Текст книги "Источник"

Глава 9
За вратами

Майор КГБ Чингиз Хув наблюдал за своим подчиненным Карлом Вотским с расстояния не более десяти футов через молочно-белую пленку, настолько тонкую, что почти невидимую. Тем не менее, они находились в разных мирах. Майор мог сделать два-три шага вперед и обменяться рукопожатием с Вотским. Он мог бы сделать это, но не собирался. В нынешнем его состоянии Вотский мог ухватиться за руку майора, причем майор вытащить его оттуда не смог бы, а вот Вотский втащить туда майора вполне мог. Однако говорить они могли сколько угодно, хотя это был трудоемкий процесс.

– Карл, – позвал майор. – Выбраться оттуда сейчас ты не сможешь, и стоять на коленях – бессмысленно. Ты, конечно, можешь продолжать делать это, но толку не будет. Ну да, мы можем кормить тебя – конечно, можем – просто пропихивая к тебе пищу. В этом отношении Симмонс ошибался. До этого он попросту не додумался, вот и все. Но он был прав, когда сказал, что ты умрешь. Насколько долго ты проживешь, будет зависеть от того, когда произойдет Контакт Шесть. Ты меня понимаешь?

Майор ждал ответа Вотского. Связь через Врата была утомительна. Наконец Карл кивнул и встал на ноги. Этот процесс занял у него две с лишним минуты, а между тем фигура агента растворялась вдали, медленно, очень медленно исчезая из виду. Потом лицо и рот Вотского начали делать какие-то гротескные движения и послышались рокочущие медленными раскатами слова. Майор разобрал их:

– Что вы предлагаете?

– Попросту следующее: мы экипируем тебя точно так же, как Симмонса, дадим любое снаряжение и пищевые концентраты. Тогда у вас будут равные шансы.

Наконец прибыл ответ:

– Никаких шансов – вы это имеете в виду?

– Небольшие шансы, – настаивал на своем майор. – Ничего не известно заранее.

Он подозвал сержанта, стоявшего в отдалении с группой солдат, и быстро отдал четкий приказ. Сержант куда-то побежал.

– Теперь слушай меня, Карл, – продолжил майор. – Можем ли мы дать тебе что-либо полезное из того, чего не получил англичанин?

Вновь медленный кивок Карла и наконец слово:

– Мотоцикл.

Майор раскрыл рот. Они понятия не имели о том, как там выглядит территория. Сообщив об этом, он услышал:

– Если здесь можно ездить, я смогу догнать кого угодно и от кого угодно убежать. Вам что, жалко? Если бы я умел управлять вертолетом, я потребовал бы его!

Майор отдал ряд новых приказов. Но все это отнимало время, и Симмонс успел превратиться в точку на горизонте, тихонько карабкаясь, как муравей, на дюну.

Начало прибывать снаряжение, его грузили на тележку. Затем тележку втолкнули в сферу и Вотский принялся за тянущийся бесконечно процесс разгрузки. На самом деле он работал так быстро, как мог, но для наблюдателей с этой стороны он шевелился не быстрее улитки. Парадокс состоял в следующем: Вотского бесила их медлительность. В то время, как он крутился что есть сил, они двигались, как полудохлые мухи! Для них же даже падение капли пота с его лба на невидимый пол было зрелищем, растягивающимся на секунды.

Наконец прибыл и мотоцикл, тяжелый, армейского образца, но в хорошем состоянии и снабженный бензином в достаточном количестве для того, чтобы проехать две с половиной сотни миль. Машину пристроили на вторую тележку и также втолкнули в сферу. По другую сторону Вотский начал невероятно медленный процесс приведения мотоцикла в рабочее состояние. Но что бы там ни творилось со временем, в остальном физические законы, похоже, вели себя прилично. Мотор кашлянул и начал издавать звуки, похожие на частые удары кувалд по дереву – прослушивался каждый рабочий такт в отдельности. Затем Вотский медленно, очень медленно, однако гораздо быстрее Симмонса стал продвигаться вглубь белого пространства и наконец исчез из виду. Остались лишь две пустые тележки...

И после исчезновения Вотского майор продолжал наблюдать за сферой до тех пор, пока у него не начали болеть глаза. Тогда он повернулся, прошел по дорожке до кольцеобразной платформы и стал подниматься по деревянным ступеням к жерлу шахты, пронизывающей магмассу. Именно там, на площадке возле шахты, его ожидал Виктор Лучов. Подойдя к нему, майор произнес:

– Директор Лучов, я отметил, что вы устранились от данного эксперимента. Ваше отсутствие может показаться подозрительным! – Тон его голоса был нейтральным, а может, даже слегка оправдывающимся.

– И впредь я буду продолжать воздерживаться от таких... актов! – ответил Лучов. – Это вы служите в КГБ, майор, а я являюсь ученым. Вы называете это экспериментом, а я называю это смертной казнью. Насколько я понимаю – двойной казнью. Я полагал, что к этому времени все будет кончено, иначе не появился бы здесь. Но, к сожалению, я видел отбытие бедняги Вотского. Да, это грубый и жестокий человек, и все же я жалею его. Скажите, а каким образом вы собираетесь объяснить это своему начальству в Москве, а?

Майор слегка побледнел, ноздри его начали раздуваться, но ответил он уверенным голосом:

– Процедуры, в соответствии с которыми я подаю свои рапорты, – это мое дело, директор. Вы правы: вы являетесь ученым, а я являюсь работником КГБ, но обратите внимание – когда я произношу слово “ученый”, оно не звучит в моих устах как “свинья”. К тому же, я посоветовал бы вам не так часто злоупотреблять термином КГБ. Неужели тот факт, что я могу выполнять ряд неблагодарных работ лучше, чем вы, делает меня менее полезным работником? Мне кажется, дело обстоит как раз наоборот. И можете ли вы мне искренне сказать, что как ученый совершенно не взволнованы открывающимися здесь перед нами возможностями?

– Вы выполняете эти “задачи” лучше, чем я, потому что я ни за что не стал бы выполнять их, – почти прокричал Лучов. – О Господи, я... я...

– В чем дело, директор? – майор вопросительно приподнял бровь. Теперь его губы сжались в жесткую тонкую линию.

– Некоторые люди никогда ничему не научатся! – бушевал Лучов. – Слушайте, вы уже забыли про Нюрнбергский процесс? Вам не известно, что по сию пору людей привлекают к суду за... – заметив выражение лица майора, он оборвал себя на полуслове.

– То есть, вы сравниваете меня с нацистскими военными преступниками? – теперь майор был смертельно бледен.

– Этот человек, – Лучов указал дрожащим пальцем на сферу, – был одним из наших!

– Да, он был нашим, – кивнул Чингиз. – Кроме того, он был психопатически груб, лжив, склонен к невыполнению приказов и опасен тем, что был способен нарушить присягу! И вас никогда не удивляло, что я ни разу не наказал его? Вы полагаете, что вам здесь все известно, директор? Так вот – вы ошибаетесь. Вам известно, где работал Вотский перед тем, как стать моим подчиненным? Он был личным телохранителем самого Юрия Андропова, а нам до сих пор неизвестно, каким образом тот умер. Но этот факт никто не стал особенно раскапывать, а ведь Андропов собирался выгнать его с работы. Да уж, поверьте мне, Карл Вотский был темной лошадкой! А теперь я собираюсь рассказать вам, за что его отослали сюда...

– Я... Я считаю, что в этом нет никакой необходимости, – Лучов ухватился за перила, поскольку его шатало. Кровь отлила от его лица, и он теперь был так же бледен, как и майор. – Мне кажется, я уже знаю.

Майор понизил голос.

– Я все равно расскажу вам, – почти прошептал он. – Если бы не эта сегодняшняя промашка, Карл Вотский стал бы следующим нашим “добровольцем”! Так что не жалейте его, директор, ему в любом случае оставалось быть здесь недолго.

Лучов глядел в спину уходящего майора, который уже начал подниматься по лестнице шахты.

– И он не знал об этом?

– Конечно, нет, – ответил, не оглядываясь, Чингиз. – А если бы вы были на моем месте, вы уведомили бы его об этом заранее?

* * *

Джаз продолжал тащиться вперед. Было бесполезно спешить, понапрасну тратя энергию, и непохоже было, будто кто-то или что-то собирается напасть на него. Во всяком случае, не здесь. А вот силы он обязательно должен беречь. Он не знал, какое расстояние ему предстоит пройти – одну милю, десять или сотню. Он чувствовал себя как человек, пересекающий высохшее соляное озеро и почти ослепленный солнцем. Да, так это и выглядело: словно он бесконечно шел наугад под ослепительным солнцем, но таким, которое не дает тепла. Только свет. Конечно, он вспотел, но исключительно от собственных усилий, а вовсе не от внешнего источника тепла. В этом белом туннеле, соединяющем миры, не было ни холодно, ни тепло; температура, судя по всему, была постоянной, и с этим не было проблем. В принципе, здесь можно было бы жить, только никто не мог бы здесь выжить. Вообще невозможна жизнь в таком месте, где единственной реальностью является он сам, а все остальное – сплошная белизна.

Дважды он отхлебнул из фляжки, возмещая влагу, потерянную с потом, и дважды подумал: “Неужели здесь есть лишь эта пустота? А что, если она нигде не кончается ?"

Но в таком случае, откуда взялись летучая мышь и волк? Эти странные монстры и то человеческое существо. Нет, дорога эта куда-то ведет.

Он сделал остановку, достал ржавый магазин из своего автомата и выбросил его, заменив на новый из рюкзака. Если ему придется пользоваться оружием, то меньше всего ему хотелось бы, чтобы в самый ответственный момент заклинило патрон.

Именно сейчас, вставив новый магазин, он узнал кое-что новенькое об этом странном мире. Пристраивая лямки рюкзака, он поднял взгляд вверх и обнаружил, что не может определить направление. На запястье у него был компас, но вспомнил он о нем поздновато; следовало взять азимут сразу же после вхождения в сферу. Тем не менее, он взглянул на него и увидел, что магнитная стрелка свободно, бесцельно, растерянно болтается. Тогда он вновь осмотрелся, медленно совершив полный оборот – по крайней мере, он сам полагал, что это был полный оборот. Однако и в этом нельзя было быть уверенным.

Куда ни брось взгляд, все было одинаковым: белизна, простирающаяся во всех направлениях настолько, насколько видел глаз. Даже белый пол (земля?) и белое небо (потолок?) ничем не отличались друг от друга, не образовывали горизонта – здесь можно было выделить из среды только самого себя. Себя и тяготение. Боже, храни тяготение, потому что без этого ощущения, придающего существованию хоть какую-то стабильность, он очень быстро сошел бы с ума. С тяготением, по крайней мере, он знал, где верх, а где низ!

Затем он оглянулся через плечо. Действительно ли он шел вон оттуда? Или все-таки – оттуда? Трудно сказать. Как он может узнать, что продолжает идти в нужном направлении? И что, черт возьми, называется “направлением” в этом Богом проклятом месте?

Но когда он попытался вновь отправиться в путь, то ощутил сопротивление – как будто невидимая мягкая пружинистая стена отбросила его с силой, равной той, которую он приложил к ней. Если взять поправей, можно было уже двигаться, но все-таки с трудом. И то же самое отмечалось слева. Идти можно было только одним путем, и это значило, что он не собьется с дороги. Вот почему до этого он не обращал внимания на дорогу – он выбирал ее автоматически, следуя по пути наименьшего сопротивления. А потом опять продолжился пеший поход, вновь пот, и вновь настало время глотнуть из фляжки.

Задрав фляжку повыше, наслаждаясь струйкой прохладной воды и поглядывая перед собой, Джаз неожиданно осознал, что окружение перестало быть чисто-белым. Это так потрясло его, что он едва не захлебнулся. Что это за чертовщина? Вон там, вдали... Горы? Силуэты скал или утесов? Темно-синее небо и... звезды? Это было все равно что смотреть сквозь волнующуюся поверхность воды; нет, скорее, все равно что смотреть сквозь туннель туманным утром. Или, может быть, на эскиз, едва набросанный на белом фоне. Но как далеко все это находится?

Джаз продолжал идти, теперь более бодро, но в то же время испытывая некоторые опасения. Туманная даль приближалась, становилась все отчетливей, появились мерцающие звезды, а потом слабые лучи солнечного света, которые, казалось, пробивались сквозь горы в правой части пейзажа. И в это время Джаз услышал, какой-то звук.

Сначала он связал его с прорисовывающимся вдали пейзажем, но потом понял, что его источник находится сзади. И тут же сообразил, что это за звук: рев мотора мотоцикла! Он остановился и обернулся.

Карл Вотский ехал, перекинув ремешок автомата через правое плечо и придерживая его под мышкой стволом вперед. С этого расстояния он еще не мог рассмотреть сцену, которую уже видел Джаз, зато заметил Джаза. Здоровенный русский оскалил зубы в злобной ухмылке, снял правую руку с руля, захватив автомат за рукоять. Он вытянул указательный палец вдоль скобы спускового крючка, добавил газу и почувствовал, как мотоцикл рванулся вперед.

– Англичанин, – пробормотал он, – твое время кончилось. Прощайся с жизнью!

В первый момент Джаз был ошеломлен. Мотоцикл! А он сбился с ног, пытаясь обогнать его пешком. Задача состояла в том, чтобы превратить преимущество Вотского в его уязвимое место. Однако Джаз за время своего пешего похода успел сделать пару наблюдений относительно физики Врат. Теперь он решил, что знает ответ на задачу.

– Ладно, Иван, – тихонько пробормотал он, – теперь мы посмотрим, на самом ли деле ты такой хитрый, каким сам себя считаешь.

Вотский приближался, добавлял газу и наконец добрался до скорости в шестьдесят миль, так что его начало подбрасывать в седле. Дорога была ровной и гладкой, но несмотря на это, целиться из автомата было нелегко. Тут можно было полагаться только на случай. Но на его стороне был элемент неожиданности или по крайней мере – шока. Интересно, что сейчас думает англичанин, когда на него летит ревущая машина?

"Он находится менее чем в полумиле от меня, – думал Джаз. – Еще тридцать секунд.” – Он встал на колено, развернулся боком, чтобы уменьшить площадь прицеливания, и направил автомат на Вотского. Нет, он не собирался застрелить его – просто хотел заставить немножко понервничать.

Еще четверть мили, и лицо Вотского стало различимым – оно отражало всю ненависть человека, рвущегося в атаку. Но... неожиданно его цель уменьшилась, потому что человек встал на колени. Одновременно Вотский заметил наконец необычный пейзаж по другую сторону Врат. На какое-то мгновение это потрясло его, но он тут же снова сосредоточился на своей главной задаче: загнать этого британского ублюдка до смерти! Он начал работать коленями, перекидывать вес тела вправо и влево, заставляя мотоцикл слегка вихлять. Одновременно он начал стрелять одиночными выстрелами в направлении Джаза.

Находившийся в ста пятидесяти ярдах от него Джаз стоял под огнем. Он даже не снял оружие с предохранителя, не загнал патрон в ствол. Казалось очевидным, что этот безумный русский собирается просто сбить его; Вотский рассчитывал на то, что Джаз все-таки испугается и побежит, пытаясь убраться с пути машины. У Джаза, однако, были по этому поводу свои соображения. Наконец он снял автомат с предохранителя, передернул затвор, прицелился и... стал ждать. Потому что, если только он был прав – стрелять было бесполезно.

На расстоянии пятидесяти ярдов Вотский перешел на огонь очередями, и вокруг Джаза возникла малоприятная атмосфера. И уже в самый последний момент он резко нырнул в сторону. Мотоцикл Вотского пролетел рядом с ним; водитель положил его в крутой поворот и... машина задрала переднее колесо и выбросила водителя из седла!

Машина и водитель покатились в разные стороны, а Джаз неспешно пошел по направлению к ним. Чудесным образом Вотский, закончив кувыркаться и переворачиваться, оказался практически не пострадавшим. “Земля” здесь была, очевидно, какой-то другой. Он получил несколько синяков, а рукав боевого комбинезона на локте был разодран, но этим и исчерпывался список потерь. Пошатываясь, он встал и, не веря своим глазам, уставился на англичанина, который находился от него примерно в пятнадцати шагах и шел к нему.

– Привет, Иван! – окликнул его Джаз. – Я вижу, ты добрался сюда без проблем.

Вотский схватил свое оружие, убедился в том, что оно исправно, и навел его на приближающегося врага. Почему этот гнусный ублюдок продолжает ухмыляться? Из-за этого дурацкого падения? Ему это показалось смешным? У машины, должно быть, лопнуло колесо или еще что-то, но у этого Симмонса явно что-то лопнуло в голове! Он даже не пытается защищать себя; он просто держит автомат в руках и идет вперед, как ни в чем не бывало.

– Англичанин, ты уже мертв! – крикнул ему Вотский. Он умышленно взял низкий прицел – изуродовать бедра, пах и живот этого парня – и нажал на спусковой крючок. Переключатель стоял на автоматическом огне. Он успел сделать три выстрела перед тем, как палец его соскользнул со спускового крючка, а произошло это потому, что автомат изо всех сил ударил его в грудь и бросил на землю. Вотскому казалось, что грудная клетка вдавилась в легкие и все его ребра переломаны. Возможно, и в самом деле одно-два ребра сломались. Лежа, ощупывая себя, скрежеща зубами и постанывая от боли, он глядел на Джаза. Где-то посередине между ними отчетливо были видны три пули, лежащие на “полу”. Автомат выстрелил их в том смысле, что они вылетели из ствола, но не особенно далеко. А результатом этих выстрелов было три мощных удара подряд, которые можно было сравнить с ударами лошадиных копыт – такого не выдержало даже массивное тело гиганта-русского.

Вотский сделал попытку потянуться за валяющимся и еще дымящимся автоматом, но тот лежал в той стороне, с которой приближался Джаз, что было неудачно. Он напрягся сильнее, но снова без толку. Автомат лежал всего в пятнадцати дюймах от его вытянутых пальцев, – вряд ли это можно назвать большим расстоянием, – но с таким же успехом он мог лежать в миле от него или вообще не существовать. Мотоцикл тоже отлетел неудачно.

Джаз добрался до мотоцикла, поставил его, встал со стороны переднего колеса и выправил ручки, которые слегка сместились при падении. Стоны Вотского он проигнорировал. Затем прокатил машину немножко вперед и поднял автомат русского. И только тогда заговорил.

– В обоих направлениях здесь работают, похоже, только звук и свет, – сказал он. – Мы можем слышать друг друга, разговаривать друг с другом, причем даже если ты находишься впереди меня – у другого конца Врат. Я имею в виду то, что твои слова до меня доберутся. Доберется до меня и твой образ – я вижу тебя. Но пока мы расположены таким образом, как сейчас, никакой твердый предмет не может переместиться в направлении от тебя ко мне. Если бы мы поменялись позициями, я наверняка был бы мертв, но случилось наоборот. Так что ты не можешь повредить мне, Иван, ни пулями, ни палками, ни камнями – ничем. Эти три патрона, – он пнул ногой три отстрелянные гильзы, – они выстрелены твоим автоматом! Если бы ты не так здорово дурел от ненависти, то и сам вполне мог бы сообразить.

Вотский некоторое время размышлял и наконец печально покивал головой. Потом, продолжая держаться за грудь, он сел.

– Тогда давай, кончай со мной быстрее, – сказал он. – Чего ты еще ждешь?

Джаз взглянул на него и состроил гримасу.

– Господи, что же ты за урод! До тебя еще не дошло, что мы, может статься, являемся единственными людьми в этом мире? Ты и я! Не то, чтобы я обожал мужскую компанию, но не могу представить себя убивающим половину человеческого населения планеты просто ради развлечения. В последний раз такое случилось при Каине и Авеле!

Вотский с трудом следовал за логикой Джаза. Он даже не был уверен в том, что это логика.

– Что ты говоришь? – переспросил он.

– Я говорю, что, вопреки здравому смыслу, я решил подарить тебе жизнь, – сообщил ему Джаз. – Понимаешь, я не из таких людей, как ты, не из маниакальных убийц. Вчера в моей камере, окажись ты в моей власти, очень может быть, что дело для тебя обернулось бы по-другому. Причем во всем виноват ты, потому что именно ты довел меня до этого. Но будь я проклят, если я могу убить тебя здесь и сейчас.

Вотский попытался фыркнуть, но у него получился только стон.

– Желтое дерьмо цыплячье, сукин сын... – он рывком встал на ноги.

Джаз опустил автомат и сделал один выстрел между ступнями ног Вотского. Пуля с визгом отрикошетила от земли.

– Палки и камни, – напомнил он, – не могут повредить моим костям, но грязные слова наверняка могут доставить тебе чертовские неприятности!

Он сел на мотоцикл и завел мотор.

– Ты оставляешь меня здесь без оружия? – вдруг встревожился Вотский. – Тогда уж лучше все-таки убей меня!

– Ты найдешь свой автомат, когда доберешься до конца Врат, – сообщил ему Джаз. – Но помни об одном: если я еще когда-нибудь поймаю тебя на том, что ты за мной охотишься, история закончится совсем по-другому. Я не знаю, насколько велик мир, в который мы скоро войдем, но отсюда он выглядит достаточно большим, чтобы вместить хотя бы нас двоих. В общем, решать тебе. Ну, дорогой товарищ, я тебе уже сказал все, что хотел. Надеюсь, нам больше не доведется встретиться.

Он выжал сцепление и проехал мимо Вотского, потом, добавив газа и немножко разогнавшись, ненадолго обернулся. Этот огромный русский наблюдал за его отъездом. Выражение его лица было трудно определить. Джаз вздохнул, дал двигателю побольше оборотов и поехал в направлении освещенной солнцем картины. Но где-то в глубине души он знал, что совершил серьезную ошибку...

Еще одна его ошибка состояла в следующем: он не сумел определить, где заканчивались Врата и начинался лежащий за ними странный мир!

Джаз проехал всего три или четыре минуты, поддерживая скорость двадцать – двадцать пять миль в час, когда без всякого предупреждения пролетел через наружную оболочку сферы. Потому что с этой стороны тоже находилась сфера, и он понял это, уже взлетев в воздух. Неприятным было то, что с этой стороны сфера примыкала к чему-то вроде горловины кратера, край которого был фута на три выше прилегающей территории.

Мотоцикл упал, Джаз тоже – сумев при этом каким-то образом увернуться от машины, и оба предмета столкнулись с жесткой почвой, покрытой разбросанными камнями. Какое-то время Джаз лежал ошеломленный, приводя свои чувства в порядок. Потом он сел и стал осматриваться. И только тогда понял, как ему повезло.

Ослепительно белая сфера была футов тридцати в диаметре, а вокруг нее, пронизывая землю и стенки кратера, в радиусе семидесяти футов повсюду виднелись знакомые “червоточины” в магмассе. Джаз приземлился между двух таких дыр и понимал, что лишь по чистой случайности не угодил головой в одну из них. Стены этих туннелей были гладкими, как стекло. Они опускались почти перпендикулярно, а глубина их была совершенно неизвестна. Попав туда, было бы чертовски трудно выбраться.

Джаз бросил еще один взгляд на сферу и вновь отвернулся от ее ослепительного сияния. Гигантский светящийся шар для гольфа, попавший в мокрую лунку и оставленный здесь на просушку, – вот как это выглядело.

– Но кто, черт возьми, загнал его сюда? – пробормотал Джаз. – И почему он не прокричал: “Эй, впереди, поберегись!”?

Ой встал, ощупал себя и обнаружил только царапины и шишки. Потом, несмотря на то, что ему хотелось просто стоять и глазеть на удивительный мир, открывшийся ему, он подошел к мотоциклу и стал исследовать его повреждения. Передняя вилка была сильно погнута, и колесо в ней заклинило намертво. Если бы у него был гаечный ключ и он мог бы снять колесо, тогда, возможно, ему удалось бы выпрямить плечи вилки, используя грубую силу, но... гаечного ключа у него не было.

А вообще... что там вообще с инструментами?

Он отщелкнул карабины сидения мотоцикла и захлопнул сиденье... Ящик для инструментов, располагавшийся под ним, был пустым. Теперь машина была обречена лежать здесь и ржаветь до скончания веков. Значит, так обстоят дела с транспортом...

Теперь Джаз подумал про Карла Вотского. Русский отставал от него на полторы-две мили. В крайнем случае – это сорок минут, даже если учесть, что он перегружен снаряжением. Меньше всего Джазу хотелось оказаться здесь в момент прибытия Вотского. Но до того, как уйти отсюда, он должен сделать еще одну вещь.

У него была небольшая радиостанция, уоки-токи, взять которую настойчиво предложил майор. Теперь он включил ее и спокойно произнес в микрофон:

– Я говорю с ублюдком товарищем майором Хувом? Это Симмонс. Я пробрался на другую сторону и ни черта не собираюсь рассказывать о том, как я добрался сюда и что это место собой представляет! Вас это устраивает, товарищ?

Никакого ответа, даже помех. Может быть, очень слабенькое шипение и треск. Во всяком случае, ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало ответ. Джаз, собственно, и не ожидал услышать что-либо; если другие не смогли пробраться сюда, то почему дела должны были обстоять по-другому? Но все-таки.

– Алло, говорит Симмонс, – попробовал он снова. – Кто-нибудь меня слышит? – Опять ничего. Это радио, несмотря на то, что весило всего фунт, стало теперь мертвым грузом. – Ну и черт с вами! – сказал он в микрофон и бросил радиостанцию в одну из дыр, где она пропала из виду.

А теперь... теперь настало время глубоко вздохнуть и хорошенько присмотреться к месту, в котором он оказался.

Джаз был доволен тем, что ему удавалось пока разделываться с проблемами в том порядке, которого требовала их приоритетность. Дело в том, что он мог стоять и просто смотреть на мир, открывшийся по эту сторону Печорских Врат, очень-очень долго. Частично этот мир был знаком и привлекателен, частично он был странным и пугающим, но в общем и целом – фантастическим. Глаза разбегались от контрастов, которые можно было бы сравнить с пейзажем, написанным сюрреалистом, если бы этот пейзаж не был столь реален.

Первым делом Джаз разобрался с самыми знакомыми вещами: это были горы, деревья, проход, зиявший среди могучих каменных гигантов, выраставших из заросших деревьями склонов и поднимавшихся выше линии деревьев, туда, где были видны лишь серые камни, тянувшиеся, казалось, в бесконечность. Восхищенный этим грандиозным зрелищем, Джаз отошел в сторону гор от сферы, возможно, на сотню ярдов, а там сделал паузу, прикрыв глаза ладонью от всепроникающего сияния сферы. Затем он вновь начал рассматривать громоздящиеся горы.

Если бы он даже заранее не знал, что находится в чужом мире, он все равно понял бы, что это не горы планеты Земля. Он изъездил на лыжах множество гор на родной планете, и они ничуть не были похожи на эти. Эти пэры были рождены скорее не геологическими процессами, а, видимо, являлись результатом выветривания. Хотя это явление вряд ли можно было назвать редкостью в родном мире Джаза, он все-таки никогда не представлял себе, что оно может быть столь крупномасштабным. Невероятное чудо даже для совершенно иной природы: из девственного камня выдуть и вымыть дождями огромные, похожие на крепости горы, тянущиеся цепью чуть ли не на всю планету! Такие высокие, острые, иногда совершенно отвесные и поразительно величественные – да, если бы не деревья у подножья горной цепи, их можно было бы вполне принять за лунные горы!

Их могучая цепь тянулась (Джаз взглянул на компас, который, похоже, ожил) с востока на запад в обоих направлениях, насколько видел взгляд. Их пики уходили за горизонт и сливались с ним, переходя в неясные пятна фиолетового, черного и синего цветов, исчезая на самом краю этого мира. И за исключением этого ущелья, где много веков назад лопнула горная цепь, их строй выглядел совершенно нерушимым.

Теперь, когда сфера находилась позади него, Джаз взглянул на “солнце”, то есть на то, что можно было видеть.

Слабые лучи, которые он наблюдал, проходя через Врата, освещавшие этот пейзаж, просвечивали сквозь ущелье, исходя от колечка этого отдаленного “солнца”, но это было – просто колечко.

Там, по другую сторону ущелья, вставало зарево красного цвета (или, может быть, затухало? Во всяком случае, пока Джаз находился здесь, зарево не разрослось). Однако это было Солнце или солнце, как бы слабо оно ни светило; его лучи были приятны для кожи лица и ладоней Джаза, которыми он прикрывал глаза. Что же касается находящейся по ту сторону гор, освещенной, но пока невидимой стороны – о том ничего нельзя было сказать. Но по эту сторону...

На запад тянулся только лес предгорья, а прямо на север простиралась равнина, цвет которой менялся от синего к черно-синему, растворяясь в какой-то бесформенной дали. Прямо на север, за тем местом, где располагалась сфера, царила сплошная тьма, в которой мерцали неизвестные созвездия, сверкающие, как бриллианты, на черном бархате неба. А под этими звездами, слабо отражая их свет и жалкие лучики солнца, лежала поверхность, которая могла бы быть застывшим океаном, но скорее являлась щитом ледника.

Сейчас с севера дул пронизывающий ветер, который постепенно пробирался под одежду Джаза, промораживая его до самых костей. Он вздрогнул и понял, что этот “север” – очень негостеприимное место. Руководствуясь инстинктом, он начал выбирать путь по равнине, покрытой скалами и валунами, к горному ущелью.

Но... это было странно. Если горы шли в направлении с востока на запад, а этот – ледник? – находился на севере, значит, солнце должно было находиться на юге. Тем не менее, этот источник света и тепла не перемещался. Солнце, лежащее далеко на юге и практически неподвижно расположенное на небосводе? Джаз озадаченно покачал головой.

И теперь наконец он сделал перерыв, чтобы взглянуть на восток – туда, где все реальное или хотя бы слегка знакомое резко заканчивалось и место его начинало занимать нечто по меньшей мере сюрреалистическое. Потому что если Джаз дивился сейсмическому либо эрозионному воздействию сил природы, создавших эти горы, то что он мог думать о скалах, уходящих в облака в виде вьющихся башен фантастических форм, в милю высотой сказочных замках, словно какие-то странные небоскребы, произрастающие в тени возвышающихся рядом с ними гор. Все время, пока он находился здесь. Джаз сознавал присутствие этих структур и, тем не менее, старался не смотреть на них. Еще один взгляд, и, может быть, его правильный выбор направления – к ущелью и через оное – изменился бы.

Возможно, эти колонны или “замки” были высечены природой из тех же самых гор и остались стоять, как стойкие застывшие часовые, в то время как окружающие их горы меняли свои формы. Конечно, они были естественного происхождения, поскольку невозможно было представить себе существ, которые решились бы или даже просто возмечтали построить их. И все-таки было в них нечто такое, что говорило о большем, чем действия сил природы. В особенности, эти башенки, увенчанные коронами, которые выглядели как нельзя более типично для... замков?

Ну, нет. Это, конечно, работало только его воображение, его желание населить этот мир существами, подобными себе. Это было особой игрой мерцающего света, миражом, вызванным столбами тумана, который окутывал эти гигантские... сооружения. Визуальный и ментальный обман чувств, вызванный не правильной оценкой расстояния и соответствующим настроением. Люди были не способны построить эти мегалиты. Или, если они были способны на такое, значит, они не были людьми в том смысле, какой придавал этому слову Майкл Дж. Симмонс.