Текст книги "Скандальный брак"

Бренда Джойс
Скандальный брак

Эта книга посвящается Роберте Сталберг и Джуди 0'Брайен,

моим прекрасным новым друзьям, неизмеримо обогатившим мою жизнь.

Я дорожу вашей дружбой. Спасибо за все.

Пролог

Эссекс, Англия, 1852 год

«…Господи, я еще так молода, и меня наверняка ждут впереди не только радости, будут и суровые испытания, и разочарования, и мелкие обиды, и боль… Но сегодняшний день все равно останется самым несчастливым в моей жизни!»

Эта мысль неотступно преследовала Анну, доводя ее почти до изнеможения.

Словно сквозь туман Анна видела, как ее кузина Фелисити надевает платье, сшитое специально к помолвке, и изо всех сил старалась не слушать счастливую болтовню, которой та сопровождала сей торжественный процесс. Официально об этой ненавистной для Анны помолвке Фелисити с виконтом Лионзом объявят лишь сегодня вечером, но во всем графстве и доброй половине Лондона уже вовсю обсуждали эту новость. Больше всего на свете Анне хотелось вообще ничего не знать и находиться сейчас где угодно, только не в спальне своей кузины. Анна попросила разрешения уйти к себе в комнату, маленькую, невзрачную комнату, которую она ненавидела, но тетя Эдна не позволила, сказав, что в такой важный для Фелисити день полезна любая помощь.

На самом деле никакой помощи Анны не требовалось, потому что служанка-француженка со всем прекрасно управлялась сама. Талию Фелисити затянули так туго, что она стала на два дюйма уже. Анна никогда не завидовала Фелисити, но сейчас, глядя на ее полную грудь и округлые бедра, она почти ненавидела свою красивую, женственную кузину. Анна никогда не считала себя привлекательной, но сегодня ей казалось, что она просто уродина…

А Фелисити все продолжала щебетать. Какое же это мученье! Анна прикрыла глаза. Фелисити не подозревала, что каждое ее счастливое слово – будто нож в сердце кузины. Анна любила Доминика Сент-Джорджа. Любила с тех пор, как себя помнила. Она даже не пыталась скрывать своих чувств, но ни тетя, ни дядя, ни кузина – никто не принимал их всерьез: все лишь снисходительно улыбались, а иногда и открыто потешались над уверенностью Анны в том, что однажды Дом не только заметит ее, но и женится на ней. Может статься, так и случилось бы, если 6 она, а не ее кузина упала с лошади и свалилась прямо к его ногам, с тоской думала Анна. Да, да, он бы сейчас на Фелисити даже и не взглянул!..

Анне казалось, что ее сердце вот-вот разорвется. А кузина, любуясь на себя в зеркало, не переставала болтать, превознося красоту и богатство Дома Сент-Джорджа. Хоть бы она наконец прекратила!

– О мама, – в сотый раз воскликнула Фелисити, – я так счастлива!

– Нормальное состояние для девушки, отхватившей такого мужчину, – трезво, без обиняков ответила Эдна Коллинз, – Слава Богу, герцог и маркиз вызвали его домой и велели жениться, иначе, вполне возможно, нам пришлось бы праздновать твою помолвку с лордом Гарольдом Ридом.

Фелисити была младшим ребенком Эдны и к тому же единственная дочь в семье. Ее впервые вывезли в свет четыре года назад; с тех пор она получила дюжину предложений руки и сердца, но отвергла все. Анна была свидетелем бесконечных семейных споров о том, кто же наконец должен стать спутником жизни Фелисити; несмотря на множество разногласий, все стороны сходились в одном: она должна выйти замуж в нынешнем году. И вот, когда после долгих пререканий было решено, что следует принять предложение лорда Рида, немолодого, но очень богатого барона, за Фелисити начал ухаживать Доминик, и все планы оказались моментально забытыми..

Анна проглотила подступивший к горлу комок. Она еще не выезжала в свет. И не потому, что ей только семнадцать, и даже не потому, что тетя и дядя никогда не стали бы тратить на это деньги. Просто Анна слишком сильно любила Дома, чтобы искать другого мужа.

Лучше она до конца своих дней останется старой девой, но будет продолжать любить Доминика. Вечно. Даже несмотря на то, что он муж ее кузины… Анна быстро смахнула выступившие на глазах слезы, опасаясь, что Эдна или Фелисити заметят, как она расстроена.

Служанка-француженка с сочувственной улыбкой взглянула на девушку.

Эдна, занятая дочерью, не обратила внимания на состояние Анны.

– Веди себя как подобает и будь хорошей женой, и ты ни о чем не пожалеешь. Примирись со всеми его привычками, хорошими и плохими, – наставляла она Фелисити.

Но белокурая голубоглазая красавица только рассмеялась в ответ.

– Мне известно, какая репутация у Дома СентДжорджа, мама. Я знаю, что у него были самые красивые женщины в мире, но знаю и то, что своих скаковых лошадей он ценит гораздо выше. Не надо считать меня дурочкой. Как должна вести себя леди, я усвоила с детства, но не стану неукоснительно соблюдать все правила. Я не позволю Дому сбежать к любовнице сразу после брачной ночи. И не позволю, чтобы он любил своих лошадей больше, чем меня!

Эдна громко хмыкнула, что, по-видимому, должно было означать одобрение.

– Но если он все же сохранит любовницу или отдаст предпочтение лошадям, тебе лучше сделать вид, что ты ничего не замечаешь.

– Как бы там ни было, я собираюсь приручить жестокосердного виконта Лионза! – Фелисити засмеялась, но в глазах ее вспыхнули хищные огоньки. – Мне ведь не следует забывать, что однажды я стану маркизой Уэверли, а потом герцогиней Рутерфорд! Не так ли?

Анна больше не могла выносить все это. Мысленно она представила себе Дома, с золотисто-каштановыми волосами, смуглой кожей. Дома, тепло улыбающегося Фелисити, отчего ямочка на его правой щеке становилась глубже. Анна покачнулась и, спотыкаясь о ворс огромного персидского ковра, на ходу метнув яростный взгляд на пенящуюся кружевами белоснежную кровать, бросилась к дубовой двери.

– Куда это ты собралась? – резко окликнула ее Эдна. – Вернись сейчас же!

Впервые в жизни Анна не выполнила приказания своей ненавистной тети. Стараясь сохранить остатки гордости, она выбежала из комнаты.

Анна одиноко стояла у стены в бальной зале Уэверли Холл – главной резиденции маркиза Уэверли Филипа Сент-Джорджа, отца Доминика. Ее взгляд был прикован к другому концу залы, где у входа расположилось семейство Сент-Джорджей вместе с ее тетей, дядей и кузиной. Но она видела только одного Дома.

Черный фрак, черные брюки с атласной полосой по шву, в манжетах белоснежной рубашки – запонки с сапфирами, сверкающими в ярком свете пяти огромных люстр… О, он выглядел просто великолепно. Дом был самым красивым мужчиной, которого когда-либо встречала Анна. Пожалуй, черты его лица были даже чересчур правильными, но главную привлекательность придавало ему необычное сочетание красок: смуглая кожа, глаза цвета топаза и густые, золотисто-каштановые волосы. Но Анна, как завороженная, смотрела только в его глаза. Прекрасные, гипнотизирующие, намекающие на какую-то тайну, а может быть, трагедию, они словно звали ее, как голос сирен манил моряков в море. И… это были глаза одинокого мужчины…

Сейчас он стоял рядом с Фелисити, которая в бледно-голубом вечернем платье выглядела восхитительной и желанной. Гости подходили поздравить жениха и невесту, и Дом сдержанно кивал головой.

А Фелисити сияла, смеялась и цепко держала его под руку. Анна никогда раньше не видела, чтобы кузина вела себя так откровенно. Доминик был к ней неизменно внимателен, хотя казалось, что вечер его несколько утомляет.

Их взгляды неожиданно встретились, и Дом быстро отвел глаза.

Анна вздрогнула. Происходило что-то странное. Уже не в первый раз за этот вечер их взгляды вот так, как сейчас, внезапно и необъяснимо скрещивались. Несомненно. сегодня он наконец заметил ее, но Анна не могла понять почему. Ее щеки были бледны, лицо безжизненно, глаза и кончик носа опухли и покраснели. Она надела какое-то девчоночье платье цвета темной морской волны, которое раньше носила Фелисити. Анна считала, что даже этот цвет для нее сегодня недостаточно мрачен: ей хотелось быть с ног до головы в черном.

Дом слегка повернул голову и опять посмотрел в противоположный конец бальной залы прямо на Анну.

Она не отвела взгляд и даже чуть вскинула подбородок. Дом отвернулся и, продолжая беседовать со священником, обнял Фелисити.

Наступил торжественный момент: объявление о помолвке. Дом надел на палец Фелисити великолепное кольцо с сапфиром в восемь карат, окруженным бриллиантами, и поцеловал в щеку. Гости радостно загудели и зааплодировали.

Прижимаясь чрезмерно открытой грудью к руке жениха, Фелисити что-то прошептала ему на ухо, для чего Дому пришлось слегка наклониться. Он не сделал попытки отстраниться, а другая его рука все еще покоилась на талии Фелисити. Они были идеальной парой. Анна резко повернулась и столкнулась с высоким мужчиной.

– О, здравствуй, Анна, – сказал герцог Рутерфорд, поддержав девушку; на его правой руке сверкнуло рубиновое кольцо с печаткой. – Почему ты не стоишь вместе с нашими семьями и не встречаешь гостей?

Она снизу вверх растерянно смотрела на герцога, перед которым всегда робела, – ведь он был одним из самых состоятельных, благородных и влиятельных людей в королевстве.

Анна судорожно сглотнула.

– Я… – Она лихорадочно подбирала слова. – Я не очень хорошо себя чувствую.

– Вижу. – Его красивые глаза светились добротой. – Тебе чем-нибудь помочь?

Анна снова украдкой посмотрела в сторону Доминика и Фелисити. Дом молчал, а Фелисити болтала с кем-то из местных дворян.

– Нет.

Герцог проследил за ее взглядом.

– Эта пара красиво смотрится. Жаль только, что они не подходят друг другу.

Глаза Анны округлились. Уж не ослышалась ли она?

– Вы… не одобряете их выбор?

– Я счастлив, что мой внук наконец женится. А Коллинзы – прекрасная семья, в их жилах течет еще более голубая кровь, чем в наших, и они гораздо более состоятельны, чем многие из нашего окружения. Как я могу этого не одобрять? Дело не в этом. Дом упрям. Я попытался внушить ему, что Фелисити не сделает его счастливым, но он не стал меня слушать.

Анна внимательно посмотрела на герцога. Как он проницателен!

– Но… она ведь так красива.

– Красота – это свойство глаз того, кто смотрит, моя дорогая. Анна, ты слишком бледна. Может, тебе лучше выйти на свежий воздух?

– Да, наверное, вы правы, -ответила она, бросив на герцога благодарный взгляд. – Извините меня, ваша светлость. – С этими словами Анна отвернулась и, стараясь не смотреть на гостей, направилась через бальную залу к выходу. Она спиной чувствовала на себе взгляд Дома; впрочем, ей это наверняка только показалось.

Анна была уже возле распахнутых стеклянных дверей, ведущих на террасу и в сад, когда Подбежал слуга и сунул ей в руку сложенный лист бумаги. Анна подождала, пока .слуга отойдет, и, сгорая от любопытства, вышла на террасу; сердце ее замерло, словно готовое вот-вот остановиться.

Записка была от Дома. Он просил Анну встретиться с ним в саду.

Она не могла в это поверить. Может быть, кто-то подшутил над ней?

Стояла теплая и душная ночь. Скорее всего будет дождь, но пока на небе ярко светили тысячи звезд и сверкал полумесяц. Анна быстро пересекла выложенную плиткой террасу, прошла мимо белого мраморного фонтана и скрылась за домом. В саду, наполненном пьянящим ароматом лилий и глициний, она остановилась. Что Доминику нужно от нее, чего он хочет? Ведь он помолвлен с Фелисити, зачем же ему понадобилось свидание с ней, Анной?

Задумавшись, она не заметила, сколько времени неподвижно простояла в тени огромных древних дубов. Анна чувствовала себя почти такой же несчастной и беспомощной, как в тот день, когда узнала о смерти отца. Теплый летний воздух ласкал влажные от слез щеки…

Внезапно она почувствовала на себе чей-то взгляд и медленно повернулась. На каменных ступенях террасы неясно вырисовывалась фигура Доминика.

– Д-дом?

Он стоял, не шевелясь, и смотрел на нее.

У Анны бешено заколотилось сердце. Значит, это была не шутка…

– Д-дом? – снова недоверчиво повторила она.

Что-то выпало у него из рук, какой-то белый комок. «Наверно, носовой платок», – подумала Анна, не в силах сдвинуться с места.

Дом подошел и остановился перед ней. Лицо его было сурово. Анне показалось, что ее тело качнулось ему навстречу.

Дом смотрел на нее так, словно видел насквозь.

– Анна?

Он никогда раньше не называл ее по имени. Анна не могла вымолвить ни слова. Она вся дрожала. Что он хочет от нее?

– Что-нибудь случилось, Анна?

– Ничего. Просто я… хотела уйти. Его взгляд стал мягче.

– Ты на званом вечере. – Он смотрел ей прямо в лицо. – А вечера должны доставлять удовольствие. Она закусила губу.

– Только не этот. Он смотрел на ее рот.

– Да, полагаю, что не этот… во всяком случае, не тебе.

Анна похолодела. Неужели он знает? Он угадал ее мысли? Как он узнал, что она любит его? Нет, нет, это плод ее фантазии.

– Я… я хотела бы поздравить вас, – пролепетала она внезапно охрипшим голосом.

Он снова посмотрел ей в глаза. Анна видела, как на виске у него бьется жилка.

– Правда?

– Д-Да.

Он вдруг сунул обе руки в карманы, покачнулся, и лунный свет блеснул на его сапфирных запонках.

– Ты чересчур благородна.

У Анны перехватило дыхание. Он знал!

– Нет, я… не… Совсем нет! – Боже, да перестанет она наконец запинаться! Но ведь она так нервничает, и потом… Дом все время смотрит прямо на ее губы.

– Сколько тебе лет, Анна? – внезапно спросил он.

– Восемнадцать, – солгала она.

– Ты выглядишь моложе. Значительно моложе. – Он повернул голову, продемонстрировав ей свой великолепный профиль.

Анне показалось, что она задыхается.

– Мне семнадцать, – призналась она шепотом. Он снова внимательно посмотрел на нее.

– Ты совсем ребенок.

– Н-нет, – заикаясь, ответила Анна. – Я н-не ребенок! Мне почти восемнадцать, правда!

– Сегодня, – резко произнес он, – тебе семнадцать, а не восемнадцать, значит, ты ребенок. – Потом неизвестно почему на его лице появилась добрая улыбка. – Но у тебя все пройдет, Анна. Уверяю…

Его глаза словно гипнотизировали ее.

– Нет, это никогда не пройдет. Он снова посмотрел на ее губы.

– Позволь мне проводить тебя в залу, пока наше исчезновение не заметили.

– Ты любишь ее? – услышала Анна свой голос и не узнала его, так странно и напряженно он звучал. Она была готова убить себя за этот вопрос, но ей так отчаянно хотелось получить на него ответ!

– Нет. – Он поднял руку, немного помедлил и мягко коснулся ее щеки.

Анна вздрогнула.

Он никогда раньше не прикасался к ней. Это было такое приятное ощущение! Прежде она не испытывала ничего подобного. Не в силах владеть собой, она закрыла глаза и, слегка повернув голову, плотнее прижалась щекой к его теплой чуть шершавой ладони.

– Нет, – снова резко повторил Дом. – Я не люблю ее. – Его рука внезапно сжалась в кулак.

Анна открыла глаза. Он тяжело дышал. Его глаза опасно сверкали. Он провел по ее щеке согнутым пальцем. – Любви здесь нет и никогда не было.

Затем его палец скользнул по ее влажным, чуть раскрытым тубам.

– Дом, – прошептала Анна.

– Ты когда-нибудь целовалась? – вдруг спросил он. Она молча покачала головой. Его ладонь внезапно разжалась.

– В таком случае мне выпала огромная честь, – прошептал он, наклоняясь к ней, – быть первым.

Дрожа от предвкушения чего-то необыкновенного, не в силах произнести ни слова, Анна ждала поцелуя.

Доминик едва коснулся ее губ. Анна была разочарована. Потом быстрым движением снова скользнул по ним и замер, прижавшись щекой к ее щеке. Анна протянула руки и обхватила его за плечи.

Его рот широко раскрылся и, казалось, поглотил ее губы. Анна вскрикнула.

Дом с силой сжал ее в объятиях. У Анны закружилась голова, земля поплыла под ногами… Она приникла к нему и обняла так крепко, как только могла. Внезапно он коснулся языком ее языка. И так же внезапно убрал его.

Анна задрожала от волнения. Тяжело дыша. Дом оторвался от ее губ.

– Я должен отвести тебя в залу, – хрипло сказал он и попытался отстранить ее от себя.

– Нет! – Анна приподнялась на цыпочки и неистово прижалась губами к его рту.

Он застыл, но всего лишь на секунду. Пока она неумело, но страстно целовала его. Дом железной хваткой сомкнул руки на талии Анны. Его рот открылся – жаркий, влажный, словно пожирающий ее губы… и они медленно опустились на траву.

Несколько мгновений спустя крик Анны наполнил ночь.

Глава 1

Уэверли Холл, 1856 год

Был прекрасный летний день – теплый, солнечный, на небе ни облачка. Омрачало его лишь одно событие: сегодня хоронили маркиза Филипа Уэверли.

Смерть его была внезапной и преждевременной. Маркизу исполнилось всего пятьдесят, он всегда отличался отменным здоровьем, и даже его отец, герцог Рутерфорд, в свои семьдесят четыре все еще пребывал в добром здравии. Но, видимо, от судьбы не уйдешь: Филип неожиданно схватил инфлюэнцу и через несколько дней скончался.

Поскольку маркиза Уэверли хоронили за городом, у могилы собралось не больше сотни человек: местное дворянство, помещики и фермеры-арендаторы бок о бок с герцогами и графами в окружении всего населения Дултона – булочников, мясников, плотников, доярок и пастухов. Едва ли они пришли из любви к покойному маркизу, которого здесь мало знали: Филип Сент-Джордж был ученым и большую часть жизни провел в путешествиях по экзотическим странам. Некоторые явились на похороны из уважения, но многих привело сюда чувство долга. Долга перед маркизом Уэверли и его отцом, герцогом Рутерфордом. Даже королева прислала свои соболезнования.

Все только и говорили о том, как это странно, что Филипа хоронят за городом, в Уэверли Холл, а не в фамильном склепе в Рутерфорд Хауз рядом с многочисленными прославленными предками.

Анна как могла старалась утешить герцога, который в эти последние несколько лет был для нее единственной опорой. Она нежно обняла старика, оплакивающего единственного сына. Анна никогда не испытывала симпатий к Филипу, с которым даже не была близко знакома, но искренне любила его отца. Горе герцога стало ее горем. Поэтому, когда появились мужчины, несущие на плечах гроб, у нее от слез все поплыло перед глазами.

В своей короткой жизни Анна лишь раз видела похороны – своего отца. Ей было тогда всего десять лет, но она хорошо помнила, какое страдание, какую огромную боль пережила в тот момент. Только те похороны совсем не походили на нынешние. Отец Анны всегда был бесплодным мечтателем и не мог усидеть на одном месте, поэтому девочка росла одна и, можно сказать, была лишена семьи. На простую, короткую церемонию в Бостоне собралась лишь горстка соседей, которых Анна толком не знала. Никто не подошел к могиле, за исключением священника… Вскоре Анна уехала из Америки, чтобы никогда туда не возвращаться.

Анна крепче сжала руку герцога и украдкой бросила взгляд на его отрешенное лицо. Если бы она могла принять на себя всю его невыносимую боль, всю тяжесть непосильного для старика испытания! Но это было невозможно, и молодая женщина лишь сжимала ладонь герцога, надеясь хоть сколько-нибудь облегчить его горе.

Кларисса, вдова Филипа Сент-Джорджа, бросила в могилу белую гвоздику. Ее бледное лицо казалось высеченным из слоновой кости, в голубых глазах блестели слезы, но держалась она мужественно. Никто не осмелился подойти к ней со словами утешения, никто, даже Анна, которой, несмотря на разницу в их положении, хотелось это сделать.

На крышку гроба полетели горсти земли… Толпа вдруг заволновалась. От нетерпения или по какой-то иной причине? Анне было все равно. Она целый день старательно игнорировала колкие реплики и замечания, как делала это уже много лет. Но сейчас Анна стояла рядом с герцогом. И деревенские жители, осуждавшие девушку и смеявшиеся над ней в самый тяжелый период ее жизни, помещики, распространявшие сплетни о ней, аристократы, которых она ни разу не видела, потому что не отваживалась поехать в Лондон, – теперь все как один жали ей руки и бормотали свои соболезнования. Анна автоматически разглядывала скорбные лица людей, неспешной чередой проходящих мимо герцога. Выражения их были различны. Физиономии деревенских жителей казались полными необъяснимой тревоги; у фермеров-арендаторов читалась на лицах почтительность и некоторая нервозность; у соседей-помещиков они были уважительные, но холодные; у аристократов – уважительные и озабоченные одновременно…

Анна заметила, что собравшихся почему-то охватило еще большее волнение. Или любопытство. По толпе пронесся сдержанный гул. Затем Анна увидела, что все головы повернулись в одну сторону. Она посмотрела туда же, и в то же мгновение земля буквально ушла у нее из-под ног.

На холме Анна увидела черную лакированную карету с огромным серебряным гербом Лионзов на двери, запряженную четверкой вороных. Два кучера в черных с серебром ливреях держали поводья; два лакея, одетые точно так же, стояли на задней подножке. Дверь кареты распахнулась, и из нее вышел Доминик Сент-Джордж.

Анне показалось, что у нее останавливается сердце.

Он был с непокрытой головой, густые волосы ерошил ветер. Плечи казались непомерно широкими, а фигура более высокой, чем сохранила память Анны. Доминик стоял слишком далеко от нее, и она не могла разглядеть его лица. Впрочем, ей это было и не нужно, она и так помнила каждую его черточку и не забудет, как бы ей этого ни хотелось.

До чего же она ненавидела этого человека!

Из-за него она страдала все эти бесконечные четыре года, всеми отвергнутая и осуждаемая за то, в чем не была виновата. Дурная слава прицепилась к ней и стала ее вечной спутницей. И все это из-за него, из-за одного него!

Анна стояла и смотрела на Дома, не в силах пошевелиться. Итак, он вернулся. Не думала она, что он когда-нибудь приедет – даже на похороны собственного отца.

Ее дыхание стало частым и прерывистым. Анна была уверена, что он больше не волнует ее. Но нет, она ошиблась. Он волновал ее так же сильно, как и раньше.

Анна внутренне вся сжалась, мысленно твердя, что должна во что бы то ни стало держать себя в руках, особенно сейчас, перед всей этой толпой, собравшейся проводить Филипа Сент-Джорджа в последний путь. Перед толпой, которая несколько лет назад окрестила ее американской авантюристкой. Если она выкажет хоть какое-то волнение или смущение, все подумают, что она до сих пор любит Доминика. Возможно, и он решит так же. Анна уже прошла хорошую школу и знала, что надо быть сильной: это вопрос выживания.

Все головы повернулись в ее сторону, и все взгляды, только что устремленные на Дома, теперь устремились на нее. Анна почувствовала, как страх сковывает тело. Четыре года назад из-за нее и Дома разгорелся грандиозный скандал, но Дом никак от него не пострадал. О нет, только она одна стала объектом грязных сплетен, мишенью для косых взглядов и перешептываний за спиной, только она одна! Он предал ее. Как он осмелился вернуться?

Доминик Сент-Джордж с изумлением смотрел вниз на толпу одетых в траур людей, окруживших могилу, не в силах поверить в то, что предстало его глазам.

Лошади за его спиной раздували ноздри, их забрызганные грязью бока лоснились от пота. Когда Филип заболел, Доминик находился в Париже. Известие о болезни отца виконт Лионз получил два дня назад и, немедленно покинув Париж, провел в дороге два дня и две ночи.

Но в послании не говорилось, что отец может умереть.

Неожиданность ошеломила его. Дом почувствовал, что его мутит. Мужчины в черных сюртуках и шляпах, женщины в черных шелковых платьях, священник, стоящий у открытой могилы… Боже мой, маркиз умер!

Умер его отец.

Дом пошатнулся. Кто-то подошел к нему сзади: это был его слуга Вериг.

– Господи, сэр… – тихо произнес он.

– Оставь меня, – резко оборвал Дом.

Вериг вернулся к карете. На его лице застыло печальное, озабоченное выражение.

Доминик не был сентиментальным человеком, но его глаза вдруг наполнились слезами. Он корил себя за то, что отсутствовал так долго, за то, что толком не знал своего отца, – за все.

По совести говоря, Филип и не мог ожидать от сына особо пылкой привязанности. Доминика растили няньки и воспитатели, и мальчик видел отца каждый день ровно десять минут перед ужином – в специально отведенное время – и то лишь для того, чтобы отчитаться об успехах в учебе, если отец, конечно, был в Уэверли Холл, что случалось редко. Маркиз увлекался стариной и предпочитал путешествовать, а не сидеть дома, почему и проводил большую часть года за границей.

А когда Доминику исполнилось двенадцать лет, он сам уехал в Итон и с тех пор возвращался домой так же редко, как и отец. Именно перед отъездом в Итон, а может, после него Дом стал так же безразличен к Филипу Сент-Джорджу, как и Филип к нему.

Ничто не связывало отца и сына.

Но сегодня Доминик не мог остаться равнодушным.

Дом потер ладонью небритый подбородок. Ему было дурно до тошноты. Слава Богу, что он со вчерашней ночи ничего не ел. Отца больше нет… Как же это могло случиться? Маркизу было всего пятьдесят; бодрый и сильный, он никогда ничем не болел, несмотря на то (а может быть, благодаря тому), что постоянно путешествовал и бывал в весьма опасных местах, таких как Бомбей.

Доминик с трудом сделал несколько шагов вперед и оглядел пришедших на траурную церемонию.

Теперь он никогда не узнает, что за человек был его отец. Виконту Лионзу не пришлось особо напрягать память, чтобы вспомнить их последнюю встречу: это был день его свадьбы. День, о котором Дом взял за правило не думать. Но сегодня придется сделать исключение. -

Он стоял рядом с отцом и дедом на ступеньках маленькой деревенской церкви в Дултоне, принимая поздравления гостей, которых, собралось не больше двух десятков. Это были в основном дальние родственники, всю жизнь завидовавшие власти и благосостоянию Ру-терфорда. так что Доминик стал объектом их косых взглядов и пересудов. Он старался делать вид, что ничего особенного не произошло и что его совершенно не трогает скандал, разразившийся вокруг него в самом сердце владений Рутерфордов – в его собственном доме.

– Может, хоть улыбнешься, Доминик? – в сторону, чтобы никто не заметил, пробормотал-Филип, поздоровавшись с очередным гостем.

– А, собственно, чему я должен улыбаться?

– Ты сам поставил себя в такое положение, – спокойно продолжал Филип. – Может, пора подумать, чтобы завести наконец совесть?

У Дома кровь застучала в висках. Он и так презирал себя.

– Ты, наверное, не поверишь, но она у меня есть. Филип натянуто рассмеялся.

– Что же она безмолвствовала столько лет, или по крайней мере не заговорила во время помолвки с Ф-лисити?

– Touche. Дом вдохнул и помрачнел. Они старательно избегали разговоров о той ночи, когда Доминика застали с Анной Стюарт – при весьма компрометирующих обстоятельствах.

– Конечно, не мое дело, имеется у тебя совесть или нет. Ты можешь жить так, как считаешь нужным. Собственно, так всегда и было. Однако я надеюсь, что когда-нибудь, когда я умру, ты станешь вести себя соответственно твоему положению.

– Я и не знал, что ты так обеспокоен моим поведением, – резко ответил Дом.

– Я обеспокоен только тем, – сказал Филип, – что ты мой наследник, и все, что ты делаешь, отражается на мне.

Дом молчал. Да и чего он мог ожидать в день своей злополучной свадьбы? Сердечных объятий? Знаков родительской любви и проявления истинной заботы?

– Не слишком ли поздно для отцовских советов. папа?

– К сожалению, да, – тихо ответил Филип.

Вид кладбища и одетых в черное людей вернул Доминика к действительности. Он постарался унять дрожь. Да, в последний раз, когда он виделся и говорил с отцом, тот упомянул о своей смерти. Какая ирония судьбы!

Дом попытался заставить себя забыть, не думать о последних словах отца, но чувство вины не только не проходило, но продолжало расти. А у Доминика и так достаточно поводов, чтобы винить себя, хватит до конца жизни.

Дом глубоко вздохнул, и его взгляд скользнул по знакомому сельскому пейзажу. Стоял погожий солнечный летний день. Безоблачное голубое небо, кругом пышная трава и, куда ни глянь, повсюду цветы. Местность представляла собой ряд пологих склонов: в отдалении бело-розовым пятном едва виднелся Уэверли Холл. В нескольких милях за Уэверли Холл начиналось побережье Ла-Манша. К северу холмы поднимались гораздо круче, далеко-далеко на них, среди каменных стен и изгородей пестрели крапинки – стада коров и овец.

Дом перевел взгляд на мовилу. Мокрая красновато-коричневая дыра напоминала ему сочащуюся рану на поверхности плодородной земли. Это было кощунство, и, хотя Дом не был истинным верующим, – он перестал верить в Бога во время войны, – сейчас его охватило желание помолиться.

– Боже милостивый, – прошептал он, – прими душу отца моего, помоги ему обрести покой и благослови его. Аминь.

Перед глазами все расплылось, и Дом несколько раз с силой моргнул, пока предметы вновь не приняли своих обычных очертаний. Один человек в толпе был на голову выше других и притягивал его взгляд. Герцог Рутерфорд. Он стоял, опустив седую голову и прижимая платок к губам; его плечи тряслись. Он не скрывал слез.

У Дома к горлу подкатил комок. Дед был для него отцом гораздо больше, чем Филип.

Гроб из дорогого красного дерева, отполированного до блеска, увитый белыми гвоздиками, уже стоял на земле. У Доминика сжалось сердце. Мать позаботилась о том, чтобы гроб был самым лучшим. Как и все, что предназначалось для посторонних глаз. Иногда Дому казалось, что леди Кларисса боится совершить на людях какую-то ужасную ошибку. Она всегда была элегантна, благовоспитанна, женственна и грациозна. Он не мог понять, как ей удается так выглядеть, особенно сегодня. Но понимал, почему это так важно для нее. Ведь Кларисса до замужества была всего лишь дочерью священника, однако, глядя на нее сейчас, никто об этом не догадался бы.

Останься Филип в живых, Кларисса Сент-Джордж в один прекрасный день стала бы герцогиней. Дом попытался разглядеть, плачет ли его мать, но из-за густой вуали, закрывавшей ее лицо, это было невозможно. Впрочем, Доминик не думал, что она станет открыто демонстрировать горе. Он даже не был уверен в том, что она вообще будет! горевать: Кларисса и Филип уже много лет жили порознь,

Дом не отрываясь смотрел, как гроб начали опускать в могилу… Слишком поздно он начал сожалеть о том, что его душа пуста и что он не любил Филипа так, как подобает сыну любить отца. Слишком поздно он стал сожалеть о прошлом.

Если бы только Анна могла забыть тот единственный миг, когда душной летней ночью в саду за Уэверли Холл ее страсть вырвалась наружу!

Но она не могла его забыть. И никогда не сможет. До самой смерти. Это была вершина всех ее мечтаний и самых безумных фантазий. В ту ночь… В ту ночь Анна думала, что Дом любит ее так же сильно, как и она его.

Только две недели спустя она поняла, как жестоко ошиблась.

Анна вдруг осознала, что последние несколько минут смотрит на Доминика Сент-Джорджа, а все вокруг перешептываются и буквально пялятся на нее.