Текст книги "Держи голову выше: тактики мышления от величайших спортсменов мира"

Глава 2
За грань привычных ярлыков

В один из дней в середине декабря 2015-го я покинул свой дом в Гринвилле, Северная Каролина, и отправился на машине на запад, в Роли. Там, в полутора часах езды, находился офис доктора Дэна Картье, психолога.

Я приехал туда для выяснения подробностей того, чем занимались «Сиэтл Сихокс» с SenseLabs и доктором Майклом Джервейсом: оценки ЭЭГ и дальнейших тренировок. А это далеко не простые процедуры.

Картье провожает в фойе женщину с сонными глазами, желает ей всего хорошего, затем приветствует меня широкой улыбкой и ведет меня за собой в свой кабинет. Доктор – стройный мужчина среднего роста, он лыс, а на лице у него аккуратно подстриженная седая борода. Голос у него глубокий, спокойный и уверенный, и его легко рассмешить.

Я сажусь в кожаное кресло, он во вращающееся кресло за компьютерным столом, и спустя несколько минут непринужденной беседы Картье уже закрепляет у меня на голове синюю шапочку-шлем. К ней прикреплен пучок длинных проводов; они подсоединены к компьютеру под столом, стоящим рядом со мной.

– Эта шапочная технология, – объясняет он, – разрабатывалась в первую очередь для NASA, на заре эпохи освоения космоса, когда людей только начали туда запускать. Ученые, которые участвовали в их подготовке, хотели отслеживать изменения, происходившие в мозге астронавтов.

Теперь она используется точно так же, но вместо того, чтобы помогать людям выходить в открытый космос, она помогает им раскрывать и познавать свой разум – еще одну бесконечную, загадочную Вселенную.

Когда шапочка оказывается на голове, готовая к работе, Картье достает большую иглу.

– Я знаю, что вы спортсмен, – предупреждает он, – и что вас учили превозмогать боль и всё такое, но я сейчас серьезно. Если на какой-то стадии процесса вы почувствуете слишком сильную боль, пожа-а-а-лста, дайте мне знать. Теперь начнем с левой половины вашего лба.

Он протыкает иголкой сенсор и вставляет ее в мою кожу, а затем крутит. Это нужно для того, объясняет он, чтобы «стереть» кожу – весьма мягкий способ сообщить вам, что ему нужно порезать кожу вашего скальпа, чтобы гель в сенсорах вошел с ним в контакт. По ощущениям напоминает укус насекомого.

– Знаете, я начинаю понимать, почему эта процедура не обрела широкую популярность, – пошутил я.

Он делает мне девятнадцать таких надрезов, по одному на каждый сенсор.

Проверив соединения сенсоров, Картье поворачивается к компьютеру и задает мне еще несколько вопросов.

– Вы принимаете лекарства?

– Да. Сто миллиграммов Luvox, двадцать миллиграммов Buspar, дважды в день, но следуя вашим инструкциям, я не принимал ни один из препаратов на протяжении последних двадцати четырех часов, чтобы не помешать успешному тестированию.

– Случалось ли вам в жизни получать какие-то особенно сильные и неприятные удары по голове?

– Ничего серьезного, – ответил я.

Но два эпизода из моей истории вызывают у него беспокойство. Во-первых, инцидент во время катания на сноуборде, случившийся несколько месяцев назад, и эпизод многолетней давности, когда я, пытаясь поймать улетавший мяч, падавший свечой, прыгнул за ним и на полной скорости влетел лбом в поручни, которыми было ограждено поле по периметру стадиона.

– Что ж, – говорит он, – внутренность черепа технически не самое лучшее место для мозга. Особенно для фронтальной его части. Там находятся выступы, ударяясь о которые при травме мозг как бы отскакивает, и таким образом получает гематомы… В буквальном смысле каждый получал повреждения мозга той или иной степени серьезности: когда падал и спотыкался, поскальзывался на льду, сталкивался с кем-нибудь во время занятий спортом, попадал в автоаварии и так далее. На самом деле чудо то, что мы выживаем. Но эта штука даст нам объективный взгляд на то, что делает и чего не делает ваш мозг.

Картье повторно проверяет все сенсоры, открывает компьютерную программу, и мы начинаем.

Примерно тридцать минут, работая в пятиминутных интервалах, он записывает активность моего мозга, пока я выполняю различные задания: сижу с открытыми глазами, затем с закрытыми, потом медитирую, потом читаю отрывок витиеватого текста, написанного на староанглийском, и решаю математические примеры. Смысл всего этого в том, чтобы увидеть, как мой мозг справляется с простыми ситуациями, некоторые из которых требуют от него активности, а некоторые нет, и по его реакциям оценить, как он функционирует в целом. Понять, не слишком ли он, например, нагружен, когда делает что-то настолько простое, и не слишком ли напрягается потом, пребывая в настоящем стрессе.

Когда мы заканчиваем процедуру, Картье снимает с моей головы шапочку, очищает сенсорный гель с участков моей головы и улыбается:

– Ну, теперь вы можете официально заявлять людям, что вашу голову исследовали.

Полное название этого технического термина звучит так: количественная электроэнцефалография, однако для краткости ЭЭГ вполне подходит. В нашем мозге содержится порядка 90 миллиардов нейронов – мозговых клеток, посылающих друг другу сигналы, которые сначала проявляются электрическими импульсами. ЭЭГ видит и фиксирует эту электрическую активность. Знаете, в больницах стоят такие сердечные мониторы, показывающие волны ваших сердечных сокращений? ЭЭГ – примерно то же самое, только показывает мозговые волны. В целом эти мозговые волны разделяются на категории в зависимости от силы импульса, измеряемого в герцах (или циклах в секунду), так:

0,5–2 Гц: дельта, наиболее заметны во время глубокого сна без сновидений.

3–7 Гц: тета, наиболее заметны в состоянии полусна, когда мы видим сновидения, однако порой волны такой частоты бывают во время творческой работы.

8–12 Гц: альфа, важнейшие волны для атлетов и других выступающих людей, преобладают в состоянии спокойной, расслабленной концентрации. Они чрезвычайно заметны в тех ситуациях, когда атлет пребывает в состоянии «потока» (или «в зоне», или «на автомате» – используйте любой термин, какой вам нравится).

13–40 Гц: бета, доминируют во время сконцентрированного мыслительного процесса, становясь тем сильнее, чем более напряженно мы думаем. Полезны, когда мы занимаемся математикой или ищем выход из сложных ситуаций; вредны – даже разрушительны – во время игры.

40–100 Гц: гамма, доминируют только в кратчайшие, крайне редкие минуты вдохновения, радости, успеха и так далее. Примером может быть богоявление или выигрыш чемпионата, выступление на золотую медаль.

Определение того, какие мозговые волны доминируют и в каких частях мозга, может служить хорошим индикатором, выявляющим то, что работает правильно, а что могло бы работать и лучше. Говоря в общем и целом, большинство волн этих диапазонов присутствует в мозге в любой период его существования, и они кажутся ключом ко всему, начиная от выступлений на пике возможностей и заканчивая излечением от психических заболеваний.

Картье понадобится какое-то время, чтобы исследовать все полученные от меня данные, а кроме того, он довольно востребованный специалист, так что полностью свои результаты мне не увидеть еще целый месяц. Однако он сообщает, что может предложить мне краткий обзор. Чтобы дать мне первичные результаты, он оценит мои данные в сыром виде – они поначалу проявляются на экране серией искривленных линий, как будто одновременно работает полдюжины сердечных мониторов. Неизбежно будут возникать массивные пики, называемые «артефактами», но эти всплески вызваны не электрической активностью моего мозга, а скорее движением мышц лица или головы. (Недвижное состояние – ключ к успешному исследованию.) Доктор проберется сквозь все эти дебри, удаляя ненужное, затем загрузит очищенные данные в компьютерную программу, которая в свою очередь переведет данные в «карты», выглядящие как снимки моей головы при виде сверху.

Если мозговые волны попадают в «здоровый» диапазон – определенный на основе данных, полученных от сотен тысяч исследованных карт «здоровых» образцов мозга, – тогда они не подсвечиваются никаким цветом. Карта остается пустой.

Регионы менее активные, чем у обычного здорового мозга – клинический термин здесь «гипоактивный», – показываются оттенками синего. Гиперактивные – оттенками красного.

Сначала, для примера, Картье открывает файл «Джим», дело анонимного бывшего клиента. Джиму предъявили обвинение в убийстве. Его адвокат привел его к Картье, потому что у Джима случались бесконтрольные вспышки ярости, и ему казалось, что тесты, которые проводит Картье, могут пролить свет на причину возникновения этих вспышек.

На экран своего компьютерного монитора Acer Картье выводит девять различных мозговых карт: дельта, тета, альфа, СМР (сенсомоторный ритм), бета1, бетаСМР, бета3, гамма1 и гамма2. (Эти карты с цифрами, по сути, лишь более детальные выкладки по означенным выше диапазонам.)

Мозговые карты Джима почти полностью окрашены в оттенки синего. Чем темнее оттенок, тем хуже состояние Джима, а некоторые из его карт выглядят как вибрирующие синие планеты. Мозг бедолаги Джима, по словам Картье, «о-о-очень сильно недофункционирует», и в голосе доктора слышится печаль за пациента: «Карты показывают, что его мозг не ускоряет свою работу для того, чтобы осуществлять многие из своих функций».

Если бы мозг Джима был здоровым, карты были бы чистыми. Неважно, насколько разозленным может стать человек, здоровый мозг всегда остановит его и не даст, скажем, схватить пистолет, сесть в машину и отправиться к дому другого человека просто потому, что тот продал ему некачественные наркотики. Здоровый мозг найдет другие способы совладать с этой ситуацией. «Но человек, мозг которого выглядит вот так, не думает подобным образом, – говорит Картье. – У таких людей нет даже необходимой прочной неврологической основы, чтобы хотя бы задуматься о том, что можно думать как-то иначе».

Противоположность таким людям, говорит Картье, «люди, у которых вместо синей палитры на картах ярко-красные и розовые пятна, указывающие на то, что отделы мозга перегружены».

– Постойте-ка, – говорю я. – Это ведь меняет наш взгляд на то, почему люди делают то, что делают, верно?

– Именно, – улыбается Картье. – Я вижу эти кошмарные мозговые карты, напрямую указывающие на плохо работающее подавление, плохое принятие решений, нехватку эмпатии, трудность в прочтении чувств и эмоций других людей – и вижу вытекающее отсюда непонимание ими того вреда, который наносят их действия. Свирепая реакция обвинения на подобную информацию звучит так: «Мы просто хотим сказать, что он был не прав, и теперь мы собираемся убить его!» А должна звучать так: «Чёрт подери. Неудивительно, что он сделал то, что сделал». Это объективно. Это наука. А некоторым людям не по душе наука.

Джим – это пример крайности, разумеется, но исследования проливают свет на всех нас в той или иной степени. Когда мы чувствуем, что теряем контроль, быть может, мы и правда его теряем. Быть может, вовсе необязательно показывают нас плохими людьми ситуации, когда мы совершаем действия, о которых потом будем сожалеть, но всё равно совершаем их, потому что не можем остановиться, даже когда действуем. Понимание этого не дает нам индульгенцию от плохих поступков – наоборот, оно дает нам больше ответственности за себя и перемены в себе, – но оно также пробуждает в нас больше сострадания к тем, кто совершает ужасные поступки. Разумеется, люди могут быть просто «плохими» – мысли и верования могут и будут диктовать мозгу алгоритм функционирования, и, как говорит Картье, первым шагом любой психологической эволюции должно быть желание пациента измениться. Но зачастую «плохой мозг» приводит людей к совершению поступков, которые они даже не хотят совершать, или препятствует им, не давая заниматься тем, чем они в действительности хотят.

Показав мне синие карты Джима, Картье мельком оглядывает кое-какие данные по мне. Открывает один из моих файлов, спешно пробегает по выкладкам, чтобы удалить очевидный «артефакт», генерирует мои карты, а затем выдыхает:

– О-о!..

Там очень много красного.

И Картье явно удивлен. Может, он даже занервничал.

– Это… интересно! – говорит он. Затем смеется и откашливается. – Извините.

Его голос начинает звучать более профессионально и отстраненно.

– Вероятно, тут ничего страшного. Ну правда, ерунда. Я не… пожалуйста, не переживайте об этом. Пока. Поговорим об этом, когда встретимся вновь.

Я тоже смеюсь. Ладно, не буду, и вы не переживайте о том, что я переживаю. Затем, будучи суперневзволнованным, я продолжаю болтать с ним, спрашиваю у него, что это могло бы значить с точки зрения моей тревожности, депрессии и ОКР, может ли это означать, что у меня такие-то симптомы или такие-то и что я… Картье прерывает меня, чтобы сказать нечто прекрасное:

– Надеюсь, вы не сочтете сказанное проявлением легкомыслия с моей стороны, но меня не сильно волнует ярлык диагноза. Вот что поражает меня во всём этом. Исследования ведут нас дальше, за грань привычных ярлыков.

Ярлыки могут быть полезны. Они могут помогать нам лучше понимать вещи, которые при других обстоятельствах были бы нам совершенно непонятны. Когда человек не может дышать и сам не знает, почему так происходит, доктор сообщает ему, что у него астма, и выписывает ингалятор, и это решение может изменить жизнь человека, даже спасти ее. Но когда дело касается разума, ярлыки могут влиять на нас, заставляя забывать о том, что мы их сами сформировали своим мозгом, так же как наши легкие фильтруют для нас воздух. А наш мозг – это всего лишь еще один орган, и порой какие-то его части могут нуждаться в некотором улучшении.

В этом заключается прелесть ЭЭГ. Она показывает вам ваш мозг, и это само по себе производит мощное впечатление, но ЭЭГ этим не ограничивается. Благодаря ей можно выбрать те части мозга, которые либо задействованы слишком слабо, либо проявляют слишком большую активность, и перенастроить их так, чтобы они работали как надо.

Дэн Картье применяет методику тренировок мозга с помощью ЭЭГ с 1980-х годов, с тех времен, когда она казалась чем-то еще более радикальным и экспериментаторским, чем сейчас. Он давно дружит с доктором Барри Стерманом, одним из пионеров на этом поприще. Картье однажды помог велогонщице, которую сбил грузовик, справиться с посттравматическим синдромом и вернуться обратно на дорогу – после этого она установила несколько рекордов штата. Также он наблюдал женщину, страдавшую шизофренией, в сознании которой умещалось 14 разных личностей.

– В каком-то смысле это сюрприз, – говорит он. – Потому что всегда думаешь: «Будем надеяться, мы доберемся до конца». Но потом мы добираемся, и ты такой: «Эй, как здорово, что мы здесь!» Весь вопрос – в доверии к процессу.

Возьмем, к примеру, всю эту красноту в моих картах. Если в конечном итоге она укажет на то, что мой мозг, скажем, генерирует слишком мощные бета-волны на каком-то определенном участке, тогда Картье возьмет свой сенсор, прилепит его к моему скальпу над тем участком, а затем я, используя различные компьютерные программы, смогу начать тренировать этот участок своего мозга, приучать его к спокойствию и таким образом понижать уровень его активности до здоровых значений.

Другими словами, тренировка с помощью ЭЭГ может помочь превратить участки мозга, окрашенные в красные или синие оттенки, в чистые и бесцветные.

ЭЭГ для человека открыл немецкий ученый по имени Ханс Бергер. До того как стать ученым, он служил в армии и там пережил околосмертные переживания, когда конь сбросил его из седла прямо под колеса повозки с тяжелым артиллерийским орудием, которую тянула за собой лошадь, – колесо повозки остановилось прямо перед его телом, чудом не раздавив его. Он остался жив и отделался лишь кошмарным испугом – но в ту ночь его отец прислал ему телеграмму. Его отец никогда не присылал ему телеграмм прежде. В ней говорилось, что сестру Бергера охватил внезапный приступ страха, она боялась, что Бергер получил тяжелые увечья. Бергер полагал, что у него с сестрой случился некий телепатический контакт. Вдохновленный этой историей, он взялся за изучение неврологии, и в процессе этого, в 1924 году, показал первую в истории запись колебаний мозговых волн человека. Однако Бергер был настолько беспокойным человеком, что решил отложить публикацию своих исследований на долгих пять лет. А когда, наконец, опубликовал труды, его коллеги из научного сообщества осмеяли его. Борясь со съедавшей его хронической депрессией, Бергер продолжал работать, пока в 1941 году не покончил с собой. Трагично, но именно в это десятилетие его работа начала набирать серьезный вес в научных кругах, и сегодня, как писал в 2002 году доктор Дэвид Миллетт, ныне руководящий программой по лечению эпилепсии в центре лечения эпилепсии Хоаг, работа Бергера входит в число «самых удивительных, значимых и важнейших разработок в истории клинической неврологии».

Так почему же ЭЭГ не пользуется большей популярностью как инструмент? Все знают про таблетки, но начни рассказывать людям о тренировках с помощью ЭЭГ, и у них глаза раскроются от удивления.

Отчасти причина заключается в том, что то, что я называю здесь «оценкой ЭЭГ» и «тренировкой с помощью ЭЭГ», имеет и другие названия, отягощенные определенным багажом, в частности хиппарского характера: «биофидбэк» и «нейрофидбэк». В 1960-е и 1970-е «нейрофидбэк» стяжал дурную славу в немалой степени благодаря вниманию к нему знаменитостей, которые, руководствуясь благими намерениями, порой пытались обратить всех в «новую веру» слишком рьяно: в их числе были такие люди, как Джон Леннон и Йоко Оно, в прямом эфире телевидения нацеплявшие на себя оборудование для ЭЭГ и демонстрировавшие окружающим «альфа-тренировки». С недавних пор практикующие врачи начали прибегать к терминам наподобие «тренировка мозговой физиологии» и другим, аналогичным.

Впервые я многое узнал об этих технологиях из книги A Symphony in the Brain, написанной научным журналистом Джимом Роббинсом. Опубликованная в 2000 году книга была переиздана с обновлениями в августе 2008-го, и практикующие неврологи по всему миру, занимающиеся ЭЭГ, повсеместно раздают ее пациентам в качестве источника информации.

Книга начинается с рассказа Роббинса о том, что, когда он начал заниматься этим исследованием, он «смутно ассоциировал его с 1970-ми, с «Битлс» и трансцендентной медитацией. У этой методики был некий налет Нового века. Добавьте сюда словосочетание «мозговая волна» и всё покажется еще более дурацким». Но как только он узнаёт, на что способна ЭЭГ, он начинает считать ее «мощной настолько, что часто даже не верится».

НО КАК ТОЛЬКО ОН УЗНАЁТ, НА ЧТО СПОСОБНА ЭЭГ, ОН НАЧИНАЕТ СЧИТАТЬ ЕЕ «МОЩНОЙ НАСТОЛЬКО, ЧТО ЧАСТО ДАЖЕ НЕ ВЕРИТСЯ».

Как-то раз я не спал до трех утра, пытаясь дочитать книгу. Я выделял параграф за параграфом, пораженный описаниями Роббинса, показывавшего, как тренировки с ЭЭГ помогают людям во всём: от психических расстройств до эпилепсии, мигреней и фибромиалгии и как эти тренировки дают постоянный эффект в отличие от лекарств, помогающих лишь временно. Я был взволнован так сильно, что не мог заснуть, даже когда дочитал до конца, у меня случилось прозрение – то, что Роббинс называет «the ‘aha’ moment», «мгновение «Ага!». Он пишет: «Мгновение «Ага!» наступит тогда, когда мы как культура осознаем, что на самом деле имеем внушительный контроль над нашей нервной системой, и примем на себя эту ответственность. У человечества нет никаких причин страдать от широко распространенных недугов вроде тревожности, депрессии, синдрома дефицита внимания, синдрома гиперактивности с дефицитом внимания, хронической боли и целого букета других болезней».

Книга уже немного устарела по нынешним временам, но после прочтения я позвонил Роббинсу, и он сказал, что всё написанное в ней по-прежнему актуально. Единственное отличие современности в том, что сейчас технологии более доступны.

Однако трудности ЭЭГ заключаются не только в ее плачевной репутации: кажется, что в научном обществе она воспринимается всеми как приемный ребенок, к тому же рыжеволосый. Многие ученые противятся ей, руководствуясь догматическими убеждениями. Когда Роббинс пишет о том, что мощь ЭЭГ так велика, что часто даже не верится, понимаешь, что для многих ученых это в буквальном смысле так. Он имеет в виду, что в некоторых случаях циничные ученые не верят в то, что результаты исследований и правда так убедительны, как утверждают люди.

По большей части доказательства того, что тренировки с ЭЭГ работают, являются «анекдотическими» – то есть это попросту истории людей, когда-то что-то применявших для себя и утверждавших, что им это помогло. Ученые в основной своей массе не интересуются доказательствами анекдотического характера, видя в них, вероятно, даже вполне сто́ящий результат наблюдений и причину для дальнейшего продолжения исследований, но не что-то, ради чего можно было бы рискнуть репутацией. (Не помогает делу и то, что, когда люди начинают вещать о том, насколько мощной может быть эта технология, их речь начинает приобретать нотки жаргона проповедников.)

По меркам современных стандартов научной строгости ЭЭГ – непростой метод для исследований. В этом и состоит ее неоднозначность, о которой говорят скептики: дело не в том, что ЭЭГ опасна или неэффективна, а в том, что ученые не могут протестировать ее так же легко, как таблетку какого-нибудь препарата. Наиболее достоверные исследования – те, что проводятся по методу двойного слепого контролируемого плацебо-испытания с привлечением третьей стороны. Такой метод означает, что некоторые испытуемые получат собственно лекарство или пройдут лечение, тогда как другие не получат ничего, а третьим предложат пустышки вместо таблеток или ложное лечение – и при этом никто, даже сами исследователи, не будут знать, кому что досталось, вплоть до завершения испытания. Участие «третьей стороны» здесь означает, что человек или институт, профинансировавший и проведший исследование, не имеет никакого денежного или какого-либо другого интереса, помимо самого исследования.

На такие испытания обычно уходят недели, а иногда месяцы и даже годы. Они дороги и сложны в осуществлении, посему компании часто проводят собственные испытания, для того чтобы доказать действенность препарата, а потом надеются, что им заинтересуется кто-то еще, кто также захочет провести исследования.

И дело сводится к следующему: проведение подобных исследований в случае с ЭЭГ фактически невозможно. У ЭЭГ нет альтернативы в виде плацебо.

Поэтому тренировки с помощью ЭЭГ – весьма спорная сфера деятельности, и это еще мягко сказано. Некоторые люди, утверждающие, что тренировки с ЭЭГ работают, говорят, что они работают слишком хорошо. Но люди вроде Дэна Картье, своими глазами наблюдавшие за тем, как они не только меняют, но и спасают жизни людей, не волнуются по поводу мнения скептиков. Невролог из Гарварда доктор Фрэнк Х. Даффи говорил, что, если бы какие-нибудь таблетки были бы так же эффективны, как ЭЭГ, «их принимали бы повсеместно».

То, как Роббинс описывает тренировки с ЭЭГ, произвело на меня большое впечатление, преподало важнейший жизненный урок, который может быть одинаково полезен всем и каждому, спортсмену или обычному человеку. Он пишет: «Большинство человеческих существ… попросту не имеет унаследованных и неотвратимых недостатков. Напротив, много – вероятно, даже большинство – неприятностей, досаждающих человечеству, являются случаем «ошибки оператора». Мы «владеем» собственной центральной нервной системой в куда большей степени, чем можем себе представить. Мы можем взяться за руль и разобраться с тревожностью, депрессией, синдромом дефицита внимания и рядом других симптомов. Нейрофидбэк показывает нам, насколько мы на самом деле сильны».

И теперь спортсмены проверяют это на деле.