Текст книги "Путешествие к исцелению. Как найти себя, когда потерял всё"

Глава 9
Трещины в доспехах

Статья о гренландской экспедиции Лонни Дюпре стала первой засветившейся на обложке журнала, опубликованного в сентябре 1997 года. На главном кадре был сгорбленный скалолаз, висящий на альпинистской веревке. Судя по всему, статья имела огромный успех, что символизировало отличный старт моей карьеры тревел-писателя.

Но есть две истории, которые я никогда никому не рассказывал, даже своим близким друзьям, и сейчас поделюсь ими с вами.

По приезде в Оттаву в начале мая 1997 года я познакомился с Джоном Холшером, Лонни и его женой Келли. Из Оттавы мы полетели в Икалуит, Баффинов остров, где пересели на другой рейс до Нарсарсуака, Грин-лэнд. Когда мы пересекли полярный круг, Лонни разлил водку по рюмкам, и мы их подняли друг за друга, как исследователи былых времен. В Нарсарсуаке мы совершили еще один перелет в Нуук. Там, среди скал, неподалеку от аэропорта, мы разбили лагерь и, забившись в спальные мешки, наконец вырубились. На следующее утро мы вылетели на юг на одном вертолете, а затем пересели на другой. Спустя три дня после того, как я покинул Санта-Фе, нам удалось добраться до Паамиута.

Уже на следующее утро Лонни сказал мне, что они с Холшером решили немедленно уехать, вместо того чтобы тратить несколько дней на приведение в порядок своего снаряжения, как они обещали мне сделать несколько месяцев назад. Усевшись в каяки, они помахали на прощание. Я запечатлел на видео, как они отплывают, и поднялся на борт пятиметровой моторной лодки «Boston Whaler», которую я арендовал, чтобы следовать за ними.

Моим гидом и водителем был высокий мускулистый мужчина-инуит, одетый в гидрокостюм от «Helly Hansen» и ботинки «Sorel». Он вел китобойное судно меж длинных трещин во льду, подобных молниям. Когда расстояние между льдинами становилось слишком маленьким для нашей лодки, он вытаскивал металлический шест, вставлял его между глыбами льда, поддевал и толкал. Лодка наклонялась то на 30 градусов, то на 45. Я едва успевал хвататься за толстый канат, чтобы удержаться на борту. Не раз китобойное судно застревало, тогда рулевой снова и снова проталкивал его. Я перебирался на корму по правому борту, чтобы сместить центр тяжести, а затем, ухватившись за комингс[4]4
  Конструкция из стальных листов или деревянных брусьев, окаймляющая по периметру вырез в палубе.


[Закрыть], спешил обратно на корму по левому борту. Иногда носовая часть полностью выскакивала из воды, и вся передняя часть с глухим стуком приземлялась на лед.

В других случаях корма взлетала ввысь и с тем же звуком ударялась о ледяные глыбы. Не раз я убеждался, что мы застряли, облажались и нуждаемся в спасении, но мой рулевой, казалось, никогда не терял веры. Он бесцеремонно рявкал на меня, приказывая передвинуть задницу на правый борт или на левый. И конечно же, нам удавалось прорваться; все происходило именно так, как он ожидал. Мы словно пролезали сквозь ледяное ушко иглы, в которую пытались вдеть нитку. Так продолжалось весь день. Затем, прибившись к берегу, мы разбили лагерь на пляже под высокими скалами, окруженными айсбергами и паковым льдом[5]5
  Плавучий старый лед толщиной около трех метров или свыше, переживший два и более сезона летнего таяния.


[Закрыть]. Этот момент казался мне таким далеким, таким прекрасным, что благоговение и ужас одновременно переполняли меня: mysterium tremendum et fascinans – тайна, пред которой люди трепещут в восхищении, отталкивающая, но в то же время манящая.

На следующее утро мы вновь отправились за Лонни и Джоном, но ближе к полудню стало понятно, что мы сильно отстали от ребят. К концу второго дня, развернув «Бостонский китобой», мы направились обратно в Паамиут. Было понятно, Лонни и Холшер проплыли гораздо больше к тому моменту. Меня не было всего неделю, но работа уже была закончена. Нам потребовалось два дня, чтобы вернуться в Паамиут. Поблагодарив своего гида за невероятное путешествие, я отправился обратно в лагерь. В палатке я обнаружил записку, в которой говорилось, что мне не следует там оставаться, поэтому я собрал вещи, отправился пешком за город и разбил лагерь на пляже под высоким фьордом. Вид был настолько красив, что подошел бы даже для написания картины. Следующим утром мне предстояла пешая дорога в город. Когда я добрался до вертолетной площадки, меня поразил тот факт, что там не было ни единой души.

Однако на заброшенном доме, который служил билетной кассой, висело расписание. Я сам себе каким-то образом внушил, что вертолеты летают каждую неделю по средам. Но почему же на этой вывеске было написано, что следующий рейс не назначен? Время отправления самолета не определено? Что это значит? Чувство беспокойства и внутренней тревоги все больше поглощали меня. Я набрал номер, указанный на билетной стойке. Со мной вышел на связь человек, не говорящий по-английски. Мне всегда приносили удовольствие свобода и гибкость действий. Я испытывал некоторую гордость от того, что могу делать все, что захочу, и не чувствовать себя ограниченным какими-либо факторами извне. Лонни сказал мне, что есть рейсы на каждую неделю, и я ему поверил. Я пытался сделать все возможное, чтобы выбраться из этой отдаленной части мира. Очевидно, Лонни тоже не знал, в какой ситуации мне придется оказаться. Жизнь готовила меня ко всему, кроме этого.

Вернувшись в лагерь, я открыл рюкзак, порылся в нем и нашел упаковку сублимированного бефстроганова. На походной плите вскипятил воду, закинул туда мясо и перемешал содержимое. Лапша с говядиной хоть и оказались пересоленными, но было довольно вкусно. Потом я помыл посуду, соскоблил жир с кастрюль и сковородок пляжным гравием, а после еще раз протер их с мылом. На десерт я съел кусочек темного шоколада. Во время ужина и мытья посуды я старался сохранять спокойствие. Когда полуночное солнце зависло на 15 градусах над западным горизонтом, я взглянул на Марс и Венеру, яркие точки вдоль Зодиака на фоне голубого неба. Вздохнув с облегчением, я осознал, что моя внутренняя Бездна не подняла свою изнуряющую голову. Чувство самоудовлетворения переполняло меня. Черт возьми, насколько потрясными выдались эти дни!

Дело близилось к ночи. Я забрался в палатку и застегнул молнию на своем худом тридцатиоднолетнем теле в сумке для мумий, так что холодному ночному воздуху было открыто только мое лицо. Мне даже удалось немного вздремнуть, но как только я начал проваливаться в глубокий сон, почувствовал толчок в ногах. В горле образовался ком, а желудок начал сжиматься. Бездна. Она вернулась.

Бездна, подобная яме в солнечном сплетении, ощущалась как абсолютное одиночество и заставляла меня испытывать панику по поводу смысла существования. Со временем это чувство становилось интенсивным, глубинным, не дающим покоя до тех пор, пока не поглотит меня полностью. Ревущее, как Белая река, и одновременно тихое, как космическое пространство, оно заставляло меня метаться в поисках спасения, но спастись было невозможно. Мне было, наверное, пятнадцать или шестнадцать, когда я впервые столкнулся с Бездной. В тот вечер я сидел на диване в гостиной, пытаясь сделать домашнее задание. Отец сидел в кресле «Ла-Зет-Бой», полностью откинувшись назад. Высокий стакан, полный джина, стоял на столике рядом с ним. Он не проронил ни слова за последние два часа. Его рот был разинут, как у тела в момент смерти, прежде чем кто-либо потрудился аккуратно закрыть его от всеобщего обозрения. Толстый язык высунут наружу. «Жив ли он?» «Когда же вернется домой из Юниорской лиги мама, или я забыл, что она уже вернулась и, избегая встречи с нами, сразу легла спать?» «Почему у меня нет брата или сестры?» «Почему я вынужден проводить с ним наедине ночь за ночью и кто в этом виноват?» Вопросы не давали мне покоя в тот момент.

* * *

Вот вторая история, которую я никогда никому не рассказывал.

Вначале депрессия всегда проявляется как усталость.

Год спустя, выполняя задание Джорджа по написанию биографии Пола Уэллстоуна, я приехал в отель в Джорджтауне поздно вечером и сразу же лег спать. Когда будильник зазвонил в 7 утра, я нажал «Повтор», а затем снова отложил его десять минут спустя. Я чувствовал себя таким усталым и измученным, что попросту не мог встать с постели. Я чувствовал себя так, словно меня переехал автобус.

Тем не менее я открыл глаза и включил телевизор, надеясь, что звук поможет мне проснуться, а потом пошел в душ, думая, что горячая вода вернет меня к жизни. Я вяло вытерся полотенцем и оделся, наконец осознав, что происходит. И снова меня одурачили, заставив думать, что я просто устал и переутомился. «Черт, – подумал я, – ты снова вернулась». Я начал открывать пузырьки с различными лекарствами и, найдя «Прозак» и «Декседрин», принял дополнительную дозу, думая, что это поможет решить проблему.

Я позвонил Ди и рассказал ей о том, что сейчас чувствую. Мои слова едва ли имели смысл для меня самого, и я изо всех сил пытался осмыслить ее ответ. Туман в голове и тяжесть в теле заставили меня понять, что это будет особенно тяжелая депрессия. Как, черт возьми, я закончу это задание? Я не могу валяться в постели весь день. Я должен быть внимательным и вовлеченным в процесс.

Надев пиджак и галстук, я взял такси до Капитолия. Дождь прекратился, я пришел на час раньше. Мне уже хотелось вздремнуть. Я был уверен, что если бы просто отдохнул полчасика, то восстановил бы силы. Я заметил небольшую полянку под густолиственным деревом с северной стороны здания и, постелив свою куртку на земле, лег на спину, глядя в облачное небо. Поставив будильник на 12, я уснул, думая, что он зазвенит ровно через полчаса. Должно быть, я погрузился в сон еще до того, как моя голова коснулась земли. Следующее, что я почувствовал, – капли дождя забрызгали лицо. Открыв глаза, я взглянул на часы. Час дня. Я проспал час и теперь опаздываю на встречу на тридцать минут. Резко вскочив и накинув пальто, я побежал вдоль улицы. Я мигом добрался до офиса. Пальто помялось, глаза опухли.

– Здравствуйте, я Брэд Ветцлер. Пришел на встречу с сенатором Уэллстоуном.

– А мы уж думаем, что с вами случилось. Сенатор ожидает вас в кафе «Капитолий», поторопитесь.

Я не сказал, что быстро впадаю в глубокую депрессию и перед встречей пытался привести себя в чувство тем, что пошел спать в парк. Как и о том, что мои ошибки влекут за собой слишком серьезные последствия, чтобы я мог их оправдать. И что мне страшно, ведь каждый месяц я принимаю все больше и больше таблеток и не думаю, что со мной все нормально.

Все, что я сказал, это слова благодарности, после которых стремглав побежал обратно через улицу к «Капитолию». Я успешно провел встречу, изо всех сил попытавшись сосредоточиться на том, о чем мне говорит сенатор. Все, что мне было нужно, – несколько ключевых событий, о которых я могу написать статью. Все, что мне было нужно, – держать себя в руках, чтобы оставались силы делать вид, что со мной все в порядке.

Глава 10
Сон продолжается (вроде как)

Несмотря на трещины в доспехах, я продолжал двигаться к своим целям, которые оставались прежними: публиковать больше статей в крупных журналах и находиться в постоянном поиске идей, которые могли бы послужить вдохновением для создания новых работ. Я презентовал свои новые проекты и продолжал писать статьи о путешествиях, которые действительно ценились аудиторией. Редакторы уговаривали меня не останавливаться и предлагали новые проекты для «New York Times», в том числе статью и рецензию для книжного обозрения. Агенты из издательства интересовались, нет ли у меня каких-нибудь идей для книги, но пока их действительно не было. Отказавшись от работы в журналах, я оставался предан своей мечте. Я чувствовал, что иду по пути, который выбрал сам или, может быть, который выбрал меня. В то же время меня поглощало чувство зависти. Я видел, как мои друзья добиваются успеха, публикуя новые книги, а после неплохо получают за продажу прав на экранизацию. Многие из них переезжали из Эльдорадо и покупали шикарные дома с видом на горы. Не деньги и уж точно не дома терзали мне душу; мою душу терзали их новые статусы в мире писателей, статусы редакторов и издателей. Я продолжал рассказывать о путешествиях в своих работах и все чаще сотрудничал с Джорджем, занимаясь публикацией политических материалов. Мной по-прежнему двигало страстное желание быть известным писателем, вызывающим вдохновение у читателей, но казалось, что внутри образовалась дыра, которую не могли заполнить никакие публикации.

Эта зависть была ожидаема от меня, как от человека творческого. Мы тратим двадцать-тридцать лет жизни, пытаясь кем-то стать – приобретая опыт, статус, дорогие вещи. И я тоже невольно стал участником этой игры, и, к счастью, в то время, несмотря на творческий кризис, у меня были деньги. Интернет никуда не делся, но он еще не занял место аналоговой публикации. Печать по-прежнему была на коне, журналы по-прежнему продавали рекламу и, следовательно, выделяли бюджет на оплату писателям, даже на поездки. Конечно, все это изменилось с финансовым кризисом 2008 года, но тогда мы еще не знали об этом. Редко можно было встретить тех, кто зарабатывал на жизнь творчеством, но я был одним из них. Если у тебя есть силы и опыт, то жизнь уж точно не будет бедной. Получая 10 000 за статью, можно было прилично зарабатывать на жизнь, сочиняя около восьми штук в год.

В 1999 году я написал очерк для «New York Times». Издательство решило отправить меня на Гавайи взять интервью у Джина Савоя, позиционировавшего себя как исследователя старой школы и открывшего заново основные археологические памятники и заброшенные города в Южной Америке. Считалось, что Савой послужил источником вдохновения для персонажа Индианы Джонс, хотя сам Савой был куда более противоречивой личностью. В отличие от Индианы Джонса, он не был образованным профессором археологии; он был ренегатом. Его обвиняли в ограблении гробниц, в продаже ценных археологических находок и в том, что информацией о своих открытиях он ни с кем не делился. Савой также придерживался противоречивых теорий о взаимодействиях между древними культурами, которые шли вразрез с общепринятыми теориями и согласованными историческими записями. И главной причиной не любить его было создание своего собственного культа. После того как его маленький сын погиб в Перу – то ли под лавиной, то ли от холеры, – Савой объявил, что ребенок является реинкарнацией Иисуса Христа. Вернувшись в Штаты, он основал религиозную секту под названием «Международное сообщество Христа», в которой его сын-спаситель являлся ключевой фигурой, а сам Савой был рукоположен в сан епископа.

Во время встреч с ним я чувствовал себя немного не в своей тарелке, но в то же время его рассказы были увлекательными и нередко печальными. Он был заядлым пьяницей и сказочником, а наши беседы часто проходили в кругу красивых, практически обнаженных блондинок. Но все же одна история, связанная с ним, показалась мне особенной и крепко засела на подкорке.

Савой рассказал мне, что во время исследования облачных лесов Перу он и его команда заблудились в джунглях. Каждый день они прорубали себе путь мачете все дальше в глубь джунглей в поисках затерянного города доинкской эпохи. Каждый день джунгли, казалось, вырастали вновь и вновь, скрывая их обратный маршрут к цивилизации. Спустя несколько недель, проведенных в попытках пробраться сквозь заросли, они окончательно сбились с пути.

Однажды утром, когда Савой сидел в палатке и рассматривал карты, он услышал звук, похожий на звон колокола. При рассказе его уши навострились так, словно он переживает этот момент заново. Он выбежал из палатки, чтобы узнать, откуда исходит звук. Один из его людей поднял руку. Савой схватил мачете и рубанул по растительности там, где работал мужчина. Стрельба. Савой рубанул сильнее. Рев не прекращался.

Савой остановился, раздвинул руками виноградные лозы, и каково было его удивление, когда под листьями он увидел блестящий серый камень. А затем еще один и еще…

Он приказал команде продолжать расчищать растительность. К полудню из густых джунглей показалась древняя дорога инков. Когда я слушал рассказ Савоя, я все еще не понимал, к чему клонится история. «Ладно, – подумал я, – они нашли древнюю дорогу, но они все еще в милях от цивилизации».

Савой, должно быть, заметил озадаченное выражение моего лица. Он схватил меня за руку и заглянул в глаза.

– Мистер Брэдли, дорога. Вы что, не понимаете?

– И что, что дорога? Вы все равно находились непонятно где.

– Мистер Брэдли, эта дорога точно куда-то вела. Дороги инков связаны с деревнями и даже с современными дорогами и автобанами. Я знал, что мы спасены. Если мы пройдем по ней достаточно далеко, она выведет нас наружу. В то время как мы находились в джунглях, наша жизнь казалась сущим адом. Попытки выбраться оттуда были безнадежны. Но, продолжая идти по этой тропе, мы сумели спастись. Дорога куда-то вела.

Мне потребовалось десять лет для осознания того, что именно он имел в виду. За это время я пережил наркотическую кому, потерял друга, покончившего с собой, и видел, как его тело увозят в оранжевом пакете. Савой страдал от алкоголизма – это была обратная сторона медали, которая никак не восхищала, – но тем не менее он повидал мир. Его жизнь была постоянной игрой со смертью, к которой он был так близок. Мудрость его слов открылась для меня в джунглях, в самых настоящих джунглях жизни, когда я осознал, что хочу пройти путь самопознания.

И именно эта история дала мне силы на пути к исцелению. Она заставила меня ходить на занятия йогой, часами сидеть на подушке для медитации. Эта история помогла мне не свернуть с пути и оставаться преданным своей идее в переломный момент. Дорога ведет куда-то…

Чуть позже в том же году я написал статью о капитане Крейге Баттоне, пилоте военно-воздушных сил, который отделился от эскадрильи во время тренировочного полета в Аризоне и полетел на своем же самолете в Колорадо, где врезался в гору, совершив самоубийство. При изучении материала и написании статьи я попытался проникнуть в сознание таинственного пилота. Решив, что мне нужно побывать в Техасе, Нью-Йорке, Аризоне, я взял напрокат автомобиль, а затем арендовал легкий одномоторный самолет и в Райфле, штат Колорадо, нанял пилота. Эта работа была сделана, чтобы проследить траекторию полета Баттона, во время которого он сбросил невооруженные бомбы на местные леса. Я настолько проникся его историей, что совсем позабыл о работе. Мне нужно было написать статью-расследование в пять тысяч слов для журнала. Думаю, я чувствовал, что разгадка тайны его смерти поможет мне разгадать тайну моей жизни и моего несчастья. Я хранил безобразные заметки, нацарапанные от руки, повсюду: на кухне, в бардачке машины, пометкой на ладони. В день, когда должна была выйти статья, я выслал редактору абсолютно никчемную работу и, по правде говоря, даже не понимал ее содержания. Я осознавал, что хожу по тонкому льду, а наше сотрудничество с Джорджем находится на грани провала. «Безусловно, нужно выбираться из этой дыры. Я перепишу статью, вкладывая в нее все силы. Ему точно должно понравиться», – сказал я тогда себе.

Пока я ждал ответа от Неда, мне позвонил Алекс Хёрд, который тогда являлся редактором «Wired», и спросил, не хочу ли я поехать в Индию накопать материалов о культурных изменениях, сопровождающих технический бум. Это был 1999 год, и молодые индусы – и даже женщины! – работали в неплохих условиях. Приток денег нарушал прошлые установки в очень традиционном и в основном аграрном обществе. Женщины теряли стимул выходить замуж в юном возрасте или за мужчин, которых выбирали для них родители. Внезапно появился беспрецедентный доступ к особнякам и дорогим автомобилям. Женщины, выросшие в бедности, зарабатывали достаточно, чтобы установить грудные имплантаты. Конечно же, мне хотелось написать об этом статью и опубликовать ее в «Wired», поэтому я сразу же согласился.

В течение нескольких лет я мечтал съездить в Индию, но по совсем другим причинам. Мой подход к занятиям йогой дома стал более серьезным. Четыре или пять раз в неделю я занимался в «Общественном центре йоги Санта-Фе». В передней части комнаты стоял стол с изображениями индийских мудрецов и святых. Изображения на этом алтаре привлекали и смущали меня одновременно. Я был журналистом; моя работа основывалась на фактах. Я верил тогда и верю до сих пор в науку и ее многочисленные преимущества. Почему же меня так тянуло к этим святым? Почему меня привлек Джин Савой и его дурацкие духовные теории?

Теперь я понимаю, что всегда ценил нелогичное и нелинейное – какую-то мистическую нить, которая вела меня сквозь все это. Детальный и точный подход науки к разбору событий оставался мне близок. Но это не единственный способ работы с информацией о мире. Любой ученый скажет вам, что целое отличается от суммы частей. Например, мы, люди; вы не можете узнать, кто мы такие, на что мы похожи, просто описав наши органы, кости, выражение лица или даже наши внутренние качества. Вы не можете представить электронную таблицу с данными о себе и вообще передать что-либо важное о том, кто вы есть как личность. Тогда мне еще не было понятно, что именно моя склонность использовать дедуктивные рассуждения, чтобы разобраться в том, кто я такой, на самом деле просто ограничивала глубокое понимание самого себя. Либо я был тревел-писателем с собственным стилем и прилагательным «успешный», либо же я был олицетворением своего диагноза – больным человеком, неудачником. Я разрушал себя, принижал, пренебрегал своими желаниями, ограничивал себя и позволял другим делать то же самое, и в конечном счете я устал. Если б я однажды услышал, десятки лет спустя, что окажусь у подножия горы Шива, отрекусь от всего материального, пообещаю больше не разрушать себя и наконец полюблю себя, я бы никогда не поверил в это… Мне было не суждено это понять тогда.

Дорога может куда-то вести, но куда вела моя?

Прошло много лет, прежде чем я добрался туда. Джунгли вокруг все еще были такими густыми, такими шумными и пугающими. Нашел ли я хотя бы один камень по пути? В этот период жизни я принимал много лекарств. Побочные эффекты были уничтожающими и с каждым днем разрушали меня. Дрожь в руках усилилась. Но больше меня беспокоила недавняя ситуация, произошедшая после отчетной поездки, которая длилась пару недель: я не мог преодолеть смену часовых поясов, что приводило к резкой смене дня и ночи. По причине этого я впал в депрессию и неделями не мог писать.

Я был напуган тем, что редакторы могут узнать о моих проблемах с психическим здоровьем и об употреблении наркотиков. Боялся напортачить с заданиями, а потом страдать от того, что меня выгонят. Я видел, как это происходило, когда работал редактором. По необъяснимым причинам автор переставал грамотно слагать текст, или выходил из себя, или исчезал во время того, как переписывал статью, и больше никогда не появлялся. Редакторы пожимали плечами, качали головами и переставали присылать им работу. Мной двигал страх, что я стану одним из них: меня занесут в черный список или я просто исчезну. Если бы я не был писателем, если бы это не было моим статусом, кем бы я был?

Так что, слава богу, мне позвонили из «Wired» и сообщили, что путешествие в Индию все же состоится, – для меня все еще была работа. Я полетел туда в конце июля с пересадкой в Лос-Анджелесе, а затем в Сингапуре, проведя первые две недели в штаб-квартирах крупнейших индийских технологических компаний – «Wipro», «Tata» и «Infosys». Я проводил вечера, общаясь с инженерами, менеджерами по проектам, инвесторами и руководителями высшего звена в шикарных ресторанах и барах, где женщины в коротких шортах и топах подавали напитки и зажигали сигары клиентам. Возможно, удача все еще была на моей стороне.

Проведя последнее собеседование, я заскочил обратно в отель, кинул вещи в рюкзак и на несколько дней арендовал машину, чтобы посмотреть местные достопримечательности. За пределами Майсура я посетил древний храмовый комплекс, посвященный Вишну, хранителю Вселенной. Меня словно загипнотизировала витиеватая резьба с изображением слонов, богинь и даже людей, занимающихся сексом в различных позах. Меня поражал факт того, что Индия, казалось, существовала одновременно в современную и средневековую эпохи. По дорогам ходили легковые автомобили, грузовики и повозки, запряженные волами. Мужчины и женщины работали на полях рядом с фабриками. В Индии я почувствовал, как во мне пробивается святость, о чем я не решился сказать, потому что знаю о фетишизации древних азиатских культур и культур коренных народов. Мне известны и колониальные атрибуты духовного поиска, и то, как писать статьи о путешествиях. Западный «братан» приобрел духовный опыт, путешествуя по бедным странам. И все же, по моему опыту, Индия действительно имеет особое влияние и силу, которую можно прочувствовать, если обратить на это внимание. Один индийский преподаватель по йоге, с которым мне позже посчастливилось познакомиться, объяснил это так: «В Индии преобладает духовно-материальное единство. Свами и йоги, с которыми я там встречался, подсказали мне, что люди субконтинента тысячелетиями работали с духовными практиками. Возможно, это заложено в самой почве».

После Майсура я полетел в Варанаси, бывший Банарас. Расположенный на берегу Ганга, Варанаси входит в список древнейших городов мира и считается одним из его самых священных. Индийцы отправляются в Варанаси в конце жизни, веря, что, если человек умрет там, у него будет больше шансов оставить карму и сансару – круговорот страданий, смерти и перерождений – позади. Они надеются, что им удастся избежать повторного перевоплощения. Вместо этого жители Индии стремятся достичь мокши, то есть освобождения, и стать единым целым с духовным царством.

К тому времени, когда я прибыл в Варанаси, меня одолела жажда духовного, нежели журналистского туризма. В храмах близ Майсура я ощутил святость, которой никогда не ощущал дома. Мне захотелось большего, и я подумал, что это должно исходить из этих мест, – что это внешнее, входящее извне, скорее наполняющее, чем заполняющееся внутри.

Позже я пришел к пониманию, что чувство связи, своего рода святости, зарождается внутри нас. Это, как говорится, внутренняя работа.

Но в то время я осмелился предположить, что эта сила исходит от стен храмов, от самих святых мест, от воздуха и почвы этой притягательной земли. И мне хотелось большего.

Я отправился в Олений парк в Сарнатхе, где Будда произнес свою первую проповедь своим последователям. Роща напомнила мне сцену из «Сиддхартхи», моей любимой книги, в которой Сиддхартха, духовный искатель, страдающий от неразберихи в голове и детских травм, встречает Будду в роще в деревне Савати. Сиддхартха много лет путешествовал, познавая мудрости гуру, когда он и его друг Говинда осознали, что в Будде они встретили подлинно реализованное существо. Итак, Говинда решает стать учеником просветленного и познавшего истину Будды. Но Сиддхартха просит о встрече с посланником. Будда указывает на недостатки методов его познания. Сиддхартха разговаривает с Буддой вежливо, напрямую, затем прощается с Говиндой и мудрецом и осознает, что не может подчиниться системе мышления другого человека, даже если эта система считается совершенной. Он должен найти свой путь к истине самостоятельно или же умереть в попытках сделать это.

Каким-то образом этот отрывок, а еще отрывок из книги «Острие бритвы», когда Ларри встречается со Шри Ганешей и ощущает присутствие просветленного, всеведущего существа, стали неразрывно связаны с моей историей. С моей романтизированной точки зрения, Индия и я казались кармически связанными. Я читал эту литературу в старших классах, но внезапно эти цитаты ожили во мне. Этот отрывок потрясает меня каждый раз, когда я его читаю: образ Сиддхартхи, уходящего от Будды. Картина «Острие бритвы», где Ларри уходит от своей западной жизни и всеобщих ожиданий и живет как сыщик в Индии, казалось, покорила саму мою душу.

Я взял такси до Варанаси. Там мне повстречались безногие мужчины, слепые нищие, люди, у которых, казалось, была проказа или что-то в этом роде. Я спустился по ступеням, которые называются гхатами, к Гангу и омочил в нем ноги. В этот момент мне вспомнился таксист из Бангалора, который сказал следующее: «Если ты хочешь почувствовать себя живым, ты должен увидеть, как горят тела». Зацепившись за его слова, я арендовал лодку, чтобы проплыть несколько километров вверх по реке к Маникарнике – горящему гхату.

Когда мы прибыли, молодой болтливый жилистый и сильный гребец индийского происхождения подвел наш ялик к пирсу. Ступив на песчаный берег реки, я попал в совершенно другой мир, ощущавшийся то ли как сон наяву, то ли как кошмар.

Я поднимался по лестнице сквозь облако едкого дыма, который закрывал солнце и забивал легкие, а затем наконец нашел обо что можно опереться в нескольких футах от раскаленного погребального костра. Моим глазам потребовалась минута, чтобы понять, на что именно я смотрю: труп на заключительной стадии кремации. Ну, не весь труп – остались только таз, две части бедренной кости, позвоночник и почерневший половой орган, от которого практически ничего не осталось. Но мое внимание привлек череп, поглощенный огнем, вырывающимся из глазниц и рта. «Чей это был череп?» «Откуда они?» «Как долго прожили?» «Какой смертью умерли?» «Во что превратилась их жизнь?» Вопросы возникли быстро, когда мое журналистское «я» попыталось обработать то, что я увидел.

В горле встал ком. Боль в груди от осознания того, что всегда наступает конец, усиливалась. Время этого человеческого существа истекло. Его жизненное воплощение закончилось. Мешок с костями и кожей, охваченный пламенем. То, что я видел, было святым, одновременно прекрасным, потому что это было правдой, и ужасающим по той же причине. Тогда у меня в голове всплыл следующий ряд вопросов: «Кого они любили?», «Где они сейчас?», «Как они скорбели?», «Как они справлялись с дырой размером с человеческий рост?»

Затем тревожные мысли вывели меня из задумчивости. Это слишком интимно. Меня не должно здесь быть. Я взглянул на хранителя огня и жестом выразил свои сомнения. Он увидел меня, а после продолжил работу. Он добавил еще дров и разжег огонь длинным металлическим шестом. Я пришел к выводу, что был там в качестве свидетеля тайны и его роли в ней.

В конце концов тело исчезло, превратившись под воздействием температуры и времени в пепел, дым и, как итог, в ничто. Но хранитель огня знал, что это еще не все. Он начал перемешивать пепел длинной палкой, пока не обнаружил что-то твердое. Я не сумел разглядеть, что именно это было. Собрав твердые останки, он спустился вниз по лестнице и поставил их на маленькую лодку, украшенную цветами и зажженной свечой. Затем он приподнял лодку и, спустив ее на воду, столкнул в реку.