Текст книги "Огненная кровь"

– Мило поболтали, – бурно жестикулируя, заговорил Лейт, – но не пора ли двигать отсюда?

Валин придержал пилота за плечо:

– Рано.

– Во имя Хала, чего ты ждешь?

Валин до боли в глазах вглядывался в небо. Точно ли он рассчитал? Столько неизвестных, столько возможных ошибок. Если он просчитался хоть в чем-то, тогда и остальное…

И тут за первой птицей обозначилась вторая – сзади и выше.

– О! – теперь увидел и Лейт.

– Это точно Ши Хоай? – напряженно выдавил Валин: пилот куда лучше его различал кеттралов. – Вторая – птица Блохи или нет?

– Да. – Лейт сквозь зубы втянул в себя воздух. – Она же порвет птицу Юрла.

Валин уже дул во второй свисток, когда Ши Хоай нанесла удар. Она била сверху наискосок, ее кеттрал вцепился птице Юрла в загривок. Когда когти впились в шею, нижняя птица завопила, но кривой клюв бил и бил, выклевывая ей глаза. Своими когтями кеттралы могли выпотрошить лошадь. На Островах Валин наблюдал за их охотой, видел, как они отрывали головы овцам и уносили в когтях целую корову. Птица Юрла извернулась в воздухе, попыталась отбиться, но бой, почитай, окончился.

И тогда ударила Суант-ра.

Она обрушилась сверху падающей скалой, затмевая небо, избивая противницу клювом, разрывая ей крылья когтями. Птица Ши Хоай заорала, забыв свою жертву, перевернулась и выставила когти навстречу угрозе. Кеттралы, терзая друг друга, скрылись из виду. Валин обомлел. Все шло, как было задумано: наживка, атака, удар из засады, – пока он не потерял Ра. Без птицы они пропали. Даже если кеттрал Блохи погибнет, сам-то Блоха живехонек.

– В туннели! – указывая клинком, выкрикнул Валин.

Он надеялся на другое, но отчаяние – кратчайший путь к смерти. Может быть, они сумеют затеряться в источенной ходами скале. Как выбираться из гор без Ра, подумают, да поможет им добрый Шаэль, потом. Если живы будут.

Но Лейт покачал головой.

– Нет! – крикнул он. – Надо ждать птицу.

– Ра пропала! – возразил Валин, за шкирку подтаскивая его к скале.

Пилот вырвался:

– Не пропала! У нее был разгон и преимущество в высоте. Она выпутается. Надо только дождаться.

Стрела охотничьего лука ударила в камень под ногами, выбила искры, заскакала по уступу.

– А у них хороший обзор, – заметила Пирр, сдвигаясь так, чтобы между ней и приютом оказался Валин.

– Я свою птицу знаю, Вал, – хищно скалясь, упорствовал Лейт. – Я ее знаю. Дай ей хоть шанс, она победит. Еще чуть-чуть продержаться.

– Здесь негде укрыться, – сказал Талал. – Не продержимся.

– В туннели. – Валин подхватил Гвенну под мышки. – Сейчас же.

Он не успел договорить последнего слова, когда огромная крылатая тень поднялась над краем уступа, коротко вскрикнула и замерла на самой кромке.

– Ра! – завопил Лейт, кидаясь к ней.

Валин даже при лунном свете не смог бы поручиться, что это их кеттрал, но Лейт уже бежал к птице. Как писал Гендран: «Иногда хороший командир уступает командование, доверяясь своим людям».

Проглотив проклятие, Валин развернул Гвенну – наконечник стрелы проскреб по кости, в глазах потемнело – и, беззвучно взмолившись, чтобы все последовали его примеру, рванул что есть мочи.

12

Сердце сжал кулак холода. Внезапная ледяная тьма давила на грудь, на лицо, на ослепшие глаза. Ваниате дрогнуло и сползло с него, как содранная кожа, а когда Каден открыл рот, чтобы закричать, холодный рассол залил глотку и хлынул в легкие. «Мы под водой», – с опозданием понял он. Он попытался нашарить врата, вытянуть себя обратно, к свету и воздуху, но тут же спохватился: вступив в кента в таком возбуждении, он погибнет вернее, чем в море. Он заставил тело замереть, обуздывая тем самым и разум. На краю зрения тускло мерцал свет, но Каден не знал – настоящий или порожденный задыхающимся мозгом. Тело содрогалось, легкие упорно стремились втянуть в себя воздух, которого здесь не было. Паника обгрызала мысли с краев, подступала по следам проникающего внутрь холода.

«Выдохни, – приказал себе Каден, – и следуй за своим дыханием».

Подняв руку к губам, он ощутил щекочущие пальцы пузырьки, заставил себя для верности выждать мгновение. И толкнулся свинцовыми ногами за ними, вверх. Из подводной тишины он вырвался в хаос. Кто-то возился совсем рядом, ревели люди; два или три голоса перекрывали друг друга: «Стой… Бей их… Убери лук!»

Воздух оказался почти таким же ледяным, как вода, и немногим светлее. Факелы больше дымили, чем светили, озаряя что-то похожее на каменную келью или маленький, выточенный морем грот. Каден развернулся в воде, перебирая глазами тень за тенью, соображая, откуда доносятся голоса и где искать спасения. Хлесткий удар по губам загнал его под воду. Он снова всплыл, щурясь против света. Рот был полон крови и морской соли.

«Тристе же связана! – спохватился Каден. – Связана, утонет!»

Он подхватил ее под мышки.

– Тихо… – Каден с трудом удерживал девушку над водой. – Замри.

Почти тотчас же поверхность воды пробила бритая макушка Рампури Тана, и следом прозвучал его голос.

– Память – сердце мести, – проскрежетал он, словно повторял слова забытого обряда.

Тристе наконец перестала отбиваться. Каден сумел перевести дыхание. Сам он чуть не захлебнулся, проходя сквозь кента, а голос старого монаха сохранил привычную невозмутимость.

Люди смолкли. Потом кто-то выругался. И ответил:

– Месть – бальзам для памяти.

– Я Рампури Тан.

– Я Лорал Хеллелен.

– Девушку держи под прицелом, – велел Рампури, подтягиваясь из воды на узкий каменный уступ и вставая на ноги так, будто его не сковывала промокшая одежда. – Она более чем опасна.

– А второй?

Каден не различал говорящих, но принялся слабо грести к месту, где вылез Тан, и Тристе потянул за собой.

– Он со мной, – ответил Тан.

Проходя сквозь кента, монах не выпустил накцаля, и сейчас в сумраке блестел наконечник копья.

– Присматривайте за девушкой.

Каден добрался до уступа совсем окоченевшим. Он кое-как цеплялся за камень, поддерживая одной рукой голову Тристе. И чувствовал, как она трясется, какой ее бьет озноб. Мокрые волосы облепили ее лицо, губы посинели так, что в дымном свете казались черными.

– Каден, – стуча зубами, шепнула она.

Ответить он не успел: из темноты вынырнули двое, подхватили ее под локти и, трепещущую, вытащили из воды.

– Осторожно, – попросил Каден. – Она связана. Вы делаете ей больно!

Сторожа, не слушая, грубо поволокли девушку по каменной полке, и тогда сам он, дрожащий и промокший, выбрался на воздух.

Откашлявшись от соленой воды и выпрямившись, он смог наконец оглядеться. Первая мысль, что врата вывели их в море, оказалась ошибочной: он очутился в большой камере шагов пятнадцать в поперечнике. Стены и потолок составлял тот же голый камень. Все это напомнило Умберский пруд в Костистых горах, только над прудом высился широкий изгиб небосвода, здесь же, под сводом пещеры, было темно и зябко.

Ишшин тоже не походили на монахов. Каден, вопреки предупреждению Тана, ожидал увидеть что-то знакомое. Но люди, грубо прижимавшие Тристе к стене, были одеты не в монашеские балахоны, а в засаленные кожаные дублеты и тюленьи шкуры. Голову они не брили, и у одного была настоящая борода, а у второго недельная щетина на подбородке. А более всего поразило Кадена, что ишшин выглядели воинами: у каждого на бедре висел короткий меч, у каждого был в руках заряженный арбалет. И один из арбалетов они навели на Тана.

– Рампури.

Имя в устах ишшин прозвучало ругательством.

– Целься в девушку, Хеллелен, – отозвался монах.

– Сам знаю, куда мне целиться.

Каден сдержал дрожь и попытался разобраться в происходящем. Лорал Хеллелен казался ровесником Тана: рослый, жилистый эд со светлой, небрежно заплетенной косой до середины спины. Когда-то он, возможно, был красив, но теперь щеки запали, как у покойника, а провалы глаз напоминали синяки. Каден всмотрелся в эти глаза. В свете факелов они ярко, почти лихорадочно блестели. Пальцы Хеллелена гладили тетиву арбалета.

– Что за глупость – впереться в эти врата спустя столько лет?

Каден покосился на Тана. В Ашк-лане никто не смел называть Рампури Тана глупцом, но если старый монах и был задет, он ничем этого не показал.

– Если прежние пути стали скользки, приходится рисковать.

– Ты мне толкуешь о скользких путях! – огрызнулся светловолосый. – Не ты ли оставил свой пост?

– И вернулся. – Тан указал концом накцаля на Тристе. – Возможно, с кшештрим. Она прошла врата. Без обучения. Без подготовки.

Растерянность в глазах Хеллелена сменилась изумлением. Чуть помедлив, он перевел прицел с Тана на прижатую к стене девушку:

– Мала она для кшештрим.

– Взрослая женщина, – покачал головой Тан. – Просто под одеждой не видно.

– И она прошла кента…

Тан кивнул.

– Мы не понимаем, что это означает, – тихо заговорил Каден, стараясь, чтобы голос звучал сдержанно и рассудительно. – Возможно, она кшештрим, возможно… что-то иное.

Хеллелен глянул в его сторону, прищурил глаза и, отметив пылающую радужку Кадена, процедил:

– А, наследничек.

– Теперь император, – поправил Тан.

– Нет, здесь он не император, – отрезал Хеллелен. – Здесь тебе не дворец, а мы – не твои монахи. Если у меня будут к тебе вопросы, я их задам. А пока не спрашиваю, держи свой императорский рот на замке, или свой срок в Мертвом Сердце, как бы краток он ни был, проведешь под замком.

Каден смотрел на дрожащую у стены Тристе: руки стянуты за спиной, арбалетные болты целят ей в грудь и в голову.

– Все странно, – заговорил он. – Тристе помогала мне, нам помогала, на каждом шагу. Чуть сама не погибла. Даже если она кшештрим, я требую, чтобы с ней хорошо обращались.

Хеллелен цокнул языком.

– Воображаешь, будто что-то знаешь о кшештрим? – скрипучим голосом осведомился он.

Каден покачал головой.

– Думаешь, ты способен понять их мысли? Явился тут и давай учить нас, учить меня жизни?

Он с неожиданной яростью подступил к Кадену и развернул арбалет, целясь теперь ему в сердце.

Тан оборвал речь, древком копья отстранив ишшин от Кадена:

– Хеллелен, ты бы лучше занялся этим созданием, – монах кивнул на Тристе, – чем читать нотации аннурскому императору. Если она кшештрим, она участвует в заговоре против династии Малкенианов.

– Династия Малкенианов давным-давно забыла свой долг. – Ишшин воззрился на Кадена. – Ты хоть знаешь, что такое эти врата?

– Знаю, – ответил Каден. – Это орудие, которое поддерживает целостность империи и помогает в борьбе с кшештрим.

– И я догадываюсь, что для тебя важнее. – Хеллелен с отвращением покачал головой. – Я слышал, кто-то зарезал твоего отца. И что? Те же люди явились за тобой?

– Возможно, не только люди, – ответил Каден. – Ты сам сказал, у нас общий враг.

Он бросил взгляд на стоящую у стены Тристе. Чувство вины было острым и колким, как камешек в сандалии. Он отстранил эту боль. Уже ясно, что ишшин ее ни во что не ставят – ни боль Тристе, ни его боль.

– Девица замешана во всем, – сказал Тан. – И в вашей войне, и в войне Кадена. Возможно, у вас с императором больше общего, чем ты думаешь.

Пристально оглядев девушку, Хеллелен сплюнул на камень:

– Что хин слабаки, я знал, но ты, Рампури… Не ожидал, что ты поспешишь пасть ниц перед троном.

Тан пропустил издевку мимо ушей, и Хеллелен, не дождавшись ответа, вновь повернулся к Тристе, присмотрелся к ней и вдохнул сквозь зубы:

– Самка, стало быть? – Он почесал себе щеку кончиком арбалетной стрелы. – Может, у самки больше удастся выведать.

В его голосе зазвенело что-то похожее на лютый голод.

– Ты уверен, что она кшештрим?

– Ты плохо слушал, – ответил Тан. – Никакой уверенности, но есть признаки. Подробности можно будет обсудить, когда ее изолируют. Отведи ее в камеру.

Хеллелен прищурился:

– Ты здесь не командир, монах. – Последнее слово прозвучало как плевок. – И никогда им не был.

Каден узнал отвращение во взгляде Тана – так наставник нередко смотрел на бестолкового ученика.

– Раз струсили, я сам ею займусь. Держитесь подальше. Она проворнее и сильнее, чем кажется.

– А твой возлюбленный повелитель? – осведомился Хеллелен. – Будет вольно бродить по Сердцу?

Кадену хотелось возразить. Он не посягал командовать ишшин, но, будучи императором Аннура, имел с ними общую задачу – охранять врата. И рассчитывал, самое малое, на вежливый прием, на взаимное уважение. И что ему позволят сказать свое слово в решении судьбы Тристе. Впрочем, как говаривали хин: «Надеждой не напьешься, не надышишься и не наешься. А вот задушить тебя она может».

Он уже начал подозревать, что приход к ишшин был ошибкой, и серьезной ошибкой, но, стоя безоружным перед стражей ледяного пруда, вряд ли мог исправить дело. Тристе либо кшештрим, либо нет. В любом случае она заслуживает мягкого обращения, пока не показала себя опасной. Каден повторил бы это снова, но не видел смысла. Он не мог повлиять на ситуацию – не было рычагов. Усилием подавив страх и гнев, согнав с лица всякое выражение, он отступил назад.

Тан не сводил глаз с Хеллелена.

– Каден – мой ученик, а не повелитель, – сказал он. – Я бы посоветовал тебе оставить его на свободе, да только ты, как дитя, любишь идти наперекор.

* * *

Ишшин не стали сажать Кадена в камеру, но и доверия ему не выказывали, и присутствие Транта было тому доказательством. Хеллелен велел своему напарнику «проводить и показать дорогу» Кадену, между тем как остальные, в том числе Тан, углубились в другой коридор, грубо волоча за собой Тристе.

«Проводить и показать дорогу» прозвучало достаточно радушно, однако пойти за всеми Трант ему не позволил, а на вопрос, куда увели Тристе, отговорился незнанием. На просьбу отвести его к командующему крепостью Трант пробормотал, что командующий занят. Каден добивался объяснений, рвался хотя бы начать распутывать погубивший отца заговор, но Трант не мог ему ответить, а к тем, кто мог, Кадена не допускал. Оставалось только послушно следовать за провожатым, что Каден и сделал, сдерживая нарастающие недобрые предчувствия.

Город Мертвое Сердце не походил ни на одну из известных Кадену крепостей. Здесь не было ни наружных стен с воротами, ни зубцов и бойниц. Извилистые переходы, низкие своды, полное отсутствие окон подсказывали, что все это скрыто под землей, в толще камня. Свет давали чадящие фонари и дымные факелы, в холодном сыром воздухе висел запах морской соли. На развилках коридора Каден иногда улавливал глухой плеск и шорох волн. Когда этот звук стихал, оставался только хруст камешков под ногами, неровная капель падавшей в ледяные лужи воды и тягостное ощущение тысячетонного камня над головой – немого и невидимого.

Трант остановился наконец в узком зале, уставленном длинными столами и пропахшего солью и застоялым дымом. Указав Кадену место на скамье, он нагрузил два надколотых подноса горячими ломтями белой рыбы и сам сел напротив. Каден уже думал, что этот человек так и будет есть молча, с чмоканьем стягивая губами белую мякоть с костей и недовольно ковыряя еду грязными пальцами.

Трант назвался просто Трантом, не добавив родового имени. Он, как все ишшин, носил тяжелый плащ из тюленьего меха поверх промасленной кожи и шерсти, и на бедре у него, как у всех ишшин, висел короткий черный клинок. Свалявшиеся волосы падали ему на плечи, и, заговаривая, он привычно смахивал пряди со лба. Если ему и довелось вымыться на этой неделе, вода не справилась с грязью, скопившейся под ногтями и в складках кожи на костяшках и на запястьях.

В Ашк-лане Кадена выдрали бы за такую неряшливость. Лишнее напоминание, что ишшин не хин, – если он еще нуждался в напоминаниях. Монахи были холоднее зимних скал, тверже льда, а эти воины, в первую очередь Трант, показались Кадену не такими… цельными. Не то чтобы в них угадывалась слабость или болезненность, но пропитавший их одежду запах соли и чада, тени провалившихся глазниц, хищный интерес к каждому слову, к каждому движению представлялись какими-то нездоровыми. Неестественными.

Наконец Трант поднял голову, поймал взгляд Кадена и нахмурился.

– Это остров, – заговорил он, неопределенно взмахнув рукой. – Вот это все.

Каден моргнул:

– Остров? Где?

– Нет уж.

Трант хитровато блеснул глазами, невесело усмехнулся.

– Нет, нет, нет. «Тайна – это жизнь». Знаешь Кангесварина? Откуда тебе знать. Это он сказал. Написал. «Тайна – это жизнь», – повторил он, как выговаривают священные истины. – Орден не для того так долго хранил свободу, чтобы теперь лечь под пяту новоявленного выскочки-императора.

– Я и не думал загонять вас под пяту, – сдерживая раздражение, ровно проговорил Каден.

Он надеялся встретить уважение, он готовился принять вызов. А вот к проявленному Трантом и, похоже, разделяемому здесь всеми небрежному равнодушию оказался не готов. Он рвался к ишшин с целью узнать, что им известно, и, может быть, основать союз, а приходилось оправдываться перед чумазым солдатом в войсковой столовой.

– И едва ли меня можно назвать выскочкой, – заметил он. – Я сын Санлитуна уй-Малкениана. Я, как все мои предки, прошел обучение у хин. У меня глаза!

Трант сощурился и всосал застрявший между кривыми зубами кусочек рыбы.

– Глаза-а, – протянул он, словно только сейчас заметил. – Глаза у него. Да, у тебя глаза. Были времена, когда по глазам мы легко отличали врага.

– Врага?

– Детоубийц. Строителей. Безмогильных. Называй как хочешь. Треклятых кшештрим. В давние времена кое-кто умел узнавать кшештрим по глазам.

Трант уставился в пустую стену, словно ждал, что из нее выскочит кшештрим. Взгляд у него дергался, как у зараженного мозговым червем козла. И руки никак не хотели лежать спокойно. Каден поерзал.

– У кшештрим глаза не светились… – заговорил он, но Трант оборвал его взмахом руки:

– Да-да, знаю. Малкенианы. Интарра. Император. Знаю. Если только… – он прищурился, – это не трюк. Не кеннинг.

– Трюк, – повторил Каден, силясь отыскать в словах собеседника точку опоры. – Я не лич. И зачем бы мне понадобились трюки?

Трант удивленно поднял бровь:

– Тысяча причин. Десять тысяч. Можно подделать горящие глаза, чтобы выманивать у дурачья монетки. Чтобы соблазнить красавицу. Да хотя бы и дурнушку. Чтобы разжечь войну. Или избежать войны. Или ради лжи. Просто ради лжи, ради вольной радости обмана. – Он помолчал, качая головой, и продолжил с еще большим пылом, возвышая голос: – Человек может подделать глаза, чтобы свергнуть целую династию. И ввергнуть в разорение и гибель империю!

– Это моя империя, – возразил Каден. – Я не хочу ее гибели. Потому-то я и пришел сюда.

– Так ты говоришь, – пробурчал Трант, снова занявшись рыбой. – Это лишь слова.

– Ты всегда такой недоверчивый?

Трант резко откинулся назад, сверкнул глазами, отразившими свет фонаря. Он просто не способен был просидеть неподвижно хоть несколько мгновений.

– Обычно даже больше. Тебя я ни в чем не обвиняю, пока нет доказательств, потому что ты пришел с Таном. – Помолчав немного, он погрозил Кадену пальцем. – Но ты и шлюху-детоубийцу с собой притащил!

Столько ненависти прозвучало вдруг в голосе этого человека, такая была в нем раскаленная ярость, что Каден отшатнулся.

– Тристе не убивала детей, – ответил он, мотнув головой.

– Ты просто не знаешь. Не знаешь. Тан сказал, она из кшештрим.

Каден готов был спорить, но сдержался, вспомнив историю Тана о ганнан и кораблях с сиротами. Транта вряд ли можно было пронять разумными доводами, да Каден и сам засомневался, найдутся ли разумные доводы в его пользу.

– Вы будете ее мучить? – спросил он вместо того.

– Я? – Трант вздернул брови и ткнул себя в грудь. – Я не буду. Нет. Нет, нет, нет. Я не мучаю пленных. Мне не дозволено мучить пленных. Этим занимаются охотники.

– Охотники?

У Кадена по загривку пробежали колючие мурашки.

Трант постучал себя кулаком по голове:

– Плохо слышишь? Охотники, говорю. Они тут главные. Если кого надо пытать, это по их части. Так еще до твоей империи повелось. Даже еще до Атмани.

Он кивнул с видом мудреца, одобряющего установленный порядок. Каден покачал головой, пытаясь разобраться в невнятных рассказах:

– А ты кто? Чем занимаешься?

– Я солдат. – Трант стукнул себя в грудь кулаком. – Солдат. Седьмого ранга.

– А сколько всего рангов?

Трант оскалил в улыбке темные зубы:

– Семь.

– А потом тебя повысят? – спросил Каден. – До охотника?

Ишшин уставился на него, как на полоумного.

– Это не ранг, – заявил он, качая головой. – Ни хрена не ранг.

– А что же? – совсем растерялся Каден.

– Я тебе скажу, что это такое.

Трант склонился к Кадену через стол, взглянул круглыми глазами и взмахом ножа подманил Кадена к себе так близко, что тот ощутил вонь гнилых зубов изо рта.

– Благословение – вот что это. Благословение.

Каден колебался. Разговоры об охотниках и солдатах, как видно, все сильней будоражили Транта. Тот раскачивался всем телом, словно сидел на хромой лошади, и с болезненным любопытством разглядывал Кадена. Благоразумнее всего, пожалуй, было бы закончить трапезу в молчании, чтобы не распалять Транта. Но чтобы добиться от ишшин доверия, чтобы склонить их к сотрудничеству, заставить поделиться знаниями, Кадену нужно было их понять, а пока, кроме Транта, никто не мог описать ему устройство Мертвого Сердца.

– А как становятся охотниками? – осторожно спросил Каден. – Как вы это решаете?

– Решаем? – мрачно рассмеялся Трант и принялся вдруг расчесывать уродливый шрам на предплечье. – Мы не решаем – так же как ты не решал заиметь такие глаза. Бывают люди, в которых это есть. Это. Благословение. В других нет. Просто… нет.

Он замолк, устремив взгляд в потолок, будто что-то припоминая.

– Я хорошо это понял во время очищения, – изрек он неожиданно, как будто говоря с самим собой.

– Очищения?

Трант резко втянул в себя воздух и оскалил зубы:

– Очищения. Еще у нас иногда говорят «переход». Порой это просто больно. – Он вздрогнул всем телом. – Больно, Кент подери. Так охотников отличают от солдат, проверяют, у кого есть дар.

– Так что это такое, твое очищение, или переход?

– Что это? Что такое? Да вот оно самое, мать твою! Боль, боль и снова боль! Неделями режут и жгут!

Он сорвался на крик, распахнул на себе дублет. Грудь его была затянута паутиной шрамов – старых, грубых, плохо залеченных шрамов. Каден дернулся, но Трант в запале этого не заметил.

– Режут, – твердил он, словно пробуя каждое слово на вкус. – И жгут, и ломают. Еще как ломают. Топят. Морозят. Снова и снова, раз за разом, пока не треснешь. – Он ткнул себя пальцем в лоб. – Пока не сломается здесь.

Все еще дрожа, он устремил взгляд на Кадена.

– Боль, – повторил он уже спокойнее, как будто одно это слово все объясняло.

Каден помолчал, смиряя бьющийся в груди ужас, укрощая его.

– Зачем? – спросил он наконец.

Трант пожал плечами с полным равнодушием к столь живо описанным пыткам.

– Иногда при ломке откалываются чувства. – Он хрустнул рыбьей костью, обсосал ее. – Знаешь, любовь, страх, хренова надежда. Иногда боль их вышибает. По крайней мере, из тех, у кого есть дар. Из тех, кто может ходить во врата. Они и есть главные, они охотники.

Некоторое время Каден молча смотрел, как ест его собеседник. Тан предупреждал, что ишшин не похожи на хин, но Каден тогда решил, что речь идет о культуре и взглядах, о различиях в приемах и методах обучения. Даже попав в Мертвое Сердце, увидев Лорала Хеллелена и прочих, даже стоя перед нацеленным ему в грудь арбалетом, он еще верил, что хотя пропасть и широка, через нее можно навести мосты. Теперь же…

Он попытался найти объяснение тому, о чем рассказал Трант. Как видно, у ишшин были свои способы достичь ваниате – если это можно было назвать ваниате: без медитации и обуздания разума, без долгого молчания, без упорных занятий. Похоже, они – все они – проходили через пытку, жестокую пытку, и те немногие, кто в ней терял способность что-то чувствовать, получали власть, а остальные…

Каден посмотрел, как Трант хлебает жижу из деревянной миски. Он что-то мычал себе под нос, раз за разом повторял незатейливый мотив.

И тут новая мысль обрушилась на Кадена, словно пощечина.

– А Тан?..

Трант оторвался от миски и живо кивнул, капая соусом с небритого подбородка.

– У-мгу, – промычал он. – Да. Рампури Тан был охотником. Почти не уступал Кровавому Горму, кое в чем не уступал. Охотник.

Каден медленно выдохнул, умеряя пульс.

– Ты мог бы кое-что от меня им передать? – спросил он.

Во всей крепости, казалось, было немногим больше сотни человек. Каден уже понял, что Трант здесь ничего не решает, но способен же он обратиться к тем, кто решает?

– Ваш командующий должен знать, что Тристе помогла мне спастись. Она заслуживает мало-мальски приличного обращения.

– Приличного, ого! Император заговорил о приличиях!

Трант понизил голос и выпучил глаза, забормотал себе под нос, но, едва Каден наклонился к нему, встрепенулся, хлестнул по воздуху между ними жесткой ладонью:

– Да ты знаешь… Знаешь, что враг с нами творил?

В бешенстве он сбился на невнятное рычание:

– Ты слышал про всех этих атмани: Рошина, Дирика, Ришиниру, еще троих… Только и разговоров об этих драных владыках-личах, как они убивали людей, как раскололи весь этот гребаный мир! А я тебе скажу… Атмани ничто рядом с кшештрим. Подумаешь, личи! Вроде как бессмертные – во всяком случае, пока не ткнешь их ножом. Но по крайней мере, люди! Все толкуют про атмани, а кто бы предупредил насчет кшештрим! Про них просто забыли! Кшештрим не просто убивали, там была бойня. Понимаешь, резали детей! Детишек! Тысячами! – Тараща глаза, Трант склонился через стол к Кадену. – Они. Хотели. С нами. Покончить. А ты мне толкуешь о приличиях, понимаешь ли, чтобы с той твоей сучкой хорошо обращались. Так я тебе скажу, куда засунуть твои приличия.

– Еще неизвестно, кшештрим ли Тристе, – проговорил Каден, сдерживая бушующие эмоции. – У нее есть чувства. Страхи, надежды.

– Нет.

Трант вдруг заговорил тихо и спокойно:

– Она хочет, чтобы ты так думал. Они знают, как все это работает. – Он ткнул себе пальцем в висок. – И знают, как обратить все против нас. Понял? Ты понял, что я тебе сказал?

Каден хотел возразить, но остановил себя. Беспокойство за Тристе донимало его, как боль в сломанном ребре, но поделать он сейчас ничего не мог. Не зная, где она, не зная даже, где он сам, при всей видимой пустоте Мертвого Сердца, окруженный людьми с луками и клинками. Эти люди вполне способны прикончить его, когда им вздумается.

«Сперва разберись, – приказал он себе, – потом действуй».

– Шьял Нин рассказывал мне про ишшин, – заметил он, решив сменить тему. – Вы были первыми монахами, еще до хин.

– Не монахами, – фыркнул Трант и, насупившись, вновь занялся рыбой. – Какие там монахи!

– Кем же тогда?

– Пленниками. Рабами. Скотиной, которую погоняют палками, травят, потрошат.

На каждом слове он тыкал в рыбу на тарелке ножом. И вдруг выдернул клинок из рыбьего скелета, взмахнул в воздухе:

– Вот это все, все это дерьмо вокруг, было нашим стойлом.

Каден снова оглядел тяжелые каменные стены:

– Это строили кшештрим?

– Строители! – закивал Трант. – Да уж, ублюдки умели строить.

Каден нахмурился:

– Зачем? Я думал, они хотели просто нас уничтожить. Зачем было строить тюрьмы?

– Котов видел?

Трант щелкнул зубами, царапнул воздух скрюченными пальцами.

– Они не просто убивали, нет. Нетушки! Коты, они дразнят, играют, мучают. И враг так же… Они хотели посмотреть, что мы будем делать. Здесь…

Он обвел рукой стены:

– Все здесь. Свитки, хроники, прочее… Одних пластали, как рыбу, другим отрезали веки. В чем наш изъян – вот что их интересовало. В чем ошибка. – Трант скривил губы и пробормотал: – Все тут. Гады все записывали. Все тут.

Он посмотрел волчьими глазами, и Каден, недолго выдержав его взгляд, снова принялся изучать стены зала. Камень все тяжелее давил на него, словно насквозь пропитался, набряк кровью; словно прошлое источало смрад, какой не смоешь морской водой. Мертвое Сердце оказалось вовсе не крепостью, даже не тюрьмой – могилой, и мыкавшиеся в его стенах ишшин были призраками людей, отказавшихся умирать ради продолжения войны. И сюда-то так рвался Каден, сюда он невольно завлек Тристе. Этот подземный склеп был родиной Тана.

Холод пробирался в тело, кусал влажную кожу Кадена. Пленником он, строго говоря, не был, но сумеет ли отсюда уйти?