Текст книги "Дюна: Герцог Каладана"

Она собрала в кулак всю свою гордость.

– Но кто, кроме наложницы, может помочь выбрать жену?

Лето посмотрел на Джессику, помня свое обещание, данное после убийства Илезы Икац.

– Я сам не собираюсь жениться, невзирая ни на какие политические расчеты. Ты – единственная женщина, которую я люблю и которую буду любить всегда, но у Пола есть долг перед Домом Атрейдесов. Мы должны сделать для него лучший выбор.

Лето включил голографический проектор, чтобы лучше рассмотреть каждую кандидатку.

Проектор выдал изображение молоденькой брюнетки и ее фамильного имения. На видеозаписи девушка грациозно выгуливала большую собаку, вникала в важные документы, изучала математику, произносила речи в университете.

– Это Грета Нарибо, ученая девушка, может быть, излишне серьезная; происходит из состоятельной, благородной семьи.

Лето кивнул.

– Я знаком с ее отцом. Он занимается транспортными операциями, доставляет по всей Империи специализированные грузы по договоренности с Гильдией и КАНИКТ. Этот лорд довольно скучный человек, но мне приходилось встречать и не таких зануд. – Он помолчал, потом, подумав, добавил: – А девушка прехорошенькая.

Джессика сказала:

– Да, очень приятная и, кажется, не ветреная.

Хават продолжил показ.

– Следующая кандидатка Джуну Верден, младшая дочь герцога Фаусто Вердена. Я особо поинтересовался ею самой и ее семейством. Дом Верденов правит планетой Дросс и постоянно стремится расширить зону своего влияния.

– Дросс? – переспросила Джессика. – Разве это не значит «что-то бесполезное»? Не очень-то благозвучное название для владения.

Хават воспользовался своей бездонной памятью ментата.

– Планета получила свое название на заре Империи. Она не слишком богата ресурсами, но климатические условия там вполне сносные. Она замечательна… своей заурядностью.

– Возможно, название планеты объясняет, почему герцог Верден так хочет расширить свои владения за счет ценных приобретений, – произнес Лето. – Это может быть нам полезно. Я встречался с ним. Наши Дома приблизительно равны по статусу, если не считать того, что Верден – один из директоров КАНИКТ, причем он занимает один из самых важных директорских постов. Он получил его в наследство от деда, на подъеме Империи. Хотя у Дома Атрейдесов нет директорского поста в КАНИКТ, герцог, возможно, поможет нам этого добиться, если мы увеличим экспорт лунной рыбы.

На видеозаписи все увидели миловидную светловолосую девушку, гуляющую по саду, катающуюся верхом на чистокровных лошадях, плавающую в бассейне. В биографической справке было сказано, что юная герцогиня очаровательна, одарена музыкальным талантом и добровольно работает в госпитале сестрой милосердия.

– Надо, однако, помнить, – прибавил от себя Хават, – что эти сведения могут быть отчасти преувеличенными самим герцогом Верденом, который, естественно, хочет, чтобы его дочь выглядела более привлекательной.

– И это было до Оторио, – сказал Лето.

В течение следующего часа они просматривали анкеты девушек, отобранных Хаватом. Лето потерял им счет, но ментат не упустил ничего. Джессика время от времени вставляла свои комментарии и возражения, указывала, что некоторые кандидатки составят негодную партию для Пола, однако большинство невест ей нравились.

Обсуждение прервали слуги, спустившиеся на лифте к хижине и доставившие заказанный Лето обед. Когда еда – гигантские мидии и другие поджаренные морепродукты – была проверена ядоискателем и подана, все трое уселись вокруг обеденного стола, продолжая обсуждать кандидаток. Они трижды пересмотрели досье, прежде чем добрались до десерта – маленьких пирожных, которыми закончили трапезу. После внимательного разбора всех голограмм и справок они вернулись к Джуну Верден.

Герцог Лето наконец сказал свое веское слово:

– Я отправлю предложение герцогу Фаусто Вердену, с тем чтобы мы начали формальное обсуждение брачного союза между нашими Домами. Если мы сумеем договориться, то объявим о помолвке с отложенным бракосочетанием.

– Как пожелаете, милорд, – кивнул Хават.

Удовлетворенная этим выбором, Джессика посмотрела на Лето.

– Позвольте, мой герцог, самой сказать об этом Полу.

Подумав о тревоге, от которой так явно страдал юноша, о неприятном разговоре между ними, Лето согласно кивнул.

– Он приободрится от этой новости, – сказал герцог мягко. – По крайней мере, он убедится, что сам я не собираюсь жениться.

Джессика смиренно улыбнулась герцогу.

– Я смогу показать ему все преимущества Джуну Верден – во всяком случае, нам будет что обсудить.

– Значит, это дело можно считать улаженным, – заметил Лето. Как ему хотелось, однако, чтобы все было по-другому, чтобы он смог жениться на Джессике, а Пол – жениться по любви, и чтобы они – вместе – счастливо жили на Каладане.

Я должен держаться этого курса, подумал он, чего бы мне это ни стоило, невзирая ни на какие трудности.

* * *

Мы можем манипулировать людьми, давая и отнимая… Надо просто знать, в какой момент дать, а в какой – отнять.

Иббо Випп, философ Икаца

Одетая в черную накидку Бинэ Гессерит, Преподобная Мать Гайя Елена Мохайем сопровождала Императора, когда он входил в обширный и гулкий, как пещера, зал заседаний Ландсраада. Экстренное совещание аристократов после трагедии на Оторио было спешно созвано, чтобы решить возникшие трудности.

Этот зал никогда прежде так не выглядел. Стены были задрапированы черной материей в знак траура. Восемьдесят четыре пустых кресла красноречиво свидетельствовали о членах Ландсраада, погибших от самого чудовищного террористического акта в современной истории, а бесчисленные цветы символизировали сотни членов семей и десятки тысяч простых людей, сгоревших в пламени адского взрыва на месте падения смертоносных контейнеров, рухнувших на планету.

После того как Шаддам занял свое место в украшенном богатым орнаментом кресле на краю сцены, справа от него, словно его молчаливая совесть, села Вещающая Истину. Дюжина самых высокопоставленных аристократов Империи расселись по сторонам от Императора в зависимости от своего ранга. Все они играли важные роли в этой экстренной сессии, включая престарелого спикера Тилсона Ксумба и даже почтенного ур-директора КАНИКТ Малину Ару, которая редко показывалась на публике. Будучи матерью злодея, учинившего бойню на Оторио, Малина Ару была встречена волной гнева и презрения. Но, выказав невероятную храбрость – или дерзость? – она предстала перед Ландсраадом лично. Мохайем было очень интересно, как она справится с ситуацией.

Она, правда, опасалась, что разъяренные аристократы разорвут женщину на части.

В своем письменном заявлении, распространенном среди присутствующих, ур-директор настаивала на том, что ни она, ни компания КАНИКТ не имеют ничего общего с фанатичным злодеянием Якссона Ару, и отрицала свою причастность к движению Содружества благородных. Малина и ее второй сын, Франкос, президент КАНИКТ, публично заверили всех, что они ни в коем случае не приемлют насилия. Мохайем не могла проверить, насколько искренне написано заявление, но она верила этой женщине. Как можно допустить даже мысль о том, что подобное преступление могло быть выгодно КАНИКТ? У Малины Ару была безупречная репутация, она всегда выступала горячей поборницей Империи и ее традиций и не могла быть частью заговора, направленного на низвержение государства.

Оглядывая охваченных волнением аристократов, занимавших длинные ряды кресел, Мохайем отметила, что почти у всех были покрасневшие, обведенные темными кругами глаза. Сколь много близких друзей, союзников, родственников сгинули в аду взрывов? Масштабные личности, обладатели веских голосов – все они ушли, ушли навсегда. Отзвуки трагедии будут прокатываться по Империи еще долго, не одно поколение, а сейчас грядет тектонический сдвиг власти.

Эти восемьдесят четыре пустующих места надо заполнить, заполнить все сразу, а значит, привлеченные запахом наживы амбициозные аристократы бросятся в Ландсраад, как стервятники на труп павшего зверя.

Когда ропот в зале умолк, спикер Ксумба выразительно посмотрел на Императора, и тот медленно кивнул. Спикер, высокий пожилой человек с лицом цвета красного дерева, медленно поднялся на трибуну, оказавшись в конусе яркого света. Глаза его были красны и влажны от слез, на лице застыло выражение скорби.

Он взялся за трибуну и некоторое время стоял молча, многозначительно оглядывая пустые места в зале, словно повторяя мысленно имена всех, кто недавно сидел в этих креслах. Зал тоже молчал. Зал заседаний Ландсраада был сейчас местом упокоения погибших аристократов.

Ксумба возвел глаза к потолку, стремясь найти подходящие для этого скорбного момента торжественные и веские слова.

– Наши мертвые погребены, надгробные речи произнесены, память почтена, слезы выплаканы. – Он вытер влажные щеки. Мохайем уловила искренность в голосе спикера: он и в самом деле переживал горе.

Ксумба медленно обвел рукой пустые кресла – то был вакуум, зиявший на политическом поле Империи.

– Умолкли страстные голоса благородных людей, желавших сохранить силу и славу Ландсраада. Как сможем мы найти им замену? Император рассмотрит претендентов на эти места и скоро представит на наше обсуждение их имена.

Шаддам наклонился к Мохайем и шепнул ей:

– Баланс сил изменился; слишком много моих союзников погибли на Оторио. Эту ситуацию надо исправить.

Она понимала всю правоту Императора. На празднество прибыли самые близкие, самые верные аристократы, а мелкие льстецы, возможно, даже симпатизировавшие Содружеству благородных, нашли подходящие предлоги, чтобы отказаться от визита.

– Очень много вакантных мест, сир. Но прежде у вас было большинство, и вы сможете устроить так, чтобы ушедших заменили только истинные ваши сторонники. В такие времена, как сейчас, Ландсраад не должен даже помышлять о дальнейшем ослаблении Империи.

Шаддам хмуро взглянул на Мохайем.

– Думаешь, этого не случится? Мне думается, что мятежники могут воспользоваться нашей очевидной слабостью, чтобы сломать хребет имперской цивилизации.

Мохайем на мгновение задумалась.

– Я прибегну к своим способностям распознавать истину для того, чтобы вы могли убедиться, что каждый отобранный является истинным лоялистом. Вы наградите своих настоящих союзников, а ложных друзей вышвырнете дрожать на морозе.

– Мне нравится твое предложение.

Когда спикер Ксумба закончил свою речь, Император встал и в гробовой тишине направился к трибуне. Он подождал, пока техники отрегулировали мощность громкоговорителя.

– Это очень важное и серьезное дело. Я никогда не забуду верных соратников, злодейски убитых на Оторио. Восемьдесят четыре самых лучших, самых преданных благородных друга. Мне будет нелегко найти замену таким одаренным, блестящим людям, но назначенная мною комиссия будет работать над этим день и ночь. Я лично буду рассматривать кандидатуры тех, кто окажется достойным занять эти, столь трагично опустевшие места.

Несколько участников собрания выкрикнули с мест слова поддержки. Один воскликнул:

– Да здравствует Империя!

Мохайем прекрасно знала, что Шаддам предпочел бы услышать: «Да здравствует Император!»

Тем не менее он принял поддержку.

– Все будет хорошо, – пообещал он. – Все будет лучше, намного лучше, чем было.

Шаддам говорил несколько минут, торжественно и скорбно, перечислив всех убитых членов Ландсраада, особо отметив тех, кто больше других отличился в служении Империи. Свое выступление Шаддам закончил клятвой:

– Мы найдем и покараем преступников, осмелившихся на это гнусное преступление. Насильственная сущность Содружества благородных открылась нам во всей красе. Мои сардаукары не успокоятся до тех пор, пока Якссон Ару не предстанет перед судом.

В ответ раздался гром аплодисментов, перешедших в бурную овацию.

Мохайем ощущала в зале сильное напряжение. Теперь должна была выступить Малина Ару, а Шаддам своей речью зажег ее погребальный костер.

По залу прокатился нестройный приглушенный ропот, когда эта гордая женщина шла к трибуне. Она шла без тени смущения, хотя оскорбления и обвинения сыпались на нее из зала, словно отравленные дротики. Малина Ару вышла на трибуну, чтобы обратиться к благородным семьям тех, кого убил ее сын.

Не дрогнув, она дождалась, когда уляжется гневный ропот. Многие лишь злобно глядели на нее, просто не веря своим глазам. Мохайем почти физически ощущала яд, разливавшийся по залу. Были, правда, и такие, кто с сочувствием смотрел на невинную мать, которой сын нанес подлый удар исподтишка.

Как Преподобная Мать Бинэ Гессерит Мохайем восхищалась ур-директором за ту силу, которую она выказывала, руководя КАНИКТ, хотя работа Малины Ару в корне отличалась от служения сестер. Очень немногие женщины Империи достигали такой осязаемой, реальной власти и могущества. Малина вовремя спасла компанию от некомпетентного управления своего мужа, которого сместила с руководящего поста. Доходы и влияние КАНИКТ под началом Малины стали недосягаемыми для конкурентов.

Сегодня, однако, эта женщина должна была говорить не о своих деловых талантах, а об ужасном преступлении Якссона.

На сцене Малина Ару выглядела так, словно ей в этот момент хотелось быть в другом месте, где угодно, только не здесь, в этом зале. Стоическое выражение лица растворилось. В ее глазах отразилась беспомощность, столь для нее нехарактерная. Мохайем знала, что ур-директор всегда отличалась уверенностью в себе, в своей правоте; появляясь на публике, она порой вела себя вызывающе и высокомерно. Теперь Малине предстояло сказать что-то помимо того, что было изложено в ее письменном заявлении.

Встретившись взглядом с глазами сидевших в зале людей, Малина Ару ссутулилась, став меньше ростом. С видимым усилием она собрала всю свою волю и вышла на трибуну. С разных сторон к ней подошли по три человека в форме КАНИКТ. Они положили к трибуне три огромные охапки цветов со всех концов Империи.

– Этими цветами я хочу почтить память жертв ужасной трагедии на Оторио, цветы с тех планет, которые их павшие благородные властители называли своим домом, – сказала она и продолжила окрепшим голосом: – Но ни один мемориал не сможет возместить тяжесть утраты столь важных для всех нас жизней.

Аудитория была явно не удовлетворена. Преподобная Мать Мохайем понимала, что Малине надо сказать нечто более значимое, сделать что-то, чтобы привлечь аудиторию на свою сторону.

Малина Ару активировала голографические изображения. Появились фигуры погибших членов Ландсраада. Они, словно призраки, сидели на своих обычных местах. Преподобная Мать вспомнила те жуткие изображения, которые показал обреченным людям Якссон Ару перед самым взрывом.

Аудитория затаила дыхание, некоторые зарыдали.

Голограммы не двигались, это были статичные изображения погибших. Каждый из них был запечатлен в одеянии Ландсраада. Они просто сидели на своих местах, сложив руки на коленях.

Малина продолжала говорить:

– Я не смогла посетить празднество на Оторио и уже принесла за это мои официальные извинения Императору. Я уцелела, но это было просто стечение обстоятельств. Я ничего не знала о намерениях моего сына.

Некоторые члены Ландсраада вытирали слезы, волна рыданий прокатилась по залу. Однако в разных концах помещения послышались и гневные возгласы недоверия.

Впрочем, в голосе Малины тоже зазвучали гневные нотки.

– Если бы я знала, я бы его остановила. Я бы убила его, если бы возникла такая необходимость! Я проклинаю Якссона за то, что он сделал. КАНИКТ никоим образом не поддерживает его действий, и я тоже… Я, его мать.

Она судорожно вздохнула.

Преподобная Мать Мохайем слушала эту речь, погрузившись в свою способность улавливать правду и стараясь проанализировать, какие эмоции этой женщины были истинными и насколько делаными были ее скорбь и возмущение. Удивительно, но она не могла с уверенностью этого сделать. Ур-директор превосходно владела собой.

– Из моих личных средств и из фондов КАНИКТ мы выделим значительные суммы на помощь благородным Домам, которым был причинен ущерб безрассудными и преступными действиями моего сына, а также окажем помощь семьям всех других жертв, простых людей, обслуживающего персонала. Не все жертвы были представителями состоятельных Домов – музей Коррино и Императорский Монолит строили бесчисленные рабочие. Ради их достойных похвалы достижений КАНИКТ хочет почтить их память.

В зале послышались жидкие и непродолжительные аплодисменты. Аудитория была все еще в гневе, люди не верили Малине и продолжали подозревать ее в двоедушии. Мохайем не могла прочитать их настроение.

Малина Ару посмотрела в зал; общее порицание окутало ее, как траурное покрывало.

– Мне трудно говорить. Это невозможно сказать. Я знаю… я знаю, что подарила жизнь чудовищу. – Слезы заструились по ее щекам.

Аудитория хранила гробовое молчание, внимая каждому слову Малины, наблюдая за каждым ее жестом, за каждым движением лица.

– Я отрекаюсь от моего сына, я рву все узы, связывающие меня с ним. Император Шаддам объявил его вне закона, то же делаю и я. Я скорблю вместе с вами, но не по нему. Я надеюсь, что никогда больше не увижу Якссона – только перед судом.

Она отошла от трибуны в мертвой тишине. Изображения убитых членов Ландсраада были видны еще несколько мгновений, а потом медленно растворились в воздухе.

Когда спикер Ксумба закрыл заседание, Мохайем принялась обдумывать и анализировать то, что сказала Малина Ару, стараясь решить, был ли это акт беспримерного мужества или просто мера самозащиты, проявление инстинкта самосохранения, пьеса, разыгранная ради защиты КАНИКТ. Как Вещающая Истину она слушала очень и очень внимательно. Директор умело оттеняла правду, переплетая ее с косвенной фальшью, но Мохайем не смогла уловить откровенной лжи в ее выступлении.

Когда толпа рассеялась, Император задержался в пустом зале, занятый разговором с несколькими аристократами, которые поспешили к нему с просьбами решить вопрос о владении освободившимися планетами.

Шаддам, занятый беседой, не заметил, как в зал вошла посланница Бинэ Гессерит и приблизилась к Мохайем. Это была одна из сестер Ордена, откомандированная на Кайтэйн. Она тщательно отрегулировала голос, чтобы ее могла слышать только Мохайем.

– Преподобная Мать, вас немедленно вызывают на Уаллах IX. Дело очень срочное и не терпит отлагательств. Оно касается одной из ваших учениц. Послание пришло от Верховной Матери Харишки. Вы обязаны повиноваться.

Несмотря даже на то, что Мохайем была ясновидящей при Императоре Шаддаме, она ответила сестре:

– Да, я должна повиноваться. Организуйте мой немедленный отъезд в школу Матерей.

* * *

В годы роста и становления Пола Атрейдеса многие говорили, что он рожден для величия.

«Имперская история»

Пол получал истинное удовольствие от тренировок с Дунканом Айдахо, большее, чем от занятий с другими наставниками. Иногда, в начале тренировки, мастер фехтования просто испытующе смотрел на него, и тот знал, что работать придется до седьмого пота.

На сей раз Дункан держал в руках два клинка.

– Сегодня, молодой человек, мы будем работать другим оружием – широким мечом.

Пол нахмурился, понимая, что это оружие не очень подходит людям хрупкого телосложения, таким как он.

– Это необычный вид фехтования.

– Тем больше причин его испытать. – Дункан взвесил в руках мечи, взмахнул ими, со свистом рассекая воздух. – Этот я дам тебе. Им легче работать, хотя он длиннее твоей руки. Это хорошее оружие для первого раза. Включай поле.

– Ага, – съязвил Пол, активируя силовую защиту. – Ты взял более длинный меч, потому что боишься меня.

– Буду бояться, если ты сумеешь внушить мне страх.

Они принялись сражаться большими двуручными мечами под прикрытием щитов, применяя обычные приемы выпадов и парирования, но также присовокупив и другие, которым Дункан обучился на Гинаце. Пол же использовал некоторые оборонительные приемы из арсенала Гарни Холлика, что не укрылось от внимания его наставника.

Во время схватки Дункан поддразнил Пола, назвав его Гарни; это отвлекло юношу и выбило его из равновесия. В пылу боя он забыл тонкости, которым его учили, и положился на инстинктивное ведение боя и быстроту своих молодых ног.

Под громкий звон соприкоснувшихся клинков Пол отступил на шаг, тяжело дыша.

– Итак, как лучше драться – инстинктивно, как животные, или ограничив себя знаниями и усвоенной техникой, как часто делают люди? Природное против приобретенного, животное против человеческого – что лучше?

Дункан поднял меч, готовый возобновить схватку.

– По сути мы тоже животные, и это наша инстинктивная бессознательная сторона. Другая сторона, человеческая, предполагает общение, обучение способам социализации и достижения целей.

Он взмахнул мечом, наступая на Пола.

Пол парировал удар, крякнув от натуги – меч был слишком тяжел для него. Дункан остановился.

– Мы изучаем приемы фехтования для того, чтобы преодолевать препятствия и побеждать опасности, – сказал мастер. – Наша человеческая сторона отшлифована знанием, очищена, и это большое наше преимущество перед животными. Мы можем использовать целый арсенал средств, чтобы сохранить свое господство. – Он кивнул, сделав вид, что расслабился, но Пол чувствовал, что в следующую секунду последует нападение. – В конечном счете цель нашей жизни заключается в том, чтобы становиться все более человечными, развиваться и совершенствоваться.

Когда Дункан вдруг сделал резкий выпад, Пол ловко уклонился, а затем повернулся лицом к сопернику с поднятым мечом, готовый отразить удар.

– С другой стороны, – произнес мальчик, – мы никогда не сможем отказаться от нашей первобытности. Наши основные чувства и врожденные качества никогда не отомрут.

Дункан нанес удар, но Пол с помощью защитного поля замедлил и блокировал его, а затем отступил в сторону и взмахнул клинком.

– Хорошо сказано, молодой человек, – смеясь, сказал Дункан. – Для человека слова – тоже оружие. Ты только что опробовал его на мне.

– С пользой?

Дункан мечом отсалютовал Полу.

– Ты молодой повелитель, и я ни на минуту не забываю об этом, но не на тренировках. Здесь повелитель я, и ты будешь повиноваться мне… ради твоего же блага.

Спарринг был прерван появлением Джессики. Дункан опустил меч и учтиво поклонился матери Пола. Он сразу уловил ее смущение; она сама учила его читать чужие чувства.

– После тренировки зайди ко мне, Пол. Нам есть о чем поговорить.

Юноша вытер со лба пот.

– Думаю, что на сегодня я уже достаточно утомил Дункана.

Джессика посмотрела на мастера фехтования, а затем заговорила, вежливо, но твердо:

– Будь так добр, позволь нам поговорить наедине.

– Конечно, миледи.

Дункан сунул меч в ножны, повесил на стену и вышел, отирая лицо полотенцем.

Несмотря на то что его наставник говорил с матерью с должным почтением, как с законной спутницей герцога, от Пола не укрылась жесткость, с какой Дункан смотрел на Джессику. Он не мог понять, почему Дункан и его мать питают друг к другу не вполне дружеские чувства. Пол хотел использовать все доступные ему техники помимо тех, что преподавали ему Гарни и Сафир, чтобы достичь совершенства. Они же все искренне желали, чтобы он стал лучшим герцогом, и он был им за это очень благодарен.

Лицо Джессики выражало одновременно теплоту и печаль.

– Есть одна вещь, которую ты должен знать – планы отца относительно твоего будущего, – сказала она, и Пол тоже повесил меч на место. Они с матерью присели на жесткую скамью.

– Лето – это моральный фундамент, на котором зиждется Дом Атрейдесов, – заговорила Джессика, тщательно подбирая слова. – Он мой якорь, моя любовь. Оценив множество кандидаток, он принял решение, важное решение для нашего общего будущего – посоветовавшись с Сафиром Хаватом и мной.

Пол внимательно вслушивался в интонации материнского голоса, всматривался в мельчайшие нюансы мимики. Он боялся того, что она скажет теперь.

Джессика вручила ему карточку с изображением лица миловидной молоденькой блондинки.

– Кто это? – вдруг насторожившись, спросил он.

– Ее зовут Джуну Верден, она – дочь герцога Фаусто Вердена, влиятельного члена Ландсраада. Объединение с этим Домом через брачный союз значительно усилит Дом Атрейдесов. Твой отец отправил герцогу Вердену официальное предложение начать переговоры о возможной помолвке.

Пол испытал жгучую ненависть к отцу и такую же острую боль за мать. Ведь герцог Лето обещал, что не женится!

– Она выглядит как моя ровесница! И отец вознамерился жениться на ней?

От возмущения у Пола закружилась голова. Потом ему стало тошно.

Джессика сначала удивилась, а потом рассмеялась, что озадачило ее сына.

– О, Пол! Нет, твой отец предлагает тебя в женихи его дочери!

Теперь растерялся Пол. Он был изумлен. Помолчав и поискав нужные слова, он произнес:

– Но мне же всего четырнадцать! Когда он хочет меня женить?

Джессика пристально посмотрела ему в глаза и протянула руку, чтобы прикоснуться к нему.

– Глядя на тебя, я часто забываю, насколько ты еще юн; в тебе столько мудрости, да и в боевых искусствах ты отлично преуспел.

Ее слова приятно щекотали гордость Пола, но он все же никак не мог успокоиться.

– Ты говоришь… о моей помолвке? Когда же, в таком случае, будет свадьба? – Он нетерпеливо повысил голос, ему хотелось знать, сколько времени у него осталось до того, как ему придется взять на себя обязанности герцога.

– Мы думаем над этим, и, понимаешь, это всего лишь предложение, чистая идея, которая тем не менее взбудоражит Ландсраад. Если герцог Верден примет предложение, это будет означать официальный пакт о дружбе между двумя Домами. – Она перевела дыхание. – Если понадобится, мы сможем затянуть переговоры. Я буду настаивать на твоем с ней личном знакомстве. Дата – это хороший предлог для обсуждения. – Джессика продолжала говорить, явно испытывая облегчение: – Несколько других кандидатур, найденных Хаватом, оказались менее удачными. Я позабочусь о том, чтобы мы как можно скорее забыли о них навсегда.

Мысли Пола путались, но он благодарно улыбнулся матери, хотя теперь весь его мир погрузился в полную неопределенность.

Она дала Полу карточку, чтобы он смог внимательно рассмотреть Джуну.

– Конечно, эта девушка тебе незнакома, но ты можешь прочитать сведения о ней. Если мы получим положительный ответ от герцога Вердена, то найдем способ представить вас друг другу.

Пол принялся рассматривать черты лица девушки, и она показалась ему привлекательной. Да что там, она была прехорошенькая. Он несколько раз мысленно повторил ее имя. Джуну Верден. Ожидается, что он возьмет ее в жены по политическим соображениям. Наступит день, когда она станет герцогиней Каладана.

Джессика молча долго смотрела на сына, а он изо всех сил старался дышать спокойно, контролировать пульс – делать все, чему учила его мать. Она не стала ему помогать, дав самому довести упражнение до конца. Наконец пульс его замедлился, дыхание стало спокойным, и он смог сосредоточиться и обрести чувство безмятежного эмоционального покоя.

Он открыл глаза и грустно посмотрел на портрет Джуну Верден.

– Но это неправильно. Она совсем не похожа на девушку, которую я вижу в моих снах.

Джессику заинтересовало это возражение.

– В снах? Ты видишь во сне какую-то девушку?

– Очень часто, и этот сон все время один и тот же. Я уверен, что когда-нибудь увижу ее наяву. Я точно это знаю. – Он рассказал матери о молодой женщине в пещере и о бескрайней пустыне, о странных синих глазах незнакомки, ее темно-рыжих волосах и ангельском лице. Он отложил в сторону карточку, взял со стола блокнот, лежавший среди книг.

– Я настолько часто ее вижу, что отлично помню черты. И это не дочь герцога Вердена. – Он попытался в меру способностей изобразить девушку из своих сновидений. – Думаю, что именно она станет моей женой, моей любовью.

– Жена и возлюбленная – это не всегда одно и то же. – Джессика не смогла сдержаться, в ее голосе была слышна горечь. – Да и сны не всегда сбываются.

– Может быть, нам все же стоит прислушиваться к снам, – сказал Пол. – Помнишь, однажды, не так давно, я видел сон, который привел меня в неописуемый ужас? Мне приснилось, что отец находится в страшной опасности. – Он на мгновение умолк. – Я сверился с иксианским хронометром в его кабинете, и мои предположения оправдались. Я видел сон как раз в момент атаки на Оторио.

Джессика встревожилась.

– Действительно странно. Такие точные сновидения всегда интересовали Орден сестер.

Она и раньше чувствовала нечто особенное в Поле, но теперь сильнее, чем когда-либо, уверилась в том, что ее сына ожидает великое будущее. И это не уменьшило ее страха за него.

Почтовый цилиндр был доставлен от лорда Атикка. Лето помнил его по короткому разговору на Оторио. Кажется, это был очень громогласный и хвастливый человек. Раскрыв цилиндр, развернув послание и прочитав его, Лето почувствовал себя так, словно ему в лицо плеснули ядом и отхлестали по щекам.

Аристократы Ландсраада уважают Дом Атрейдесов за благородство, герцог Лето, но теперь я знаю, что это – ложь, прикрывающая Ваше коварство и двоедушие. Впрочем, сознаете ли Вы сами, источником какого страдания и вреда являетесь для других? Будьте прокляты Вы и Ваши махинации с наркотиками!

Лето ощутил внутри себя невыносимый холод, словно его проткнули ледяным клинком. Он не мог поверить, что это оскорбление исходило от человека, с которым он даже не был знаком.

Ваш каладанский наркотик убил моего сына! Вначале казалось, что он не более вреден, чем другие пороки Раолина, но Вы же знаете правду, не так ли? Вы соблазнили его обещаниями блаженства, однако наркотик оказался бомбой замедленного действия. Теперь сын мертв, мертв по Вашей вине. Мертв! Я держал его на руках, он корчился в страшных судорогах, а жизнь по капле вытекала из него, и все из-за страшного снадобья, которым Вы торгуете на черном рынке.

Я не стану посылать ассасинов в Дом Атрейдесов, во всяком случае сейчас, ибо на Оторио Вы спасли мне жизнь. Честь обязывает меня помнить об этой любезности. Я смог улететь на одном корабле с эрцгерцогом Икаца. Таким образом, я невольно обязан Вам жизнью. Но Ландсраад узнает, кто Вы на самом деле, герцог Лето.

Лето чувствовал, что цепенеет, он не мог до конца осознать, что именно он сейчас прочитал. Он помнил о странном замечании Атикка о «каладанском наркотике», которое тот обронил во время приема у Императора, но атака Якссона Ару стерла эту подробность из памяти.

Концовка письма была следующей:

Вы мой вечный враг, враг Дома Атикков, Лето Атрейдес. Такое не забывают.

Больше в письме не было сказано ничего. Никаких пояснений в нем не содержалось.

– Сафир! – громко позвал Лето. – Сафир Хават!

Лето встал из-за стола и снова перечитал письмо, но понятнее от этого оно не стало. Первым побуждением было написать ответное послание, выразить сочувствие по поводу смерти Раолина, предложить помощь. Но он не осмелился. Таким горьким ядом сочились слова Аттика!