Текст книги "Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»"

Мюнхэ

Хотя эмпатические проявления и были мне свойственны, я все же никогда не думала о том, что они могут распространяться на исторические личности. Изменения в моей психологической структуре, в результате которых я стала способна чувствовать и сопереживать персонажам исторических реалий, не были случайны. Дом Кеттеля в Анкаре удивил меня и погрузил в атмосферу восточных сказок «1001 ночи». Этот, в высшей степени европейский и светский человек, с гибкими представлениями о времени, мире и обществе, в котором он живет, поразил меня архаичностью и восточностью своей тайной, скрытой от посторонних глаз, жизни.

Его особняк в Анкаре бросался в глаза своей роскошью даже снаружи – хотя бы потому, что находился в самом центре, среди обыкновенных домов и офисных зданий, где взгляд прохожего или туриста никак не ожидал внезапного появления восточной жемчужины, построенной всемогущим султаном по приказу коварной Шахерезады. Внутри абсолютно все говорило о том, что ты попал во времена Ходжи Насреддина. Роскошные сводчатые потолки, низкие диваны, расшитые узорам ковры, огромные комнаты, чаши с фруктами и вином, арыки в самом доме – пока я своими глазами не увидела все это великолепие, словно бы приготовленное для съемок исторического фильма или восточной сказки, то думала, что такие экспозиции бывают только в музеях. Это и стало решающим фактором, «сделавшим» из меня на время Елену Петрович. Я окунулась в атмосферу ее юности и встречи с Карагеоргием, а уж дальше мысль понесла меня по волнам какой-то неведомой мне доселе реки…

Кеттель дорожил своим прошлым, соблюдал и берег историческую традицию. В отдельном крыле дома, куда редко кто мог проникнуть из посторонних, располагался его кабинет, который явно резонировал со всем тем восточным великолепием, что было здесь насаждено и приспособлено для отдыха глаз, тела и души хозяина дома. Там Кеттель проводил большую часть времени, пока я наслаждалась видами домашних интерьеров, купалась в роскошном мраморном бассейне во дворе, кормила дивных по красоте павлинов из его личного домашнего зоопарка.

Прислуги здесь было великое множество. Несколько раз мы с Зулейкой, его поварихой, ходили на настояший восточный базар – признаться, я и не думала, что в таком развитом с точки зрения социальной инфраструктуры городе еще существуют эти островки сказочной древности. А потом она учила меня готовить гюль и еще какие-то турецкие блюда, что, надо сказать, получалось у меня достаточно скверно – жизнь в Европе, повсеместное влияние эмансипации, к сожалению, наложили негативный отпечаток на те истинно женские качества, что и без того в небольшом количестве были собраны во мне генетикой.

Как-то вечером, за ужином, сопровождаемым дивными восточными песнями в исполнении местного певца, часто приглашаемого Рашидом в дом, он спросил у меня:

– Вы совсем ничего не готовите, хотя проводите много времени на кухне. Отчего так? Нет тяги к домашним хлопотам?

– Так сложилось. Я долго жила в Европе, где, к сожалению, женская эмансипация совершенно сделала из женщин подобие мужчин. Готовят там только в ресторанах, причем, чаще всего, надо сказать, отвратительно, что, однако же, хорошо сказывается на фигуре…

Рашид оценил мою шутку, улыбнулся и продолжал:

– Вы не разделяете идеалов феминизма?

– Нет. Ни одна нормальная женщина их не разделяет. Никому из нас не хочется руководить и принимать решения, так же, как вам, к примеру, не хочется стоять у плиты. Исторически и генетически женщины созданы для одного, а мужчины – для другого. Попытки обвести вокруг пальца человеческую природу никогда не приводили ни к чему хорошему, не приведут и теперь.

– К чему же они теперь ведут?

– А вы сами не видите? Засилье гомосексуальной культуры с обоих гендерных полюсов уже практически привело к вырождению наций. Однако, шуток с собой природа не потерпит – все это будет остановлено ее великой разрушающей силой, рано или поздно. И важно уловить этот момент, чтобы не быть погребенной под развалинами того, что называется «идеалы современной европейской цивилизации». Не следует особо близко к сердцу принимать все, чему учит европейская культура, но и отставать от нее нельзя – опоздавших, как правило, не ждут.

– Интересное рассуждение… Потому вас и влечет история, что в ней не было этих игр с природой, все было натурально, живо, естественно?

Я пожала в ответ плечами:

– Не знаю, быть может. И все-таки я должна сказать вам спасибо за теплый прием. Обстановка вашего дома, весь ваш настрой, атмосфера, в которую я оказалась погружена, словно бы перенесла меня интеллектуально в Белградский пашалык начала XIX века, во времена Карагеоргия и его вечных противников – османских пашей и янычар, позволила лучше ощутить веяния тех лет, даже в какой-то степени проникнуться мыслями и идеями моего далекого пращура…

– Вы называете турок его врагами?

– Вы считаете иначе?

– Убили его все же не турки…

– Да, но сама по себе смерть Карагеоргия есть веха исторического развития, прогресса свободной Сербии, нежели, чем трагедия отдельно взятого человека. Трагична эта личность не столько из-за обстоятельств гибели, сколько из-за той великой борьбы, что он вел всю свою жизнь. Не так ли?

– Конечно, вы правы, но рассматривать турок как его врагов я бы тоже не спешил. Он был гайдуком, много лет получал жалованье от паши и, если бы не определенные события, не возглавил бы борьбу сербов с османами.

– Мы не можем предугадать, как развивалась бы наша история, случись то или иное событие позже или раньше. И все-таки любовь сподвигла его взять в руки оружие и повести за собой массы. Все ведь началось с убийства того самого турка…

– …который, по легенде, является моим родственником…

– Да, – я смерила Кеттеля оценивающим взглядом, – принимая во внимание вашу харизму, я даже понимаю Елену Петрович. Если ваш предок был столь же привлекательным, как и вы, то ей и вправду сложно было сделать выбор…

Глаза турка блеснули.

– Вы делаете мне комплимент, благодарю вас.

– Я привыкла всегда говорить правду.

– Скажите, а у вас не создалось ощущение пленницы?

– Что вы под этим понимаете?

– Вы с такой первозданной смелостью приняли мое приглашение посетить этот дом и пожить здесь, что это даже удивило. В то время как европейские девушки внимают сказкам о том, что здесь можно оказаться в плену, в рабстве, стать жертвой пресловутого исламского варварства и шовинизма, вы, одна из них, добровольно погружаетесь в эту атмосферу без какой-либо опаски.

– Я ведь вам уже говорила, что те ложные идеалы, которые исповедует основная масса моих сверстниц, от меня далеки. Я достаточно хорошо разбираюсь в людях, и, уж поверьте, умею за себя постоять в случае чего, – я уже явно блефовала, да и он поднимал запретные темы – видимо, сказывался алкоголь.

– Ваши слова подкупают… Так хочется сделать вам самое важное предложение в жизни, право, останавливает только алкоголь – такие слова должны произноситься в трезвом уме и твердой памяти…

Мы были порядком пьяны – каждый отвечал блефом на блеф, который слышал от своего визави.

– Как знать, может быть, я и приняла бы ваше предложение, подбери вы соответствующую для него атмосферу.

– Но какую? Какой она должна быть, по вашему мнению?

– Еще не знаю. Я подумаю.

Вечера мы обычно проводили на раутах или в ресторанах, отправлялись в театры или казино, где он представлял меня своим партнерам и друзьям, и где мое сияние сливалось с сиянием софитов и бриллиантов дам, пришедших также украсить своим присутствием этот вечер. Сегодня же мы остались дома. Алкоголя было выпито уже предостаточно, кровь кипела в нас обоих, тем более, что он до сих пор выполнял свое обещание и не притронулся ко мне и пальцем, и потому чем абсурднее были предложения, тем легче они принимались в состоянии, близком к состоянию сжатой до упора пружины, которая вот-вот разожмется и больно ударит сидящего рядом экспериментатора. Всю ночь я не спала и обдумывала его слова. С улицы через открытое окно веяло прохладой, но я буквально сгорала от какого-то внутреннего жара, томясь идеей отправиться к нему в спальню и непонятно как сдерживаясь от этого очевидно опрометчивого шага. Только под утро усталость взяла свое, и я погрузилась в пучину мучительного сна.

Мне снова снились мои недавние видения и ощущения. Снился Карагеоргий и его убийство, Елена Петрович как живая стояла отражением в зеркале. Я поняла – атмосфера, в которую погрузил меня этот восточный калиф из наших дней, пробудила во мне ту доселе неведомую сторону эмпатии, которая отныне будет моим вторым я, моим альтер-эго. Отныне в мозгу моем буду существовать не только я, Эмма Мюнхэ Арден Лим, но и та великая женщина, которая олицетворяет собой саму Сербию и ее борьбу. Сегодня это – Елена Петрович, завтра – Наталья Кешко, потом – Йованка Броз. Я поняла, что смогу чувствовать и понимать этих женщин по зову крови, что смогу прожить и пропустить через себя всю историю своей страны. Но вот только не поняла еще, сможет ли моя психика все-таки обычного, слабого человека пройти это испытание и нужно ли мне оно…

Проснулась я в абстинентном жару. Рашида не было – он уехал на работу, офис его располагался на другом конце города и возвращался он обычно поздно. Я оделась при помощи горничной, которую он щедро выделил мне в пользование на период проживания в его доме и решила отправиться в город на прогулку.

Правда, надолго меня не хватило – жара и вчерашнее возлияние давали о себе знать, и потому, удобно устроившись в кабачке у арыка, я решила отведать кофе по-турецки, предаваясь размышлениям о будущем – все же нельзя жить у него бесконечно, пора и возвращаться. Как по мановению волшебной палочки появился Чолич – ощущение было такое, что последнее время он меня буквально преследует.

– Здравствуй, – кивнул он, присаживаясь рядом.

– Ты все еще здесь?

– Завтра собираюсь уезжать.

– Счастливого пути. Передай привет Лукасу.

– Ты все еще не поняла…

– Скорее, все еще не поверила. У тебя ко мне какой-то разговор?

– Хотел осведомиться о твоих впечатлениях от Турции?

– О, впечатления просто великолепные. Хотела бы еще не раз вернуться сюда. Видишь ли, мы привыкли думать об этой стране как о курортной зоне, а о том, что здесь есть великолепные исторические традиции, памятники истории и архитектуры – кто знает? Увы, мало времени, чтобы все как следует изучить, но для моего исследования это было бы полезно. Все-таки, Сербию с Турцией связывают пусть и не радужные, но длительные взаимоотношения, которые обойти и забыть нельзя…

– Правильно. Так что же мешает остаться и изучить все более пристально?

– Это дорого. Боюсь, что пока мне это не по карману.

– Могу помочь.

– Не люблю подачек.

– Это не подачка. Это заработок.

– Вот как? И что же я должна буду делать?

– Ты же помнишь мой рассказ о той организации, что я возглавляю в последнее время?

– А, эту сказку? Ну, допустим.

– Мне поступил заказ на турка. Но не на обычного, а на видного, представительного, имеющего отношение к бизнесу и политике этого государства.

– И ты решил похитить Кеттеля? – я по-прежнему легко и непринужденно разговаривала на эти темы, ведь не верила до конца в то, что говорил мой собеседник.

– А ты никак в него влюбилась?

– Еще чего. Он, конечно, представительный мужчина, но я пока далека от того, чтобы принять роковое для себя решение. Это помешает моему исследованию.

– Так как тогда? Мне стоит рассчитывать на твою помощь?

– Смотря сколько это будет для меня стоить.

– Ты будешь довольна.

– И все же?

Чолич сделал несколько штрихов ручкой на бумажке и пододвинул ее мне. На листке красовалась надпись «200 тысяч».

– Долларов? – уточнила я.

– Разумеется, не динаров.

– И что я должна делать?

– Ничего особенного. Пригласи его в Белград.

– А дальше?

– А дальше – моя работа.

Нет, нет, то ли я была слишком молода, то ли слишком пьяна, чтобы поверить в то, что говорил мне этот добрый с виду человек своим вкрадчивым, нежным голосом, способным открыть любую дверь. Мне все еще казалось, что он и Хебранг всего лишь какие-нибудь международные аферисты, которые, скажем, делают долги, а после скрываются из дорогих отелей и от своих партнеров, колесят таким образом по миру, объегоривая менее удачливых игроков в жизнь, и что все его слова – не более, чем вуаль некоей невинной авантюры, в которую меня настоятельно хотят втянуть. Ведь, если верить ему, то он относится ко мне очень тепло, а с таким отношениям к человеку ты вряд ли захочешь сделать его соучастником похищения или убийства.

Я взглянула ему в глаза – вернее, в очки, глаз как всегда было не видно.

– Я согласна. Я приглашу его, и в ближайшие дни мы с ним отправимся ко мне на родину. Но я очень хотела бы увидеть там Лукаса. Мне есть что ему сказать еще.

– Хорошо. Ты увидишь его. Обещаю.

«Ну точно, врал», – смекнула я, и со спокойной душой отправилась домой к Кеттелю.

За ужином в ресторане я решила пригласить своего благодетеля в город, где его предок некогда пал от руки самого Карагеоргия. Интригующая просьба Чолича или мой азарт, связанный с его недавним предложением – сложно сказать, что было здесь определяющим для меня. Но решение мое было твердым.

– Скажите, Рашид, вы хорошо помните ваш вчерашний вечер?

Он немного впал в краску, глядя на меня.

– Более, чем достаточно.

– Не спешите с критическими оценками своих слов. Мне они не кажется столь предосудительными. Я хотела бы заново вернуться к нашему разговору о вашем предложении, которое вы вроде бы собирались сделать, но так и не сделали. Но для этого мне нужна соответствующая атмосфера. Вы уловили мою страсть к истории родной страны и словно бы погрузили меня в условия, в которых зарождалась борьба Сербии за независимость – в Белградский пашалык. А я, в свою очередь, отвечая на ваше гостеприимство, хотела бы обставить наш с вами разговор еще более декоративно. Я приглашаю вас в Белград – туда, где вершилась судьба вашего предка и моего пращура, где Елена Петрович владела сердцами сильных мира сего, а храброе сердце Карагеоргия заставило малочисленный народ подняться войной против целой империи! И там мы продолжим наш разговор…

Кеттель буквально воспарил.

– Вы серьезно? Все, что вы сейчас сказали, не шутка?

– Ничуть.

– В таком случае я согласен. Вылетаем завтра же.

Уже вечером он заказал билеты, а утром белоснежный лайнер уносил нас из аэропорта Анкары на мою родину, где нас ждали непредсказуемые, но наверняка интересные события. Если честно, я и сама плохо отдавала себе отчет в своих действиях, не до конца понимая, что происходит между мной, Кеттелем и Чоличем, но какая-то неведомая сила влекла меня в сплетенную этим человеком паучью сеть. Нет, это не традиционное девичье любопытство и стремление найти приключений на свою голову и голову того, кто с тобой рядом. Это было нечто иное – я как будто перестала руководить своими действиями. То самое альтер-эго, что еще некоторое время назад заставило меня почувствовать себя Еленой Петрович, ощутить как наяву те исторические интерьеры, о которых я доселе и читала-то поверхностно, сейчас владело мной и подсказывало интуитивно правильное решение. А в правильности его я не сомневалась – разум уступил место подсознанию, которое приняло на себя главенствующую роль.

Мы прилетели в обед, перекусили, устроились в отеле «Центральный парк», отдохнули с дороги – и сами не заметили, как наступил вечер. Мы отужинали в ресторане отеля, и тут вдруг на меня нахлынуло нечто сродни эмоциональному всплеску осознания и сожаления. Почему-то только сейчас я вдруг задумалась о том, что слова Чолича могут оказаться правдой – и что тогда? Назад пути нет, убежать мы не успеем, да и некуда бежать. И что будет, если я открою ему сейчас всю правду о моих истинных намерениях? Сможет ли он простить меня? Нет, нет, твердил разум, закрой на это глаза, этого не может быть, но изнутри меня всю переворачивало. Несколько бутылок вина не могли исправить положения – я словно перестала контролировать саму себя.

Придя в номер после ужина, я буквально набросилась на Рашида. Давно не помню у себя таких всплесков либидо. Он пытался отстраниться от меня первые минуты, бормотал что-то насчет целомудрия до свадьбы и исламских традиций, которые я вроде бы уже научилась соблюдать, но я его уже не слушала. Я понимала и не могла ему сказать, что каждая следующая минута может стать для нас последней – и потому эту, конкретную, надо использовать на всю катушку, чтобы взять от жизни все, что можно взять в столь малый промежуток времени.

Мы повалились на постель, не видя ничего от страсти и тусклого освещения гостиничного номера. Одежда летела в разные стороны, а я рвалась к его естеству словно зверь и только одна мысль царила у меня в голове: «Только бы нам дали закончить!» Я не простила бы ни себе, ни другим, если бы сейчас у меня отобрали его, лишили возможности ощутить его в себе по полной программе. И – да – он меня не разочаровал. Его нежные, но глубокие проникновения словно бы пронзали мою душу изнутри, я рыдала от счастья и предчувствия скорой разлуки, вечной разлуки. Никогда еще у меня не было подобного секса с мужчиной! Секс перед смертью, как это заводит и как это убивает одновременно! И только один вопрос в итоге – хотела бы я это повторить? – не предполагал никакого другого ответа, кроме положительного. Этот оргазм, который постигаешь на краю пропасти, не сравнится ни с чем в этом мире.

…После столь бешеной страсти всегда приходят покой и сон. Мы спали в объятиях друг друга, когда дверь еле слышно отворилась. Чьи-то сильные руки схватили меня, зажав мне рот, и оттащили в дальний угол номера. Я не могла сопротивляться, но видела все отчетливо. Видела, как несколько человек в черных куртках связывают Рашида и тащат куда-то под его истые вопли. Я же не могла издать ни звука, проронить ни слова. Осознание собственной ошибки пришло ко мне, выключив все остальные мысли и чувства. Или это была не ошибка? Или я всего лишь восстановила историческую справедливость, отправляя в небытие потомка врага того, кто освободил мой народ от гнета таких вот Кеттелей? Они жаждут до сих пор поработить нас – чего стоят хотя бы его слова о мусульманской традиции! Он жаждал меня, но думал о том, что я слишком грязная для него, ведь уже не девственна. Он позволяет в отношении меня такие мысли, потому что исторически и генетически считает себя лучше меня, чище, умнее, сильнее. И так было и триста лет назад, и двести, и сейчас. Будь у него сила Османской империи – стал бы он церемониться с грязной сербкой или сделал бы из нее наложницу, гурию? Странные мысли посетили меня в ту минуту. Странными они стали с тех самых пор, как исчез Лукас, и со мной стало происходить нечто, выбивающееся из моих привычных представлений о психическом равновесии. Но и жалость имела место – мне, как любой женщине, было нестерпимо больно от жалости к тому, кого я сейчас так вероломно подставила… Мен потащили куда-то вслед за ним, наверное, чтобы тоже расправиться, но я не сопротивлялась и не жалела – я заслуживала этого.

Больше Рашида я не видела. Меня привезли в дом Чолича под Белградом. Я была в исподнем, и кто-то из моих охранников набросил на мои плечи свою кожанку. Я была не в силах вымолвить ни слова.

Машина остановилась перед большим роскошным дворцом, принадлежавшим Драгану. Несколько красивых бойцовых терьеров гуляли по саду вокруг дома. Меня проводили внутрь.

Драган сидел в кабинете, отделанном красным деревом, и смотрел в монитор компьютера.

– Что все это значит? – едва дыша, вымолвила я, садясь в кресло напротив него.

– Поздравляю, ты прекрасно выполнила работу. Ты, как видно, профессиональная женщина, даже просить ни о чем не пришлось. Сама знаешь, как безо всякого клофелина выключить объект и отдать его нам в руки тепленьким… Кстати, вот твои деньги, – он пододвинул мне чек.

– Что ты несешь? Это что, все правда? Правда то, что ты говорил мне там, в Анкаре?

– Конечно. А ты сомневалась?

– А где же тогда Лукас? Ты обещал мне показать его!

– Ты точно к этому готова? Может, для начала, выпьешь вина?

– Да.

Он налил мне и себе в тонкие стаканы немного rosso, протянул мне бокал и стал ходить по кабинету взад-вперед.

– Не вини себя. Ты не сделала ничего предосудительного. Ты лучше меня знаешь, что турки веками порабощали и мучали нас. И, если бы не Карагеоргий, продолжали бы делать это и по сей день. Счет убитых, изнасилованных, искалеченных велся не единицами – а ты взяла лишь одного.

– Но ведь это нельзя назвать местью или справедливостью! Ты же не сам убиваешь их! Ты ведь выполняешь чужие заказы!

– Какая разница под каким соусом подавать мясо? Оно от этого не утратит своих полезных свойств. Сама понимаешь, начинать мировую войну мы не в силах, да и не стоит оно таких жертв. А отомстить тем, кто рос с осознанием превосходства над нами, кто делал из нашей страны поле брани или помойку для радиоактивных отходов – дело святое.

– Почему ты говоришь именно то, что я думаю? Как ты читаешь мои мысли? – я, должно быть, была уже порядком пьяна, если задавала подобные вопросы.

– Потому что мы похожи. Я давно понял это. Хебранг тянул тебя не как человек, а как исторический персонаж. Ты прекрасно знала, что он и такие как он уничтожили твоего отца, ты жаждала мести. Но ты хотела прикоснуться к истории как она есть, хотела неопровержимых доказательств, хотела увидеть все своими глазами. В тебе говорит та же историческая гордость или, если угодно, тот же великодержавный шовинизм, что и во мне, когда я скрежещу зубами после приговора Караджичу или Младичу. Ты сербка до мозга костей – из тех, кого пока не тронула гниль европейской цивилизации. Таких остались единицы. И читается все это в твоих глазах.

– Так как насчет Лукаса?

…Огромная галерея открылась передо мной. Здесь же, в его кабинете, за стеллажом с книгами, была потайная дверь, которая открывалась кодовым замком из-под его стола. Она и вела в галерею. Сама по себе она являла длинный зал, в котором не было ни столов, ни стульев. Эдакая ниша, размером едва ли не больше самого кабинета. Если смотреть от входа, то дальней стены даже не увидишь – освещение устроено здесь так мастерски, что видеть можно только прямо перед собой. Зато стены подсвечены отменно – ведь здесь и располагаются главные экспонаты галереи. Это – головы. Насаженные на штыки-подставки, они словно музейные ценности выстроены в два глядящих друг на друга ряда. Эстетика смерти. Красота ужаса. Нет, у меня не возникло рвотных рефлексов при виде этой ужасающей картины. Скорее, возникло желание повнимательнее рассмотреть экземпляры коллекции моего нового приятеля – ведь они были так прекрасны. Воском подтянуты были некоторые черты лиц, ни капли крови, все они были словно живые и смотрели на тебя как собеседники. Казалось, каждая из голов вот-вот заговорит с тобой. Вскоре мы дошли и до Лукаса.

– Но зачем? – только и смогла выдавить из себя я.

– А мне нравится, что ты спокойно реагируешь на все это. Обычно реагируют по-другому…

– И все же?

– Он ведь был хорват. Правая рука Туджмана, отец концлагерей. Я уже говорил тебе об этом там, в Кемире.

– Только поэтому?

– Все, что я делаю – только поэтому.

– А деньги?

– Всего лишь приятное приложение.

– Я хотела бы осмотреть всю коллекцию целиком.

– Я предоставлю тебе эту возможность, но не сегодня. Ты слишком устала и тебе надо отдохнуть, а созерцание этой красоты требует внутреннего сосредоточения. Заходи на днях…

Обратно меня вез тот же охранник, который любезно поделился со мной своей курткой. Мы ехали в отель, из которого Рашид уже наверняка «выписался», как скажет администратор любопытному просителю – как ответили мне в турецком отеле, из которого так же внезапно в одну из ночей исчез Лукас Хебранг. Мне нравился «Центральный парк», и я не захотела оттуда уезжать. Я взглянула на своего провожатого – правильные черты лица, но несколько глуповатое его выражение. Должно быть, хорошее либидо, подумала я, у глупых оно всегда выше обычного. На минуту он даже показался мне красивым. Любой убийца расскажет вам, что после акта лишения человека жизни почему-то неизбывно хочется секса – как будто, чтобы восстановить ту потерю человечеству, которую ты только что нанес. Я смотрела на этого мальчика как на объект страсти, а он принял мой взгляд за ищущий сочувствия (наивный).

– Не переживай, ты не сделала ничего предосудительного. Все эти черные толстосумы только и делают, что сосут кровь из человечества…

– Отчего так думаешь?

– Бабка рассказывала, что мы какие-то там потомки Обреновичей.

«Черт побери, и здесь сербский шовинизм, – с иронией подумала я. – Нет никто, а самомнения хоть отбавляй. Что ж, специфика национального менталитета, никуда не денешься».

– Это не делает тебе чести, – отрезала я. – Обреновичи были кровососы не хуже турок.

– Знаю, только всяких черномазых упорно не перевариваю, – усмехнулся он и глянул мне в глаза. Глаза у него были голубые. Мысленно я уже подписала ему приговор – спустя несколько минут окажется в моей постели.

– Слушай, – продолжал он, – а куда тебе столько денег? Что делать будешь?

– Тебя куплю.

– Как это?

– Как покупают шлюх. Хватит? Или мало? Драган еще добавит.

– Перестань, это слишком дорогой подарок. Я согласился бы с тобой и задаром, – он смотрел на меня уже оценивающе.

– А как ты относишься к экстриму?

– То есть?

– Секс на постели, в которой еще минуту назад лежал будущий покойник. Заводит? Меня, так невероятно.

Взгляд его загорелся, а нога вжала педаль газа в пол. Мои прогнозы на вечер оправдались…

Мальчик и впрямь оказался умелый, но глуповатый – потомку Обреновичей, наверняка, и положено быть таким. Мы встречались с ним следующие несколько недель чисто для секса. Недели же через две я случайно встретила в одном из городских кафе Драгана. Дружеская беседа, что могли наблюдать посетители этого места со стороны, никак не говорила о том, что разговаривают двое матерых убийц.

– Как дела? – спросила я.

– Средне, – отмахнулся Драган. – Поступил заказ на серба, но я такие не выполняю.

– Это почему?

– Принципиальная позиция. Хотя платят хорошо.

– Глупая позиция. Деньги не пахнут. И потом, говоря так, ты подчеркиваешь наличие в себе той самой сербской твердолобости и себялюбия, из-за которых нас не воспринимают всерьез в Европе.

– Предлагаешь пересмотреть? – усмехнулся Драган. – Есть предложения?

– Еще как. Но только, если увеличишь размер доли – на этот раз ведь и человек будет мой.

– А девочка вошла во вкус. Твоя воля, банкуй.

– Сумма?

– 500?

– Отлично, – ответила я, перебирая мысленно картины постельных сцен с потомком Обреновичей, которые нанесли стране и народу столько ущерба. Если он говорил правду – наказание будет заслуженным. Если нет – хуже для него, нечего накидывать на себя пуху. Вот уж правду говорят: «Язык мой – враг мой».

Ох, ужи эти Обреновичи, чума на их поле! Моя эмпатия становится, кажется, чем-то вроде тяжелой болезни, стадии которой сменяют одна другую. Еще немного и я стану чувствовать себя представителем их семейства. Что это, следствие генетического обмена или я психически больна?