Текст книги "Рейх. История германской империи"

Могли предотвратить роковое развитие событий страны Антанты, если бы они того пожелали? Как мне кажется, вряд ли. Не заступиться за Сербию Россия не могла, иначе она потеряла бы последние основания сохранять статус великой державы. Точно так же Франция не могла не помочь России, иначе рисковала в будущем остаться один на один с Германией. Только своевременное решительное заявление Англии, еще до предъявления австрийского ультиматума Сербии, о том, что она ни в коем случае не останется нейтральной, могло бы охладить пыл сторонников войны в Вене и Берлине. Однако сделать такое заявление британское правительство в принципе не могло, отнюдь не будучи уверено, что получит поддержку этого шага в парламенте. Наоборот, столь воинственное заявление на самой ранней стадии конфликта могло настроить и парламентариев, и британское общественное мнение против войны и тем самым вызвать прямо-таки обратный эффект, поощрив «партию войны» в Германии.

Первая мировая война: от триумфа к гибели

Поначалу наступление на Западе проходило весьма успешно. Германская армия овладела основными бельгийскими крепостями и 21–25 августа 1914 года в приграничном сражении отбросила французскую армию на запад. После начала войны основные усилия Германия сосредоточила против Франции. Создалась серьезная угроза Парижу. Французское наступление в Эльзасе не достигло своих целей и играло только на руку германскому плану Шлиффена, ослабляя северную группировку, где немцы наносили главный удар. Однако и немцы допустили ошибку, перебросив часть сил в Эльзас и ослабив войска, обходившие Париж с севера. В конце августа французский главнокомандующий маршал Жоффр перебросил 6-ю армию из Лотарингии на защиту Парижа. К 9 сентября эта армия совместно с английской экспедиционной армией и 5-й французской армией в ходе сражения на Марне взяла в клещи ударную германскую 1-ю армию. Командующий 1-й армией генерал фон Клук был против отступления, но, подчиняясь приказу верховного командования, вынужден был отойти. После войны германские историки много спорили, оправдан ли был этот отход, ознаменовавший проигрыш немцами битвы на Марне. Передавший от имени начальника Генштаба фон Мольтке приказ на отход полковник Хенч был сделан козлом отпущения за поражение Германии на Марне, повлекшее крах блицкрига и общее поражение Центральных держав в Первой мировой войне. Между тем объективный анализ соотношения сил сторон приводит к выводу, что если бы Хенч не отдал приказ об отступлении 1-й и 2-й армий, то они вполне могли оказаться в окружении и немцев ждало бы еще более тяжелое поражение. Ведь и 2-я армия генерала фон Бюлова к 9 сентября была в трудном положении и еще 7-го числа вынуждена была отойти на своем правом фланге.

9 сентября, когда успех германских войск в битве на Марне казался предрешенным, Бетман-Гольвег подготовил записку с изложением программы широких аннексий. После победы предполагалось создать «Срединную Европу» – экономический союз под германской гегемонией, или, как элегантно выражался канцлер, «под фактическим немецким руководством». Помимо Германской и Австро-Венгерской империй, туда должны были войти Бельгия, Голландия, Франция, Дания, Польша, а в будущем, возможно, также Италия, Швеция и Норвегия. При этом у Франции предполагалось отторгнуть Бельфор, западный склон Вогезов и бассейн Бриэй. Франция должна была уплатить контрибуцию и заключить выгодный для Германии торговый договор. У Бельгии должен был быть отторгнут Льеж, а вся Бельгия стала бы «вассальным государством» по отношению к Германии. Польша должна была перестать быть частью Российской империи и превратиться в формально независимое государство, на практике полностью зависимое от Германии и Австро-Венгрии в политическом и экономическом отношении. Такая же судьба ждала Финляндию, а Курляндию и Литву предполагалось присоединить к Германской империи. России предполагалось навязать кабальный торговый договор. В 1917 году, после Февральской революции, германские аппетиты распространились также на Эстляндию. Она, как и все прибалтийские провинции, была присоединена к Германской империи в результате Брестского мирного договора. Финляндия, Украина и страны Закавказья в результате того же договора стали независимыми государствами, но оказались в сильной зависимости от Центральных держав. Область войска Донского была фактически отделена от России и на практике превратилась в протекторат Германии. В записке от 9 сентября 1914 года Бетман-Гольвег планировал также создать большую германскую колонию в Центральной Африке за счет Французского и Бельгийского Конго.

В рейхстаге же канцлер говорил о целях войны гораздо более обтекаемо и двусмысленно. Так, по свидетельству лидера социал-демократической фракции Ф. Шейдемана, в марте 1915 года Бетман-Гольвег заявил на совещании ведущих социал-демократических депутатов: «Мы хотим гарантий, большей свободы движения и большей возможности развития для более сильной Великой Германии». Глава независимых социал-демократов Газе справедливо воспринял слова о «Великой Германии» как свидетельство существования аннексионистских планов, но простодушный Шейдеман убеждал коллегу, что «Бетман-Гольвег не мог говорить о Великой Германии в смысле территориальном… Когда говорят о великих людях, то тоже имеют в виду не сантиметры их роста и т. д. Победи Германия в настоящей войне, она действительно будет сильнее и больше прежнего, пусть территория ее не возрастет ни на один квадратный метр». Жаль, что Шейдеман не читал аннексионистскую программу канцлера.

В августе 1914 года русская армия, верная союзническому долгу, перешла в наступление на Восточную Пруссию. Одновременно наши войска вторглись в австрийскую Галицию, а австро-венгерские – в Польшу. 7 августа 1-я армия генерала Павла Ренненкампфа нанесла поражение 8-й немецкой армии у Гумбинена, а 2-я армия генерала Александра Самсонова грозила отрезать ей пути отхода. Немецкое командование перебросило два корпуса и кавалерийскую дивизию с Западного фронта в Восточную Пруссию, чтобы остановить продвижение русских. Однако еще до прибытия подкреплений новый командующий 8-й армией и будущий президент Германии Пауль фон Гинденбург и его начальник штаба Эрих Людендорф организовали контрудар против армии Самсонова, окружив и уничтожив два ее корпуса (сам Самсонов застрелился). Успеху Гинденбурга способствовало то, что обе русские армии действовали в расходящихся операционных направлениях и Ренненкампф, собиравшийся осадить Кенигсберг, не успел прийти на помощь Самсонову.

После разгрома Самсонова цепь ошибок продолжилась. Русское командование полагало, что после разгрома 2-й армии немцы продолжат наступление на юг в направлении на Седлец, чтобы совместно с австрийцами окружить русские войска в Польше, как и предусматривалось довоенным планом действий. Этот план был известен российской стороне еще до начала войны. Поэтому основные русские резервы спешно перебрасывались на Нарев, чтобы отразить вероятный удар 8-й армии на юг. Однако и Гинденбург был прекрасно осведомлен, что русские знают о плане наступления на Седлец, и вместо этого нанес внезапный удар на северо-восток, по армии Ренненкампфа, которая с большими потерями была вытеснена из Восточной Пруссии.

Гораздо успешнее действовали русские войска против Австро-Венгрии. В ходе Галицийской битвы, разворачивавшейся параллельно со сражениями в Восточной Пруссии, одновременно наступали обе стороны. В конце концов армии Дунайской монархии были разбиты, хотя им и удалось избежать окружения. Русские заняли почти всю Восточную Галицию с городами Львов и Галич. Осенью 1914 года с переменным успехом продолжались сражения в Польше, где в итоге немцам удалось незначительно потеснить русские войска в приграничной полосе на левобережье Вислы до рубежа рек Равки, Бзуры и Ниды. Русское командование рассчитывало осуществить глубокое вторжение на территорию Германии с перспективой похода на Берлин, а немецкое – уничтожить группировку противника к западу от Вислы. Однако обе стороны так и не смогли осуществить свои планы. Война на Востоке, как и на Западе, приобрела затяжной позиционный характер.

Поражение русских войск в Восточной Пруссии подняло моральный дух населения Германии, позволило несколько сгладить неблагоприятный эффект от проигрыша сражения на Марне и краха плана Шлиффена. В «Моей борьбе» Адольф Гитлер вспоминал: «В октябре 1914 года после боев при Танненберге в Германию потянулись первые бесконечные потоки русских пленных. С тех пор поток этот уже не прекращался. Все время в поездах и по шоссе тянулись бесконечные транспорты русских пленных. Но толку от этого было мало. Вместо каждой побитой русской армии русские тотчас же выставляли новую армию. Гигантские владения царя, казалось, были неисчерпаемы по части людей. Сколько времени могла еще выдержать Германия такое состязание? Не придет ли такой день, когда Германия, несмотря на только что одержанную победу, останется уже без новых войск, в то время как русское командование снова и снова двинет на фронт новые армии? Что же будет тогда? Согласно человеческому разумению, Германия могла только отсрочить победу России, сама же окончательная победа этой последней казалась неизбежной». Но на самом деле Россия в Первой мировой войне сломалась на года раньше, чем Германия. Возможно, память об этом побудила Гитлера в 1941 году без особой боязни осуществить нападение на СССР. К этому шагу вела как логика борьбы за мировое господство, так и опасение, что Сталин сам осуществит нападение на Германию, хотя никакими объективными сведениями о подготовке в 1941 году советского вторжения в Европу германская разведка не располагала. Точно так же Сталин, готовя нападение на Германию, не имел сведений о том, что 22 июня немцы собираются напасть на СССР.

Существует давняя легенда, что переброска двух германских корпусов в Восточную Пруссию сыграла решающую роль в поражении немцев в битве на Марне и срыве плана Шлиффена по быстрому разгрому Франции. На самом деле численный перевес англо-французских войск (459 батальонов против 262) был слишком велик, чтобы отправленные на Восточный фронт 50 батальонов могли бы сколько-нибудь существенно изменить положение. Крах плана Шлиффена был вызван недооценкой сил противника и его способности, пользуясь малой протяженностью линии фронта и хорошо развитой сетью дорог, быстро перебрасывать войска на угрожаемые участки. В сражении при Марне французы впервые применили автомобили для переброски войск. Военный комендант Парижа генерал Галлиени использовал для доставки к Марне частей парижского гарнизона реквизированные автомобили, в том числе такси. Так родилось то, что впоследствии назвали моторизованной пехотой. Но ее звездный час наступил лишь во Вторую мировую войну.

Роль России заключалась в том, что она заставила Германию и Австро-Венгрию сражаться на два фронта и отвлекла на себя значительные силы Центральных держав. Победа русских войск в Галиции также спасла от разгрома Сербию. Сменивший Мольтке военный министр и начальник Генштаба Эрих Фалькенгайн позднее писал о влиянии кампании 1914 года на сроки войны: «События на Марне и в Галиции отодвинули ее исход на совершенно неопределенное время. Задача быстро добиться решений, что до сих пор являлось основой для немецкого способа ведения войны, свелась к нулю».

На Западе фронты обеих противоборствующих армий в октябре достигли побережья Северного моря на бельгийской территории недалеко от французской границы. Здесь началась позиционная война. От швейцарской границы до самого моря протянулись сплошные линии окопов. После перехода к позиционной войне во Франции и Бельгии немцы перебросили дополнительные силы против России. Бои на германо-русском фронте шли с переменным успехом. Попытка окружить 2-ю русскую армию под Лодзью не удалась, и обходная группировка генерала Шеффера в конце ноября сама попала в кольцо, но сумела прорваться к своим.

К началу 1915 года в Германии крах молниеносной войны стал очевиден не только для военных, но и для политиков и для самых широких слоев населения. Лидер социал-демократов Ф. Шейдеман вспоминал: «Само собой разумеется, что в течение первых недель и месяцев войны мы обязали себя к известной сдержанности. Никто ведь не знал, не окончится ли война очень скоро и не станет ли таким образом военная политика излишней. Я лично, впрочем, был уверен уже к концу 1914 года, что все надежды на близкое окончание войны призрачны. Поэтому я предпринял, первоначально на личную свою ответственность, лекционное турне по большим городам с программой: «За мир на началах соглашения». Так возникло уже в первые месяцы войны выражение «шейдемановский мир», мир, который стоявшие направо от нас отвергали самым решительным образом и поносили как недостойный и позорный мир. «Где пролилась хоть капля германской крови, оттуда мы не уйдем», – говорил Вассерман. О том, чего требовали господа Шейдеман и еще более правые политики, я не хочу даже говорить».

Ну, положим, требования правых ничем не отличались от требований, содержавшихся в записке Бетмана-Гольвега, о которой я говорил выше. Что же касается «шейдемановского мира», основанного в основном на сохранении довоенного статус-кво, то по сравнению с Версальским он, несомненно, должен был бы восприниматься справедливым и выгодным широким массам германской общественности. Но в 1914–1915 годах, когда немецкие войска одерживали победы на всех фронтах, до победы, казалось, надо было сделать всего одно, последнее усилие. В этих условиях сторонников компромиссного мира клеймили едва ли не как предателей. Впрочем, справедливости ради надо подчеркнуть, что страны Антанты даже в самое тяжелое для себя время не склонны были к заключению мира на условиях довоенного статус-кво, а тем более – компромиссного мира, предусматривающего ряд уступок Германии и ее союзникам.

Социал-демократы 16 августа 1915 года приняли программу мира, которая в главных пунктах, помимо сохранения территориальной целостности Германской империи и ее союзников, сводилась к следующему: «Для обеспечения свободы развития германского народа мы требуем: свободных дверей, т. е. равноправия в хозяйственной деятельности во всех колониальных владениях, включения постановления о статусе наибольшего благоприятствования в мирные договоры со всеми воюющими государствами, поощрения хозяйственного сближения путем возможного устранения таможенных и иных стеснений оборота, улучшения и введения в различных государствах однородных социально-политических учреждений, в духе целей, которые ставит себе рабочий интернационал. Свобода морей должна быть установлена международным договором. Для этой цели должно быть упразднено призовое право, а также проведена интернационализация важных для мировой торговли проливов…

Учитывая, что аннексия местностей с чуждым населением противоречит праву самоопределения народов и что, сверх того, они только ослабили бы Германию и тягчайшим образом повредили бы ее внешним политическим отношениям на долгое время, мы боремся со всеми направленными на аннексию планами близоруких «завоевательных» политиков. Интересы Германии не меньше, чем справедливость, требуют восстановления Бельгии».

Программа, что и говорить, вполне умеренная и разумная. Однако ее не собирались принимать ни правительство и правые партии в Германии, ни ее противники в войне. Первые рассчитывали реализовать обширные аннексионистские планы на Западе и на Востоке. Вторые же, вступив в войну, также рассчитывали поживиться за счет Германии, ее колоний и союзников.

Впрочем, социал-демократы не слишком усердствовали в претворении своей программы в жизнь и, в частности, избегали оказывать давление на правительство и штаб Верховного Главнокомандования. А в 1918 году большинство социал-демократических депутатов одобрило Брестский мир, предусматривавший неприкрытую аннексию Прибалтики.

Положение России значительно ухудшилось после вступления в войну Турции на стороне Германии и Австро-Венгрии. В начале Первой мировой войны Турция сохранила нейтралитет. Однако симпатии господствовавшего там режима младотурок были на стороне германского блока, поскольку турецкие территориальные претензии распространялись почти исключительно на территории стран Антанты. Уже 2 августа 1914 года был подписан гермайо-турецкий союзный договор. 10 августа в Дарданеллы вошли германские корабли – линейный крейсер «Гебен» и легкий крейсер «Бреслау» под командованием германского адмирала Сушона. Турция произвела их фиктивную покупку. Германия предоставила Турции заем, после получения которого та должна была начать боевые действия. Однако в турецких правящих кругах медлили с объявлением войны России, опасаясь, что победа в конечном счете окажется на стороне более мощной Антанты. Тогда военный министр Энвер-паша в согласии с главой германской военной миссии генералом Лиманом фон Сандерсом организовал нападение германо-турецкого флота 29–30 октября 1914 года на русские черноморские порты. Россия в ответ 1 ноября объявила войну Турции. В царском манифесте говорилось: «Безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для нее ход событий и откроет России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря». 2 ноября русская Кавказская армия перешла границу. В тот же день турки начали наступление на Карс и Батум. В ходе Саракамышской операции в конце 1914 – начале 1915 года турецкие войска были разгромлены. Однако черноморские проливы теперь были закрыты, и Россия лишилась возможности получать вооружение и снаряжение от союзников наиболее коротким и удобным южным путем. Оставался только северный путь через Мурманск и Архангельск. Но он был значительно длиннее, зимой проходил по морям, покрытым льдом, и находился под ударами немецких подводных лодок. К тому же железнодорожная сеть на севере России не была развита. Мурманскую дорогу строили уже в годы войны. Восточный же маршрут, через Владивосток и Транссибирскую магистраль, был весьма долог и ограничивался малой пропускной способностью Транссиба.

Турецкие войска также развернули наступление в Египте, захватили Синайский полуостров и вышли к Суэцкому каналу, но были отбиты английскими войсками в феврале 1915 года. После начала Дарданелльской операции турецкая армия в Палестине перешла к обороне и оставила Синай.

В декабре 1914 года Вильгельм II запретил германской эскадре адмирала Ингеноля вступать в бой с английским флотом и приказал ему вернуться в Вильгельмсгафен. По этому поводу адмирал Шеер писал: «Кажется, упущен благоприятный случай, который может больше не повториться». А адмирал Тирпиц утверждал: «16 декабря Ингеноль держал в руках судьбу Германии». По мнению же британского адмирала Скотта, «если бы император Вильгельм осенью 1914 года принял предложение блокировать Англию посредством подводных лодок, то тогда такая блокада в кратчайший срок привела бы ее к крушению».

Но Вильгельм II не решался активно использовать «Флот открытого моря», опасаясь потери крупных кораблей и риска поражения. Объявление же неограниченной подводной войны не казалось необходимым в тот момент, когда была надежда на блицкриг. Позднее же сдерживающее влияние оказывала позиция США, чьи корабли стали бы первыми жертвами германских подлодок.

В начале 1915 года русские войска продолжили наступление. Еще в конце октября 1914 года они вновь вторглись в Восточную Пруссию. На 10 (23) февраля 1915 года было назначено большое наступление в районе Мазурских озер с целью полного овладения этой провинцией. Однако 7 и 8 февраля немцы, упредив русских, сами начали здесь наступление с целью окружения 10-й армии. Ее основным силам удалось избежать гибели, в германском кольце в Августовских лесах погиб только арьергардный XX корпус. Его солдаты и офицеры, расстреляв почти весь боезапас, 15 (28) февраля пошли в последнюю штыковую атаку и были почти в упор расстреляны немецкой артиллерией и пулеметами. Более 7 тысяч их погибло в один день, остальные были пленены. Немецкий военный корреспондент Р. Брандт писал: «Попытка прорваться была полнейшим безумием, но святое безумие – геройство, которое показало русского воина таким, каким мы его знаем со времен Скобелева, штурма Плевны, битв на Кавказе и штурма Варшавы! Русский солдат умеет сражаться очень хорошо, он переносит всякие лишения и способен быть стойким, даже если ему неминуемо грозит при этом верная смерть!» Всего германская 8-я армия в ходе наступления взяла более 100 тысяч пленных.

Гораздо успешнее для русских складывались боевые действия против Австро-Венгрии. Армии Юго-Западного фронта генерала Николая Иванова успешно отразили австрийское наступление в карпатских предгорьях для деблокады Перемышля. 9 (22) марта эта мощная австрийская крепость пала. Здесь русские пленили 120-тысячный гарнизон. В апреле в ряде мест австро-венгерские войска были оттеснены за Главный Карпатский хребет. Создалась реальная угроза русского вторжения в Венгрию. Неудачи Дунайской монархии в значительной мере объяснялись тем, что служившие в ее армии чехи, словаки, сербы и румыны не желали воевать за Габсбургов и массами сдавались в плен.

Германия опасалась, что ее основной союзник под тяжестью поражений вынужден будет выйти из войны. Поэтому немецкое военное и политическое руководство решило перенести на время главные усилия на Восточный фронт. В Карпатах из германских резервов, переброшенных с запада, и наиболее боеспособных австро-венгерских частей была сформирована ударная 11-я армия под командованием германского генерала Августа Макензена. 19 апреля (2 мая) она атаковала русские позиции у Горлице в Галиции и вскоре прорвала фронт. К тому времени русская армия испытывала острую нехватку снарядов. Кризис с боеприпасами через несколько месяцев после начала войны испытали армии всех стран-участниц, поскольку запасы мирного времени оказались израсходованными. Однако в более развитых Германии, Австро-Венгрии, Англии и Франции этот дефицит очень скоро был ликвидирован благодаря наращиванию военного производства. В России же промышленность не смогла в короткие сроки перестроиться для нужд фронта. Поэтому «снарядный голод» здесь стал затяжной болезнью, ликвидированной лишь в начале 1916 года. Пока же русские войска вынуждены были отступать под натиском превосходящих их по огневой мощи сил противника, отвечая едва ли одним снарядом на десяток неприятельских. Командующий Юго-Западным фронтом генерал Н.И. Иванов 7 (20) мая с тревогой сообщал начальнику Генштаба генералу Н. Н. Янушкевичу: «Остающийся в моем распоряжении запас легких (артиллерийских. – Б. С.) и ружейных патронов не покрывает даже четверти некомплекта их в войсках и полевых парках. Половина, а в некоторых армиях большая часть последних пуста. Увеличившийся за последние дни напор противника, который успел подвезти тяжелую артиллерию и, видимо, большой запас боевых припасов, повелительно требует пополнения их и у нас». Однако необходимого пополнения не было, и в войсках продолжала ощущаться нехватка не только боеприпасов, но и винтовок. Генерал Николай Головин вспоминал, что однажды получил из штаба Юго-Западного фронта телеграмму «о вооружении части пехотных рот топорами, насаженными на длинные рукоятки». Он так прокомментировал это, к счастью так и не реализованное, распоряжение: «Я привожу эту почти анекдотическую попытку ввести «алебардистов» только для того, чтобы охарактеризовать ту атмосферу почти отчаяния, в которой находилась русская армия в кампанию 1915 года». Командовавший 8-й армией генерал А. А. Брусилов вспоминал, в каком состоянии находились оборонявшие крепость Перемышль ополченцы: «На двух фортах западного фронта Перемышля противник спокойно резал проволоку предфортовых заграждений, а гарнизон этих фортов не только сам не мешал этому делу, но и не позволял артиллерии стрелять вследствие опасения, что сильная неприятельская артиллерия обрушится на форты. Очевидно, что такие гарнизоны легко отдали форты врагу, который, таким образом, попал внутрь крепости. При таких условиях удержать Перемышль дальше было невозможно…» В то же время, в отличие от большинства солдат, многие боевые офицеры оставили в своей памяти возвышенный образ тех неудачных боев. Философ Федор Степун, высланный в 1922 году на знаменитом «философском пароходе» в Германию, на историческую родину, а в 1914–1917 годах храбро сражавшийся офицером-артиллеристом в русской армии, признался в мемуарах: «Я не умею этого объяснить, но, всматриваясь в себя, я отчетливо вижу, что пережитая революция если и не оправдала войны, то все же как-то очистила ее в моей памяти… Вот замечательная страница из письма моего однобатарейца Владимира Балашевского: «Если бы ты знал, какою красотой и правдой представляется мне после всех ужасов пролетарской революции и гражданской «бойни» та, «наша», если разрешишь так выразиться, война. Все последующее уродливое и жестокое не только не заслонило моих старых воспоминаний, но, очистив их своею грязью и чернотою, как уголь чистит белых лошадей, как-то даже придвинуло их ко мне… Сейчас так близки моей душе Карпаты и милая Ондава, где мы стояли с тобою весною 15-го года».

Русские войска оставили Галицию. Германское командование рассчитывало устроить грандиозный «котел» в Польше. Для этого группировки из Галиции и Восточной Пруссии наносили удары по сходящимся направлениям. Лишь благодаря энергии и распорядительности командующего Северо-Западным фронтом генерала Михаила Алексеева русским войскам за счет быстрого отступления удалось вырваться из ловушки. Однако в результате были потеряны Польша, Литва, часть Латвии и Белоруссии и тем самым утрачена возможность вторжения в Германию и ударов по жизненным центрам Австро-Венгрии. Все эти события были названы современниками «Великим Отступлением». Никто не знал, придется ли его продолжить. Командующий Юго-Западным фронтом Н. И. Иванов сознавал, что его войска не выдержат нового генерального наступления противника, и разрабатывал планы их отвода за Днепр и сдачи Киева. Однако немецкое командование остановило свои войска на рубеже Двинск – Сморгонь – Барановичи – Дубно и перебросило значительные силы на Западный фронт, где в конце сентября началось крупное наступление англо-французских войск, не принесшее, однако, сколько-нибудь существенных результатов. Начальник оперативного управления штаба 8-й армии генерал Макс Гофман позднее, в конце 1916 года, ставший начальником штаба германского Восточного фронта, так подвел итоги кампании 1915 года: «План Антанты закончить войну путем одновременного наступления русских масс на Пруссию и в Карпатах потерпел крушение. Русские потерпели поражение на всем фронте и понесли потери, от которых они уже больше не оправились. Но нам не удалось разгромить русских в такой степени, чтобы они были вынуждены заключить мир».

Военные неудачи привели к кризису в российском военнополитическом руководстве. 23 августа 1915 года Николай II переместил великого князя Николая Николаевича с поста главнокомандующего русской армией наместником на Кавказ и сам занял его место. Большинство монархистов негативно оценивали поступок царя, не без оснований полагая, что в случае новых поражений общественное мнение будет теперь винить во всем царя. Не одобрила этот шаг и либеральная оппозиция, симпатизировавшая Николаю Николаевичу и опасавшаяся, что сосредоточение всей власти в руках Николая II еще больше отдалит страну от назначения ответственного перед Думой правительства («ответственного министерства»).

В Германии тоже, как известно, Верховным Главнокомандующим армией и флотом формально являлся Вильгельм II. Но здесь положение было принципиально иным, чем в России. У кайзера все-таки хватило ума критически оценить свои полководческие способности и не вмешиваться в руководство боевыми действиями. Фактически армией командовали начальники Генерального штаба – Мольтке-младший, Фалькенгайн и Гинденбург. И это было хорошо известно в армии и германском обществе, которое поражения и победы своих вооруженных сил связывало не с именем кайзера, а с именами генералов и адмиралов. В России же Николай Николаевич, кадровый военный, генерал от кавалерии, был одновременно и формальным, и фактическим командующим, пользовавшимся авторитетом в армии. И признаем, что в целом он был неплохим командующим. Большего достичь с имевшимися силами и средствами, учитывая низкую обеспеченность боеприпасами и более низкий уровень качества личного состава в сравнении с противниками, не было никакой возможности. Достижением было уже то, что русская армия не была разгромлена в результате австрогерманского генерального наступления и смогла восстановить целостность фронта. Николай II не имел ни опыта, ни способностей к военному командованию, однако пытался влиять на ведение вооруженной борьбы, регулярно находясь в Ставке и председательствуя на совещаниях руководства армии. И в сознании и армии, и народа именно царь становился ответственным за поражения, которых у русской армии все же было больше, чем побед.

Фактически боевыми действиями русской армии стал руководить генерал М. В. Алексеев, 31 августа назначенный начальником штаба Ставки Верховного Главнокомандующего. Но он при этом не обладал всеми теми полномочиями, которыми обладал в Германии начальник Генерального штаба. Да и железной волей, в отличие от Гинденбурга, Алексеев не обладал. Военный министр Владимир Сухомлинов был сделан козлом отпущения за неподготовленность к войне и заменен близким к думским кругам генералом А. А. Поливановым. Между тем опальный Сухомлинов, естественно, категорически отрицал свою ответственность за поражения русской армии. В мемуарах он утверждал: «Я отрицаю… всякий упрек в неготовности русской армии перед открытием кампании. Лишь в 1914 году по моей инициативе… утвержденная программа усиления нашей армии, ее пополнения и вооружения могла в действительности создать наши вооруженные силы в полной готовности для активного участия в европейской войне, но не ранее 1916 года. В критические дни перед объявлением войны я… был устранен с того момента, когда русские дипломаты, в особенности Сазонов, не считаясь с моим мнением о состоянии армии, считались с великим князем Николаем Николаевичем и подчиненным мне начальником Генерального штаба генералом Янушкевичем, который злоупотребил моим доверием… Будь сохранен мир, русская армия в 1916 году была бы с более прочным залогом для проведения в жизнь всероссийских и мировых политических задач, нежели войною 1914 года. Для России и для дома Романовых война не была нужна, а для русской армии… она была слишком преждевременна… Мое мнение о состоянии наших вооруженных сил было во всякое данное время известно государю. Знание этого именно моего мнения о нашей армии было причиной, вследствие которой великий князь Николай Николаевич, Сазонов и Янушкевич действовали помимо меня». В самом деле, неготовность России к затяжной войне определялась не злой волей одного человека или группы лиц, а ее объективным отставанием в социальном и экономическом отношении от основных противников и союзников. Вряд ли что-нибудь принципиально изменилось бы для русской (равно как и для германской) армии в лучшую сторону, начнись война на два года позже. Также и сам мировой конфликт стал следствием сложившейся системы союзов и глубоких противоречий интересов между государствами, усугубленных непродуманными действиями политиков и военных.