Текст книги "Путешествие к исцелению. Как найти себя, когда потерял всё"

Глава 8
Дрожь

В середине января 1998 года я решил отправиться в Вильянуэву, небольшой городишко в часе езды от Санта-Фе. Несмотря на зимнюю прохладу, день был довольно солнечным. Я съехал с шоссе неподалеку от места, где любил порыбачить нахлыстом. По прибытии надел резиновые сапоги и, взяв удочку, вошел в холодную воду по колено. Потом я достал еще влажную мушку из рыболовного жилета и просунул тонкую нейлоновую леску через петельку на крючке. Или, скорее, попытался это сделать. Следующие пять минут я провел, стараясь протолкнуть леску сквозь крошечное ушко, но мои попытки оказались тщетны.

Выйдя из реки, я уселся на каменистом берегу и задержал дыхание, чтобы успокоиться и попробовать еще раз. Да! У меня получилось. Я опять вошел по колено в реку, забросил удочку к порогу реки рядом с противоположным берегом, изгиб которого напоминал букву V. Я наблюдал, как мушка плывет вниз по течению. Как только леска натянулась, я отдернул руку назад. Мушка, привязанная к леске, вырвалась из воды и закрутилась петлей позади меня. Я двинул рукой вперед, и леска снова устремилась к той же водянистой букве V. Почувствовав рывок, я потянулся вверх в надежде ощутить вес форели, но вместо этого зацепился за маленькую ветку. Как обычно, зацепиться за ветку не составляет особого труда; это часть ловли нахлыстом. Но я и так был расстроен из-за того, что потратил почти пятнадцать минут впустую. Я пробрался к ветке, достал свой перочинный нож и срезал головку мушки. В жилете были еще другие и одна леска, но с меня было довольно. Я не выдержал бы еще пятнадцати минут разочарования.

Направляясь в сторону берега, я вышел из реки, снял болотные сапоги и положил удочку в кузов грузовика. Мне посчастливилось увидеть охоту койота на большого серого зайца. Зверь подбежал к берегу и, просунув морду в яму, вытащил беднягу зайца прямо за шею. Своей добыче он не дал ни шанса на спасение и скрылся за кустом чамисы, растущей в овраге. Я уселся в машину, завел двигатель и отправился обратно домой.

Вернувшись, я заварил чашку чая и лег на диван. Затем включил футбольный матч между студентами какого-то колледжа, на который мне было абсолютно плевать, и погладил Космо, чтобы хоть как-то утешить себя. Ди в джинсах и толстовке «Мичиган» вышла из сада. Она подошла ко мне узнать, что случилось и почему я такой расстроенный.

– Я даже не смог привязать мушку к леске.

– Из-за того, что у тебя трясутся руки?

– Да, за последние месяцы ситуация ухудшилась.

– Я знаю. Заметила, но ничего не говорила.

– Я тоже заметил.

Трясущиеся руки – обычный побочный эффект препаратов лития. Я принимал по 300 миллиграммов стабилизатора настроения каждый день в течение девяти лет. Это был не единственный препарат, который вошел в постоянное употребление. Я также принимал 120 миллиграммов «Прозака» – на 40 миллиграммов больше рекомендованной максимальной дозы; 450 миллиграммов «Велбутрина», еще одного антидепрессанта. Еще в этот список входят «Декседрин», стимулятор для лечения седативных побочных эффектов других препаратов; «Флувоксамин» – от цикличных, навязчивых и самокритичных мыслей, на которые я жаловался; «Лоразепам» – от беспокойства; «Пропранолол», бета-блокатор, который уменьшает физические симптомы тревоги; и «Тразодон», антидепрессант с седативными побочными эффектами от бессонницы.

Мой первый визит к специалисту в области психического здоровья состоялся в 1989 году в Прейри-Виллидж, пригороде Канзас-Сити, штат Канзас, где я вырос. Деннис, близкий друг моих родителей, назначил нам встречу. Он, влиятельный бизнесмен, страдал от легкой и умеренной депрессии. Тогда он обратился за советом к психиатру по имени доктор Джерри. Врач после пары посещений поставил ему диагноз «биполярное расстройство» и выписал препараты. Позже Деннис отверг наличие у себя этого диагноза, но не раньше, чем уговорил меня тоже обратиться к доктору Джерри, после того как мать обмолвилась ему о моей борьбе с депрессией. Должно быть, она рассказала ему и о запое отца.

К этому выводу я пришел, так как Деннис, в то время пытавшийся примириться со своим детством в неблагополучной семье, где ни дня не обходилось без алкоголя, несколько раз приглашал меня присоединиться к нему на встречах взрослых детей родителей-алкоголиков тем летом.

Я сам поехал в кабинет доктора Джерри и сел к нему в белое кожаное кресло. Кабинет с деревянными панелями, мягкой кожаной мебелью и полками, полными книг, показался мне довольно уютным. Доктор Джерри был занудой, но вкус у него все-таки имелся. Чем-то он мне напомнил Арта Гарфанкела. Я был впечатлен и польщен тем, что он, казалось, уделял пристальное внимание мне и моим рассказам. Всего через пять минут или около того я начал делиться интимными подробностями своей жизни, вещами, о которых никогда никому раньше не рассказывал. И это было действительно приятное чувство освобождения, как будто я выгружал мешки с камнями из какого-то внутреннего рюкзака своей души. Он задавал острые вопросы о моем состоянии. Я рассказал ему, насколько одиноко и подавленно чувствовал себя дома. Он не спрашивал меня о родителях, а я добровольно не делился информацией об алкоголизме отца. Я также не рассказывал доктору о его периодических изменах матери, о которых она сама мне докладывала. Оба моих родителя проинструктировали меня не говорить ни слова «никому, ни единой живой душе», и я чувствовал себя обязанным хранить этот секрет. Более того, я чувствовал себя сбитым с толку и напуганным последствиями выданных тайн. Мои родители знали многих важных людей в городе. Я очень боялся, что об этом кто-то узнает, и решил не говорить про это даже своему лучшему другу. И вот, я все рассказал. Нет! Я выболтал без каких-либо раздумий о происходящем со мной в детстве. А еще рассказал о том, как поехал на своем «Фольксвагене» на ферму друга и разбил там лагерь в одиночестве, вместо того чтобы ходить на студенческие вечеринки. Доктор Джерри что-то нацарапал в своем блокноте.

– Вам когда-нибудь бывает очень хорошо? – спросил он.

– Очень хорошо? Что вы под этим подразумеваете?

Я был сбит с толку; не была ли проблема здесь в том, что я плохо себя чувствовал?

– Чувствуете ли вы себя настолько хорошо, что совершаете рискованные поступки, которые подвергают опасности вас или других людей? Ну, какие-то бездумные выходки, вроде незащищенного секса или же траты денег, которых у вас попросту нет?

– Хах, ну, я двадцатитрехлетний студент. У меня денег в помине быть не может.

– Постарайтесь вспомнить.

Я немного подумал и выпалил:

– Ну, однажды я был на нудистской вечеринке в колледже, а еще какое-то время ел грибы. Когда я был подростком, иногда чувствовал себя настолько близко к Богу, что мне казалось, будто я сливаюсь с ним.

Он снова принялся усердно что-то записывать.

– Иногда я отправляюсь в дальние поездки на своем фургончике и чувствую при этом себя свободным. Какой-то экстаз. Так приятно быть в дороге и свободным от всего дерьма моей семьи.

Он нацарапал что-то.

Я уверен, что рассказывал еще о чем-то, но не помню о чем. Затем, когда мои пятьдесят минут подходили к концу, доктор Джерри отложил свой блокнот.

– Брэд, у вас биполярное расстройство, – сказал он.

– Эм, хорошо, я вас понял.

Я ничего не понимал, но был рад, что у всех моих проблем появилось четкое название. Доктор Джерри потратил пять минут на то, чтобы объяснить мне, что биполярное расстройство – это болезнь мозга.

– У вас химический дисбаланс, и именно это вызывает ваши дикие перепады настроения, – рассказал он.

Я был кроток:

– Хорошо, пока мне все понятно.

Доктор Джерри встал и протянул мне пустой листок бумаги.

– Что это? – спросил я.

– Рецепт на литий, Брэд. Можете купить его в любом магазине «Wal-greens». Этот препарат не очень дорогой и поможет предотвратить резкие перепады настроения.

Резкие перепады настроения? Он произнес эти слова дважды. И хотя я сказал: «Хорошо», его описание моего состояния не показалось правдивым. Или так оно и есть? Иногда поведение семьи действительно выводит меня из себя.

Родители сказали, что я сильно изменился с тех пор, как был просто смышленым маленьким ребенком. Но подождите – разве я не был несчастлив дома по обоснованным причинам? Ну хотя бы потому, что мой отец пил до тех пор, пока не терял сознание и его невозможно было разбудить? А как насчет матери, которая приходила ко мне в слезах, просила обнять и посоветовать, уйти ли ей от отца? Ну, или вечно всплывающая ложь? Проведя небольшое расследование, я выяснил, что отец водил свою любовницу в другую квартиру. Когда я поделился этим с матерью, она перерыла там все вещи и велела ни одной живой душе ни о чем не рассказывать. Перепады настроения? Слова доктора глубоко задели меня.

Как бы я ни был сбит с толку, я ничего не сказал. Эта этикетка предназначалась кому-то другому, но я взял рецепт из рук доктора Джерри и сунул его в карман брюк. Поблагодарив его, я вышел из кабинета и направился к фургончику. Меня одолевало чувство страха, но в то же время во мне зарождалась странная чуждая надежда. «Может быть, именно это и происходило со мной все эти годы», – подумал я. Может быть, моя семья на самом деле не такая уж плохая и я не такой плохой. Возможно, просто клетки моего мозга как-то неправильно функционируют, и, как сказал доктор Джерри, это лекарство исправит ситуацию. Я сразу поехал в «Wal-greens» и отдал фармацевту рецепт. В тот вечер я встал перед зеркалом в ванной, открутил крышку от банки с препаратами, вынул одну розовую таблетку лития и закинул ее в рот. Проглотив таблетку, я почувствовал прилив возбуждения. Я только что проглотил конец своей депрессии! Больше не чувствую себя расстроенным и злым. Внезапно будущее показалось мне светлым.

Я почти ничего не заметил, за исключением того, что почувствовал легкое оцепенение. Я принял еще одну таблетку в полдень следующего дня и еще одну перед сном.

Три месяца спустя я переехал в Чикаго, чтобы начать обучение в аспирантуре. Доктор Джерри продолжал выписывать новые рецепты, но через полгода он позвонил мне и сказал, что уходит на пенсию и мне нужно будет найти нового психиатра. Страховая компания выбрала для меня доктора Уолта, ординатора психиатрии в Северо-Западной медицинской школе. Как оказалось, мне уже приходилось с ним встречаться. Тогда он был тем самым врачом, удалившим у меня с руки бородавку.

На нашей первой встрече доктор Уолт улыбнулся, услышав о биполярном расстройстве и моей новой жизни в Северо-Западном университете. Он кивнул головой, как бы выражая сострадание и понимание. В конце нашего первого сеанса он сказал мне, что продолжит выписывать мне рецепты на литий. (С тех пор я узнал термин «диагностический импульс». Врачи склонны принимать предыдущие диагнозы, поставленные другими врачами, за чистую монету.) Он также сказал, что, по его мнению, мне пойдет на пользу прием другого препарата, нового на рынке. «Медикамент, который я хочу предложить вам, называется “Прозак”, – сказал он. – Похоже, что депрессия – ваша главная проблема. В борьбе с ней препарат должен помочь».

Я добросовестно принимал лекарства, несмотря на их общую малоэффективность. Они не остановили бурлящие внутри меня эмоции и не помогли лучше ориентироваться в личных и деловых отношениях, которые по-прежнему были проблемными и тяжелыми. Вместо того чтобы разобраться в них, я просто отстранился, обвиняя другого человека в происходящем. Я думал, что, если отношения подойдут к финалу, рядом со мной никого не останется и я буду чувствовать себя очень одиноко. А затем я начал винить и ругать себя, просто-напросто проклиная всех и вся. Иногда я впадал в такую депрессию, что не мог пошевелиться.

На протяжении всего обучения в колледже я страдал от сильных приступов депрессии, из-за которых неделями был прикован к дивану. Один из них привел меня к тому, что я бросил колледж на втором курсе. Я не мог встать, чтобы пойти на пары. Трое моих соседей по комнате занимались своей жизнью: учились, готовили еду, ходили на свидания, устраивали вечеринки прямо у нас в комнате. В какой-то момент я все же нашел в себе достаточно сил, чтобы зайти в отделение деканата и подписать документы об отчислении. Этот процесс отнял всю энергию, что у меня была.

Но на протяжении всего этого времени я оставался преданным психиатрии, практически влюбленным в нее. Различные врачи, с которыми я встречался, казались мне чуткими прогрессивными людьми, которые внимательно слушали рассказы о моих внутренних переживаниях. Мой отец редко слушал меня, по крайней мере, не тогда, когда меня действительно что-то волновало или я хотел поделиться своими мыслями именно с ним, не очень доверяя друзьям. Эти сеансы стали освобождением. Каждая встреча заканчивалась одним и тем же ритуалом: я подписывал чек, врач выписывал рецепт. Они получали то, что хотели, и я получал то, чего хотел: сочувствие и что-то такое, что было так близко к отцовской любви, которую я никогда не ощущал.

Я любил психиатрию, и можно с уверенностью сказать, что психиатрия любила меня. Я верил в то, что таблетки – решение моих проблем. Как журналист, я доверял научным советам и полагался на мнение людей в белых халатах, которые выражали сочувствие и озабоченность, когда я рассказывал о своей жизни. Такая реакция на мои мысли и выраженные чувства была для меня в новинку. Заинтересованность в моих проблемах мне казалась не чем иным, как фантастикой.

Так началась удивительная история, которая идет параллельно с рассказом о моем становлении тревел-писателем. Возможно, вы назвали бы это путешествием в области психиатрии: как я продал свою душу медицинскому учреждению. Но как бы это ни называлось, оно мне было жизненно необходимо. И такая жизнь убивала меня.

Дрожащие руки сильно бросались в глаза окружающим, поэтому я был рад, что редакторы и коллеги редко встречались со мной лично. Да, давайте поговорим о стадии отрицания. Недавно я прочитал статью в психологическом журнале, в котором утверждается, что мы, люди, обладаем сознанием только на 5 процентов. Это означает, что 95 процентов нашего мыслящего «я», включая наши воспоминания, остается бессознательным, похороненным где-то внутри нас, заглушенным и гноящимся. И если оно так и есть, то этот факт мне кажется просто ошеломительным. Он мог бы объяснить, почему первый год карьеры ассоциировался у меня исключительно с позитивными воспоминаниями, хотя на самом деле он был нелегким.

Депрессия – причина номер один, по которой люди обращаются за помощью к терапевтам и психиатрам, однако она остается загадкой для врачей и производителей лекарств. Существует бесчисленное множество теорий о причинах возникновения депрессии и многомиллиардная индустрия, организованная вокруг ее медикаментозного лечения. Но правда в том, что никто не знает, почему или как работают наиболее распространенные антидепрессанты, или почему они не работают, или почему они действуют какое-то время, а затем перестают действовать. А сами больные и вовсе не понимают, насколько эти медикаменты вообще помогают. Недавние исследования показывают, что эффективность «Прозака» и аналогичных препаратов составляет менее 50 процентов.

Тем не менее отпускаемые по рецепту лекарства остаются основным методом лечения. Что же можно сказать о причинах появления депрессивных эпизодов? Эксперты раньше говорили, что они возникают, когда мозг не работает надлежащим образом, вероятно из-за генетики. Но все больше и больше исследований показывают, что основной причиной депрессии является токсический стыд. А токсический стыд – это распространенный симптом детской травмы. Ученые, занимающиеся исследованием детских травм, оценивают степень взросления ребенка в различных ситуациях, связанных с пренебрежительным отношением со стороны родителя, учитывая наличие этого самого токсического стыда.

Обычный стыд – это нормальная эмоция. В то время как вина – это неприятное внутреннее чувство раскаяния по поводу конкретного поступка или поведения в целом. Стыд говорит о том, что ваше внутреннее «я» недостойно чего-либо и вызывает исключительно негатив у окружающих.

Стыд – это отвращение к себе, и он питается вашей личностью. Он становится особенно разрушительным, когда воздействие на ваше самоощущение и самовосприятие продолжается извне. Токсический стыд открывает дверь в комнату, где вы всегда чувствуете себя маленьким и никчемным. Он может просочиться в ваш внутренний диалог, подобно яду, затягивая вас в болезненный круг негативных разговоров с самим собой. Когда чувство постоянной вины становится частью вашей жизни поневоле, желание спрятаться от него или убежать от самого себя может привести к потенциально вредным поступкам. Например, к злоупотреблению психоактивными веществами или намеренному нанесению себе телесных повреждений.

Сейчас же, вспоминая прошлое, я верю, что токсический стыд был источником и сердцевиной большинства моих проблем. Когда ребенка просят хранить семейные секреты – например, о запое отца или же о его предательстве и изменах, – ребенок перекладывает вину за семейные проблемы на себя. Он сделает из себя козла отпущения ради того, чтобы спасти семью. Почему же это происходит? Ребенок не может рисковать разрывом контакта с родителем. Учитывая выбор между обвинением родителя, который существует в виде Бога в психике ребенка, или обвинением самого себя, ребенок выберет меньшее из зол, то есть самого себя.

На мой взгляд, инцидент с греблей на каноэ не был причиной недопониманий в моей семье, но он укрепил мое сознание и дал опыт, который проходит красной нитью сквозь всю мою жизнь. Во-первых, отец пресек все разговоры о том, что я чуть не утонул, и отрицал, что это вообще произошло. Я был вынужден пережить этот жесткий момент сам, поэтому и винил себя. В этой истории также фигурировали его пьянство и очередная измена моей матери, о которой она мне тоже, кстати, рассказала. Ни один ребенок не может быть достаточно храбрым, чтобы перенести такие последствия семейной катастрофы, как быть вытесненным из семейной системы. Чем больше я пытался говорить правду, тем больше меня отталкивали, обвиняли и заставляли испытывать постоянное чувство стыда.

Не имея других вариантов, я согласился взять на себя ответственность за происходящее. И это постоянное издевательство над самим собой и этот привычный обвиняющий голос приобрели облик жестокого, хладнокровного и безжалостного внутреннего критика.

И вот в 1997 году, в возрасте тридцати одного года, я осознал, что вырос довольно приятным молодым человеком, с которым людям комфортно иметь дело. Я был дружелюбным, веселым, энергичным и добрым к окружающим, но при этом просто ненавидел себя и даже не хотел рисковать сближаться с кем-либо на случай, если они осудят меня. Это заставило бы меня возненавидеть себя еще больше, чем я уже ненавидел. Мне нравилось заводить знакомства, но я попросту не знал, как быть хорошим другом и как его выбирать. Я знакомился с неудачниками, оправдывая это тем, что у всех нас добрые души. Так почему бы мне не подружиться с невменяемым наркоманом на углу? Возможно, у него есть какие-то мудрые мысли, которыми он мог бы со мной поделиться, не так ли? Конечно, были, но я предпочел его нормальным, здравомыслящим людям, которые адекватно относились ко мне и сумели разглядеть мой внутренний потенциал. Мне не хотелось верить, что я заслуживаю добра и что со мной могут общаться нормальные.

Авантюрный образ жизни тревел-писателя не просто обеспечил мне ту личность, в которой нуждалось мое эго: он позволил мне оставаться незамеченным. Этот стиль существования защищал меня от контакта с кем-либо. Я не создавал буквального альтер-эго и не лгал о том, кем на самом деле являлся, во время путешествий. Но мне действительно приносило огромное удовольствие общение с незнакомцами в барах, кафе и других общественных местах. Осознание того, что в будущем мне не придется поддерживать с ними контакт, позволяло почувствовать глубокую связь и близость с этими людьми. И эти эмоции я мог испытывать, даже если знал человека всего пять минут. Отсутствие обязательств и понимание того, что я могу просто уйти, облегчали мое сознание. Я даже пришел к убеждению, что это была чистейшая форма близости – тот краткосрочный выброс эндорфина. Кайф.

И хотя физически я не изменял Ди во время путешествий, эмоционально я изменял ей каждый день, пока был в дороге. Я знакомился с женщинами, чтобы разузнать у них про сельскую местность или же про городские магазинчики, используя свое обаяние, флиртуя и наслаждаясь взаимным вниманием.

Мне просто нужна была свобода, свобода общения и пространства. Сейчас я описал свою сюжетную линию об избегающем типе привязанности, не очень хорошо понимая, какие именно чувства я испытываю внутри. А моя семья вообще считала, что я просто наивен и инфантилен. Такое мнение заставляло меня чувствовать себя подавленно, но мне удавалось скрывать это, полагаясь на свои вербальные и письменные способности. На людях я появлялся с улыбкой и говорил, что у меня все отлично. И поскольку я был профессионалом в исполнении этой роли, они мне верили. Мне легко удавалось обманывать их, что делало ситуацию еще хуже.

Но не все было мне подвластно. Даже находясь в путешествиях, даже когда карьера набирала обороты и подошел к концу второй год работы на фрилансе, с каждым днем мне становилось все более и более одиноко. Та река в Арканзасе – ревущий звук в моих ушах, ощущение сильного течения, сталкивающего и бьющего меня о затонувшее бревно. Эти минуты одновременного насилия, паники и странного спокойствия были словно рев психоза, который преследовал меня повсюду. В романе «Сиддхартха» есть строчка, которая крепко засела у меня в голове: «Река повсюду». Это, безусловно, так. Река внутри меня оказалась посттравматическим стрессовым расстройством, ПТСР, но я еще не осознавал этого. Тогда я слишком заигрался, делая вид, что все хорошо и что я твердо стою на ногах.