Текст книги "Доктор, который одурачил весь мир. Наука, обман и война с вакцинами"

8. Первый контакт

Итак, с чего все началось на самом деле? Был ли это телефонный звонок Мисс номер Два, когда Уэйкфилд впервые услышал о проблемах своего «сигнального случая»? Может, точкой отсчета можно считать создание женщиной в алом из Newsnight общества JABS для поиска союзников в борьбе за компенсацию?

Или все началось несколько десятилетий назад, на Грейт-Ормонд-стрит, с исследования другого врача?

Я представлю вам это дурно попахивающее дельце под кричащим заголовком:

Правда

Сначала действительно был телефонный звонок. Но звонили не Уэйкфилду. Он сам связался с британским государственным служащим, мужчиной 46 лет по имени Дэвид Солсбери, высокопоставленным чиновником, контролирующим вакцинацию. Это был довольно безэмоциональный и осторожный персонаж, не склонный к опрометчивости. До получения должности он работал педиатром под руководством невролога Джона Уилсона, и этот опыт сформировал его жизненную позицию.

Он был там, в палатах, и наблюдал приступы коклюша. Он присутствовал при переводе детей на Грейт-Ормонд-стрит, в специализированную детскую реанимацию с аппаратами искусственной вентиляции легких. Дэвид видел, как непривитые младенцы буквально захлебываются кашлем до смерти, когда их несут из машин скорой помощи, как плачут родители, как бегают медсестры. Он слышал рассказы о пациентах, заболевших коклюшем, с неизменно печальным концом. Солсбери видел синдром врожденной краснухи, который может привести к повреждению мозга, глухоте, слепоте и сердечным заболеваниям у младенцев. Ему были хорошо известны ужасы подострого склерозирующего панэнцефалита (ПСПЭ). Это медленная вирусная инфекция, вызванная тем самым вирусом кори. Он поражает мозг спустя долгое время после первоначального заражения. Обычно заболевание манифестирует легкой амнезией, затем следуют обмороки, припадки, кома, вегетативное состояние и смерть. Эта мрачная картина разворачивается за пару лет. Солсбери даже сопровождал Уилсона на встрече с родителями одного из таких пациентов, обреченного маленького мальчика. Им надо было сообщить ужасную новость.

«Я всегда буду помнить, как Джон объяснял им очень нежно и чутко, что их ребенок умрет», – рассказал мне Солсбери по телефону.

На момент звонка Уэйкфилда Солсбери работал в Friar’s House: офисном здании в Elephant and Castle, захудалом райончике со сложным рисунком транспортных линий, расположенном в паре километров к югу от реки Темзы. Здесь функционировало несколько правительственных кабинетов, где занимались пенсиями, социальным обеспечением и другими социальными услугами. Лишь немногие сотрудники могли претендовать на что-то более комфортное, чем офис Солсбери № 388 с видом на парковку.

Все началось за два с половиной года до звонка мисс Два Уэйкфилду и за два месяца до вакцинации сына Джеки – Флетчера Роберта, о чем она позже будет рассказывать в Newsnight. В среду, 23 сентября 1992 года, секретарю Солсбери поступил тот самый звонок, который можно считать отправной точкой всей этой истории.

В то время команда Солсбери начала большой проект – выпуск новой вакцины против Haemophilus influenzae типа b. Сам Дэвид занимался вопросами поставки, общался с фармацевтическими компаниями, устранял препятствия для транспортировки вместе с подрядчиками Министерства здравоохранения и отвечал на бесконечные вопросы врачей.

«На линии доктор Эндрю Уэйкфилд. Медицинская школа Royal Free. Что-то о MMR».

Опять MMR. Солсбери слышал новости о проблемах с ее безопасностью. Всего неделю назад, в прошлый понедельник, Кеннет Кайман, главный санитарный врач, написал буквально каждому доктору в Англии и Уэльсе, что две марки этой вакцины отзываются. Одна называлась Plusarix (британская компания SmithKline Beecham), другая – Immravax (французская компания Pasteur-Merieux). Остается только одна – M-M-R II компании Merck, при условии, что поставки из США будут бесперебойными.

В своем письме Кайман объяснял причину такого решения. Грубо говоря, вирус паротита был слишком силен, и у некоторых детей после этих прививок появлялись симптомы. В MMR все вирусы оставались в живом, хоть и в ослабленном виде. И после введения одной из двух вышеназванных вакцин у пациентов развивался паротит, который, по идее, эти прививки должны предотвращать. Заболевание обычно проявляясь в легкой форме менингита – воспаления слизистой оболочки мозга.

Канада и Япония уже действовали. Британские правительственные лаборатории тем временем определили риск: 1 на 11 000 инъекций. Однако, как подчеркивается в письме Каймана, этот показатель все равно был «значительно ниже», чем риск естественного заражения.

В течение девяти дней Солсбери следил за новостями в газетах, которые каждое утро доставлялись прямо на его стол. Первой была Times, опубликовавшая 140 слов во вторник, 15 сентября. Комментарий был достаточно сдержанным, а поскольку две вакицины были отозваны, общественное беспокойство по этому поводу было минимальным. Солсбери никогда не слышал о докторе без пациентов. И после того как секретарь соединила его со звонящим, который представился грудным голосом и изложил свои мысли, государственный служащий был озадачен. Как Уэйкфилд узнает два с половиной года спустя, когда Мисс номер Два добралась до его места работы, Солсбери не сразу понял причину этого звонка.

Со стороны журналиста было бы неразумно полагаться на воспоминания лишь одного из участников. Так что я в долгу перед Уэйкфилдом, который на двух страницах зафиксировал их беседу. В то время он ждал публикации своей статьи в J Med Virol о вирусном происхождении болезни Крона – той, в которой он сообщил об обнаружении вируса кори и предоставил его микрофотографии.

«Почему мы должны относиться к этому серьезно? У нас очень хороший календарь вакцинации. У нас нет кори», – спросил Солсбери.

Но в тот день во время телефонного разговора Уэйкфилд был достаточно откровенен. Он ссылался на J Med Virol, хотя и признавал, что статья не имеет ничего общего с вакцинами (или, если на то пошло, эпидемическим паротитом или мозгом). Тем не менее он хотел встречи. Более того, он хотел денег.

Если бы я мог разделить экран, как в ранних фильмах Квентина Тарантино, сейчас был бы подходящий момент. Потому что Уэйкфилд был не единственным игроком, который увидел в отзыве вакцин новые возможности.

Наш следующий смышленый персонаж – юрист Ричард Барр, о котором позже будет писать Sunday Times, и чье имя появится на доске объявлений, той самой, которая привлечет внимание Мисс номер Четыре.

Темноволосый, с широко расставленными глазами и особым акцентом, Барр мог сойти за настройщика фортепиано, продавца ковров или хозяина паба с настоящим элем. В возрасте 42 лет его главной претензией на известность было соавторство в книге «Как купить и продать дом: все о переезде». До прекращения поставок двух вакцин его карьеру сложно было назвать успешной. «Юрист по найму. Мелкие тяжбы утром, составление актов в обед, завещания во второй половине дня»», – описывает он свою работу на нашей встрече почти 12 лет спустя.

Он практиковал в King’s Lynn, недалеко от побережья Норфолка, на полпути к восточному побережью Англии. Но, как и в Royal Free, все королевское в King’s Lynn ограничивалось названием. Городок с населением 40 тысяч жителей в значительной степени утратил все свое средневековое наследие. С 1960-х годов здесь ничего не строилось, даже университета не было, что могло бы оживить атмосферу вечеров молодежными посиделками. Тем не менее Барр хотел известности и денег, чего жаждет большинство юристов. И, помимо этого, у него были немалые амбиции. Он хотел передать дело в Королевский суд, национальный храм дебатов. Его отец был юристом, а мать врачом, так что все сошлось: больше, чем чего-либо другого, он желал подать фармацевтический иск.

После первой же статьи в The Times он почуял добычу. Уже через несколько часов Барр общался с журналистами. Восемь лет назад, благодаря удачному стечению обстоятельств, он осуществил передачу права собственности ресторатору по имени Анджела Ланкастер, которая купила бунгало с четырьмя спальнями недалеко от поместья Сандрингем, одного из многих домов королевы, в 15 километрах к северо-востоку от King’s Lynn. Покупка была разовой и не представляла большой юридической ценности. Но его клиентка объявилась снова. В мае 1990 года – за два с половиной года до отзыва вакцин – сын Ланкастеров, 13-летний Ричард, заболел вирусным менингитом. Это случилось после того, как в эксклюзивной частной школе его выстроили в очередь с остальными учениками и сделали прививку MMR.

«Это было ужасно», – вспоминает Анджела об острой фазе заболевания, когда ее сына мучили головные боли и такие симптомы, как фоточувствительность, лихорадка, рвота, ригидность мышц шеи и приступы летаргии. «Они измеряли ему температуру каждые 10 минут».

Женщина спросила Барра о перспективах подать в суд на доктора. Она слышала от другой матери, что врачи общей практики получают премиальные за выполнение планов по иммунизации. Таким образом, по ее мнению, тот, кто провел вакцинацию в школе, получил прибыль от рискованной процедуры.

Первым шагом Барра было запросить юридическую помощь: деньги налогоплательщиков для финансирования людей, которые не могут позволить себе оплатить юриста. В британской системе несовершеннолетние всегда имели право на подобную помощь, поэтому Барр сделал и второй шаг – отправил запрос на заключение эксперта и оформил заявление матери о том, что и когда случилось с ее сыном. Дело выглядело многообещающим, и правительственный совет по юридической помощи оплатит счет адвоката, неважно, выиграет он или проиграет.

Однако через пять недель нахождения в затемненной палате мальчик полностью выздоровел. Он не потерял доход. У него не было иждивенцев. А если уж на то пошло, то у его матери сложилось впечатление, что вакцина даже принесла пользу.

«Вероятно, это изменило моего сына, – сказала она мне, посмеиваясь над мыслью, что, возможно, легкое воспаление обострило его умственные способности. – До 13 лет он взахлеб читал компьютерные журналы. После болезни он сказал, что хочет работать в NASА, забросил их и начал учиться».

Перенесемся в ноябрь 1992 года, когда поставка вакцин была приостановлена. Барр вспомнил случай Ланкастеров. Во вторник Анжела вернулась домой около четырех часов дня и обнаружила сообщение от адвоката с просьбой разрешить сообщить журналистам ее номер телефона. История ее сына стала новостью: идеальный анекдот, позволяющий извлечь максимальную пользу из действий правительства.

Мать сообщила мне, что дала интервью Daily Mail, но журналист прозевал крайний срок подачи статьи. Тем не менее с ней связалась более престижная газета Independent, медицинский редактор которой, Селия Холл, давно занималась борьбой с АКДС. В тот вечер она подготовила не одну, а две статьи. След Барра определялся в обеих. Связь в одной статье была косвенной, возможно, это даже было совпадением, несмотря на то что речь идет о стране с населением 58 миллионов человек. Холл взяла интервью у семейного врача из деревни недалеко от Висбеха, в 20 километрах от King’s Lynn. В Висбехе у фирмы Барра был филиал, а его отец долгое время работал там адвокатом.

Первая статья Холл заняла три колонки на странице номер 2: «Детей привили, несмотря на риск менингита». Семейный врач раскритиковал Министерство здравоохранения за недостаточную скорость реакции.

«Врач-терапевт обвиняет чиновников в том, что они предпочитают затяжные административные процедуры максимальной безопасности». «Они хотят, чтобы MMR II была закуплена до того, как все узнают правду о двух других вакцинах», – считает доктор Дэвид Беван из Аутвела, деревни недалеко от Висбеха, Кембриджшир.

Не самый авторитетный источник, чтобы изречь новость национального значения. Особенно, если учесть признание доктора, что даже такие вакцины лучше, чем ничего. Но Холл, в любом случае, прорекламировала бизнес Барра.

«Ужасный опыт побуждает некоторых родителей обращаться в суд», – гласил заголовок второй статьи в Independent. При этом единственным описанным в газете случаем было дело Ланкастеров. В четырех абзацах речь шла о том, как Анджела планировала подать в суд. Затем следовала гениальная фраза:

«Их адвокат Ричард Барр из King’s Lynn, специалист по делам компенсаций, уже представляет другую семью с севера Англии, чей пятилетний сын остался глухим после менингита, который развился в результате вакцинации MMR».

Барр… специалист по делам компенсации? Тем не менее Холл оказалась пророком. Ибо тогда, в начале 1990-х (до того, как в интернете появилось все, даже меню каждого индийского ресторана), упоминание в газете было той самой приманкой, которая помогала юристам заполучить клиентов. Таким образом, едва не забытый всеми правовед выиграл контракт у юридического совета и начал представлять семьи, которые подавали в суд на врачей и производителей MMR. Это был контракт, который в течение следующих 12 лет озолотит Барра, и они с Уэйкфилдом вызовут такой кризис вакцинации, который отзовется по всему миру.

Адвокат и врач еще не встретились. Но уже на момент телефонного звонка государственному служащему Солсбери замысел Уэйкфилда начал претворяться в жизнь. Теперь это был не вирус кори. Это был вирус вакцины против кори. И хотя этот вопрос не рассматривался в J Med Virol, Уэйкфилд предупредил, что «это будет первый вопрос, который поднимется после публикации».

В своем офисе на третьем этаже Солсбери крайне насторожился. Он уже видел последствия подобных предположений. Он вспомнил обходы с Вилсоном и его панику по поводу АКДС, рвоту младенцев, ПСПЭ, родителей, которым сообщили, что их ребенок скоро умрет. «Меня беспокоит, что корь, и в частности, вакцина против нее, могут в конечном итоге не иметь никакой связи с болезнью Крона, но пресса все равно заметит очевидную связь между ростом заболеваемости и показателями иммунизации», – сказал ему Уэйкфилд.

Пресса? Заметит? Инсинуации звонящего попали в точку.

Карьера Уэйкфилда развивалась по другому пути, не так, как у Солсбери. Пациенты никогда не были в центре его внимания. «Поэтому я думаю, что нам необходимо встретиться в ближайшем будущем и обсудить наши дальнейшие шаги, – настаивал голос в трубке, – однако, решающую роль для этой исследовательской программы играет адекватное финансирование, и именно этот вопрос необходимо обсудить на нашей встрече».

Прошло больше 10 лет, прежде чем я поговорил с Солсбери. Но тот разговор он помнит как вчера. «Даже его самый первый телефонный звонок вызвал у меня чувство тревоги, – признался он мне, как и в том, что изначально перефразировал те слова, которые он сразу принял за вымогательство. – Его тон запугивал. Вы захотите обратить на это внимание. Могут быть последствия».

9. Большое значение

Ричард Барр родился в семье, где медицина встретилась с законом, а США – с Великобританией. Его мать, Марджори, была патологоанатомом из Скоттсблаффа, штат Небраска. Она встретила отца Ричарда, Дэвида, британского адвоката, где-то среди обломков нацистской Германии. Неудивительно, что еще задолго до всей истории с MMR их сын жаждал возглавить какой-нибудь эпический крестовый поход против акул большого бизнеса.

По словам другого юриста, Барр впервые связался с Уэйкфилдом примерно в октябре 1995 года. Это было через три года после отзыва вакцин, через шесть месяцев после анонсирования в Newsnight связи повреждения кишечника и мозга, за девять месяцев до обследования первого из двенадцати детей в Royal Free и более чем за два года до того, как в The Lancet была напечатала статья Уэйкфилда. Их сотрудничество будет отзываться эхом еще долгие годы, затрагивая даже тех родителей, которые на тот момент сами не родились. Два месяца спустя двое мужчин поделились своим триумфом с газетой Sunday Times, на страницах которой они появились вместе с Джеки Флетчер. К январю 1996 года Барр заявлял о 70 предполагаемых случаях осложнений после введения вакцин, содержащих вирус кори, а также о сотнях других случаях «на стадии исследования».

Хотя это никогда не освещалось до тех пор, пока я, спустя годы, не вытащил правду на свет, Барр и Уэйкфилд почти с самого начала шли рука об руку. «Как вы, возможно, читали в Sunday Times, – написал Барр в январе того же года в своей четвертой серии агитационных информационных писем, разосланных по почте его клиентам и знакомым, – доктор Эндрю Уэйкфилд опубликовал очень тревожный материал, который указывает на четкую связь между элементом вакцины против кори и болезнью Крона».

Ни на что он не указывал. «Четкую связь» так и не установили. Но в информационном письме (спасенном для меня Анжелой Ланкастер, матерью, которая помогла Барру раскрутиться в газете) перечислялись, по словам Барра, клинические «симптомы, на которые следует обратить внимание». К ним относились потеря веса, диарея, необъяснимая низкая температура, язвочки во рту и боли в суставах. «Если у вашего ребенка появились хотя бы некоторые из этих симптомов, не могли бы вы связаться с нами, и, возможно, вам будет целесообразно обратиться к доктору Уэйкфилду», – просил юрист.

Про эту рассылку не было известно почти никому из тех, кто собрался в атриуме. Не только Флетчер, но и Барр присылали Уэйкфилду клиентов и контакты. Оба они рассказывали людям о столь расплывчатых или распространенных симптомах, что практически любые родители могли бы задаться вопросом, не страдает ли их ребенок ужасным воспалительным заболеванием кишечника и не стоит ли им взять направление в больницу.

Через две недели после получения письма Барр сел на поезд и помчался на юг Англии сквозь зимние пейзажи хвойных лесов. Он больше не хотел представлять в суде воров, решать домашние дела или читать завещания счастливым родственникам. Через пару часов он прибудет на вокзал Лондона, 10 минут на такси – и его разместят в великолепном георгианском каменном здании, где он будет совещаться с королевским консулом (старшим судебным адвокатом) и харизматичным доктором Royal Free.

В тот день рядом с Барром находилась его помощница – Кирстен Лимб. Через пять лет они поженятся. Женщина с прямыми каштановыми волосами почти до пояса была на 10 лет моложе человека, которого сопровождала. Изначально она была его клиенткой: ее дочь Бриони получила серьезное повреждение мозга в результате медицинской ошибки, и Лимб надеялась подать в суд. Своим клиентам Барр рекламировал Лимб как своего «научного и медицинского исследователя», «научного эксперта» или, чаще, просто «ученого». Без упоминания об Уэйкфилде.

«Г-н Барр, который отказался вакцинировать своих детей, сказал, что их исследованиям помог тот факт, что его супруга была ученым».

Но Лимб была не совсем тем ученым, который мог бы помочь в этой ситуации. По словам ее первого мужа, Робина Лимба, они познакомились в университете, где оба получили степень бакалавра сельскохозяйственных наук. И затем они работали на экспериментальной свекольной ферме на равнинах к востоку от Кембриджа.

Главным человеком, ради которого Барр и Лимб сели в поезд в тот день, был 49-летний Август Ульштейн. Это был веселый, голубоглазый, относительно молодой королевский консул, специализирующийся на травмах, халатности и ответственности за качество продукции. «Настоящий джентльмен, готовый сделать для вас все возможное», – скорее всего, именно так бы его отрекомендовали в газетах. Он обошелся недешево. Но разве такие специалисты делают скидки? Много лет спустя, в полученном мной документе будет указано, что услуги Ульштейн оценил в 360 000 фунтов стерлингов (около 595 000 фунтов стерлингов, или 744 000 долларов США, на момент написания этой статьи).

Там будет и Уэйкфилд – единственный на тот момент эксперт Барра, настолько малочисленны были доказательства против вакцин. Не было даже единого мнения о масштабах вреда, которые могла причинить MMR. Хотя Лимб собрала гору бумаг, убедительных данных не было (за исключением отозванных вакцин), и подавляющее большинство экспертов (в медицине, а не в сельском хозяйстве, разумеется) считало, что прививки безопасны. Встреча доктора и Барра оставалась настолько секретной (особенно ее сроки), что даже спустя много лет после того, как я ее раскрыл, Уэйкфилд, несмотря на возмущение общественности, все отрицал. Он продолжал рассказывать, что дети приехали в Хэмпстед, потому что нуждались в лечении в отделении кишечника, и только после этого его попросили помочь юристам.

«А теперь давайте внесем ясность, – сказал он, например, корреспонденту телеканала NBC Мэтту Лауэру в программе Dateline, посвященной моим репортажам. – Детей положили в Royal Free для изучения симптоматики. Ничего общего с исследованиями. Ничего общего с коллективным иском. Ничего общего с вакцинами».

Что касается его отношений с Барром, то на конференции в Брюсселе он пояснил: «Когда к детям пришел юрист, пригласили и меня. Это произошло после того, как они были осмотрены в Royal Free. Меня спросили, могу ли я помочь в качестве медицинского эксперта в судебном деле против производителей вакцины».

Фактически он согласился работать на Барра до, во время или в течение нескольких дней после встречи с Ульштейном, когда еще ни один ребенок не переступил порог Royal Free для исследования, которое попадет в The Lancet.

«Спасибо за ваши добрые комментарии после нашей встречи с консулом на прошлой неделе», – написал Уэйкфилд Барру 19 февраля 1996 года, что подтверждает их знакомство за шесть недель до того, как первый из двенадцати детей посетил больницу. «Я был бы счастлив выступить в качестве свидетеля-эксперта от имени ваших клиентов за 150 фунтов стерлингов в час плюс расходы» (около 248 фунтов стерлингов, или 310 долларов США, на момент написания этой книги).

Все эти годы Уэйкфилд будет говорить, что он был просто экспертом и что «многие, очень многие врачи в процессе своей работы выступают в качестве медицинских экспертов». Но он был не просто экспертом. Эксперты давали заключения, помогали судьям с научными терминами и представляли данные из каких-то областей медицины. Роль Уэйкфилда была беспрецедентной – ему было поручено создать улики против вакцины.

Юрист и доктор созванивались сотни раз. Ящики с записями возили туда и обратно. А помощница из фирмы Барра по имени Адель Коутс вообще работала из тесного гаража рядом с домом Уэйкфилда на Тейлор-авеню. Вместе они создали то, что, по предсказанию Уэйкфилда, должно было стать «крупнейшим судебным разбирательством в области медицины за всю историю».

Все началось с малого: Барр назвал это «подробной схемой» Ульштейна, которую они позаимствовали из дел по АКДС. В конце второго процесса лорд-судья Стюарт-Смит от имени Сьюзан Лавдей (еще до того, как я добровольно напечатал свое «ВСЕ ЗНАЮТ») составил контрольный список доказательств, которые потребуются, чтобы убедить суд в том, что вакцина вредна.

Первым требованием судьи был «отчетливый и специфический клинический синдром».

Далее – «определенная патология».

В-третьих, «временная связь» – период между введением вакцины и развитием симптомов.

В-четвертых, «вероятные механизмы» (или «биологические механизмы»).

Пятое, наименее важное: «эксперименты на животных».

И, наконец, «эпидемиологические доказательства».

Уэйкфилд попытался следовать этой схеме (кроме животных), работая в сделке с Барром. Royal Free должна была стать фабрикой для судебного дела, обрабатывающей с этой целью, по крайней мере, сотню детей, которых я могу перечислить (чьи родители были указаны в судебном реестре, который я получил). По другим источникам, их численность была вдвое больше. С учетом того, что педиатрическая гастроэнтерология выделяла четыре места в неделю в эндоскопическом кабинете, это было эквивалентно полной загрузке. Других пациентов из отделения Джона Уокера-Смита не принимали год или даже гораздо дольше.

Но сначала Барр попросил Уэйкфилда разработать дизайн исследования, который бы охватывал как клинику (симптомы, анамнез), так и лабораторные тесты. Затем, через пять месяцев после встречи с Ульштейном, но еще до того, как кому-либо из детей сделали колоноскопию, они попросили Совет по юридической помощи заплатить за это. Если бы у меня не было документов, я бы не поверил. Но на трех страницах «Предлагаемого протокола и расчета стоимости», а также на семнадцати страницах «Предлагаемого клинического и научного исследования» они изложили свои планы относительно изнурительного режима, которому будут подвергаться дети, указав при этом имена восьми сотрудников, которые позже появятся в статье The Lancet. В этих документах была дана детализированная оценка расходов и дизайн исследования (Вы будете удивлены) о вреде вакцины.

«Дети попадут в отделение детской гастроэнтерологии к профессору Джону Уокер-Смиту, – уточнял Уэйкфилд в вышеперечисленных материалах. – Стоимость четырех ночей проживания для ребенка и его родителя плюс колоноскопии составит 1750 фунтов стерлингов».

«Координатору молекулярных исследований», молодому ученому Нику Чедвику, который ждал в кабинете эндоскопии биоптаты, чтобы заморозить их в азоте, в документах вверялось «специфичное для штамма» секвенирование вируса кори (по 500 фунтов стерлингов за один анализ). Под этим подразумевается чтение генетического кода вируса, чтобы узнать, откуда он взялся – из вакцины, окружающей среды или лаборатории.

В исследование было предложено включить две группы детей по пять человек. У первых должна была быть болезнь Крона – все еще основная область интереса Уэйкфилда. Остальные отражали амбиции Барра. Как и в случае с АКДС, целью юриста была фиксация случаев повреждения мозга у детей, особенно расстройств аутистического спектра. Таких диагнозов в списках клиентов Флетчер становилось все больше.

У этих пациентов, согласно протоколу, будут искать «новый синдром» – пункт 1 в контрольном списке Стюарта-Смита. Им должно было стать сочетание воспалительного заболевания кишечника и «симптомов, схожих с аутизмом». Доказательства должны были говорить «несомненно в пользу конкретной поствакцинальный патологии» (пункт 2 контрольного перечня доказательств).

«Конечно, невозможно предвидеть выводы исследования, но из документов следовало, что четкая причинная связь между вакцинами и такими расстройствами существует».

Другими словами, Уэйкфилд и компания решили, как должно закончиться исследование, даже не начав его. Барр отправил документы в юридический Совет в четверг, 6 июня 1996 года. Но, несмотря на предложение оценить вред вакцины (по выгодной цене, менее 60 тысяч долларов), их не встретили с распростертыми объятиями. Коллективные иски против фармацевтических компаний в Великобритании всегда терпели неудачу. И после краха, не только по делам о АКДС, но и по массовому иску о бензодиазепиновых транквилизаторах (в котором сотни жалоб от «жертв» были признаны фальшивыми), руководители совета умоляли правительство о реформе, жалуясь на постоянные попытки «дать судебному процессу шанс».

«У адвоката нет стимула брать на себя ответственность и отфильтровывать сомнительные дела, – говорится в отчете на 36 страницах, – эта проблема, похоже, усугубляется тем фактом, что заявитель не финансирует дело сам и что иск может возникнуть только из-за огласки».

Тем не менее после этого осторожного ответа правительство уступило. Барр выдвинул аргумент, что мнение Ульштейна должно развеять сомнения в существовании «дела prima facie». Итак, в четверг 22 августа 1996 года 29-летний юрист по имени Джоанн Коуи подписалась под двухстраничным контрактом-одобрением следующего гранта, заказав «предварительный отчет у доктора Эндрю Уэйкфилда».

«Содействовать организации клинического и научного исследования, предложенного доктором А. Дж. Уэйкфилдом, с вовлечением 10 лиц. Оказать им помощь в максимальном размере 55 000 фунтов стерлингов».

«Если анализы будут положительными, то я вполне уверен, что Совет по юридической помощи поможет нам с обследованиями и других детей, – позже написал Барр Уэйкфилду, практически прямо указав врачу, что делать. – Как я вам уже говорил, наша главная цель – предоставить в суде неопровержимые доказательства, что эти вакцины опасны».

Барр был в восторге. Он рассказывал всем интересующимся, что его клиентов обследуют в больнице. Сведения о гонорарах Уэйкфилда были, разумеется, конфиденциальными, но через месяц после того, как Коуи утвердила сделку, ему был выписан такой чек, что в медицинской школе Royal Free случился кризис, который тайно продолжался в течение нескольких месяцев. Декан Ари Цукерман сразу заметил, что цифры в чеке выходят за рамки приличия. За более чем 30 лет академических исследований он никогда не сталкивался с таким источником финансирования. Объемы денежных вливаний приближались к исследованиям болезней легких, которые спонсировались табачными компаниями. Идея о роли Барра в науке вызывала у декана серьезные и очевидные сомнения. «Дилемма, с которой столкнулась школа, заключается в этичности финансирования юристами конкретного исследования, по результатам которого предполагается конкретное действие закона», – написал он Майклу Пеггу, известному анестезиологу и председателю комитета по этике в строго частном и конфиденциальном порядке.

Ответ Пегга не успокоил Цукермана. Специалист по этике «просмотрел все материалы, представленные мистером Уэйкфилдом в комитет по этике за последние два года. Совет по юридической помощи не из указанных источников финансирования не включает правовую помощь».

«Если у вас есть доказательства того, что мистер Уэйкфилд сделал ложное заявление Комитету по этике, я буду признателен, если вы официально представите это доказательство».

Но Цукерман отступил. Позже он сказал, что был перегружен работой. Лично я думаю, что он был напуган. В любом случае, два дня спустя он написал Пегг, подчеркнув, что его запрос был «неправильно понят».

«Нет абсолютно никаких предположений о каких-либо нарушениях со стороны доктора Эндрю Уэйкфилда».

Поэтому вместо того, чтобы школа забирала деньги, декан предложил передать их в фонд «специальных попечителей», которым управляет исполнительный директор больницы Мартин Эльзе. И все, что Эльзе хотел получить в частном и конфиденциальном запросе, – это «письменное подтверждение отсутствия конфликта интересов» – палочка-выручалочка в случае возникновения разногласий, которую Уэйкфилд был рад предоставить.

«Я пишу, чтобы подтвердить, что конфликт интересов в отношении финансирования нашего клинического исследования… Советом по юридической помощи отсутствует».

Итак, произошло следующее: деньги Барра за клинические и научные исследования были выплачены медицинской школе, перенаправлены в специальный фонд, откуда они отправлялись обратно для оплаты исследований Уэйкфилда в медицинской школе при этой же больнице. Кто об этом знал? Ни редакторы, ни рецензенты, ни читатели Lancet. И не миллионы людей, вовлеченных в глобальную тревогу по поводу безопасности вакцинации. Кто угадает кругленькую сумму, которую я раскрою в ходе моего расследования?