Текст книги "100 великих филологов"

Александр Афанасьевич Потебня
(1835–1891)

Украинский и русский филолог и философ, первый крупный теоретик лингвистики в Российской империи Александр Афанасьевич Потебня родился 10 (22) сентября 1835 года на хуторе Манев, близ села Гавриловка Роменского уезда Полтавской губернии в дворянской семье. Его отец, Афанасий Ефимович Потебня (1804–1874), был сначала штабс-капитаном, потом коллежским асессором, в 1871 году состоял членом Полтавской губернской дворянской опеки. Его жена, Мария Ивановна Маркова, была довольно образованной женщиной. Александр Афанасьевич окончил польскую Радомскую гимназию и в 1851 году поступил на юридический факультет Харьковского университета, но через год перевелся на историко-филологический факультет. Потебня увлекся этнографией, стал изучать украинский язык («малорусское наречие») и собирать украинский фольклор. Окончив университет в 1856 году, Потебня некоторое время проработал учителем словесности в Харьковской гимназии. В 1861 году он защитил магистерскую диссертацию «О некоторых символах в славянской народной поэзии» и начал читать лекции в Харьковском университете. В 1862 году Потебня издал книгу «Мысль и язык». В ней он показал, что не только мышление, но и вся психика в целом так или иначе связана с языком, и чувства и волевые побуждения человека также выявляются при помощи языка. Потебня считал главной задачей науки о языке «показать на деле участие слова в образовании последовательного ряда систем, обнимающих отношения личности к природе…». В том же 1862 году Потебня отправился в Европе, где слушал лекции в Берлинском университете. Он также начал изучать санскрит. В 1874 году Потебня защитил докторскую диссертацию «Из записок по русской грамматике» в 2 томах (3‐й и 4‐й тома были опубликованы посмертно в 1899 и 1941 годах), а в 1875 году стал профессором Харьковского университета. В том же году он стал членом-корреспондентом Петербургской академии наук по отделению русского языка и словесности и был удостоен Ломоносовской премии. В 1877 году Потебня был избран действительным членом Общества любителей российской словесности при Московском университете. В 1878 и 1879 годах он был награжден Уваровскими золотыми медалями, а в 1890 году был удостоен Константиновской медали Русского географического общества. Потебня также состоял председателем Харьковского историко-филологического общества (1878–1890) и членом Чешского научного общества. Александр Афанасьевич Потебня скончался 29 ноября (11 декабря) 1891 года в Харькове от туберкулеза и был похоронен на Иоанно-Успенском кладбище.

Потебня находился под сильным влиянием идей Вильгельма фон Гумбольдта и конкретизировал их в своей теории внутренней формы слова, под которой понимал «ближайшее этимологическое значение», осознаваемое носителями языка (например, у слова «стол» сохраняется образная связь со «стлать»). Благодаря внутренней форме слово может приобретать новые значения через метафору. Потебня писал об органическом единстве материи и формы слова, в то же время настаивая на принципиальном разграничении внешней, звуковой, формы слова и его внутренней формы. Александр Афанасьевич полагал, что, «оставивши в стороне нечленораздельные звуки, подобные крикам боли, ярости, ужаса, вынуждаемые у человека сильными потрясениями, подавляющими деятельность мысли, мы можем в членораздельных звуках, рассматриваемых по отношению не к общему характеру человеческой чувственности, а к отдельным душевным явлениям, с которыми каждый из этих звуков находится в ближайшей связи, различить две группы: к первой из этих групп относятся междометия, непосредственные обнаружения относительно спокойных чувств в членораздельных звуках; ко второй – слова в собственном смысле. Чтобы показать, в чем состоит различие слов и междометий, которых мы не называем словами и тем самым не причисляем к языку, мы считаем нужным обратить внимание на следующее.

А.А. Потебня. До 1891 г.

Известно, что в нашей речи тон играет очень важную роль и нередко изменяет ее смысл. Слово действительно существует только тогда, когда произносится, а произноситься оно должно непременно известным тоном, который уловить и назвать иногда нет возможности; однако хотя с этой точки без тона нет значения, но не только от него зависит понятность слова, а вместе и от членораздельности. Слово «вы» я могу произнести тоном вопроса, радостного удивления, гневного укора и проч., но, во всяком случае оно останется местоимением второго лица множественного числа; мысль, связанная со звуками «вы», сопровождается чувством, которое выражается в тоне, но не исчерпывается им и есть нечто от него отличное. Можно сказать даже, что в слове членораздельность перевешивает тон; глухонемыми она воспринимается посредством зрения и, следовательно, может совсем отделиться от звука.

Совсем наоборот – в междометии: оно членораздельно, но это его свойство постоянно представляется нам чем-то второстепенным. Отнимем от междометий о, а и проч. тон, указывающий на их отношение к чувству удивления, радости и др., и они лишатся всякого смысла, станут пустыми отвлечениями, известными точками в гамме гласных. Только тон дает нам возможность догадываться о чувстве, вызывающем восклицание у человека, чуждого нам по языку. По тону язык междометий, подобно мимике, без которой междометие, в отличие от слова, во многих случаях вовсе не может обойтись, есть единственный язык, понятный всем».

Потебня является автором работ «О некоторых символах в славянской народной поэзии» (1860), «Заметки о малорусском наречии» (1870), «К истории звуков русского языка» в 4 частях (1876–1883), «Объяснение малорусских и сродных народных песен» в 2 томах (1883, 1887) и др. Он также прокомментировал «Слово о полку Игореве» (1877–1878).

Александр Николаевич Веселовский
(1838–1906)

Русский литературовед Александр Николаевич Веселовский, основоположник сравнительно-исторического литературоведения, получившего название «историческая поэтика», родился 27 июня (9 июля) 1843 года в Москве в семье офицера, преподавателя в кадетских корпусах, в дальнейшем ставшего генерал-майором, Николая Алексеевича Веселовского (1810–1885) и Августы Федоровны, урожденной Лисевич. Род Веселовских происходил от выходца из польского местечка Веселово Якова, еврея ашкеназского происхождения, крестившегося в православие в 1654 году. Его потомки в начале XVIII века получили потомственное дворянство в России. В 1854 году Александр Николаевич с золотой медалью окончил 2‐ю Московскую гимназию и поступил на историко-филологический факультет Московского университета. По окончании университета в 1859 году Веселовский около года служил гувернером в семье русского посланника в Испании князя М.А. Голицына (1804–1860), побывал в Италии, Франции и Англии. В 1862 году он был командирован за границу для приготовления к профессорскому званию. Веселовский больше года занимался в Берлине, затем посетил Мадрид, а в 1863 году изучал славистику в Праге. Из Чехии он направился в Италию, где пробыл несколько лет и в 1869 году напечатал свой первый большой труд – Il paradiso degli Alberti («Райская вилла Альберти»). В 1870 году введение к этому роману итальянца Джованни Герарди (1360/1367 – до 1446), которое Веселовский нашел в архиве, он перевел на русский язык и представил его в качестве магистерской диссертации в Московский университет («Вилла Альберти», новые материалы для характеристики литературного и общественного перелома в итальянской жизни XIV–XV вв.» (1870). В том же году Веселовский был избран штатным доцентом кафедры всеобщей литературы Петербургского университета. В 1872 году в Петербургском университете Веселовский защитил докторскую диссертацию по филологии «Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине». С 1872 года Веселовский являлся ординарным профессором, а с 1895 года – заслуженным ординарным профессором кафедры романо-германской филологии Петербургского университета. Он также преподавал на Высших женских курсах в 1878–1889 годах. В 1876 году его избрали членом-корреспондентом, а в 1881 году – ординарным академиком Петербургской академии наук, где Веселовский с 1901 года руководил отделением русского языка и словесности. Он был произведен в тайные советники, удостоен Уваровской премии, а в 1893 году был награжден Константиновской медалью Русского географического общества. Александр Николаевич Веселовский скончался 10/23 октября 1906 года в Петербурге и был похоронен на петербургском Новодевичьем кладбище. Веселовский знал большинство современных и средневековых европейских языков, что сильно помогало ему в сравнительно-литературоведческих исследованиях. Он был сторонником теории литературных заимствований и указал на важное значение Византии в истории европейской культуры и на ее посредническую роль между Востоком и Западом. В ряде очерков под общим заглавием «Опыты по истории развития христианских легенд», опубликованных в «Журнале Министерства народного просвещения» в 1875–1877 годах, Веселовский исследовал циклы сказаний об Александре Великом, повестей о Тристане, Бове и Аттиле, о возвращающемся императоре и ряд других. Он полагал, что «самостоятельное развитие народа, подверженного письменным влияниям чужих литератур, остается ненарушенным в главных чертах: влияние действует более в ширину, чем в глубину, оно более дает материала, чем вносит новые идеи. Идею создает сам народ, такую, какая возможна в данном состоянии его развития». Как писал советский литературовед В.Н. Перетц, «в русской науке до Веселовского на явления литературы смотрели или как на объект эстетической критики, или как на исторический и церковно-исторический материал. Он первый подошел к произведениям словесного творчества как к явлениям, которые надо изучать соответственно их значению; с него началась у нас самостоятельная жизнь истории литературы как науки самодовлеющей, со своими специальными задачами. Созданная же им схема «исторической поэтики», задачею которой Веселовский считал «определить роль и границы предания в процессе личного творчества», еще долго будет оплодотворять своими идеями тех, кто пожелает теоретически подойти к вопросам поэтического творчества». По мнению Веселовского, «интриги, находящиеся в обращении у романистов, сводятся к небольшому числу, которое легко свести к еще меньшему числу более общих типов: сцены любви и ненависти, борьбы и преследования встречаются нам однообразно в романе и новелле, в легенде и сказке, или, лучше сказать, однообразно провожают нас от мифической сказки к новелле и легенде и доводят до современного романа». Он предупреждал студентов, что «программе придется колебаться между полным обобщением, которое мы готовы назвать идеалом исторической науки, и тем узкоспециальным исследованием, примеры которого мы видели на немецких кафедрах. Но научное обобщение, приложенное к широким литературным эпохам, которые всего более могли бы привлечь ваше внимание, возможно лишь в конце долгой ученой деятельности как результат массы частных обобщений, добытых из анализа целого ряда частных фактов». Но ученый также понимал, что такой обобщающий труд является недостижимым на практике идеалом. Под исторической поэтикой Веселовский понимал историческую реконструкцию генезиса, формирования и развития поэтических форм на протяжении всего многовекового процесса литературного развития. Он считал, что такая реконструкция сама по себе должна подвести к теоретическим обобщениям, но не умозрительным, а основанным на конкретных и не вызывающих сомнения фактах. Александр Николаевич полагал: «История литературы, в широком смысле этого слова, – это история общественной мысли, насколько она выразилась в движении философском, религиозном и поэтическом и закреплена словом. Если, как мне кажется, в истории литературы следует обратить особенное внимание на поэзию, то сравнительный метод откроет ей в этой более тесной сфере совершенно новую задачу – проследить, каким образом новое содержание жизни, этот элемент свободы, приливающий с каждым новым поколением, проникает старые образы, эти формы необходимости, в которые неизбежно отливалось всякое предыдущее развитие». Он критиковал школу сравнительной мифологии: «Старина отложилась для нас в перспективу, где многие подробности затушеваны, преобладают прямые линии, и мы склонны принять их за выводы, за простейшие очертания эволюции. И отчасти мы правы: историческая память минует мелочные факты, удерживая лишь веские, чреватые дальнейшим развитием. Но историческая память может и ошибаться; в таких случаях новое, подлежащее наблюдению, является мерилом старому, пережитому вне нашего опыта. Прочные результаты исследования в области общественных, стало быть, и историко-литературных явлений получаются таким именно путем. Современность слишком спутана, слишком нас волнует, чтобы мы могли разобраться в ней цельно и спокойно, отыскивая ее законы; к старине мы хладнокровнее и невольно ищем в ней уроков, которым не следуем, обобщений, к которым манит ее видимая законченность, хотя сами мы живем в ней наполовину. Это и дает нам право голоса и проверки. Еще недалеко то время, когда вопросы о развитии религиозного сознания и языка решались на основании одних лишь древних документов. Мы увлеклись Ведами и санскритом и создали здание сравнительной мифологии и лингвистики, относительно стройные системы, в которых все было на месте и многое условно; не будь этих систем, не явилась бы критика, поверка прошлого настоящим. Мы конструировали религиозное миросозерцание первобытного человека, не спросившись близкого к нам опыта, объектом которого служит наше простонародие, служим мы сами; строили фонетические законы для языков, звуки которых никогда до нас не доносились, а рядом с нами бойко живут и развиваются диалекты, развиваются по тем же законам физиологии и психологии, как и у наших прародителей арийцев. Прогресс в области мифологической и лингвистической наук зависит от поверки систем, построенных на фактах исторического прошлого, наблюдениями над жизнью современных суеверий и говоров. То же в истории литературы: наши воззрения на ее эволюцию создались на исторической перспективе, в которую каждое поколение вносит поправки своего опыта и накопляющихся сравнений. Мы отказались от личного, в нашем смысле слова, автора гомеровских поэм, потому что наблюдения над жизнью народной поэзии, которую внешним образом приравнивали к условиям ее древнейшего проявления, раскрыли неведомые дотоле процессы массового безличного творчества. Затем мы отказались и от крайностей этих воззрений, навеянных романтизмом, от несбыточного народа-поэта, потому что в народной поэзии личный момент объявился в большей мере, чем верили и прежде; гомеровская критика поступилась со своей стороны, и личный автор или авторы гомеровских поэм снова выступают перед нами, хотя и не в той постановке, как прежде». Веселовский – автор таких исследований, как «Опыты по истории развития христианской легенды» (1877), «Разыскания в области русских духовных стихов» (1892), «Боккаччо, его среда и сверстники» (1893–1894), «Пушкин – национальный поэт» (1899), «В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения» (1904) и др.

А.Н. Веселовский. 1913 г.

Вильгельм Томсен
(1842–1927)

Датский лингвист-тюрколог и историк Вильгельм Томсен родился 25 января 1842 года в Копенгагене. Он был сыном члена нижней палаты датского парламента почтмейстера Людвига Фредерика Томсена. Томсен окончил историко-филологический факультет Копенгагенского университета. В 1871–1878 годах он преподавал латынь и греческий язык в школе Боргердид в Копенгагене, а затем до 1887 года был одним из директоров этой школы. В 1875 году Томсен получил докторскую степень в Копенгагенском университете и преподавал с 1875 года адъюнкт-профессором, а с 1887 года и до выхода в отставку в 1913 году – ординарным профессором. В 1876 году он прочел в Оксфорде лекции на тему «Отношения между Древней Русью и Скандинавией и происхождение российского государства» (The Relations Between Ancient Russia and Scandinavia, and the Origin of the Russian State), опубликованные в следующем году. Томсен также с 1902 года был президентом Копенгагенского университета, а с 1909 года – президентом Датского королевского научного общества. Вильгельм Томсен умер в Копенгагене 12 мая 1927 года. С 1894 года Томсен являлся иностранным членом-корреспондентом историко-филологического отделения (по разряду восточной словесности) Российской Академии наук, а с 1898 года – иностранным членом отделения литературы Нидерландской королевской академии искусств и наук. Он также состоял был почетным членом Королевского азиатского общества Великобритании и Ирландии. Ученый был награжден прусским орденом «Pour le Mérite» и датскими орденами Слона и Даннеброг.

По определению, данному шведским лингвистом Бо Викманом (1917–2007), Томсен «был одним из величайших лингвистов всех времен. Он занимался поразительно большим числом лингвистических дисциплин, и во всех из них он был одинаково искусен». Томсен исследовал контакты между финно-угорскими и индоевропейскими (германскими и балтийскими) языками, скандинавско-славянские связи (в том числе занимался «варяжской проблемой»). Он знал почти все европейские языки, включая венгерский, а также арабский, персидский, цыганский, японский, китайский, санскрит, тамильский и тюркские языки. Томсен наиболее известен в мире дешифровкой древнетюркского письма, проведенного в работах 1893–1896 годов на основе древнетюркских рунических надписей, открытых экспедицией В.В. Радлова (1837–1918) в 1891 году. Наиболее полный перевод древнетюркских надписей на датский язык Томсен опубликовал в 1922 году. При дешифровке Томсен сконцентрировал свое внимание на самых больших и полных надписях, полагая, что при их анализе можно достичь наибольшего успеха. Такими надписями были орхонские эпитафии Кюль-тегина и Бильге. Первым делом он установил направление письма. Путем весьма убедительного сравнения как целых кусков текста, так и отдельных строк Томсен доказал, что письмо должно читаться не слева направо, а справа налево, как читаются, например, вертикальные строки китайской письменности. Далее он посчитал число оригинальных знаков. Их оказалось 38. Это свидетельствовало в пользу того, что данной системе письменности свойственны черты как чисто алфавитного, так и слогового письма, поскольку слоговые системы письма обычно содержат не менее 50 знаков, а алфавитные системы – не более 30. Отсюда Томсен сделал важный вывод о том, что перед нами алфавитное письмо, но такое, где отдельные знаки для одного и того же звука чередуются в зависимости от того, какой звук предшествует данному звуку или следует за ним. Изучая внешний вид письма, ученый провел исследование, призванное показать, что те или иные согласные чередуются под влиянием предшествующих или последующих. Он исходил из того, что из одного ряда знаков XYX, т. е. группы знаков, в которой два одинаковых знака разделены еще одним, отличным знаком, или X должен передавать согласный звук, и тогда Y – гласный, или, наоборот, Y – согласный, и тогда X – гласный. Таким образом Томсен определил, какие знаки соответствуют гласным буквам. Сразу верно он определил гласную букву, соответствующую звуку i. С другими гласными пришлось повозиться дольше, используя метод проб и ошибок. Чтобы доказать верность своих прочтений, Томсен приступил к поискам в текстах надписей тех собственных имен, которые были засвидетельствованы, хотя и в китайской передаче, китайскими надписями памятников. Следовало ожидать, что собственные имена как замкнутые группы знаков (на словоразделитель в виде двоеточия обратили внимание еще при открытии надписей) или будут встречаться в тексте особенно часто, или смогут быть выделены каким-либо другим способом, например по их месту в тексте – в начале нового фрагмента. Томсену бросилась в глаза группа, довольно часто встречавшаяся в обеих орхонских надписях. Томсен был убежден в том, что четвертый знак группы (крайний слева, поскольку направление письма – справа налево) имеет фонетическое значение i. Частота, с которой встречалась эта группа знаков, и ее место, а также наличие конечного звука i привели ученого к заключению, что перед ним эпитет, служащий для украшения княжеского титула, то есть слово, известное монгольскому языку и всем тюркским языкам и означающее «небо» или «бог». Томсен допускал, что гласный мог быть подавлен и заглушен. Он идентифицировал, таким образом, группу i-rng-at, то есть со словом tangri (как его следует читать), означающим «небо», «бог». Другая группа знаков несколько раз повторялась на камне I, но совершенно отсутствовала на камне II. Томсен заключил, что группа скрывает имя того князя, которому и был посвящен этот памятник. В китайском тексте этот князь назван Кюэте-гинь, во второй части имени ранее уже опознали тюркское «тегин» – «принц». Томсен знал, что что китайский язык не знает среди конечных слоговых звуков звука i и просто опускает его при передаче чужеземных слов. Он сопоставил всю группу со словом Ktl-tegin «принц Кюль», это чтение подтверждалось не только китайской традицией, но и обоими знаками – (t перед или после e, i, a, o, u) и (i, j), которые Томсен открыл еще в слове tangri. Отсутствие конечного слогового i в китайском привело к определению наиболее часто встречающейся группы знаков на камне II – китайское «Би-кя» совпало с тюркским «Бильге» – «мудрый». Четвертая группа знаков обозначала слово, очень часто встречавшееся на обоих орхонских памятниках. Три знака из четырех, составлявших это слово, Томсен знал. Это знаки (если читать справа налево) = t (из tangri и Kultegin), = u (из Kul-tegin) и = r (из tangri). Таким образом, слово читается t-u-r с одним неизвестным знаком. Логично было прочесть его как «тюрк» (turk). Тем самым был опознан язык надписей. Это был язык народа, который китайцы называли ту-кюэ, самый древний из тюркских языков. Было установлено не менее девяти знаков. А поскольку Томсен прекрасно знал разные тюркские языки, он сумел довольно легко вставить полученные значения в другие слова и постепенно воссоздать весь алфавит. За три года ученый не только установил алфавит, но и сделал полный комментированный перевод надписей. Это открытие дало ключ к пониманию истории Центральной Азии в Средние века.

Вильгельм Томсен. 1912 г.

Томсен полагал, основываясь на скандинавской этимологии этнонима «Русь» и на скандинавскую этимологию «русских» названий днепровских порогов из сочинения византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей» (948–952), что в «Повести временных лет» Нестора «имя «варяги» употреблено в смысле общего обозначения обитателей Скандинавии и что Русь есть имя одного отдельного скандинавского племени, пришедшего под предводительством Рюрика и его братьев из-за моря и положившего основание государству, столица которого некоторое время находилась в Новгороде; это государство и есть зерно, из которого выросла современная нам Российская империя». Как отмечал известный российский историк, археолог и филолог Л.С. Клейн в своей книге «Спор о варягах» (2009), «Томсен не ввел принципиально новых аргументов, но собрал все данные в пользу норманнской концепции и представил их в строгом и тщательно разработанном виде, по последнему слову науки. Особенно тщательно были разработаны, конечно, филологические аргументы, поскольку автор филолог. После этой книжки стало невозможно отрицать, что варяги русских летописей – это скандинавы, норманны».

Томсен выдвинул гипотезу о родстве этрусского языка с восточно-кавказскими языками. Он является автором работ: «О влиянии германских языков на финские» (Den gotiske sprogklasses inflydelse pе den finske) (1869), «Начало русского государства» (Der Ursprung des russischen Staates) (1879), «Дешифровка орхонских и енисейских надписей, предварительное сообщение» (Déchiffrement des inscriptions de l'Orkhon et de l'Jénissei, notice préliminaire) (1893), «Надписи Орхона» (Inscriptions de l’Orkhon) (1896), «История языковедения до конца XIX века» (Sprogvidenskabens historie) (1902).