княжества Тверского.

А следом, за поездом невесты, потянулись карета и обоз молодого князя Даниила Холмского и оружничего Гаври.

До опочивальни доносился скрип полозьев, окрики ездовых и переговоры ратников.

Усмехнулся печально князь Борис в бороду, сказал тихо:

– У одних Господь жизнь забирает, другим Он дарует.

За Крещением потеплело, отпустили морозы. Стали гридни князя Бориса на свежий воздух выводить. Посидит, подышит, светом Божьим полюбуется, и снова уведут в опочивальню, уложат.

А ближе к весне совсем худо сделалось. Вскоре и сам почуял, последние дни живет. Тогда и велел Борис Александрович покликать к нему самых близких людей.

Сошлись, стали у ложа. Чуть согнулась великая княгиня Анастасия, плачет беззвучно. Слезы отирает платочком.

В головах епископ Вассиан, смотрит в пожелтевшее, измученное болезнями лицо Бориса. Ловит епископ момент, когда жизнь покинет тверского князя.

За великой княгиней сын Михаил, друзья Бориса с ранних лет княжения, князь, воевода Холмский, боярин Семен.

Молчат. Но вот открыл очи великий князь Борис, слабой рукой коснулся жены, сказал тихо, но внятно:

– Не надо слез, Настенушка, голубица моя, меня Господь призывает, чтоб я отчет дал, как прожил и в чем вины мои…

Перевел дух, покосился на епископа, глаза остановил на сыне. Жена чуть посторонилась.

– Сын мой, и ты, владыка, вы, други мои, бояре Михайло и Семен (тут только обратил внимание, как постарели они); хочу сказать вам волю мою последнюю. Те, сын Михайло, сидеть на столе великокняжеском. Приведи, владыка Вассиан, бояр и люд тверской к присяге великому князю Михаилу…

Долго лежал неподвижно, дышал с трудом. Но вот снова собрался с силами, заговорил:

– Еще послушайте слово мое. Тверь любил я и служил ей, как разум мой позволял. Верой и правдой служил. Хотел видеть ее стоящей над всеми городами русскими…

Вдохнул воздуха, снова заговорил:

– Но теперь вижу, не бывать Твери выше Москвы. А наказ мой вам, Твери в единстве с Москвой быть. Чую, так надобно Отечеству нашему, земле нашей русской…

Закрыл глаза, вздохнул и замер…

Вышел Вассиан в сени, в молчании ждут бояре, уставились. Владыка голову поднял, объявил скорбно:

– Борис Александрович, великий князь тверской, скончался…

Печально звонили, плакали колокола во всех тверских храмах, разнося печальную весть по всей земле русской.

Эпилог

Как нельзя повернуть реку вспять,

Так нельзя остановить годы.

Нет жизни без начала и конца,

Но не прожитыми летами

Измеряется век человека, а делами его.

Четверть века минуло, как умер тверской князь Борис Александрович. И за эти лета не одна вода в Волге поменялась, не одно событие свершилось.

Вот уже четверть века, как сидит князем тверским сын его Михаил Борисович.

С годами все больше и больше терзают его мысли, так ли жил, так ли княжил.

Бывало, пробудится задолго до рассвета, в зарешеченном оконце еще темень. Спит Тверь, а думы голову терзают. Они, поди, с той поры, как на княжение сел. Отчего Москва над Тверью встала? Ведь было время, когда князья тверские и московские по-братски жили, не усобничали…

Сказал о том как-то старому отцовскому воеводе Холмскому, а тот усмехнулся:

– Было такое, князь Михайло, да в леты кануло…

Нет уже в живых ни воеводы Холмского, ни отцовского дворцового боярина Семена. Как долго склоняли они князя Бориса Александровича признать Москву великим княжеством! Много лет убеждали, пока-таки согласился он с ними, в час смерти говорил князь Борис Александрович:

– Твери и Москве заедино быть, так русской земле угодно…

Князь тверской Михаил Борисович в одном убежден, соперничание между Тверью и Москвой началось с татаро-монгольского владычества. Тогда Тверь на суздальскую землю опиралась.

Не раз задумывался об этом тверской князь Михаил Борисович.

И вспоминал он давно слышанное, как много лет назад переяславский князь Ярослав Всеволодович Тверь восстановил и отдал ее сыну своему Ярославу Ярославичу. Этому князю поручил воспитывать своего сына Даниила и князь Александр Ярославич Невский.

Со временем посадил Невский Даниила на княжение в Москву. При нем Москва правдами и неправдами ширилась…

Об этом князь Михаил Борисович не раз думал. Как же несправедливо обошлась история с Тверским княжеством…

В ту пору на великом княжении Владимирском сидел сын Александра Невского Андрей Александрович.

Умирая, он оставил великий стол за старшим сыном Ярославичей тверским князем Михаилом.

С этим не согласился московский князь, сын Даниила Юрий. И отправился в Орду Юрий Данилович добывать себе великий стол.

Напрасно пытался утихомирить его митрополит Максим, сулил, что Михаил, великий князь, земли новые к Москве прирежет.

Черными россказнями, делами неправедными Юрий добился казни Михаила Ярославича, однако хан оставил великое княжение за тверскими князьями…

И только когда великий князь Александр Михайлович и люд тверской восстали на татаро-монгол и убили баскака ордынского Чол-хана, хан Узбек послал пятидесятитысячное войско, а с ним и московского князя Ивана Калиту на Тверь.

Разорили ордынцы Тверь, пожгли, а Иван Калита с той поры получил право на великое княжение, ко всему и митрополита Петра и митрополию из Владимира в Москву перевел…

Об этом не раз вспоминал тверской князь Михаил Борисович. Задумывался и сожалел, зачем отец, князь Борис Александрович, помог укрепиться на великом столе московском ослепленному Шемякой князю Василию, отдав дочь свою Марию Борисовну в жены великому князю Ивану Васильевичу. Она родила сына Ивана. Михаил надеялся, молодой Иван будет защищать Тверь, однако он не интересы Твери блюдет, а Москвы…

Нет теперь в живых Марии, а великий князь Иван Васильевич женат на византийке, Софье Палеолог, и великий князь московский совсем не хочет признавать родства с тверским князем. Михаил видит, великий князь Иван Васильевич задумал Тверское княжество на себя взять. Сколько раз сына в Тверь засылал.

Эвон, зазвал Михаила в Ростов, самолично попытался сломить…

Тверской князь недовольно морщится, вспоминал, как все было…

Ростов Великий тесно прижался к ледовому полю озера Неро. Гонит ветер по нему ледовую порошу, вольготно гуляет по стенам и башням города, города ростово-суздальской земли…

Лютые морозы навалились на землю, и это в феврале, какой на Руси бокогреем кличут. В такую пору и явился в Ростов Иван Васильевич в сопровождении конных рынд из дворян. Приехал в Ростов и он, князь Михаил. Хоть и знал, нелегким будет разговор с зятем.

Встретились как чужие.

С башни, что смотрит на запад и на озеро Неро, даль лесная темнела. Неподалеку от берега мужики столпились, пешнями лед прорубают, сети в полынью завели. Михаилу видно, как темнеет вода и суетятся рыбаки. Вот они принялись вытаскивать невод, и вскоре на льду засеребрилась рыба. С берега подъехали сани с кошницами, мужики забросали в них рыбу и сети, направились в город…

Иван Васильевич, великий князь московский, первым молчание нарушил:

– Я, Михаил, тебя сюда зазвал не рыбной ловлей любоваться. Чать не чужие мы.

Михаил плечами пожал:

– О чем же говорить вздумал? С той поры, как умерла сестра моя Мария, чую, мы, великий князь Иван Васильевич, совсем друг от друга отдалились. Ты вот и сына своего, племянника моего Ивана, противу меня наставляешь. Сколь раз он в Тверь заезжал и будто чужой. А ведь кровь у него не только твоя, Иван, но и наша, тверская.

Великий князь московский насупился.

– Сына Ивана противу тебя не наставляю. Он не отрок, муж зрелый. А с тобой вот о чем намерен говорить.

– Сказывай.

– Слухи до меня дошли, ты жениться намереваешься?

– Слухами земля полнится. Аль мне жениться запрещено?

– Отчего же?

– Ты вот, Иван, сестру мою Марию, сказывают, любил, но кто помешал тебе взять в жены царьградскую царевну³⁵.

Нахмурился Иван Васильевич:

– Я, Михаил, после смерти Марии три года не женился. И не укоряю тя. В выборе невесты корю.

– Отчего же? Когда ты, Иван Васильич, сына женил, я ведь не противился, что ты ему в жены Елену Стефановну, дочь господаря молдавского, брал. Знал, Стефан завсегда крымчанам дорогу закроет, ежели они на Москву кинутся. Меня в выборе невесты укоряешь, а ведь любовная страсть не нами дадена, Господом!

– Ох, Михайло, да видел ли ты ту невесту?

Промолчал тверской князь, а Иван продолжил:

– Избрал бы ты, Михайло, невесту по себе, не такая, какая твоему княжеству подпоркой служила. Аль забыл, сколько зла причинил нам Казимир? А ты в невесты избрал его внучку.

– Ты, великий князь, меня не укоряй. Мы полюбовно с тобой речь ведем, для того и уединились в другой город от московских и тверских бояр.

– Это ты, Михаил Борисович, верно заметил, от людских глаз. Но почему же ты, выбирая себе невесту, не посоветовался со своими боярами? Да и со мной мог бы поговорить.

– А когда ты с Софьей Византийской в брак вступал, разве ты меня спросил? А ведь мы с тобой в родстве состоим.

Тут тверской князь уловил колючий взгляд Ивана, великого московского князя. Круто повернулся тот и, тяжело ступая, сел в колымагу. Кони взяли в рысь…

Вздохнул Михаил Борисович. Понял, добром этот разговор не окончится, жди беды…

* * *

По теплу великий князь московский с сыном своим Иваном созвали бояр на Думу. Съехались именитые со всей Москвы. По высоким ступеням дворца степенно поднимались важные бояре, бородатые, в шубах дорогих, в шапках высоких, горлатных, хоть и дни теплые, направлялись в думную палату, рассаживались по скамьям, где кому указано.

Знали, зачем званы, однако до поры молчали, ждали слова государева. И едва Иван Васильевич промолвил, что тверской князь Михаил намерился жениться на внучке великого князя литовского Казимира, палата загудела. И никто на Думе голоса не подал в защиту тверича. Все Михаила обвиняли, выкрикивали:

– Внучку недруга нашего в Тверь привезет. Аль забыл историю славян, когда князья славянские половецких княжен в жены брали, к чему то привело? Мельчал род славянский!

Иван Молодой бояр на Думе слушал, однако в защиту дядьки своего, тверского князя, ни слова не обронил. Накануне отец, великий князь московский Иван III, ему говаривал: тверской князь Михайло своенравен, не желает ниже Москвы стоять. На воинство князя Литовского расчет держит. Мыслит Москву Литвой запугать…

На Думе великий князь Иван Васильевич бояр спросил:

– Какой совет подадите, бояре думные?

Зашумели бояре:

– Аль у Москвы рати недостает? Веди воинство на Тверь, государь!

И снова великий князь заговорил. Затихла палата, государя Ивана Васильевича слушает…

А после Думы отец наставлял молодого Ивана:

– Ты, сын мой Иван, видишь, что дядька твой, князь Михайло, мир мой не принимает. И ежели я пойду на Тверь, то те, сыне, к князю Михайле в Тверь отправляться и передать ему, когда полки московские к городу подступят, ворота бы тверские открыли, а князю Михайле с епископом вины свои принести.

* * *

Неспокойно на душе у тверского князя Михаила Борисовича. Мысли покоя не дают, терзают, ужли быть Твери под рукой московского великого князя?

Давно уже, как наезжал в Тверь племянник Иван Молодой, сын Марии. Сердцем чуял князь Михайло, отдалился от него Иван, коли случалось, в разговорах отца сторону держит. Не раз слышал от него, ты, де, князь Михайло, Москве покорись. В его речах тверской князь не тверича гордость чуял, а московца.

В коий раз думает князь Михаил, что осталась только одна надежда, на полки литовские. Ежели придут они в подмогу тверичам, то выстоит Тверь…

А из Москвы вести одна другой тревожнее. Рати московские стягивают многими полками, исполчается князь Иван Васильевич. А тут еще бояре тверские голоса падают, не раз попрекали: ты, де, князь Михайло, покорился бы Москве, чать не чужие вы…

Кое-кто из бояр тверских уже отъехали в Москву в службу великому князю московскому.

Князь Михаил Борисович на тех бояр озлобился, наделов земельных лишил, усадьбы на себя взял. И то, что не жаловал переметов, переходы бояр не прекратились…

Мысль одолевала тверского князя, ежели так и будет, то, видно, надо искать убежище у князя Казимира в Литве. Сам себя не раз спрашивал: к чему отец, князь Борис Александрович, пригрел слепого князя московского Василия с сыном Иваном в Твери, к чему приют дал, помог ему стол московский воротить и Шемяку изгнать? Воистину говорят, благодеяние наказуемо. Вот и получает он, князь Михаил, удары от зятя своего, великого князя московского Ивана Васильевича. Неблагодарен и племянник, молодой Иван. Ему бы, сыну Марии Борисовны, к Михайле с почтением относиться, слово за Тверь молвить, ан он московским духом дышит…

Вот тогда князь Михаил, таясь, отправил с верными людьми из Твери в Литву казну тверскую, и хоть понимал он, какая опасность нависла над его княжеством, но все еще теплилась надежда, что одумается великий князь московский, не посмеет к силе прибегнуть.

И когда дальняя сторожа сообщила, что московские полки стронулись и пошли к границам тверской земли, Михаил Борисович решился…

В полночь в сопровождении двух десятков гридней покинул он Тверь.

Едва выбрались из города на литовскую дорогу, что вела на Смоленск, взяли в рысь.

В поводу гридни вели запасных коней. Иные с походными вьюками.

Стучали копыта по сухой земле, и этот стук болью отзывался в душе князя.

Нет, не думал Михаил Борисович, что доведется ему искать убежища в литовской стороне у великого князя Казимира. Сейчас у тверского князя одна надежда, что литовский князь даст ему полки и он вернется в Тверь, изгонит московцев и, если будет такая возможность, сам пойдет на Москву.

Князь Михаил Борисович и поныне убежден, что не Москве, Твери надлежит быть собирателем российских удельных княжеств. И только коварство московских князей со времен Юрия Даниловича, а особенно Ивана Даниловича привели к возвеличиванию Москвы, а также передача ханом Узбеком великого княжения Владимирского князю Ивану Даниловичу.

А ведь не Москва, Тверь первой поднялась на борьбу с ордынским игом. Это в Твери великий князь тверской Александр Михайлович поднял городской люд против ордынцев, а московский князь Иван Данилович ордынцев на Тверь навел и город разорил…

Заново Тверь возродилась, людом обросла…

Скачет князь Михаил в Литву, скачут, следуя за ним, и его дружинники, но мысль одна не покидает. Если бы отец не поддержал ослепленного московского князя и не помог ему вернуться на великое княжение, разве бежал бы он, Михаил, сегодня искать защиты у литовского князя?

Князь Михаил Борисович не сомневался в верности принятого решения. Там, в Литве, он и приют сыщет, и жену, и Казимир поможет ему вернуться в Тверь на княжение.

* * *

Сентябрь на вторую половину перевалил, когда выступили московские полки.

Золотисто щетинилась стерня, и по утрам кричали перепела. В окружении слуг ехали московские бояре в броне, иные в рубахах кольчужных, в шлемах боевых. Подминая стерню лаптями, шли ополченцы. В поход шли, Тверь воевать.

По ополью скакали конные дворяне. Легкий ветер раскачивал святые образа, хоругви. Гремели бубны, звучали сопилки. Жарко. Пыль скрипела под зубами.

Позади войска несколько волокуш тянули пушкарный наряд.

Огромное войско вел на Тверь государь Иван Васильевич. Над Тверским княжеством беда нависла. От дикого крика московцев, конского топота раскололось небо, дрожала земля.

В Твери гудели и гудели набатные колокола… Горели в тверской земле села и деревни.

Подступила московская рать к Твери, встали полки под крепостными стенами. А напротив главных ворот в версте от города поставили орудийный наряд, готовый начать обстрел города.

У самого леса шатер великого князя московского, полк конных дворян спешился. Иван Васильевич, великий князь московский, призвал к себе немца, ведавшего пушкарным нарядом, велел город обстрелять.

Раздались первые орудийные выстрелы и пороховые тучи окутали стены, как из тверских ворот выступили бояре и епископ, направились к стоящему в окружении воевод великому московскому князю. Низко склонились, и епископ сказал:

– Не вели, государь, город стрелить, Тверь присягнуть те готова. А князь наш Михаил Борисович город покинул, в Литву подался.

Нахмурился великий князь Иван Васильевич:

– Почто же Михайло испугался, сам кашу заварил, а тверичам ее расхлебывать.

* * *

Торжественно бил большой медный колокол, праздничным звоном переливались колокольцы по церковкам и монастырям Твери. Тверь великим князьям московским присягала.

Бояре тверские в соборе присягу принимали, а народ тверской к иконам прикладывался. А чтоб без обману, за всем догляд московцы вели.

А Иван Васильевич, собрав тверских бояр на Думу, сказывал:

– Ин быть по-вашему, в Твери великим князем оставляю сына своего Ивана Молодого. Он тверич по матери, внук князя тверского Бориса Александровича и город в обиду не даст. Знайте о том, бояре! Да только уговор блюсти честно, крамолы не заводить, как князь Михайло Борисович. Чтоб мир между нами был на вечные времена, и руку врагов моих вы не держите и на Литву не полагайтесь. А будете с врагами моими знаться или слово нарушите, сотворю пусту вашу землю… Отныне земля тверская великих князей московских, не о том ли вам тверской князь Борис Александрович завещал? И беда, что сын его, князь Михаил Борисович, к словам отца глух стал. Ну да жизнь нас с ним рассудила. Отныне Русь наша, Отчизна, от Орды свободна, владения новгородские с Москвой заедино, а Тверь с Москвой навечно.

Обвел Иван Васильевич Думную палату хозяйским оком, поднялся:

– Вам, бояре тверские, в службу вашу верю. И отныне быть Твери городом русским, как Ростов, аль Суздаль, либо Новгород Великий, да иные…