Текст книги "Огненная кровь"

– Засада, – понимающе кивнул Валин. – Ясно. Ловушки ставят в самом узком месте.

– Кто бы мог расставить тут ловушки? – удивился Каден. – Многие ли знают об их существовании?

– Немногие не значит никто, – ответил Тан, отворачиваясь к вратам. – Я проверю ту сторону.

– А это не опасно? – спросил, покачав головой, Валин.

– Опасно. Но необходимо. Если не вернусь до восхода Медвежьей звезды, эти кента не годятся. Тогда меняйте курс, и побыстрее.

Каден кивнул. Он бы и дальше расспрашивал о вратах, о ловушках, о странном городе, в который они попали, – городе, которого нет на картах, – но глаза Тана уже стали пустыми, и, не дав Кадену времени заговорить, старый монах шагнул в кента.

Несколько мгновений после его исчезновения длилась тишина. Ветер хлестнул сквозь дыру в потолке, погнал по неровному полу пыль и мусор. Каден уставился на врата, принуждая сердце биться медленно и ровно.

Наконец Пирр, вздернув брови, произнесла:

– Любопытно.

Присягнувшая Черепу медленно обошла комнату, заглядывая в дымоходы, изучая кладку стен, обводя пальцами проемы окон:

– Не представляю, чтобы мой бог такое одобрил.

– Почему бы и нет? – спросил Каден. – Смерть есть смерть.

Она усмехнулась:

– Вопрос в том, кто убивает.

Не слушая их, Валин указал на то место, где исчез Тан:

– У нас на Островах те еще ублюдки водятся, но этот… – Помотав головой, он обернулся к Кадену. – Снова скажу: летать на птице опасно, но эта штука во сто крат опаснее.

– Этой штуке, – Каден постарался, чтобы в голосе звучало побольше уверенности, – меня и обучали.

Если он не сумеет пройти сквозь кента, все годы, проведенные у хин, пропадут впустую. Отец пользовался вратами; ими пользовались все императоры династии Малкенианов. Если он не сможет, значит не из того теста делан.

– Не так уж много у меня преимуществ, чтобы ими разбрасываться, – добавил он.

Валин встревоженно наморщил лоб, но все же кивнул и обернулся к Талалу:

– Что там на уступе?

– Ничего, – доложил лич. – Ветер гуляет.

Валин прошел к окну, выглянул и повернулся спиной к проему, обозревая комнату:

– Хорошо, мы здесь надолго не задержимся – одна ночь всем на отдых. Монахи уходят утром. Мы сразу после них – надеюсь, до рассвета. А пока постараемся устроиться поудобнее.

Снайперша скептически покосилась на дыру в потолке и зияющие окна.

– Вряд ли удастся, – бросила она.

– Мне здесь тоже не нравится, – ответил Валин, – но лучшего места для обороны не найти, а нам нужен отдых. Все окна заплести бечевой и заодно развесить колокольчики вдоль фасада.

– Вперед, Анник, – сказала Гвенна. – Я по этой развалине ползать не собираюсь.

– Разве веревки нас защитят? – спросил Каден.

– Не защитят, – отозвался Валин. – Напрямую – нет. Но если кто-то заденет колокольчики, то обнаружит себя, а бечева на окнах его хоть немного задержит.

Каден подошел к проему и свесился через подоконник. В темноте он плохо видел, но от окна до скальной полки было не менее сорока футов отвесной стены. Кладка выкрошилась, между камнями образовались щели, и все же непохоже, чтобы здесь мог вскарабкаться человек.

Анник бросила долгий взгляд на лицо Валина, кивнула и скользнула за окно. Если ей и было неуютно висеть на кончиках пальцев, нащупывая опору ногами, она этого ничем не выдала. Напротив, двигалась легко и свободно, задерживаясь, только чтобы, освободив руку, размотать клубок бечевы и передвинуться дальше. Простой способ, до смешного простой, но, когда она закончила, Каден и сам понял, как путаница веревок может задержать стенолаза и дать им время приготовиться.

– Если за нами придут кеттрал, они будут готовы к бечевке, – заметила Анник, отряхивая руки от пыли и подхватывая оставленный у стены лук.

– Они знают все наши приемы, – кивнул Валин, – но это не повод облегчать им жизнь.

– Пол прочнее всего вон там, – указала Гвенна, раскладывая заряды. – Если собираться всей кучей, я бы выбрала тот край.

Анник прошла к указанному подрывницей месту и поковыряла носком сапога кучу мусора.

– Что-нибудь интересное? – осведомился Валин.

– Те же кости.

Он покачал головой:

– Кто-нибудь представляет, что убило этих бедолаг?

Лучница встала на колени, провела пальцем по щербинкам.

– Их зарезали, – помолчав, ответила она. – Клинок каждый раз входил между третьим и четвертым ребром – вероятно, в сердце.

Таким тоном говорят о забое коз, и ее голубые глаза в тусклом свете казались льдинками. Каден следил за ее движениями, пытаясь прочесть мысли в безостановочном движении глаз, в напряжении сухожилий на запястьях, в повороте головы, когда взгляд переходил от скелета к скелету. О чем она думает, глядя на эти истлевшие кости? Что чувствует?

Монахи научили Кадена наблюдать, он мог бы с закрытыми глазами нарисовать портреты всего крыла, но понимание – дело иное. Он столько лет провел среди каменных гор и словно каменных людей, что с трудом распознавал чувства за словами и поступками и совсем не представлял, как его подавленные эмоции соотносятся с чувствами других.

Он не утратил способности ощущать страх, надежду, отчаяние, но неожиданное появление эдолийцев и кеттрал, людей, не принадлежавших к ордену хин, показало ему, как далеко он зашел по пути монашества, как сильно сгладились его эмоции долгими годами в холодных горах. Он теперь император; если останется жив, он должен будет вести за собой миллионы людей, а чувства, питающие все эти миллионы, для него непостижимы.

– А тех, внизу, как убили? – спросил Валин, ткнув пальцем через плечо.

– Так же, – ответила Анник. – Многие кости истлели, но все равно видно, как это было. Быстро и умело – ни разу не попали по руке или ноге и дважды не били. Каждый удар смертелен. Кто бы это ни был, они хорошо знали свое дело.

Она поднялась на ноги и пожала плечами, словно больше и говорить было не о чем.

А вот Тристе застыла в нескольких шагах от нее, приоткрыв рот и уставившись неподвижным взглядом. С тех пор как прочла надпись над дверью, девушка не сказала ни слова: то ли ушла в свои мысли, то ли слишком вымоталась. Она молча поднималась вслед за другими по лестнице, молча шла по длинному коридору, но слова Анник ее словно разбудили.

– Хорошо? – надтреснутым голосом повторила она. – Хорошо? Что здесь хорошего?

Она беспомощно обвела руками маленькие черепа, зияющий дверной проем, сквозь который они вошли.

– Кто убивает детей?

– Те, кто привык аккуратно доводить дело до конца, – заметила Пирр.

Убийца прислонялась к оконной раме, скрестив руки на груди и лениво притопывая ногой, словно ждала, пока все наболтаются.

– До конца? – ахнула Тристе. – Тут, в приюте, перебили спящих детей, а вы говорите «хорошо», говорите «аккуратно»…

Снайперша пропустила ее вспышку мимо ушей, а Валин тронул ее за плечо.

– Анник просто оценила качество работы, – пояснил он. – Она не имела в виду, что это доброе дело.

– Ах качество работы! – Тристе словно выплюнула эти слова и отшатнулась от Валина.

Она дрожала, тонкие пальцы сжимались и разжимались.

– Тут детей убивали, а у вас «качество работы»!

– Такая у нас служба, – произнес Валин; голос звучал ровно, но что-то дикое и неудержимое сквозило в его словах, какая-то сурово обузданная жестокость. – Иначе нам не выжить.

– Но мы бы могли спеть им отходную, – предложила Пирр; лицо ее не дрогнуло, но в глазах светилась насмешка. – Хочешь, споем отходную, Тристе? Или давайте все обнимемся и поплачем.

Тристе встретила взгляд женщины и, к удивлению Кадена, выдержала его.

– Вы отвратительны, – наконец сказала она, обводя взглядом Анник, Валина, весь отряд. – Присягнувшие Черепу, кеттрал, эдолийцы – вы все отвратительны. Все убийцы.

– Не всем же быть шлюхами, – огрызнулась Гвенна, отрываясь от работы с зарядами.

Большой зал с отверстыми окнами и открытой небу крышей показался вдруг слишком тесным – так метались по нему гневные голоса и разгорающийся пожар слепых эмоций. Каден пытался наблюдать со стороны, не давая себе погрязнуть в происходящем. Как живут эти люди? Как они разговаривают? Как умудряются что-то разглядеть в этих бурных течениях?

Тристе открыла рот, но не издала ни звука. Секунда молчания, и она, оттолкнув Анник, выбежала в коридор, по которому они пришли.

– Осторожней на лестнице! – бодро выкрикнула ей вслед Пирр.

* * *

Тристе вернулась раньше, чем ожидал Каден: глаза сухие, одна рука жмется к животу, другая – держит меч. С детства, проведенного во дворце, Кадену помнились внушительные клинки: украшенные драгоценными камнями церемониальные, широкие длинные мечи эдолийской гвардии, практичные сабли дворцовой стражи, – но таких он не видел. Металл ясно блестел и казался не сталью, а ломтиком зимнего неба, перекованным в идеальный плавный изгиб и отполированным до тихого сияния. Этот меч был… правильным.

– Что… – Валин запнулся, повернувшись от темноты за окном на шорох попавшего ей под ногу камешка. – Это еще что такое?

– Шаэль сладчайший, Вал, – подал голос вернувшийся после осмотра этажа Лейт. – Я думал, хороший командир крыла узнает меч с первого взгляда.

Валин не ответил пилоту.

– Где ты это нашла? – спросил он, шагнув навстречу Тристе.

Та неопределенно махнула рукой в сторону коридора:

– В одной из комнат. Он был засыпан мусором, но я заметила блик. С виду он не древний. Это из ваших?

Валин угрюмо покачал головой.

– Значит, не нас одних занесло в эту задницу мира, – заметил Лейт.

Пилот шутил, но Каден заметил, как тот сторонится открытой двери, как стреляет глазами по темным углам.

Выставив руку, Валин отодвинул брата подальше от меча, словно оружие могло ударить и убить само по себе.

– Анник, обратно к окну, – велел он. – Гвенна и Талал, когда здесь закончим, повторно прочешите этаж.

– Его только что прочесали, – заметила подрывница.

– Еще раз, – сказал Валин. – Обращайте внимание на все странное и необъяснимое.

– А на затаившихся по углам врагов? – поинтересовался Лейт.

Валин снова промолчал.

Все это было для Кадена пустым звуком, и он стал снова рассматривать меч.

– А такие клинки вам знакомы? – спросил он.

Форма лезвия могла говорить о его происхождении, но он плохо разбирался в оружии и не взялся бы о нем судить.

– Я видел похожие, – насупившись, ответил Валин. – Манджари иногда используют клинки с односторонней заточкой.

– Этот не манджарский, – возразила Пирр.

Она не двинулась с места, но больше не язвила.

– Может, откуда-то с Менкидока? – предположил Талал. – О том континенте нам практически ничего не известно.

– Мы в Костистых горах, – напомнил Валин. – Менкидок тысячами миль южнее.

– Антера ближе, – заметил Каден.

– В Антере предпочитают широкие клинки, – мотнул головой Валин. – И еще почему-то палицы.

– Он не антеранский.

Но на этот раз говорила не Пирр.

Обернувшись, Каден увидел перед кента Тана – тень в широком балахоне на фоне более глубокой тени и мерцающий в правой руке накцаль. Могучий монах двигался бесшумно, так что никто не услышал его возвращения. Он шагнул вперед:

– Клинок кшештримский.

Комнату наполнила холодная, напряженная тишина.

– Ты, как я вижу, не погиб за вратами, – выговорила наконец Гвенна.

– Да, – подтвердил Тан, – не погиб.

– Расскажешь, что там?

– Нет, не расскажу. Где вы нашли этот клинок?

Валин показал на дверь зала, а Каден тем временем поспешно складывал в уме все, что успел узнать.

Тан сказал, что надпись над дверью сделана людьми, только древними. И это здание, этот город выстроены людьми, но кента созданы кшештрим и установлены здесь, посреди заваленного костями поселения. Меч как новенький, но накцаль Тана выглядит так же, а ему, может быть, тысячи лет, этим оружием бились, когда…

– Их всех убили кшештрим, – медленно заговорил Каден. – Открыли врата прямо в город, минуя стены и оборону.

Он мысленно вышел из себя и переместился в бесстрастные умы нападавших. Из бешра-ан все выглядело так ясно и разумно.

– Они явились ночью и первыми убили детей, потому что дети были самым страшным для них людским оружием. Начали отсюда, сверху… – В памяти вспыхнули маленькие скелеты на лестнице. – По крайней мере, некоторые. Расставили ловушки и погнали детей вниз. Убивали на ходу, резали на лестницах и в коридорах, потом вернулись за теми, кто попрятался за дверями или под кроватями.

Теперь из разума охотников он скользнул в сознание жертв:

– Почти все дети слишком перепугались, чтобы защищаться, но даже те, кто пытался бежать… – Он безнадежно махнул рукой. – Куда им было деваться? Прыгать со скалы?

Каден обернулся к окнам, слыша вопли, видя смерть.

– Кое-кто прыгнул, – проговорил он под тяжелые удары сердца. – Без шанса спастись, но все равно выпрыгивали.

Дрожа от ужаса погибавших тысячи лет назад детей, он выскользнул из бешра-ан навстречу уставившимся на него глазам.

– Что это за место? – спросил наконец Талал, обводя комнату взглядом.

– Я уже говорил, – откликнулся Тан, – это Ассар.

Валин покачал головой:

– Почему мы о нем ничего не слышали?

– С тех пор как здесь дышал последний человек, реки сменили русла.

– Почему он здесь? – спросил Каден, припоминая подслушанные в детстве, в Рассветном дворце, разговоры о градостроительстве. – Здесь ни порта, ни дорог.

– Именно поэтому, – ответил Тан и уселся, скрестив ноги, рядом с мечом.

Несколько мгновений он осматривал оружие, но руки к нему не протянул. Каден ждал продолжения, но монах уже закрыл глаза.

Лейт уставился на него, перевел взгляд на Кадена, снова на Тана и развел руками:

– И что дальше? Пришли кшештрим, всех убили. Обронили меч… Вот и сказочке конец, а кто слушал молодец?

Тан ничем не показал, что слова пилота его задели. Он не открывал глаз, грудь равномерно опускалась и поднималась.

Молчание, к удивлению Кадена, нарушила Тристе.

– Ассар, – выговорила она, и слово в ее устах прозвучало чуть иначе, чем у Тана.

Она тоже опустилась на пол рядом с клинком и смотрела на фонарь круглыми глазами, словно созерцая что-то, невидимое другим.

– Убежище.

– Тоже лейны научили? – спросила Пирр.

Тристе не отозвалась, даже не взглянула в ее сторону.

– Ассар, – повторила она и добавила: – Ни кохомелунен, тандриа. На свиата, лаэма. На киена-эккодомидрион, акш.

Тан распахнул глаза. Он даже не вздрогнул, но положение тела как будто изменилось, появилась в нем… Каден поискал слова. Настороженность? Готовность?

Девушка все смотрела на клинок своими дивными глазами – рассеянным, открытым взглядом. Она и не заметила, что говорит вслух.

– Где ты это слышала? – спросил Тан.

Тристе вздрогнула и обернулась к монаху:

– Я не… Может, в храме учили?

– Что это означает? – заговорил Каден.

Что-то в прозвучавшей фразе пробило самообладание старого монаха, а Каден не привык видеть Тана вне себя.

– Нет, – сказал Тан, не заметив вопроса Кадена. – Не в храме. Храмов не осталось.

– Язык надписи внизу она узнала, – напомнил Валин.

– Она прочла надпись, – поправил Тан, плавным движением поднявшись на ноги. – Маловероятно, но возможно. Многие знатоки еще умеют читать записи кшештрим.

– Так в чем дело? – не унимался Валин.

– Этого она не прочла. Сказала по памяти.

– Ну и умничка, – пожал плечами Лейт. – Красотка – рот разинешь, да еще и с мозгами…

– Где?.. – Тан сверлил девушку взглядом. – Где тебе встречалась эта фраза?

– Может быть, в книге, – покачала головой Тристе.

– Она не из книг.

– Все это очень впечатляет, – вмешалась Пирр со своего поста под окном, – но драма была бы увлекательней, знай я, что означают эти таинственные слова.

Тристе покусала губу.

– В растущей… – неуверенно произнесла она, – в подступающей тьме…

Девушка поморщилась, досадливо мотнула головой и начала заново, на этот раз с певучестью молитвы или заклинания:

– Свет в густеющей тьме. Кров для усталых. Кузнечный горн для клинка отмщения.

7

Благословение паломников больше походило на зачтение смертного приговора, чем на празднество.

Начать с того, что Лехав чуть ли не походным маршем гнал Адер в храм Света – лишь с одной короткой остановкой на дороге Богов, чтобы купить у торговцев маленький дорожный мешок, смену одежды, немного сушеных плодов и солонины и, конечно, золотой плащ пилигрима Интарры. Все, как она и задумывала, но Адер рассчитывала осуществить замысел свободной, а не под испытующим взглядом, не дающим времени обдумать следующий шаг. А тут ей чудилось, будто она снова свалилась в Желобок и ее несет неудержимым течением – силой, которая убьет ее при первом же промахе.

Не то чтобы Лехав был груб или невоспитан. Если не считать угрозы в начале пути, он, шагая по долгой пыльной дороге к храму Света, ограничивался вежливым разговором и расспрашивал Адер о том о сем, но к этому она подготовилась и отвечала заученными словами. Зовут ее Дореллин. Дочь преуспевающего купца. Повязка? Спасает от последствий речной слепоты, постигшей ее год назад. Да, кое-что видит, но с каждым месяцем зрение слабеет. Сперва глаза болели на солнце, а в последнее время приходится защищать их от света пламени, даже от огоньков свечей. Нет, родители не знают, где она. Твердили, что она дура, но она верит богине и убеждена, что паломничество в Олон, к святейшему алтарю Интарры, вернет ей зрение. Нет, всех трудностей пути она не предвидела. Да, готова неделю за неделей идти пешком. Нет, дальше Олона она не собирается и сама не знает, вернется ли в Аннур, совершив поклонение богине света.

Солдат на ее ответы только кивал, но временами она ловила его взгляд, взвешивающий и оценивающий. И не знала, жалеть или радоваться, что повязка мешает точнее рассмотреть выражение его лица. Оказавшись на широкой площади перед храмом Света, Адер вздохнула с облегчением.

Храм считался одним из чудес империи – огромное блистающее здание, в котором стекла было больше, чем камня, – и походил на граненый самоцвет, вставленный в землю у дороги Богов, со сверкающими в полуденном свете витражами. Дорога Богов тянулась мимо на восток и на запад, по ней в ряд могли проехать, не сбив выстроившихся по сторонам лотков и лавок, полсотни всадников. Широкий проспект, как ударом меча, рассекал город. Но и храм, и дорога Богов меркли рядом с Копьем Интарры. Башня даже за милю представлялась грозной и невероятной. Жрецы Интарры рады были бы выстроить храм вне ее тени, да только тень эта накрывала весь Аннур, и Адер поймала себя на том, что не сводит с Копья взгляда, что его величие не укладывается у нее в голове. Изнутри Рассветного дворца трудно было оценить его размеры, а глядя на вершину башни с середины дороги Богов, девушка пошатнулась: закружилась голова, словно она падала вверх, в открытое небо. Адер с трудом опустила взгляд на плиты мостовой, потом оглянулась на пристально наблюдавшего за ней Лехава.

– Не знаю, как тебя и благодарить, – сказала она, протянув ему руку.

– Благодари не меня, а богиню.

Адер благочестиво покивала:

– Наверняка тебя послала сама Интарра. Я вечно благодарна, Лехав.

Солдат не улыбнулся и не принял ее руки:

– Ты говоришь так, будто наши дороги расходятся.

Она поспешно замотала головой:

– Нет! Нам и дальше идти одной дорогой. – Адер кивнула на толпившихся перед храмом паломников. – Надеюсь, у меня будет время лучше тебя узнать.

– И я, – отозвался Лехав.

От его прищура у нее озноб прошел по спине.

– И я надеюсь лучше тебя узнать, Дореллин.

В долгое странствие собирались целые толпы: и одинокие молодые люди, запасшиеся лишь легким заплечным мешком, и целые семьи вчетвером, а то и ввосьмером, с нагруженными телегами, где громоздилась шаткая деревянная мебель и съестные припасы, ящики с одеждой и всем, что нужно для новой жизни в Олоне, за сотни миль отсюда. Крестьяне привязывали к телегам свиней, набивали клетки орущими утками, ставили под ярмо двух, а то и четырех буйволов, чтобы тащить всю эту тяжесть. В толпе шныряли тощие псы, принюхивались, ворчали, огрызались друг на друга, не слыша в общем гаме окриков хозяев. Отбывающие и провожающие заполонили дорогу Богов на сотни шагов к востоку и западу от храма, не пропуская ни носильщиков, ни конных.

«И такое тут каждую неделю», – подумала Адер.

Смерть Уиниана привела к величайшему за десятилетия движению народа, и она, хоть и читала доклады, представить не могла, сколько уходило людей, пока не увидела огромные толпы. Собрание было задумано как праздничное, как радостные проводы уносящих свою веру в благодатные края – туда, где не будет на них гонений. Оно было задумано как дерзкий вызов, но Адер даже сквозь плотную повязку повсюду замечала отчаяние: в слишком громких шутках мужчин, в слишком частых и усердных хлопках по плечам соседей, в бестолковой бодренькой болтовне, которой люди пытались заглушить страхи и дурные предчувствия.

– Ты тут зимой будешь морозить свое хозяйство, а я – греться на солнышке у озера в Сиа, – перекрикивал шум молодой парень.

Рядом с ним другой юноша, наверное брат, уткнувшись лицом в плечо старика, вздрагивал от рыданий.

Конечно, не каждый мог выдержать такое путешествие: оставались старые и немощные, те, кому не хватало средств на переезд в новый город, и слишком робкие. Через час, после жреческого благословения, родители разлучатся со взрослыми детьми, братья распрощаются с сестрами, расстанутся друзья детства.

Это зрелище отрезвляло. Какой-то старик никак не мог запрячь упрямую лошадь – он со злостью ударил ее по носу, а потом спрятал в ладонях заплаканное лицо. Двое детей, бледные, с глазами как блюдца, мальчик и девочка, крепко держались за руки посреди столпотворения, разрываясь, как видно, между восторгом и страхом. Олон так далеко! Купеческие караваны добирались до него за несколько недель, лодки по каналам еще скорее, но эти люди – не купцы и не лодочники. Мало кто из них снова увидит столицу.

«Все из-за меня», – с благоговейным ужасом думала Адер.

Позорная измена Уиниана представлялась ей превосходным предлогом оскопить церковь Интарры, отобрать права и привилегии, необдуманно дарованные ей сотни лет назад Сантуном Третьим, вернуть уплывший из рук источник дохода и, главное, подрезать крылья воспарившим Сынам Пламени. Она, при поддержке ил Торньи, за пару дней и бессонных ночей набросала черновик Соглашения о союзе и провела закон через все министерства.

На беглый взгляд договор представлялся честным и даже великодушным со стороны Нетесаного трона: что ни говори, верховный жрец Интарры убил императора, – во всяком случае, все в это верили. Соглашение предлагало условия примирения верующих в Интарру с их империей, предусматривало богатые пожертвования церкви от государства – десять тысяч золотых солнц «во славу богини и ее служителей». Ил Торнья, как регент, сам возложил золотой омофор на сутулые плечи нового верховного жреца.

Все это, разумеется, было для отвода глаз. Сумма в десять тысяч солнц ошеломит самого богатого купца, но министерство финансов и не заметит ее, округляя счета, – жалкие гроши от денег, на которые трон наложит руки, вернув ежегодный налог на доходы церкви от аренды и на ее земли. Прославление главного храма на дороге Богов отведет взгляды от принудительного сноса малых храмов по всему городу. А уж Имперское Благословение – новшество, требующее, чтобы верховный жрец назначался с санкции императора и в ходе обряда при всем дворе преклонял пред ним колени… Высшие чиновники Рассветного дворца понимали смысл Соглашения, но Адер не их пыталась задобрить: ей надо было убедить простых граждан Аннура, мелких торговцев и ремесленников, рыбаков и крестьян, что Нетесаный трон, как и прежде, поддерживает церковь Интарры, и тихо отпраздновать победу, не опасаясь протестов тех, кто вечно готов кричать о преследованиях за веру.

У нее почти получилось. Новый верховный жрец Черрел, третий из носивших это имя, был слабодушный книжник со слезящимися глазами. Твердый в вере, он ничего не смыслил в политике и напрочь был лишен честолюбия, делавшего таким опасным Уиниана. Он раз-другой попробовал оспорить вписанные Адер пункты договора, но быстро сдался и явно рад был, что церковь вовсе не вымели из города. Соглядатаи, отправленные Адер в храм, показывали, что Черрел наставляет паству хранить чистоту помыслов и покорность властям. И паства вполне могла бы внять его наставлениям, не замахнись сама Адер слишком высоко.

Камнем преткновения, как водится, стало особое церковное войско. Пока под рукой верховного жреца, кто бы им ни был, в границах империи – да в самой столице, Кент побери! – оставались тысячи обученных солдат на щедром довольствии, ни о какой покорности, сколько ни преклоняй колени, не могло быть и речи. Сынов Пламени надо было распустить, и Адер написала черновик эдикта о роспуске, оставив всего сотню для «непосредственной охраны храма и вящей славы Интарры». Этот шаг представлялся необходимой мерой предосторожности, вот только последствий его она не предугадала.

Солдатам нелегко дается возвращение к мирной жизни, и Сыны Пламени не стали исключением. Им было даже труднее, потому что их армейский опыт дополнялся религиозным рвением. Составляя Соглашение, Адер надеялась, что Сыны попросту расточатся – вольются в гильдию пекарей или в рыбацкий флот. Задним числом глупость этих надежд била в глаза. Отец предвидел бы проблему и обошел бы ее, но отца нет в живых, и, если она не исправит того, что натворила, дело скоро запахнет жареным.

Обошлось без открытого бунта. Поначалу и вправду казалось, что Сыны Пламени просто рассеялись, как дым на ветру. А потом к Адер начали поступать доклады сборщиков пошлины с дороги в Олон: солдаты двигались на юг. Нет, не единым войском, они не маршировали стройными рядами. В ответ на подобную дерзость она была бы вправе выслать легионеров, чтобы принудить их к исполнению условий Соглашения.

Нет, Сыны Пламени продвигались на юг как зыбкий туман: шестеро – здесь, двое-трое – там, сохранив оружие, но отказавшись от знамен и знаков различия. Сотни и сотни таких, как Лехав, покидали Аннур. Стоял за этим, по всей видимости, негодяй, о котором она прежде слыхом не слыхивала, – некий Вестан Амередад, призывавший людей тихо перебираться в Олон, к древнему престолу Интарры, где находился ее первый храм; призывавший сменить Аннур на святой город подальше от загребущих лап Малкенианов. Исход воинов разжег пыл самых твердых в вере горожан. Вот и двигались на юг караваны – неделя за неделей.

Катастрофа, думала Адер, вглядываясь в теснящуюся вокруг толпу. Катастрофа для тех, кто бросил свои дома, катастрофа для империи. Она спровоцировала нечто очень похожее на открытый бунт на каждой улице столицы.

«И какая ирония, – мрачно размышляла Адер, – без этого бунта, поцелуй его Кент, у меня бы против Рана на доске не осталось ни единой фигуры».

Задуманное казалось чистым безумием – отчаянная попытка использовать беспорядки в империи, чтобы возвратить Нетесаный трон семье. Впрочем, Адер больше пугал не конец династии Малкенианов. Она, хоть и обладала огненными глазами, не питала иллюзий относительно святости своих предков. На протяжении веков ее семья породила десятки императоров, более или менее достойных. Но оставить империю в руках ил Торньи… Это и опасно, и малодушно.

Мятеж церкви Интарры, при всей его опасности, был ей понятен. Служители Интарры, как и десятки других церквей, жаждали власти. Они возмущались вмешательством государства в те области, которые полагали святыми, а святым они полагали все и вся. Старая добрая история, почти утешительная рядом с необъяснимым ударом ил Торньи.

Адер не могла понять, зачем кенаранг убил ее отца; не представляла, как он собирался поступить с ней; не знала, не уничтожил ли он уже и братьев и что задумал сделать с империей. Она снова и снова перебирала в голове эти вопросы, рассматривала их под всеми мыслимыми углами, но ей просто не хватало фактов. Возможно, ил Торнья – всего лишь шпион какой-нибудь иностранной державы, переметнувшийся на сторону Антеры, Фрипорта или Манджари. Возможно, он действует в одиночку – стремится развалить империю или просто хочет выдоить ее для себя. Ответов не было.

Неосведомленность бесила Адер, но она не забыла, сколько раз отец повторял ей: «Часто бывает, что хорошего пути нет. Это не повод стоять на месте».

Кончилось тем, что Адер, описав круг, вернулась к исходной точке: церковь Интарры, недавно бывшая ей смертным врагом, может оказаться спасением не только для династии Малкенианов, но и для Аннурской империи. Лишь Сыны Пламени были достаточно многочисленны и опытны, чтобы составить серьезную угрозу ил Торнье. Если она привлечет их под свою эгиду, у нее будет собственное войско. Если. Это слово было как приставленный к горлу нож.

И все же не время трусить. Она уже решилась, уже приступила к делу, бежав от собственной охраны, и теперь оставалось попасть на юг, встретиться с Вестаном Амередадом, покорно признать свою ошибку с Уинианом и попытаться заново собрать армию, которую она так усердно уничтожала. Хорошего во всем этом было мало – разве что исход паломников в Олон позволял ей тайно бежать из города.

Казалось, пристать к ним будет просто: только и нужно что крепкие башмаки, плащ пилигрима и муслиновая повязка на глаза. Но сейчас, в толпе, живот у нее скручивало узлом. Адер почти не опасалась, что ее узнают, тем более под повязкой: в Аннуре и окрестностях насчитывалось под миллион жителей, и вряд ли кто из паломников часто бывал в Рассветном дворце. С другой стороны, Адер за свою жизнь много раз выезжала с императорской процессией и не счесть сколько дней председательствовала в суде. А всего несколько месяцев назад тысячи и тысячи аннурцев видели ее на похоронах Санлитуна. Остриженные волосы и паломническая одежда казались слишком ненадежной маскировкой перед таким множеством глаз.

Адер гадала, что будет, если ее разоблачат. Убийство принцессы – безумие, открытая государственная измена, но ведь никто в Рассветном дворце не знает, где она. Собратья по паломничеству могут избить ее в кровь, перерезать глотку и сбросить в канал, а никто и не узнает. В Пруд то и дело выносит трупы. Она представила свое раздувшееся тело, изуродованное лицо. Смотритель канала выловит ее длинным железным крюком, забросит на телегу и скинет в неглубокую могилу за городской чертой, даже не оглянувшись. Пропавшую принцессу так и не найдут. Ран ил Торнья останется на троне.

Она сжала челюсти, выбросила эту мысль из головы и принялась расталкивать толпу в поисках не слишком перегруженного фургона. Она купила только смену одежды, приличного размера мех для воды, шерстяное одеяло, чтобы укрываться в дороге, да запас фруктов и орехов на случай, если караван день-два будет идти по ненаселенным местам. Груз был невелик, многие из теснившихся на дороге Богов тащили в три-четыре раза больше – и все же кожаные ремни врезались ей в плечи, а мышцы шеи и спины сводило под непривычной тяжестью.