Книга: Век необычайный - Борис Васильев

Наш народ вернулся русским народом с поля Куликова, то есть более шести веков назад. И за шесть веков мы так и не повзрослели, ибо постоянно, поколение за поколением опекались батюшками: батюшкой был Государь, барин, священник. Мы росли под патронажем этих «батюшек», работали на них, воевали за них и умирали, забытые ими. И мы привыкли к постоянной опеке, привыкли перекладывать свои заботы на их ответственность.

Это религия, попранная большевиками. Но религия в России не та:

Западная Европа получила в наследство от Католической церкви римское право, в котором приоритетом являлись права личности. Древняя Русь, приняв христианство византийского толка, приняла и византийское право, в котором приоритетом оказались не права личности, а безусловное право деспота, государя, царя – то есть приоритет власти.

Это искусство. Вот только ставший классиком писатель Антон Павлович Чехов и знаменитый трагик Николай Симонов (известный по роли Петра1) в списках деятелей культуры у Васильева не значатся. Это представления о долге перед обществом. Но не те, которые были, например, у Петра 1. Вообще сильные правители в круг носителей культуры у Васильева не входят. Точно так же, как люди, пошедшие на компромисс с существующей властью. Даже если они получили неплохое образование. И вообще уровень культуры по числу образованных людей в стране мерить негоже. Другое дело – уровень элиты. Это защита прав личности. Но не каждой личности. Так, например, низшие классы – по Васильеву - генетически ущербны:

идея равенства не могла не породить попытки теоретического обоснования, что равенство – это не просто юридически-экономическое, но и абсолютное. Сын крепостного холопа и сын столбового дворянина просто обязаны были быть хотя бы равными, а что утверждала генетика? А эта вредная наука как раз-то и утверждала, что генетический отбор заведомо делает людей неравными... Генетика научно узаконивала неравенство рождения, отдавая предпочтение родовым признакам, то есть объективно утверждала, что дворянскому сыну легче стать ученым или политическим деятелем, чем сыну крестьянина. А лысенковская теория не просто приравнивала этих сыновей, но особо подчеркивала значение внешней среды, то есть теоретически отдавала предпочтение сыну трудового рода. Вот в этой внезапно прорвавшейся примитивно понятой классовости и был заключен смертный приговор не только науке, но и ее адептам. Генетика объявлялась ложным учением, а исповедующие ее – еретиками. Победивший класс не желал признавать за побежденными никаких положительных качеств даже в чисто теоретическом плане.

И основная вина большевиков – по Васильеву – состоит в том, что те отняли у элиты причитающийся ей кусок пирога, заменив дворянскую культуру – крестьянской. Отсюда – верноподданность населения, дедовщина, падение интереса к древнегреческому и латыни, отказ от истории и замена недели пятидневками. Но это даже не самое страшное:

Революция и воспоследовавшая за нею Гражданская война, а в особенности сталинские репрессии практически уничтожили культурную мощь России. Цивилизованные страны перестали воспринимать нас как свою составную культурную часть.

Ничего не напоминает? А ведь с большевиков ещё причитается – за чеченские войны и баркашовские ягодки. Примечателен тот факт, что Васильев долгое время сам был верноподданным. Его не шокировали ни демонстрации, ни разрушение кладбищ. Он честно работал на благо Советской страны, честно защищал её в 40-е годы. Та часть мемуаров, где говорится о Великой Отечественной войне – «Незабудки на минном поле» - получилась самой светлой и искренней. Хотя события не идеализируются, показывается, что и рутины, и лишений, и откровенной дури было более чем достаточно. Переоценка личности Сталина началась после дела врачей. Переоценка СССР? Не очень понятно. Но если сравнить повесть «Завтра была война», писавшуюся «в стол», с произведениями перестроечными и постперестроечными, разница будет здорово бросаться в глаза. А мемуары… такое впечатление, что писались заигравшимся в аристократизм креаклом.

Всех преступлений против собственного народа, совершенных советскими специалистами, перечислить невозможно. И говорю я о них для того лишь, чтобы виден был черный фон времени, в котором росло наше поколение. Мы вырастали в атмосфере команд. Все было подчинено командам, и все команды проводились в жизнь. Мы маршировали, выкрикивая лозунги, к обозначенной вождями цели. Целей было много, и вождей тоже много. Был Верховный Вождь товарищ Сталин, был вождь тяжелой промышленности тов. Орджоникидзе, вождь транспорта тов. Каганович, вождь внешней и внутренней торговли тов. Микоян и т.д. Мы носили их портреты на демонстрациях и восторженно кричали «Ура!». Послушная масса должна была иметь не только друзей, но и врагов. Друзьями были трудящиеся всего мира, а враги строго делились на две части – на врагов внешних и врагов внутренних. Последних время от времени разоблачали, и мы ходили по улицам с лозунгами «Смерть!». Смерть троцкистам, бухаринцам, зиновьевцам – далее по списку – не только до суда, но и задолго до следствия, поскольку газеты натравливали нас на очередных врагов сразу же после их арестов. Мы были детьми Гражданской войны, а она продолжалась вплоть до Великой Отечественной. Уничтожалось крестьянство, купечество, дворянство и разночинная интеллигенция вместе с религиями всех конфессий. И в этой гражданской войне – негромкой, ползучей – мое поколение принимало самое активное участие. Мы искупили свой невольный грех перед нашим народом. Это на наших телах забуксовали танки Клейста и Гудериана.

Борис Васильев много времени посвятил в книге описывая свою семью (что вполне типично для мемуарной прозы), и биографические факты из жизни родственников перемежаются с его философскими размышлениями обо всем - образовании, семье, государстве, литературе. И написано все таким хрустальным языком, что мне приходилось периодически откладывать книгу, чтобы прийти в себя. Кстати, биография семьи писателя не вполне обычная, и лишний раз доказывает, что жизнь может придумать такие сюжеты, что ни одному писателю и присниться не сможет. Например, бабушка писателя была падчерицей дедушки. Непонятно? Дедушка влюбился в несовершеннолетнюю дочь своей жены, и она родила от него ребенка. А потом еще одного. (Кстати, в таких случаях ребенка записывали не на родного, а на крестного отца). Потом несколько раз сбегала с любовниками, возвращалась, и муж-отчим ее принимал обратно. А в перерывах между побегами детей воспитывала та первая жена. А когда первая жена умерла, мужчина обвенчался со своей несовершеннолетней возлюбленной, и она потом родила еще двоих, уже законных детей (так получилось, что на четверых детей от одного матери и отца было 3 разных отчества), перед тем как сбежала еще раз. Да, Набоков со своей Лолитой выглядит бледновато на фоне такой истории, согласитесь? Борис Васильев принадлежит к тому самому поколению опаленному войной, как и его герои в "Завтра была война" он на момент начала войны закончил 10-й класс. Кстати, пишет он и о той потрясающей лжи советской историографии, когда потом пытались замылить момент, и представить, что до нападения о войне никто и подумать не мог, не подозревал и не готовился, что были заняты исключительно мирным собиранием ромашек. А для мальчишек 16-17 лет что такое война? Можно ли удивляться, что представляли они себе ее как веселое приключение, и на слова директора школы о начале войны закричали "Ура"? Вот только из тех мальчишек, кричавших "Ура" на школьном крыльце остался в живых только Борька Васильев... Очень примечательна и интересна история, как Васильев попал на фронт. Среди наспех собранных комсомольцев-добровольцев его отправляют, нет, не на сам фронт, а из фронтовых областей помогать эвакуировать "партийное имущество и архивы" (вот какие приоритеты были у власти, не людей спасать, а бумажки и барахло). И попадают необстрелянные пацаны в окружение, а потом долго неделями выбираются из окружения. Весь этот период описан очень просто и жизненно, нет у Васильева никакого пафоса и позерства. Кстати, в тексте есть пометка, что автор даже выкинул из рукописи десяток страниц, так как понял что описывается все по кругу - "шли-пробирались-затаились", а основные чувства окруженцев были голод и желание поспать:

Вот это и есть окружение. Блуждание по лесам и болотам с риском попасть под внезапный огонь противника или угодить в плен. Это - голод, голод и - еще раз - голод, потому что ты без связи, без поддержки, без медицинской помощи, наконец, и любая рана может оказаться для тебя смертельной. А еще это усталость и чувство обреченности, это - сон урывками, когда спишь-то вполуха и вполглаза.

А после окружения был фильтрационный лагерь, потом несколько военных школ. Вот учит он курсантов тому, что

нельзя хранить взрыватели в нагрудных карманах, нельзя пить перед боем – ни глотка! – если они хотят остаться в живых и что в атаке нельзя расходовать всю обойму, поскольку на перезарядку времени не будет, а с немцем в рукопашную один на один может пойти только ненормальный. – Это понятно! – гоготали мои мужики. – Они, поди, не одной картошечкой с детства кормлены. И еще я вскоре начал писать рапорты с просьбой отправить меня на фронт. Причина была простой, как арбуз: я доходил на третьей норме, половину которой крали старательные интенданты.

Сколько военной правды неприкрытой лозунгами и пропагандой в этом эпизоде! Кстати, потом за это Васильев и огреб, его обвинили в том, что он "разводит панические настроения, и порочит советского солдата". Ну если кому непонятно, то усмотрели в этом утверждение, что дескать, наш солдат фрица в рукопашке не одолеет... Эх, тут мне и Николай Никулин вспомнился, скажет кто-то в сердцах, зачем бросать без толку людей рота за ротой на укрепленную высоту, а потом особист в дело пишет "при всех усомнился в нашей победе". Еще одна параллель с ранее читанным, размышления Васильева об увиденном и услышанном на войне напомнили мне еще одного замечательного писателя Слепухина, где его герой размышляет о нравственной убыточности войны для нации. Любой войны, пусть она хоть десять раз справедливая и освободительная. О непосредственно литературном творчестве Васильев пишет не так много. Кстати, именно с предлогом "желание заняться литературной деятельностью" он ушел из армии в 1954, и откровенно пишет, что сначала даже не понимал и не подозревал, как писать, и что потом делать. По отрывкам можно понять, что не был (а у кого был кроме откровенных лизоблюдов) его творческий путь простым, было все "внимание" государства, и его забота о том, чтобы из под пера писателей выходили только идеологически правильные произведения. Вот и его прекрасная повесть "Завтра была война" пролежала на полке много лет, и вышла только в перестроечные времена. Книга небольшая (300 с чем то страниц на планшете), но сколько же она вызывает эмоций и переживаний. И очень хотелось бы читать еще и еще, но писатель предпочел оставить ее как бы немного недописанной и незавершенной...

В список "плохо" я отнесу разорванность текста. Видно, что писалось с перебоями, в разном настроении. Части (а их три) разительно отличаются друг от друга, да и внутри частей порой одна страница сильно отличается от другой, хотя внешне принимает вид единого текста. Получается глуповато.

А в последнем абзаце напишу, что расстроена жизненной философией, декларируемой в мемуарах. Уж не знаю, действительно ли автор пронес её через всю жизнь с детства, как пишет в книге, или это такое стариковское возрастное (и в чем-то вызванное нарушениями восприятия) брюзжание про наследственную дворянскую честь, доступную избранным, и наследственную быдловатость, которая присуща большинству вокруг (подробности можно читать в рецензии Medulla , а я не стану распространяться). Но для меня Борис Васильев оказался из тех авторов, знакомство с которыми хорошо бы ограничивать только художественными произведениями.

Было неожиданно узнать, что Борис Львович с таким неприятием относился к советской власти. Потому что я не смогла вспомнить среди его героев антагонистов советского строя, но зато сразу вспомнила маму Искры, товарища Полякову, красного командира, глубоко преданного революции.

"Век необычайный " разбит на три части, очень разные. Первая - детство и юность, пришедшиеся на 20-30е годы ХХ века, но по духу больше напоминающие дореволюционную Россию. К тому же в этой части Борис Львович много вспоминает своих родителей и предков и много размышляет об истории и воспитании. Вторая часть - война. Но совсем не героическая, как в его самых известных произведениях. А абсолютно бессмысленная. И третья часть - о семье, еврейском вопросе и становлении его как писателя.

Дальше очень много размышлений

Понравилось. Из того, что очень понравилось – стиль автобиографии: не линейный, а со вставками философских рассуждений, воспоминаний, размышлений о культуре и о России, об офицерстве и об армии. Это очень здорово, потому что возникает ощущение живого разговора с автором, ведь в жизни любой разговор начинает ветвиться – одна тема тянет за собой другую и так далее. Нет ощущения академичности и занудства, есть ощущение именно разговора. Ну, как, к примеру не ответвиться к Льву Николаевичу Толстому, когда речь зашла о матери Бориса Васильева? Вы знали, что её дядя Василий Иванович Алексеев тот самый американец – друг и последователь философии Льва Николаевича Толстого? Поэтому Васильев на страницах своей биографии рассуждает о философии Толстого, принимая её и в какой-то степени, наверное, следуя ей. А история женитьбы его деда по материнской линии, ну чем не ''Лолита'' Набокова! Но описана блестяще, без пошлости, а как история двух жизней. И наконец-то, наконец-то в словах Бориса Львовича я нашла и подтверждение своим размышлениям о том, что культура и интеллигентность не равно образование, не равно двум или трем дипломам, а есть огромный пласт, состояший из исторической памяти, из понимания прав человека, воспитания, личностного роста, нравственности, ответственности перед государством в общем и перед родными в частности (ах, как же это не совпадает с новейшими тенденциями, что никто никому и ничего не должен), но лучше об это сказал сам Борис Васильев. И я согласна с каждым словом. Прекрасно Васильев пишет о том самом счастье, которое можно испытать только в детстве – счастье бытия, когда собирать и есть кисловатый пузатый крыжовник, слышать как падают яблоки в саду и после дождя находить их крепкие холодные в траве, ездить с отцом на велосипеде в соседние деревни – есть простота и безмятежность детского бытия . И это прекрасно! Хороши размышления об офицерстве, о том, что сама школа образования и воспитания офицерского состава после 17-го года ушла в небытие, школа быстрой подготовки офицерского состава во время Великой Отечественной в какой-то степени постепенно начала поднимать офицеров к высокой планке. Единственное, с чем я категорически не согласна, так это с тем, что дедовщина появилась только в СССР, а в царской армии никогда не было, ибо офицеры все были сплошь интеллигентными, белыми и пушистыми. Никогда. Была дедовщина и до 17-го года. Достаточно хотя бы прочесть ''На переломе'' Куприна, чтобы эта иллюзия белости и пушистости развеялась, как дым.

Не понравилось. Теперь я постепенно перехожу к тому, что категорически не понравилось, даже вызвало отторжение и неприятие. Как же много и с придыханием говорит Васильев об интеллигенции, что только русские интеллигенты и дворяне радели за Отечество, чувствовали ответственность и боль за страну, ибо были образованы, со снисхождением относится к крестьянству, а описывая СССР вообще с ненавистью о том, что победила крестьянская психология дворянскую культуру, которая и есть истинная культура России. Дворянская культура - настоящая культура России? Помилуйте, с чего бы это? А куда делась православная культура крестьянского быта? Исконно русская, смею напомнить, ибо дворянская культура это калькирование с западной культуры и пошла она с того времени, как Петр I окно прорубил. А истинная русская культура – это фольклор, это православие, это крестьянство, это корни. И носителями этой культуры и были крестьяне, а не дворяне. Давайте вспомним, кто Солнцу русской поэзии пел песни и рассказывал сказки, которые потом обрабатывались литературно? Правильно – няня, простая крестьянка. Поэтому я была не просто удивлена таким заявлением Васильева, а ошеломлена. И ведь трагедия-то 17-го года была в том, что сломаны оказались все традиции русской культуры: дворянской, крестьянской, купеческой – всё было сломано. Какое количество крестьян, работающих от зари до зари, было расстреляно или пошло по этапу! Какое количество крестьянских хозяйств было стерто с лица земли за нежелание вступать в колхозы! Это же уму просто непостижимо! Было разрушено всё во всем. Я не понимаю откуда в Васильеве это дворянское высокомерие проснулось? Неужели развратничающий князь, спускающий деньги на карты, вино и девок, любит Россию больше, нежели честно пашущий землю простой мужик, хоть и не говорящий по-французски и не умеющий читать и писать? Неужели? Почему настолько неадекватно оценено время перед революцией, когда верхи не могли, а низы не хотели, когда дворянство так противилось всеобщему образованию, спускало деньги на разврат, рабочие пили до озверения – всё это было и преобразования были нужны, необходимы! Другое дело, что не такими методами, не такой кровью, не разрушением. Покоробили слова о Чехове, будто бы он сам был мещанином из Таганрога, сам хотел стать интеллигентом, завидовал настоящим интеллигентам и поэтому в своих произведениях выводил такую вялую и никчемную интеллигенцию – из зависти-с. И вот это дворянство вкупе с интеллигентностью прет из всех щелей. И ведь удивительно, но в самом начале книги он же сам пишет о том, что не образование делает человека культурным и интеллигентным, а многие составляющие. И я сразу вспоминаю статью Д.С.Лихачева об интеллигенции, где он пишет о крестьянах русского севера, которые были по-настоящему интеллигентны, потому что сохранили свою культуру быта, свою историю, помнили много древних песен и сказок и, главное, были необыкновенно трудолюбивы и добры. Человек, который во времена СССР издавался, по его книгам ставили спектакли и снимали фильмы, который будучи в составе Союза писателей выезжал за границу (и не в соцстраны, а в капстраны), писал патриотические книги, а сейчас настолько грубо пишет о том времени. Я понимаю, что, возможно, боялся тогда, но зачем сейчас писать вот так?... Это оказалось такой ложкой дегтя, что я до сих пор пребываю в состоянии глубочайшего недоумения. Почему же не взято во внимание, что наша история это череда закольцованных событий, которые повторяются из века в век, ничему нас не уча. В том числе и тирания, культ личности. Иван Грозный, Петр Первый, Екатерина II, Сталин – это лишь единицы имен, самые громкие. Закольцованы. Военный период я не берусь оценивать – права морального не имею. Но книга оставила в общем скорее негативный оттенок, чем положительный. Но, тем не менее, ставлю четыре звезды за то, что Васильев имел полное право написать свою автобиографию именно так и не мне судить. Но осадок остался, увы.

Вообще-то я собиралась начать знакомство с творчеством Бориса Васильева с романа Отрицание отрицания либо с Картёжник и бретёр, игрок и дуэлянт (из саги об Олексиных), но увидела книгу воспоминаний под названием "Век необычайный" и поняла: вот с чего мне следует начать. Двадцатый век - моя больная тема. Не любимая (их множество), а именно больная. Я позднее дитя двадцатого столетия, но оно – как и родной город – всегда и везде со мной. Я очень люблю читать воспоминания. Особенно близки мне те книги, где не только и не столько события, сколько размышления о прожитой жизни, о людях и эпохе, книги, в которых автор говорит о самом важном. Борис Львович рассказал мне и о своём отношении к советской власти (в этом мы единомышленники, что особенно для меня важно), и о судьбах своей семьи, и о детстве, и о войне, и о любви, и о творчестве – обо всём том, что составляет его внутренний мир. Поделился всем этим, всколыхнув мир мой собственный. И то чёрные вихри кружили в моей грудной клетке, то её наполняли неотделимые друг от друга величайшая радость и сильнейшая боль. Как и Борис Львович, я не буду писать по порядку. Пусть отзыв мой тоже будет чересполосицей. Одна из моих любимых цитат из этой книги повествует о том, как надо рассказывать истории. Она великолепна в целом, но есть в ней слова, которые мне особенно дороги: «К чёрту правдивое человекоподобие - да здравствует сказочная человечность». Воистину достойное творческое кредо. О творческой судьбе своей Борис Львович рассказывал в третьей части. О том, как понял, что хочет писать. О том, как долго шел к пониманию – что именно хочет писать. Как работал над собой. Издательская судьба – это вообще отдельная тема. У меня на неё профессиональная стойка. И грустно стало, когда я узнала, что повесть «Не стреляйте белых лебедей» пострадала от невнимательности корректора, который не убрал из заголовка предлог «в». И теперь в разных изданиях название то авторское, то с ошибкой, которую никто не замечает (* кто бы в профиле автора это дело исправил). Ну, и цензура, конечно, - куда же в те времена без неё (да и сейчас вот эта цитата, допустим, имеет смысл и большое значение). Очень близко мне то, как Борис Львович относится к судьбам своей семьи, к своим корням, к истории родной страны. Так получилось, что для меня всё это тоже важно. Я очень люблю и своих родных (и тех, кого не успела узнать, тоже), и свою страну (без пафоса, без парадного патриотизма, такую, какая она есть. Жестокую, безжалостную, с чёрными дырами и рваными ранами, которые принято припудривать, потому что видеть их страшно). Из всей младшей ветви нашего рода я, наверное, единственная, кто знает и интересуется… Кто помнит и кому из-за этого больно. Я ни в коем случае не хвалюсь и не осуждаю: каждый выбирает по себе. Просто не могу представить свою жизнь без этих теней за спиной. Таков выбор мой. Поэтому многие размышления Бориса Львовича упали на благодатную и подготовленную почву. Понятна, хотя и не нова для меня мысль Бориса Львовича о том, что само понятие культуры в России потеряно (возможно, навсегда). Здесь возникает параллель с книгой Бенедикта Сарнова Случай Зощенко. Пришествие капитана Лебядкина . Сразу захотелось перечитать. И бальзамом на сердце слова Бориса Львовича о войне. Дело в том, что лично я осуждаю героизацию людей, попавших в безвыходное положение. Осуждаю превращение трагедии в нечто пафосно-победное. Мой дедушка терпеть не мог советские фильмы о войне (он прошёл всю ВОВ и имел на это полное право). Он говорил: «Это всё ерунда. Война – это грязь». Борис Львович пишет о том же самом. И я вновь убеждаюсь: главное цена победы, а не сам факт. И читая о войне, сочувствую людям, а не благоговею перед сверхчеловеками, как это принято. Мой дедушка (его награды в его могиле, и только он сам знал, чего они ему стоили) был человеком (непростым и неоднозначным, как и все нормальные люди). В этой книге много горьких мыслей и событий, но много и радости, а какая любовь! Это одна из лучших книг воспоминаний, что я читала. И что-то мне подсказывает, что всех своих эмоций, всех мыслей (в том числе и самых важных) мне всё равно не передать. Так что лучше буду закругляться. Вернусь к началу, раз уж непоследовательно пишу. У книги этой замечательный эпиграф – строки Николая Глазкова: Я на мир взираю из-под столика. Век двадцатый, век необычайный. Чем он интересней для историка, Тем для современника печальней. По смыслу можно было бы подставить век любой. Там где эпоха – сломанные судьбы. И очень хочется, чтобы, когда наш новый век станет эпохой, историк зазевал и заскучал. Правда, уже первые десятилетия показывают, что не бывать такому… Мечтать не вредно, как говорится, но правда такова. А я стою и машу вслед бричке, на которой лежит счастливый человек. Он едет с ярмарки. Машу и смахиваю слёзы. Мне радостно и грустно одновременно. Но на самом деле-то я не прощаюсь. С творчеством Бориса Львовича я знакомство лишь начинаю… И предвкушаю. И знаю, что это моё. П.С. Очень нравится фотография на обложке. Очень.