Текст книги "Последние узы смерти"

Он коротко, безрадостно засмеялся – так вздыхают от удара в живот.

– Я живехонек. Я даже выдержал первую неделю Пробы. А вот как дошло до Дыры, я увидел эту слепую белую тварь и… не смог.

«Как прошлой ночью, – мрачно думала Гвенна, – когда тебя приморозило в том переулке. Когда ты обосрался и оставил напарницу на погибель».

Вот оно – сопротивление: мужчины и женщины, отсеявшиеся на той или иной стадии подготовки, проигрывавшие столько раз, что в конце концов сдались, уползли на Арим доживать жизнь в тюрьме со всеми удобствами. Вот ее новые союзники – единственные союзники.

– Значит, пока Гнездо добивало себя, – тихо проговорил Талал, – о вас никто не вспомнил.

– С чего бы? – с горечью осведомилась Квора. – Несколько сотен неудачников. Там кеттрал убивали кеттрал. Мы видели, как дрались в воздухе птицы, как горели суда, но у нас на Ариме не было ни лодок, ни птиц. Запрещено.

– Понятно, – кивнула Анник, не глядя на нее. – Весь этот остров, Арим, не стоил внимания.

– Мы были немногим важнее гнилого воровского городка на Крючке, – подтвердила Квора.

– И потому, когда все кончилось, – сказала Гвенна, – вы уцелели.

Она видела, как виновато вытянулись лица у обоих. Быстрый Джак потупил взгляд, но Квора опять кивнула.

– Раллен тоже уцелел, – сказала она, уже без вызова, без враждебности.

– По той же причине, – дополнила Гвенна. – В такой буче никому нет дела до бесполезного мешка с салом. Меня чаячья погадка на рубахе больше бы озаботила, чем Якоб Раллен, выбравшийся из кресла со мной подраться.

– Он опасен, – покачал головой Джак.

– Ну да. Свалится на тебя – задавит.

– Или порвет лицо кеннингом, – выпалила Квора.

Гвенна заморгала. За все кадетские годы она ни разу не задумалась над военной специальностью Раллена. Смешно было подумать, что в нем кроется большее, чем занудливый, жадный до власти третьесортный инструктор. Среди кеттрал тоже попадаются никудышные, и она всегда видела в Раллене пример тому. Подумать, что когда-то он был опасен, был личем…

– Ты знал? – спросила она, обернувшись к Талалу.

Тот медленно покачал головой.

– А ты откуда знаешь? – набросилась на Квору Гвенна.

Но Квора ее не услышала. Она смотрела куда-то в далекое, но неизгладимое воспоминание.

– Когда все было кончено, он явился на Арим, – заговорила она. – Объявил, что Гнездо погубила измена. И что тем, кто готов служить, дается вторая попытка.

Она замолчала, и рассказ продолжил Джак:

– Откуда нам было знать, что у него на уме? Мы знали только, что он кеттрал, в высоком чине, и этот кеттрал предлагал нам возможность начать все заново, шанс подняться: «Каждый может дрогнуть. Вам дается шанс оправдаться». – Джак прерывисто вздохнул. – Он обещал мне, что я снова смогу летать. Никто не понимал, чего он добивается на самом деле.

– Чего же он добивался на самом деле? – негромко спросил Талал.

– Власти, – с ненавистью бросила Квора. – Собственного маленького королевства посреди океана. Поначалу были только муштра и тренировки, новая форма, новые клинки. Мы хоронили погибших и давали клятвы. Мы вообразили себя кеттрал, думали, что сражаемся за империю, думали, что наконец делаем то, чему нас столько лет учили.

Она сорвалась, скривила губы в болезненной, надломленной улыбке:

– Какими мы были дураками! Дурачье дурачьем! Не один месяц прошел, пока мы сообразили, что попали в прихвостни мелкого диктатора, который ухватил себе кусок и держит его только за счет желтоцвета.

Гвенна покачала головой:

– А когда наконец поняли, никто не додумался всадить ему нож в брюхо?

– Пробовали, – сказала Квора, и каждый слог этого слова лязгал о другие.

– Как видно, плохо старались. Дерьмец из кресла-то с трудом зад поднимал. Он, поцелуй его Кент, ходил с тростью. Такого можно убить кирпичом, даже потеть не придется.

– Ты не понимаешь, – сказал Джак. – К тому времени за ним была Черная стража.

– Черная стража? – удивилась Гвенна.

– Такие же, как мы. С Арима. Первые месяцы Раллен к нам присматривался, разбирал, кто предан империи, а кому просто нравится убивать. Пока мы смекнули, что происходит, у него было пять крыльев, верных только ему. С птицами. И оружейную они держали.

– И вы не посмели с ними драться?

Квора уставилась на нее:

– А ты пробовала драться с кеттралами, стоя на земле? На собственных двух ногах?

Вопрос ее отрезвил. Гвенна всю жизнь провела с птицами, училась на них летать, править ими, доверять им, но за все годы так и не привыкла к равнодушному взгляду их огромных темных глаз. Лейт уверял, что их укротили, но не приручили, а ей и «укротили» представлялось натяжкой: стоило посмотреть, как птица рвет на ленточки корову или овцу. Кеттрал были лучшими в мире бойцами, но по-настоящему смертоносными их делали птицы. Драться против обученного крыла на птице… Отсюда полшага до безумия.

– Так, – проговорила Гвенна, решив развернуть разговор к текущему положению дел. – Раллен захватил власть. Половина отсеянных обитателей Арима сражается за него, а остальные забились по норам.

– Те, кто остался, – уточнила Квора. – Раллен собрал свою Черную стражу и потребовал присяги, повиновения.

– Кеттрал клянутся служить империи, – заметила Анник.

– Теперь нет, – сплюнула Квора. – Раллен потребовал присягнуть ему лично как верховному командующему Гнезда.

– Что за бред? – покачала головой Гвенна.

– Бред, конечно! Потому-то некоторые и отказались. Только мы не думали, что он ожидает отказа, готов к нему. Присяга была не просто присягой, а проверкой – так он выделил среди нас тех, кто мог бы оказать сопротивление. Он внес наши имена в список, и тут же началась бойня. – Она прикрыла глаза рукой. – Ушли немногие.

Гвенна задумчиво кивнула. Нехитрая ловушка, но это не делало ее менее действенной.

– А выбраться с Островов никто не пытался? – спросил Талал.

– Каким образом? – развела руками Квора. – Нам на Ариме не давали лодок. А даже сумей мы угнать судно, что дальше? У Раллена птицы. У него взрывснаряды. Крыло способно потопить судно с воздуха, даже не приближаясь к нему.

Как потопили «Вдовью мечту». От первой атаки до ухода судна под воду сердце отбило всего несколько сотен ударов.

– И вы с ним воюете.

– Пытаемся. Большей частью неудачно. Пока нам удается только прятаться.

– Удивительно, что и это удается так долго. Островов не так много, и не так уж они велики.

Квора заколебалась, бросила взгляд на Джака.

– Говори уж, – после долгого молчания ответил ей пилот.

Он не поднимал глаз от своих ладоней – сильные руки, как посмотришь, но пустые: пальцы сжимаются и разжимаются, словно в надежде на оружие, словно не понимая, почему им не за что ухватиться.

– Мы уже проиграли. Вдруг они нам помогут.

– А если они за Раллена? – глухо спросила Квора.

– Тогда, Кент побери, все кончится разом.

Квора обернулась к Гвенне, стиснула челюсти, словно гвоздями прибила. Она долго не могла заговорить, а когда заговорила, голос скрежетал, как ржавое железо:

– Мы прячемся не на островах. Под ними.

16

Нира всегда выглядела старухой.

Ран ил Торнья со своими кшештримскими сообщниками наделил ее бессмертием или невероятным долголетием. Создатели атмани нашли способ немыслимо продлить жизнь людей-личей. Но «жизнь» еще не значит «молодость».

Впервые увидев женщину, Адер сочла ее восьмидесяти-, а то и девяностолетней. Седые волосы, морщинистое лицо. Смуглая кожа, казалось, присыпана пеплом. Десятилетия тяжело лежали на ее плечах, гнули спину, сутулили плечи. Но при всем при том старуха была сильнее, чем выглядела, – ловкой в движениях, проворной – и могла провести на ногах целый день, так что Адер, вопреки свидетельствам собственных глаз, привыкла считать ее молодой.

Сейчас Нира казалась полумертвой.

Огонь сжег ей половину волос, опалил левую щеку и подбородок, оставил на шее воспаленные красные рубцы. Левую руку окутывала плотная повязка. Сквозь ткань проступали кровь и желтый гной. Во рту наверху не хватало переднего зуба, еще два сильно выщербились, а нос был сломан и толком не вправлен. Выглядело все так, словно ее избили окованной железом дубинкой и бросили умирать в огонь. Раны пугали, но больше всего ужаснуло Адер, что старуха здесь.

Известие доставили во время приема, который вела Адер, восседая на Нетесаном троне. Она все утро давала бесконечные бессмысленные аудиенции, решала вопросы, которыми заваливал ее совет, чтобы не дать заняться чем-нибудь дельным, – и вдруг рабыня, подобострастно кланявшаяся на каждом шагу до трона, вручила ей записку от капитана стражи у Больших ворот: «Посланница с севера. Старуха, сильно изранена. Объявила себя вашей мизран-советницей».

Всего лишь буквы, крошечные четкие значки темными чернилами на свитке белого, как кость, пергамента, но каждый крюком впился в грудь Адер, застрял в горле, потянул, разрывая плоть. Нира здесь. Нира ранена, а о младенце в записке ни слова. Ни слова о Санлитуне.

Она готова была соскочить с трона, кинуться к огромным дверям, найти ту, кому поручила заботу о сыне, и выжать из нее объяснение. Но император должен соблюдать этикет. Следовало выкатить эту нелепую лестницу – тяжеловесное устройство из полированного дерева на серебряных колесиках, чтобы сойти с трона с приличествующим достоинством. Следовало проговорить положенные фразы, вознести молитвы, выдержать бесконечные поклоны присутствующих министров. Адер перетерпела все это, не склонив головы, уставив взгляд перед собой и не ломая рук. Она доиграла свою роль, произнесла все положенные слова, хотя в мозгу, вытеснив все мысли, пылали три вопроса:

«Почему Нира здесь?»

«Что стряслось?»

«Где мой сын?»

Покидая под дрожащий звон гонгов зал Тысячи Деревьев, она могла только надеяться, что выглядит как император. Чувствовала она себя призраком.

Сыны Пламени проводили ее до ряда тесных покоев, устроенных прямо в красной стене к северу от Больших ворот. Обстановка их была простой, но изящной. Здесь принимали неожиданных посетителей, людей неопределенного ранга и положения, здесь могли уединиться гонцы и иностранные министры, пока им готовили более подобающее помещение. Нира сидела у самой двери – мешком навалилась на стол из красного дерева и не замечала ни винного графина, ни кувшина с водой, влажно поблескивавшего на гладкой столешнице.

В другое время Адер испугалась бы за свою советницу, пришла бы в ярость. В другое время она бы властно кликнула врача, потребовала уложить старуху, сменить ей одежду и повязки. Но сейчас, застыв в дверях, она могла думать лишь об одном.

– Где мой сын? – сухим, как пепел, голосом спросила она. – Санлитун. Где он?

Нира поморщилась:

– Жив.

– Жив? – От страха Адер слово за словом перешла на крик. – Жив? Ты его стерегла, ты его защищала, и ты являешься сюда… в таком виде и только и можешь сказать, что он жив?

Нира, которую знала Адер, должна была ощетиниться. Должна была хлестнуть ее тростью по костяшкам пальцев или влепить пощечину. Эта едва кивнула:

– Был жив, когда я уходила. Должен быть и теперь жив. Ублюдку он нужен.

– Кому? – вскинулась Адер. – Какому ублюдку?

Старуха взглянула ей в глаза, и внутри у Адер стало пусто.

– Ил Торнье, – выдохнула она.

– Твой сын у него, – устало кивнула Нира. – Твой сын, мой брат тоже.

Адер онемела. Рука словно обрела собственный разум и сама собой потянулась к бокалу, до тонкой хрустальной кромки наполнила его вином.

«У него мой сын».

Она стала поднимать бокал, потом снова взглянула на обмякшую на стуле Ниру и передала вино ей. Старуха взглянула так беспомощно, словно никогда не видела бокала. Адер налила себе и выпила. Нира вздрогнула, как бы очнувшись от сна, и последовала ее примеру. А когда снова заговорила, в ее голосе пробился отблеск прежнего пыла – пробился и сразу погас.

– Прости, девочка.

Допив вино, Адер покачала головой и налила заново. В груди теснились вопросы, десятки вопросов, но заговорить она была не в силах. Ей вдруг почудилось, что очень важно промолчать, словно не спросив, что случилось, не узнав ответа, она сделает случившееся несбывшимся. Пока они молчат, все это может оказаться сном.

Допив второй бокал, она положила ладони на стол – медленно, обдуманно выбирая опору. Она всмотрелась в узор древесины, задержала взгляд на тонких линиях и завитках, словно надеялась затеряться в их замысловатом сплетении.

«Трусиха, – сказала она себе. – Ты трусишь».

Она подняла тяжелый, как жернов, взгляд на Ниру:

– Рассказывай.

Женщина кивнула, одним глотком допила вино и еще раз кивнула:

– Надо было его убить. – Не голос, а гневный призрак голоса. – Надо было убить его еще в Аатс-Киле.

– А ошейник? – возразила Адер. – Твой огненный поводок? Он порвался?

– Такие не рвутся, – фыркнула Нира. – Его сняли.

– Но ведь он не лич!

– Нет. А Оши – лич.

Адер уставилась на нее:

– Оши его ненавидит! Оши бы убил его по первому твоему слову.

– Это пока не сказал своего слова кшештрим. – Нира с горечью покачала головой. – Я дура драная. Я думала: надела петлю ему на шею, велела помочь, исправить содеянное, и он станет помогать и исправлять. Они просиживали часами. Ил Торнья задавал вопросы: «Какое твое первое воспоминание: чье лицо ты увидел первым? О чем впервые плакал? Когда впервые увидел свою кровь?» и все такое. Сотни вопросов. Тысячи.

Она выдохнула, поморщилась, словно внутри что-то сдвинулось, и продолжила рассказ:

– Я не улавливала в этом смысла, пустая болтовня. «Не вопросами из нас сделали то, что мы есть», – говорила я ему. Он только улыбался – ты знаешь эту улыбку – и объяснял, что прежде, чем чинить, надо найти, где поломка. Я думала, он тянет время, без пользы, но и без вреда. Думала, могу подождать еще немного…

Она умолкла, но Адер уже понимала, что было дальше.

– Ил Торнья его обратил, – сказала она. – Перетянул твоего брата на свою сторону, и Оши снял с него ошейник.

Нира кивнула:

– Мой бедный безмозглый брат… Он и в хороший день небо от моря не отличил бы. Мне как-то пришлось его уговаривать, чтобы не объявлял войну деревьям. Он требовал вассальной клятвы от долбаной рыбы. Он не понимал… ничего не понимал, а кшештримский ублюдок возился в его помраченной голове, искажал прошлое, стирал воспоминания и подменял их ложью. Это, видать, было нетрудно.

– И ты не пыталась ему помешать?

– Я не знала. Узнала, когда пропал ошейник. Я пыталась остановить их обоих. – Она закрыла глаза морщинистой ладонью, словно воспоминания слепили яркостью, и заговорила шепотом: – Я бы его убила – брата. Я пыталась. Но он силен. Оши не в себе, но еще очень, очень силен.

Она рассеянно провела рукой по обгорелой щетке волос, поморщилась и отдернула пальцы.

– Он напал на тебя?

– Да, может быть. – Нира помолчала. – Он метал огонь, это точно, но не поручусь, узнал ли меня.

Нира разглядывала винный кувшин. Помедлив, взяла его уцелевшей сухой рукой и снова налила обеим.

– Ты тоже прибегла к силе, – медленно проговорила Адер.

Старуха тихо фыркнула:

– Ты думала, я стала бы драться с могущественнейшим в мире личем, царапаясь ногтями?

– Я думала, – ответила Адер, осторожно выбирая слова, – что ты стараешься не прибегать к силе. Твой брат ведь потому и обезумел, что слишком глубоко и часто черпал из своего колодца. Это и свело с ума всех атмани.

Нира поглядела на вино, покружила его в бокале и подняла к губам – словно не слышала. Она одним глотком осушила бокал и вернула на стол с такой осторожностью, что хрусталь не звякнул.

– Да, – наконец заговорила она, уставив воспаленные глаза на стекло. – Так и было.

– И?..

– И что? – Нира взглянула Адер в глаза.

– Теперь ты об этом не думаешь?

– Хочешь спросить, сумасшедшая ли я? – хихикнула Нира, как царапнула.

Адер всматривалась в ее лицо. Нира была с ней почти с самого начала – со дня, когда Адер бежала из Рассветного дворца. Она, единственная на свете, знала все.

– Ты мне нужна, – сказала наконец Адер. – Чтобы выжить, чтобы победить ил Торнью, ты нужна мне сильной и в здравом уме.

– А много ли мне проку от здравого ума? – тихо спросила Нира. – Я тысячи лет не прикасалась к своему колодцу. Я все время его чувствовала. Вот он, здесь. Ты не поверишь, как я его желала: как распаленная невеста желает проворного язычка между ляжек, как умирающая – воды. Милый Шаэль, как я его желала…

Нира покачала головой.

– Но не коснулась, – выдохнула Адер, заставив себя выдержать ее ужасный взгляд.

– Еще ты мне будешь напоминать, что я делала и чего не делала! – огрызнулась Нира.

На миг к старухе вернулась прежняя язвительность, в глазах загорелся знакомый огонь. И снова все ушло.

– Что толку? – просила она.

– Ты спасла брата, – медленно, как говорят с малыми детьми, произнесла Адер.

– Спасла? И для чего спасла? Я больше тысячи лет его стерегла, кормила, опаивала до одурения, не давала припомнить худшее, что он сотворил, и чего ради? Чтобы отдать ублюдку, который его сломал? – Она скрипнула зубами. – Пусть бы умер сто лет назад. Полоснула бы ножом по хрящеватой шее, пока можно было.

– Он твой брат, – отозвалась Адер, не найдя другого ответа.

– Тем более надо быть милосердной.

– Ножом по горлу – это не милосердие.

Нира мрачно разглядывала ее.

– Если ты думаешь, будто знаешь, что такое милосердие, – ты ошибаешься, девочка.

В другой раз Адер стала бы спорить. Теперь не видела смысла. Ил Торнья был на свободе, перетянул на свою сторону одного из атмани и захватил сына Адер. О последнем она пока не могла думать – словно, забыв, могла обратить факт в ошибку, в заблуждение помраченного старческого ума. Только вот Нира не сошла с ума – пока не сошла. Слишком много смысла было в ее словах. Слишком много жалости.

– А Санлитун? – слабо, едва ли не умоляюще спросила Адер. – Он… цел?

Она чувствовала подступающие слезы и копящийся под языком раскаленный докрасна гнев.

– Ил Торнья не причинил ему зла?

Образ испуганного, ничего не понимающего Санлитуна всю дорогу на юг резал Адер, как ножом. При нем были кормилицы, но никто, кроме нее, не умел его по-настоящему успокоить, отогнать страхи, которых младенец еще не умел высказать. Сыну ее исчезновение должно было показаться предательством. А теперь и Нира пропала. Кто его утешит? Кто будет прижимать к себе, нашептывая полузабытые колыбельные, пока он хнычет перед сном? Адер он виделся один в холодной замковой башне: темнота смыкается вокруг, крошечные пальчики безнадежно комкают одеяльце, хватают раз за разом, будто теплая шерсть дает хоть какое-то утешение, а глаза напрасно ищут лицо матери, слух ловит ее голос.

– С ребенком все прекрасно, – прорезал ее ужас голос Ниры. – Кормилицы ил Торньи нянчатся с ним еще заботливее тебя.

– Почему?

– Он его рычаг, – поморщилась Нира. – Потому же он не дал Оши меня добить. Ты ему нужна. Мы обе нужны.

– Зачем нужны?

– Чтобы добраться до лича.

– Какого еще лича? – мотнула головой Адер в злом недоумении.

– Твой брат держит ее в башенной тюрьме.

Адер поискала в памяти имя девушки:

– Тристе?

Она читала доклады. При первом появлении в Рассветном дворце Тристе громоздила трупы горой. Агенты Адер пытались выяснить, кто она и откуда взялась. Слухи так и роились: то она была из Присягнувших Черепу, то антерской шпионкой, то прошла обучение у эдолийцев и была связана с новой императрицей. Свидетели бойни в Жасминовом дворе клялись, что видели у нее на шее татуировку лейны. Все это ничего не объясняло. Точно можно было сказать немногое: она появилась вместе с Каденом, убила более ста человек, потом ее изолировали. Адер покачала головой:

– Зачем ил Торнье Тристе?

– Зачем? – Нира подняла брови. – Хочет убить сучку.

Адер непонимающе уставилась на старуху. Она месяцами перекладывала в голове сотни переменных: ургулы, племена Поясницы, Сыны Пламени и Северная армия, ил Торнья, Каден, Длинный Кулак… Словно вела игру в ко на доске величиной с целый мир, с тысячными и десятитысячными армиями, миллионными империями, с фигурами, разбросанными по пустыням и океанам, по степям и лесам. Среди сплетающихся линий атак и отступлений она совершенно упустила из виду крошечный камешек по имени Тристе.

– Должно быть, она опасна, – медленно проговорила Адер.

– Еще бы не опасна! – отрезала Нира. – Глянь свои доклады, она в одно утро превратила твой дворец в скотобойню.

Адер глубоко вздохнула и постаралась рассуждать медленно, хладнокровно:

– Мы знали, что она лич, но личей на свете сотни. Тысячи. Ил Торнья не пытается перебить всех. Должно быть, он боится Тристе…

– Этот ублюдок – кшештрим. Он не умеет бояться.

– Тогда… знает о ней что-то, чего не знаем мы. Может быть, знает, кто она такая. Знает источник ее силы, ее колодец… – Адер поморщилась. – Может, она – второй Балендин, а второго Балендина мы, видит Интарра, не вынесем.

Нира устало кивнула:

– И мне так видится. Она – нож. Твой генерал не хочет оставлять его в руке твоего брата.

– Каден… – проговорила Адер, взвешивая имя на мысленных весах. – Каден не тот наивный монах, которого я ожидала встретить. Его республика – катастрофа, но для нас она стала неожиданностью, которая едва не покончила с нашей войной на севере. Понятно, что ил Торнья хотел бы выбить у него оружие.

Сквозь первый ужас и смятение стали неохотно проступать очертания смысла. Дыхание все еще обжигало, обдирало ей горло, но сердце в груди больше не грозило взорваться.

«Мой сын в безопасности, – твердила она, и эти слова были как воздух в легких, как солнце на щеке. – Мой сын в безопасности».

Ил Торнья ее предал, но ведь от него Адер и ожидала предательства. Если слишком много задумываться о Санлитуне в его когтях, о своем крошечном, пухлом, огнеглазом малыше на груди купленной суки-кормилицы, она сломается. Но ил Торнья подбросил ей другое занятие – задачу, которую требовалось решить; врага, которого следовало уничтожить.

– Значит, надо мне до нее добраться. До этой Тристе. Добраться и убить.

– А что дальше?

– Дальше я верну сына.

Нира открыла рот (казалось бы, для ответа), провела языком по обломкам зубов и сплюнула на полированные половицы.

– Еще воображаешь, что с ним можно договориться? После всего? Ты по-прежнему ему доверяешь?

– Нет, конечно, – ответила Адер, с усилием разжав кулаки и расслабив плечи. – Но у ил Торньи есть причины поддерживать наш союз. Мое имя обеспечит ему правомочность. Когда вопрос с Тристе… разрешится, я ему понадоблюсь.

Звучало это правдиво, но на языке от слов остался ядовитый лживый привкус. К горлу подступила желчь. По правде сказать, она и предположить не могла, что замышляет ил Торнья, зачем добивается смерти Тристе, как поступит в случае отказа или согласия Адер. Все это ничего не значило. Ее сын у него, поэтому она убьет Тристе. Остальное подождет.

– Каден был прав, – сказала она наконец.

Нира вопросительно склонила голову набок.

Адер устало выдохнула:

– Он сказал, ум ил Торньи слишком обширен, чтобы я, да и любой из нас, мог его понять, – устало выдохнула Адер. – Ублюдок все обдумал. Все обдумал еще тогда, когда доставили мирный договор.

Ее стиснутые кулаки белели на красном дереве стола.

– Если не раньше, – проворчала Нира.

В памяти Адер встал Андт-Кил: полководец-кшештрим сидел, скрестив ноги, на маячной башне, отдавал невероятные приказы – бежать, сражаться, сложить оружие – и наблюдал, как его люди убивают и умирают согласно непостижимой логике только ему видимого плана. Солдаты называли его гением, но это был не просто гений. Хаос боя ил Торнья читал, словно внятный, разборчивый текст. В Андт-Киле он выступил против войска, собранного богом. И победил.

Это зрелище ужасало и в те дни, когда ил Торнья бился с врагами Адер: даже тогда беспощадный нечеловеческий гений кшештрим заставлял содрогнуться ее смертную душу. Теперь же ветер переменился.

Адер всмотрелась в измученное лицо Ниры, в ожоги на голове и на лице, в засохшую кровь незаживших ран. Среди нынешнего смятения было ясно одно: ей больше не придется называть Рана ил Торнью своим кенарангом. Настало время выступить против него, сразиться с ним, выставить свой разум и свою волю против его чудовищного интеллекта. Адер, с трудом переводя дыхание, знала, как знают о вонзившемся в грудь лезвии: у нее нет ни шансов, ни надежды, нет пути к победе.