Текст книги "Путешествие к исцелению. Как найти себя, когда потерял всё"

Через несколько месяцев после переезда я узнал, что меланома, которая изначально появилась у моей матери на левом глазу пять лет тому назад, быстро распространялась по всему телу. Вскоре я подружился с Полом, тридцатилетним племянником Андреа. Он был сообразительным, интеллигентным молодым человеком, но, к сожалению, как и я, принимал огромное количество лекарств от депрессии и биполярного расстройства. Пол жил с матерью и сестрой Андреа по имени Сильви. Раз в неделю мы собирались у них дома за обеденным столом, чтобы обсудить труды Карла Юнга, в особенности «Красную книгу» – странную, мистическую записную книжку, в которой он исследовал свое безумство и пытался разобраться в душевных переживаниях с помощью рисунков и письма.

Как-то раз, оторвавшись от кофе, Пол рассказал мне, что хочет попробовать познать себя и смысл жизни, ведя записи в подобном «Красной книге» блокноте. Его заметки и каракули были способом найти выход из тяжелого состояния, в котором он увяз.

– Брэд, эти наркотики убили во мне дух. Если я не найду решения, пока буду вести «Черную книгу», то покончу с собой и физически.

Спустя годы я с горечью и стыдом вспоминаю то, как слабо среагировал на его слова.

– Я понимаю, что тебе трудно, Пол, и, поверь мне, не виню тебя. Надеюсь, что ты со всем справишься и сумеешь разобраться в себе, а если этого не произойдет, я никак не осужу твои действия.

Два месяца спустя в 5 часов утра, когда мы с Андреа лежали в постели, зазвонил телефон. Андреа ответила. По тону голоса было сразу понятно, что произошло.

– Мы сейчас приедем, – сказала она и положила трубку.

Я вошел в дом вслед за Андреа, обнял Сильви и направился к неподвижному посиневшему телу Пола, лежавшему на полу в прихожей. Полицейские, следователи и коронер занимались привычной им работой – расследовали самоубийство.

Я сел рядом с обнаженным, если не считать белых трусов, телом Пола и, положив руку ему на сердце, произнес безмолвную молитву. Слезы текли ручьем. Потом я сел за кухонный стол, где мы так часто встречались, и присоединился к беседе родных и близких о том, какой доброй, но ранимой душой обладал Пол. За столом также упомянули несчастный случай, который ему пришлось пережить в детстве. Пол подвергся сексуальному насилию, попав в руки педофила. Еще одной темой для обсуждения была психиатрическая индустрия, ее провалы и ироничная склонность верить, что наркотики – единственное решение проблем психического здоровья.

Коронер попросил меня помочь положить тело Пола в оранжевый нейлоновый мешок для трупов. Мы расстелили его на ковре рядом с ним. Я взял Пола за ноги, а коронер за руки, и, перетащив его, мы положили тело в мешок. Я застегнул молнию на груди, коронер сделал то же самое, спрятав лицо. Когда тело Пола было полностью закрыто в оранжевом коконе, я почувствовал печаль, но в то же время и облегчение. Печаль из-за того, что его жизнь оказалась слишком коротка и трагична; облегчение, так как страданиям этого юного мальчишки пришел конец.

Я помог поднять Пола на каталку, и мы с коронером покатили его к катафалку, ожидавшему на подъездной дорожке. Наблюдая, как машина отъезжает, я почувствовал неприятные, вызванные волнением спазмы в животе, которые мне не приходилось ощущать долгие годы, пока я пичкал себя таблетками. Чувство тревоги казалось таким чуждым и далеким, будто я столкнулся с этим впервые. Я не знаю, как описать это состояние, но оно было подобно тому, что часть меня, проявляющая заботу о себе и затаившаяся где-то глубоко на дне души, вновь пробудилась после долгого-долгого сна. Впервые во мне появилось желание спасти себя, защитить, сделать то, что помогло бы мне вырваться из состояния застоя и двигаться вперед. То, что помогло бы мне исцелиться.

Я сказал Андреа и Сильви, что мне нужно пойти домой немного вздремнуть и что скоро я вернусь. Зайдя в дом Андреа, я лег и заплакал от ощущения внутренней пустоты и полного хаоса, в который я превратил свою жизнь, словно я тонул в бескрайнем море. Это глубокое стремление начать ценить себя и свою собственную жизнь никуда не делось. В то же время меня переполняли сомнения, что в возрасте сорока семи лет у меня хватит мужества, выносливости и времени, чтобы сделать шаг к новому себе. И да, я прекрасно понимал, что мой путь к спасению будет долгим и тяжелым.

Следующие месяцы тянулись медленно. Жизнь с Андреа уже не казалась такой насыщенной и беззаботной, да и как таковых поводов для радости не было. У нас абсолютно не осталось сил, словно обоих засосало в огромную черную дыру. Мы метались в поисках спасательного круга, но единственное, за что нам действительно нужно было держаться, так это друг за друга.

Однажды, ведя свой личный дневник, я вспомнил про свою одержимость Иисусом в детстве. Тогда мне пришла в голову одна идея. Накануне вечером я читал статью о недавно проложенной пешеходной тропе на севере Израиля. Вероятно, она являлась дорогой, по которой следовал Иисус, когда покинул дом в Назарете и отправился к Галилейскому морю, чтобы начать трехлетнее служение. Эти три года крайне изменили духовную и политическую историю западной цивилизации. Путь назывался «Тропа Иисуса».

Закрыв дневник, я подошел к компьютеру и сделал наброски статьи для одного из редакторов журнала «New York Times», с которым нам уже приходилось работать много лет назад. Недолго думая, я рассказал ей о своей идее пройти по тропе Иисуса и написать статью от первого лица. Она бы отлично подошла для разворота о путешествиях. Несколько часов спустя редактор дала согласие.

Увидев ее ответ, я словно вдохнул глоток свежего воздуха. Да, я решил написать еще одну статью, но на этот раз для самого себя, и это имело огромное значение. Статья не была предназначена для очередной рекламы в журнале; она должна была тронуть души людей. На этот раз я писал для вдохновения и поднятия духа. Я писал, чтобы приблизиться к той святости, которую почувствовал в Индии и, вероятнее всего, не ощущал с тех пор.

Я зашел на сервис для покупки авиабилетов и забронировал рейс до Тель-Авива, который должен был состояться через двое суток. Спустившись вниз, где отдыхала Андреа, я рассказал ей о своих планах:

– В воскресенье я уезжаю в Израиль, буду писать статью о путешествии. Меня не будет некоторое время.

– И на сколько ты уезжаешь?

– Я еще не знаю, милая. Но мне кажется, что я вернусь не раньше чем через месяц.

В воскресенье в 5 утра за мной приехало такси, и мы направились в аэропорт Альбукерке.

Сев в самолет, я выпил снотворное, затем «Лоразепам», провалился в сон, а спустя сутки проснулся на Святой земле. Покинув аэропорт, я обменял доллары на шекели и взял в аренду машину. У меня было всего 3000 долларов, и я даже не купил обратный билет. «Все будет нормально. Даже с таким малым количеством средств проблем не возникнет», – подумал я, проезжая по зеленой прибрежной равнине Израиля в сторону Галилеи.

Заехав в центр Назарета, я припарковал машину за заправкой и, несмотря на полную темень, устремил взгляд на указатель Старого города. Закинув рюкзак на плечи, я выпрямился, чтобы отрегулировать вес, и отправился любоваться темными узкими, выложенными камнем улочками и домами, построенными более тысячи лет назад.

Пятнадцать минут спустя я подъехал к воротам хостела, где забронировал номер.

– Здравствуйте, я Брэд, пишу статьи о путешествиях для «New York Times».

Работник хостела с улыбкой поприветствовал меня, а затем показал комнату, в которой мне предстоит жить. Бросив рюкзак в угол, я рухнул в постель. Если честно, сейчас даже не могу вспомнить, о чем думал в ту ночь. Тогда я был слишком уставшим и быстро уснул, но, подозреваю, мои мысли были о том, каким же долгим и странным был этот перелет.

Проснувшись на следующее утро, я надел те же шорты и рубашку, которые верно служили мне во время путешествий, и пошел на завтрак в кафешку хостела.

Несколькими днями ранее я договорился встретиться с человеком, обнаружившим эту тропу. Взяв с собой карту, я направился ко входу, где он, как оказалось, уже ждал меня. Мы поприветствовали друг друга, затем он любезно познакомил меня с молодыми гидами лет двадцати с небольшим. Они должны были сопровождать меня в четырехдневном походе, во время которого мы планировали пройти 64 километра по тропе Иисуса.

Мы вышли со двора, и именно тогда я заметил начало тропы – всего два слова, написанные оранжевой краской на стене здания: Тропа Иисуса. Стрелка указывала направо. Посмотрев в ее направлении, я увидел ступени, ведущие в гору. Сотни, тысячи ступеней, ведущих вверх. Так открылся путь из Назарета в следующую главу моей жизни. Не было никаких сомнений относительно моей идеи вернуть тело и разум к жизни. Это путешествие и эта работа по раскопкам моей души обещали быть тяжелой священной битвой за самого себя. Я кивнул ребятам головой, затянул ремни на рюкзаке и сделал первый шаг к своему светлому будущему.

Глава 12
Бегая и убегая

Я поднимался по крутым ступеням через Старый город Назарета по таким узким улочкам, что не видел неба. Ступеньки были расположены на неравном расстоянии друг от друга. Некоторым хватало одного большого шага, в то время как другим требовалось два или три мини-шага и прыжок. Я изо всех сил пытался завершить подъем. И было так много приятных отвлекающих факторов: виды, запахи и звуки. Я проходил мимо полутемных кафе, гудящих от болтовни старых бородатых мужчин, потягивающих крепкий кофе по-арабски, и магазинов специй в арабском стиле, переполненных разноцветными порошками: ярко-желтыми, красными, жженой умбры и даже черными. Нельзя было даже зайти за покупками. Я продолжал подниматься, потея и жадно хватая ртом воздух. Свежий пятидесятиградусный воздух охлаждал мои легкие, но я не мог насытиться им, поэтому приостановился отдышаться – голова опущена, руки на бедрах, я вдыхал так глубоко, как только мог. Но, шаг за шагом, я медленно продвигался вперед.

Мне нужен был стабильный темп, чтобы пройти сорокамильный маршрут по Тропе Иисуса за следующие четыре дня. На подсознательном уровне я понимал, что не просто иду по тропе, а вступаю в новую жизнь. Я понимал, что мне нужно написать новую, совершенно иную главу своей жизни. Но я остро осознавал, что не знаю как, и это меня пугало.

Как я мог превратиться в человека, который мог бы жить и процветать, не впадая в оцепенение? Быть настоящим было страшно, но я знал, что у меня нет другого выхода, если я вообще хочу жить.

Возможно, мне придется найти новый способ заработка. Мне также предстояло научиться поддерживать близкие отношения с друзьями и, как я надеялся, с партнером. Мне нужно было бы быть более разборчивым в том, кого я впускаю в свою жизнь и сердце. Я не был уверен, что у нас с Андреа все получится. Эти мысли давили на меня и заставляли сердце выскакивать из груди.

Но если мой пульс учащался, то само время, казалось, замедлялось.

Я чувствовал себя более причастным к миру и самому себе, как будто заглянул туда. Куда? В ту жизнь, которую я должен был прожить. Или, может быть, я выпадал из той жизни, которой не должно было быть. Может быть, мне не суждено было стать тревел-писателем. Может быть, мне суждено было просто исцелиться.

В конце концов я остановился. Мое дыхание выровнялось. Я приложил руку к сердцу и почувствовал все. Просто почувствовал. И когда я это сделал, хаос внутри и снаружи замедлился. Я действительно начал кое-что замечать. Реальные вещи. Приятные. Например, людей, которые по-доброму общаются друг с другом. Я заметил нежную улыбку пожилой лавочницы. Она действительно улыбалась мне? Я услышал детский смех. Увидел пару, держащую друг друга в теплых любящих объятиях. Это был мир, на который я в последнее время не обращал особого внимания. Видел ли я доброту? А как насчет того, что внутри меня? Была ли во мне доброта? Может быть, я был и вполовину не так плох. Я призвал себя уделять больше внимания тому, что мир НЕ разрушается.

И, черт возьми, было здорово снова отправиться в путешествие спустя столько лет жизни в закрытом помещении на гиперпрепаратах, практически прикованным к дому. И хотя я поехал ради статьи «New York Times», я делал это не ради них, а ради себя. Новое, незнакомое мне чувство. Мне не нужна была затрещина. За пятнадцать лет работы редактором и писателем о путешествиях я написал так много статей, что еще одна в резюме не принесла бы ничего хорошего ни мне, ни моему эго. На этот раз я был здесь для себя. Я был здесь, потому что мне нравилась эта тема и я хотел узнать о том, где жил и ходил Иисус, что он, возможно, делал. Узнавая больше об Иисусе, я также хотел узнать больше о себе и о том, почему мой детский интерес к этому пророку был таким сильным и пылким. Иисус был ярким, священным пятном, которое просвечивало сквозь мрачный беспорядок моих детских воспоминаний. И самое главное, я был здесь, потому что хотел жить.

Я приехал на Святую землю по многим причинам, которые казались мне подлинными и правильными. То, как реагировало мое тело, подтверждало это. С каждым шагом я замечал благосклонность к моему присутствию всего окружающего. Я чувствовал свои ноги и землю под ними. Прочно, заземляюще. Средиземноморский воздух в легких освежал и бодрил. Я был готов перестать предавать себя с помощью наркотиков, угождения людям, погони за успехом.

Я знал, что мне предстоит пройти долгий путь и что хождение по стопам Иисуса в течение нескольких дней, каким бы сложным и увлекательным оно ни было, не исправит меня и не заставит почувствовать себя цельным. Я бы не перешел от продажи барахла на блошином рынке к успеху в новой карьере, и я не смог бы волшебным образом избавиться от своей депрессии и одиночества.

После часа подъема по ступенькам, впитывая наэлектризованную живость этого маленького оживленного города, я добрался до последней ступеньки и вышел на оживленную магистраль. Небо открылось широким голубым полотном, усеянным пушистыми кучевыми облаками. Мимо проносились легковые автомобили, такси и небольшие грузовики. На пешеходном переходе я нажал кнопку светофора на фонарном столбе и подождал, пока изменится сигнал. Мои ноги болели от подъема, но я мог честно сказать, что боль была приятной. Вроде того. Я посмотрел на зеленые коровьи пастбища и заметил коричневую линию тропы – именно туда я и направлялся. Чтобы перевести дух, я достал из рюкзака карту «Тропы Иисуса» и просмотрел ее.

Тропа пересекала регион, известный как Галилея, чередующийся зелеными и холмистыми, горными и скалистыми местами, традиционно считающимися местом рождения Иисуса из Назарета. Тропа вела на север к национальному парку Ципори, затем через арабскую деревню Машхад и на восток к Кане, где Иисус превратил воду в вино на свадьбе, что стало одним из его самых известных чудес. Затем тропа направлялась на восток через лес Бейт-Кешет к старой военной базе. Она проходила в пределах видимости горы Фавор, места еще одного чуда – Преображения. В детстве эта трансформация приводила меня в замешательство. Иисус взбирается на вершину горы, и на глазах его учеников он становится ярко-белым. Став взрослым, я начал замечать прекрасный символизм в этой истории. Иисус демонстрировал свое сияние. Он был человеком благочестивым. Намекал ли он своим ученикам, что они – и, возможно, все мы тоже – одинаково лучезарны и благочестивы, если бы только остановились и обратили на это внимание?

Оттуда тропа соединялась со старой римской дорогой в Дамаск. Той самой дорогой, по которой путешествовал еврей по имени Савл, когда в него ударила молния. Его посетил воскресший Иисус, и он мгновенно преобразился, изменив свое имя на Павел и став одним из самых важных христианских евангелистов. Тропа проходила мимо древних синагог, где учил Иисус. Она проходил над Рогами Хаттина, двуглавой горой, местом решающей битвы крестовых походов. Тропа проложила свой путь через современный кибуц, одну из первых групповых ферм нового государства Израиль, и мемориал Холокоста. После этого тропа поднялась на гору Арбель и спустилась с обратной стороны, мимо пещер, где зелоты прятались от римлян. Он спускался мимо горы Блаженств к Галилейскому морю, где, согласно библейской истории, Иисус накормил тысячи людей рыбой из одной корзины, успокоил бурю и ходил по воде. Далее след вел в Капернаум, родной город двух из двенадцати апостолов, Петра и Андрея. Здесь, в одной из синагог, Иисус учил в течение первой части трехлетнего служения, кульминацией которого стало его распятие в Иерусалиме – смерть, предусмотренная римлянами для преступников.

Пока шел, я пытался размышлять об Иисусе, которого помнил. Об этой фигуре, которая была так важна для меня в детстве и давала убежище и много утешения. Я вспомнил, как засиживался допоздна, читал Библию и молился. Я молился, чтобы отец бросил пить. Молился, чтобы мама ушла от него. Молил о сне, о прекращении бессонницы, которая изматывала меня в школе. Молил о глупых детских вещах. Я помню, как усердно просил Бога о том, чтобы прожить достаточно долго, чтобы заняться сексом с женщиной. Наверное, я молился и о том, чтобы почувствовать связь, может быть, даже спасение. Я даже присоединился к группе, изучающей Библию. Я слушал рок-оперу «Jesus Christ Superstar»[6]6
  «Иисус Христос – суперзвезда» – пер. с англ.


[Закрыть] и влюбился в образ Марии Магдалины. Иисус был не просто моим спасителем; он был моим другом. Вспоминая детство, я понимаю, что моя вера в Иисуса была достаточно здоровым способом справиться с депрессией и одиночеством, и, возможно, она защитила ту священную искру идеализма и надежды во мне. Ту искру, которой глубоко угрожали дисфункция и культура лжи в семье.

Существовал ли на самом деле Иисус? Почти наверняка да. Что неизвестно и, вероятно, не может быть известно, так это то, делал ли он что-либо подобное тому, что описано в Библии, или же текст является наложением языческих и более древних традиций, которые переписчики Библии приписывали Иисусу. На самом деле было много людей, которые жили подобно Иисусу. Они вышли из Галилеи и других регионов, чтобы бросить вызов традиционному еврейскому учению и деспотичному правлению Рима. Они назывались зелотами, путешествовали, учили других и прятались в пещерах у Галилейского моря, куда я и направлялся.

Но для меня не имело значения, был ли Иисус доказанной исторической фигурой. Мне просто понравилась история, персонаж, и я был очарован своей одержимостью им. Могло ли более глубокое погружение в историю Иисуса и хождение по его стопам привести меня к тому, чтобы раскопать те менее циничные и склонные к самоуничижению части себя, которые я потерял? Могу ли я заново открыть для себя новый здоровый способ видения духовности и Бога без наивности и жесткого фундаментального самоуничижения? Мог бы я снова стать христианином, но тем, кто воспринимал Иисуса скорее как метафору, историю, миф? Смогу ли я снова соединиться с чудом и любовью? Могу ли я открыть свое сердце?

Нам нужны истории. Нам нужна связная история о нашей собственной жизни. Вот цитата из книги Джоан Дидион «Мы рассказываем себе истории, чтобы жить»: «Мы ищем проповедь в самоубийстве, социальный или моральный урок в убийстве пяти человек. Мы интерпретируем то, что видим, выбирая наиболее приемлемый из множества вариантов. Мы живем, особенно если мы писатели, за счет наложения повествовательной линии на разрозненные образы, за счет “идей”, с помощью которых мы научились замораживать изменчивую фантасмагорию, являющуюся нашим реальным опытом».

Покойный писатель-натуралист Барри Лопес описал важность историй так: «Все держится на историях. Это все, что объединяет нас вместе, – истории и сострадание».

Что насчет меня? Мне нужно было и то и другое: новая история и серьезная доза сострадания, особенно такого, которое направлено на самого себя.

Очевидно, я снова хотел во что-то поверить, во что-то вне меня, что помогло бы мне познать себя. Но пока шел, я потерял концентрацию на своем нынешнем опыте, на том, как я хотел использовать это время в качестве вдохновения для своего будущего. В голову закрадывались воспоминания о детстве. Постоянно сложные отношения с моей семьей – тогда и сейчас. Ложь, позор, драки. В школе я был отличником, президентом студенческого совета и капитаном баскетбольной команды. Я был признан Наиболее Вероятным Кандидатом на Успех и стал Самым Вдохновляющим Студентом. Чувак, я был экстраординарным угодником, профессионалом своего дела. Но ни одно из этих достижений не вылилось в то, что ощущалось бы как принятие или любовь. Временами мне казалось, что это приносит мне противоположное: изоляцию и стыд. Или это была моя вина? Я часто упоминал о запоях отца. Однажды я выпалил за ужином, что знаю расположение секретной квартиры, которую он держал для своих романтических свиданий с соседкой. Хорошо это или плохо, но я не мог смириться с ложным утверждением, что мы были идеальной семьей. Широкий каньон между видимостью и правдой вонзился мне в бок, как копье. Маленькая ложь была ничем по сравнению с мета-ложью, которую мы были вынуждены принимать, рассказывать и пересказывать каждый день. Что мы были не просто порядочной семьей, но и необыкновенной. Мы были более успешными, богатыми и физически привлекательными, чем кто-либо из наших знакомых.

И вместе с этим налетом совершенства появилось множество негласных правил, которым нужно следовать: (1) делиться чувствами запрещено; (2) задача ребенка – вписаться в семейную систему, а не стать самим собой; (3) просить или заявлять правду запрещено; (4) нарушение этих правил приведет к тому, что вас будут игнорировать, подвергать остракизму, закрывать от всех.

Чем больше я возмущался этими правилами, тем тяжелее становилась моя жизнь. Ко мне стали относиться так, словно я был прокаженным, будто я стал проблемой, стоящей между семьей и довольством. С одобрения родителей мои брат и сестра придирались к моей внешности. «У тебя торчат зубы. У тебя грязные и уродливые пальцы на ногах. От тебя ужасно пахнет». И мое любимое: «Брэд, твое дерьмо воняет хуже, чем у кого-либо еще на планете».

И да, я признаю, что, с одной стороны, это звучит как обычное поддразнивание брата или сестры. Но в этом была какая-то особенная жестокость. За «нападением на Брэда» никогда не следовало подмигивания и объятий, не говоря уже о «Оу, но мы все равно тебя любим».

Поддразнивание сказалось на моей юной психике. Если мое дерьмо было самым вонючим на планете, то я и все мое существо, должно быть, отвратительны. Я беспокоился, что другие люди тоже считают меня таким. Я попытался отмахнуться от этого, но, честно говоря, это стоило того. В итоге я стал тем, кого они мне наговорили. Я носил серую мятую одежду, чтобы моя внешность соответствовала тому, что я чувствовал внутри. Неудивительно, что во время моего первого визита к психиатру я, не моргнув глазом, принял его диагноз «биполярное расстройство». Черт возьми, быть психически больным гораздо приятнее, чем иметь клеймо «отвратительный».

Будучи ребенком и подростком, я находился в постоянном конфликте со своей семьей и все же нуждался в них – конечно. Этот танец, это притяжение, желание быть частью чего-то, в то же время чувствуя себя совершенно чуждым всему, подействовало на мою нервную систему как яд. В тихом уединении своей комнаты я корпел над Библией, неистово молился Иисусу и однажды ночью уставился в зеркало в ванной на свою отросшую щетину и задумался, не Иисус ли я.

Когда эти болезненные воспоминания всколыхнулись во мне, я остановился и сделал глоток воды. Я чувствовал себя одновременно сонным и встревоженным. Я хотел остановиться, абстрагироваться, рухнуть на свой диван в Санта-Фе. Я жаждал оцепенения от наркотиков. Мне страстно хотелось исчезнуть. Мне ужасно хотелось принять «Лоразепам». Мне были необходимы «Декседрин», пиво и секс на одну ночь.

После экзистенциальной пощечины, которой стала смерть Пола, я начал отказываться от самых сильных отупляющих наркотиков. И когда они покинули организм, я ощутил положительный эффект. Почувствовал себя более осознанным. Более бодрствующим. Цвета листьев на деревьях казались ярче. Когда я слушал музыку, текстуры и тонкости звуков тоже казались богаче. Я просыпался. Я оставил «Лоразепам» дома в Санта-Фе. Я знал, что у меня в кармане был «Декседрин», но больше не мог накачивать себя амфетаминами, чтобы сбежать от всего.

Дыши, Брэд. У тебя все получится.

Как бы ни было чудесно получать больше осознанности и перспектив, были и минусы в том, что меня не так сильно накачивали лекарствами. Моя нервная система чувствовала себя разбитой, как будто в каждой ее клеточке застрял гравий. Я чувствовал себя так в подростковом возрасте и в начале двадцатых годов, прежде чем начал принимать лекарства. Я также имел дело с сильными абстинентными симптомами. Хуже всего было ночью: как только я засыпал, мои ноги начинали подергиваться сами по себе, и я резко просыпался. Мне казалось, что в моих бедрах и икрах завелись жучки или крошечные червячки. Желание пошевелить ими было сильным, поэтому я шевелился, чтобы унять нервный зуд, но это приносило лишь временное облегчение. В тот момент, когда я замирал, желание пошевелить ногами начинало нарастать снова. Беспокойные ноги кажутся незначительной неприятностью, но это мучительно. На протяжении недель и месяцев бессонных ночей я был несчастен. Я уже собирался вторгнуться в это чисто эмоциональное пространство, созданное усталостью.

Хуже того, у меня были приступы сонного паралича. Мне снилось, что я нахожусь глубоко под водой и не могу ни дышать, ни двигать конечностями. Казалось, я наполовину бодрствовал, наполовину спал. Я знал, что могу дышать, и все же не мог сделать ни единого вдоха. Я попытался закричать. Но ни один крик не сорвался с моих губ. Я старался все больше и больше. Рано или поздно приглушенные крики будили меня, и я лежал, тяжело дыша, весь в поту.

Мне становилось лучше, но я определенно не был здоров.

Тропа пересекала фермы и вилась через арабские деревни. Лающие собаки. Древние деревья. К трем часам дня я уже шел по городу Кана, мимо магазинов футболок и киосков, торгующих безделушками. Я зашел в белую церковь, сел на скамью и преклонил колени. Мне хотелось помолиться, но я не знал, что сказать. Было странно появляться в доме Иисуса после стольких лет и просить о чем-то. Я обхватил голову руками и немного поплакал от усталости. От того, что перестал принимать лекарства и не знал, что, черт возьми, искал и как бы я себя чувствовал или отреагировал, если бы нашел это. А потом я встал, вышел из церкви обратно на солнечный свет и снова пошел пешком. Я покопался в себе и нашел что-то позитивное, на чем можно было сосредоточиться: у меня была красивая девушка. Я бы написал отличную статью для «New York Times». Я опустил голову и подумал об Иисусе.

В течение следующих трех дней я путешествовал по Галилее. Я провел ночь в уютных домиках и в общежитии в кибуце. Вел теплые беседы с хозяевами о семье, культурных различиях и религии. Каждое утро я пристегивал свой рюкзак и отправлялся на прогулку.

Я шел по древней каменистой дороге в Дамаск. Поднялся на Рога Хаттина. Я прошел мимо развалин синагоги времен Иисуса, а затем направился к утесам Арбель с их изрытыми пещерами, где прятался не один мятежный мессианский еврей и готовил нападения на римские войска. Я думал о своем будущем и старался не ругать себя за свое испорченное прошлое.

Следующей была Гора Блаженств, где находилось центральное место в радикальном понимании морали и духовности Иисуса. Я понятия не имею, как такому угрюмому одинокому подростку, как я, удалось найти смысл, а может быть, и самого себя в этих словах. Но я сделал это, приправив меланхоличными текстами Нила Янга и Джеймса Тейлора.

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны скорбящие, ибо они будут утешены.

Блаженны кроткие, ибо они унаследуют землю.

Блаженны алчущие и жаждущие праведности, ибо они будут насыщены.

Блаженны милостивые, ибо они будут помилованы.

Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога.

Блаженны миротворцы, ибо они будут названы детьми Божьими.

Блаженны те, кого преследуют за праведность, ибо их есть Царство Небесное.

Этот пейзаж жил в моем подростковом воображении, и вот теперь я оказался там. Я был не совсем уверен, что делать с этим фактом и как воспринимать его необъятность.

После четырех потных, жарких, пыльных, задумчивых дней тропа закончилась в Капернауме. Было приятно снять рюкзак и окунуть ноги в Галилейское море. Я гордился собой. Таблетки все еще лежали в кармане, нетронутые.

Завершив поход, я позвонил в «Фаузи Азар», общежитие в Назарете, и водитель отвез меня туда, откуда началось мое путешествие. Я собрал вещи, обнял менеджера хостела Сурайду, с которым подружился, и закинул рюкзак на плечи. Я вышел через садовую калитку, миновал оранжевый, раскрашенный вручную знак «Тропы Иисуса», от которого начал свои 64 километра, и пошел по улочке, такой узкой, что мог бы раскинуть руки и дотронуться до тысячелетних каменных стен по обе стороны. В последний раз я вслушался в смешанный звук колоколов христианской церкви и арабских молитв, доносящихся из мечетей. После я вышел из Старого города в современную часть Назарета, которая была совершенно другой. Вместо каменных зданий османской эпохи с летящими арками и богато расписанными потолками я снова оказался в торговых центрах времен позднего капитализма с педикюрными салонами, заведениями быстрого приготовления фалафеля и заправками. Я продолжал идти, теперь уже быстрее, навстречу своему следующему приключению. Нашел свою машину там, где припарковал, за заправочной станцией, бросил рюкзак в багажник и пять минут спустя уже мчался по двухполосному шоссе через сельские окраины Назарета.

Когда я уезжал из Назарета, почувствовал знакомое и очень тяжелое чувство, поднимающееся из груди. У этого чувства был цвет: темный, призрачный. У него был желчный привкус: страх. Страх и одиночество. Я боялся этого чувства.

Но, как бы сильно мы ни хотели или ни пытались, мы не можем убежать от самих себя. Иногда исцеление заключается в том, чтобы оставаться на месте в своем теле, быть неподвижными.

В этом походе я старался изо всех сил, но был измотан, и у меня пока было не так много способов побороть внутренний инстинкт побега.

По мере того как это чувство усиливалось, я пытался контролировать его с помощью дыхания. Сначала я глубоко вздохнул. Затем попробовал учащенное дыхание, и, когда это не сработало, я сильнее нажал на педаль газа. Я включил радио погромче. Схватил батончик гранолы и выгрыз его из упаковки. Я так сильно хотел избавиться от этого ощущения, что не стал как следует разворачивать его. Мне нужен был «Лоразепам». И несмотря на это, я знал, что если бы мог создать для себя более напряженную чувственную обстановку, то мог бы забыть о черном гнетущем ужасе, который подобно смоле растекался внутри. Если бы я мог найти женщину, с которой можно было бы переспать, я бы чувствовал себя лучше. Я чувствовал себя жаждущим, как голодный призрак. Сейчас я был тем человеком, которого помнил, человеком, который подсел на препараты. Это было причиной моего исчезновения. И в этот момент я был не в том состоянии, чтобы сказать «нет» чувствам, потребностям и желаниям.