Текст книги "Вопреки. Как оставаться собой, когда всё против тебя"

Парадокс и поиск

Хоть я и большая любительница карт, потеряться на местности мне так же легко, как и любой другой путешественнице. Так и с исследованиями: даже если наши карты совпадают, у каждого получится индивидуальный путь. Джозеф Кэмпбелл[57]57
  Источник цитаты неизвестен, но ее обычно приписывают Джозефу Кэмпбеллу.


[Закрыть] пишет: «Если вы продумали свой путь заранее, имейте в виду: он не ваш. Вы создаете настоящий путь с каждым сделанным шагом – так он и становится вашим».

Поиск настоящей причастности тоже начинается со своеобразной карты – определения, выведенного мной после долгих исследований. С его помощью мы отделим причастность от того, что ею не является:

Настоящая причастность – это духовная практика веры в себя и принадлежности себе. Это значит раскрыть миру наиболее настоящего «себя» и чувствовать себя частью чего-то большего как в обществе, так и наедине с собой в диких условиях. Настоящая причастность не заставляет нас меняться, наоборот: она требует, чтобы мы оставались собой.

В поиске причастности нам придется научиться выдерживать давление парадоксов. Вот самый главный из них: одинаково важно уметь быть с кем-то и быть в одиночестве. Этимология слова «парадокс» как раз призывает выйти из идеологических бункеров, держаться своего – и покорять дикие условия бытия. Греческое слово «парадокс» состоит из двух частей: para (противоположно) и dokein (мнение). На латыни paradoxum означает «звучит абсурдно, но по смыслу верно».

Настоящую причастность не получить извне – мы носим ее в сердце. Это священнодействие, намерение стать частью чего-то большего и покорять дикие условия в одиночестве. Достигая этого состояния даже на долю секунды, мы чувствуем, что принадлежим всему и одновременно не принадлежим ничему. Звучит абсурдно, но по смыслу верно!

Карл Юнг утверждал, что парадокс – один из самых ценных духовных инструментов, великий свидетель истины. Логично, что с духовным кризисом разобщенности приходится бороться с помощью наиболее ценного духовного инструмента. Быть свидетелем истины – непростая задача, особенно когда оказываешься в диких условиях в одиночестве.

Но, как сказала Майя Энджелоу, «Цена свободы высока.

Награда велика».

Третья глава
Пронзительная нота одиночества: духовный кризис

Поговаривают, что блюграсс-музыкант[66]66
  Блюграсс (англ. Bluegrass) – направление музыки кантри, происходящее, в первую очередь, из штата Кентукки («штат мятлика»), которому оно и обязано своим названием (bluegrass – мятлик). – Примеч. перев.


[Закрыть] Билл Монро в детстве прятался в тех лесах штата Кентукки рядом с железной дорогой, о которых позже сложили знаменитую песню[58]58
  Имеется в виду песня Джона Хартфорда и группы JohnHartford Stringband ‘The Cross-eyed Child’ из альбома Good Old Boys (Nashville: Rounder Records, 1999).


[Закрыть]. Маленький Билл наблюдал за ветеранами Первой мировой, возвращавшимися по шпалам с войны. Измученные солдаты устало брели домой. Их долгие, пронзительно-тонкие стоны разрезали воздух, подобно полицейской сирене, – вопли боли и свободы, от которых кровь стыла в жилах.

По крайней мере, так рассказывает Джон Хартфорд, еще один известнейший блюграсс-музыкант. Закончив историю, он берет пронзительно высокую ноту. Слышишь этот протяжный крик-стон, и картинка становится объемной. Ах, вот о чем он говорит! Это не ободряющий возглас и не болезненный вопль – скорее что-то среднее. В стоне Джона (и Билла) отчаяние перемешано с искуплением, да так густо, что ложка стоит. Звук из другого времени и другого места.

Билл Монро вырос и основал новое музыкальное направление – блюграсс. Он будет часто вспоминать тот самый стон, с которого все началось. Сейчас мы называем его пронзительной нотой одиночества[67]67
  Англ. high lonesome sound.


[Закрыть]. Высокое пронзительное звучание – визитная карточка блюграсса. Эта традиция возвращает нас к Биллу Монро, Роско Холкомбу – и мятликовому штату Кентукки. Музыка заставляет остановиться и прислушаться. Но сделать это трудно: она наполнена болью.

От песни Роско I’m a Man of Constant Sorrow («Я человек бесконечной тоски»)[10]10
  Песня Роско Холкомба ‘Man of Constant Sorrow’ из альбома An Untamed Sense of Control (Washington, DC: Smithsonian Folkways Recordings, 2003). Эта традиционная американская фолк-песня (автор и композитор неизвестны) была впервые записана Диком Барнеттом для сборника The Farewell Song примерно в 1913 году.


[Закрыть], которую он поет а капелла, стрелой пронзая голосом воздух, у меня волосы встают дыбом. А от песни I’m Blue, I’m Lonesome («Мне грустно и одиноко»)[59]59
  Песня Хэнка Уильямса и Уильяма С. Монро (1951) ‘I’m Blue, I’m Lonesome’ записана Биллом Монро для альбома Bill Monroe: The Collection ’36–’59 (Место неизвестно. Ideal Music Group, 2014).


[Закрыть] Билла по мне стайками бегают мурашки. От этой протяжной блюграсс-ноты, заглушающей банджо и мандолины, становится ясно, что пережили солдаты, – и, если прислушаться, можно даже уловить отдаленный свист приближающегося поезда.

Искусство может превратить отчаяние в удивительное переживание, раскрыть другим опыт одиночества, осветить безвыходную ситуацию надеждой. Только искусство могло преобразовать стон измотанного солдата в глубокий опыт, объединяющий людей. Музыка, как и любое искусство, позволяет услышать мучительные эмоции, придать им форму, показать, позволить другим разделить их. Волшебство высокой ноты, в которой звучит одиночество, как и магия любого искусства, помогает нам признать свою боль и одновременно уносит нас от нее.

Когда мы слышим, как в чужой песне поется о превратностях любви или невыносимом горе, мы мгновенно перестаем чувствовать одиночество. Мы слышим: автор этой песни понимает, что творится с нами по эту сторону звука. Власть искусства – в этой трансформирующей силе, в умении устанавливать связь между автором и зрителем. Без этого не будет освобождения, потому что чужие переживания окажутся всего лишь информацией о том, что кому-то плохо. Искусство умеет преодолевать межличностные границы. Объединяющая его сила шепчет: «Ты не одинок». Во всем мире сейчас звучит этот высокий и одинокий стон. Наши сердца разбиты. Мы выбрали разные фракции на основании своих политических и прочих идеологических убеждений. Мы отвернулись друг от друга. Наши глаза налиты яростью, мы стремимся найти виноватых. Мы безгранично одиноки. И нам страшно. Дико страшно! Мы больше не собираемся, чтобы делиться пережитым под звуки песни или рассказ историй. Мы ругаемся, распаляясь все сильнее, кричим все громче, отходим дальше еще и еще на шаг. Вместо того чтобы танцевать и молиться бок о бок, мы сбегаем. Вместо того чтобы выдумывать безумные новые способы, чтобы все изменить, мы молчим, запершись каждый в своем бункере, а высказываемся только в замкнутом мирке, где все заведомо согласны друг с другом.

Когда я смотрю на данные, собранные нашей командой исследователей – а это больше двухсот тысяч интервью, – мне становится очевидно: наш мир находится в глубоком духовном кризисе.

Давайте вспомним определение духовности из «Даров несовершенства»:

«Духовность – это узнавание и празднование неразрывной, объединяющей нас мощной силы. Это согласие с тем, что наша связь друг с другом – посредством этой силы – основана на любви и сопереживании».

Прямо сейчас мы не узнаем и не принимаем с радостью неразрывную, объединяющую нас мощную силу. Мы отделились от других практически в каждом аспекте жизни. Мы не поддерживаем друг друга, опираясь на внутреннюю связь. Цинизм и недоверие свили гнезда в наших сердцах. Вместо того чтобы двигаться к будущему, в котором власть делится между людьми, мы как общество совершаем обратный кувырок к ситуации, в которой власть диктаторов нависает над людьми.

Называть такой кризис своими словами – неслыханная смелость. Большинство из нас выбирают либо уйти от конфликта, уязвимости и дискомфорта в молчание, либо твердо выбрать и отстаивать одну из сторон в бесконечном конфликте, парадоксально превращаясь в тех, с кем вообще-то собирались бороться. В любом случае наши способы защиты своих принципов (и себя) оборачиваются потерей связей с другими людьми, страхом и одиночеством. Мало кто выбирает поговорить с «ними», в основном разговоры ведутся между «нами».

В то же время поиск любви и настоящей причастности может привести к удивительным выводам. Я надеюсь, результаты моего исследования прольют свет на причину, по которой на пути к настоящей причастности требуется осмелиться на покорение диких условий.

Давайте рассмотрим, на чем основан нынешний кризис. В первую очередь – это линия, разделяющая «наших» и «чужих».

Рассортированные

Билл Бишоп пишет в книге «Большая сортировка»:

«Люди выбирают себе социальные установки. Люди выбирают, в какой группе они чувствуют себя уютнее всего. Нация делится на части, исходя из политических принципов. Тем временем польза от наличия множества разных вариантов теряется в обостренном чувстве собственной правоты, присущем однородным группам. Мы видим результат дележки: раздробленные сообщества, каждое из которых считает соседей невыносимыми; растущее непринятие политических разногласий, из-за которого невозможно найти общее решение для целой страны; политическая борьба раскалилась до такой степени, что Конгресс заходит в тупик, а выборы представляют собой не путь к дальнейшему развитию, а горькое состязание между стилями жизни[11]11
  Bill Bishop, The Big Sort: Why the Clustering of Like-Minded America Is Tearing Us Apart (New York: Houghton Miflfin, 2008), p. 14.


[Закрыть]».

Книга Билла вышла в 2009 году. А потом наступили выборы 2016 года. Возможно, Биллу пора написать сиквел:

«САМАЯ большая сортировка».

Бишоп рассказывает, как мы пришли к делению по географическому, политическому и духовному принципам и в чем проблема такого подхода. Ограничивая свой круг единомышленниками, мы становимся более радикальными и отрезанными от всего остального мира. Слушая исключительно то, с чем уже согласны, мы видим только факты, поддерживающие нашу точку зрения. Нам легко игнорировать собственную неправоту.

Билл пишет[12]12
  Там же. С. 39.


[Закрыть]: «Мы выстроили себе идеальный замкнутый круг: слушаем мнения, с которыми согласны, смотрим телешоу и читаем книги, с которыми согласны, покупаем газеты и подписываемся на блоги, с которыми согласны, живем в районах, где наши соседи согласны с нами».

Такая сортировка обеспечивает нас предположениями, а они приводят к разобщенности. Недавно один неблизкий знакомый посоветовал почитать книгу Джо Бажанта «Охота на оленей с Иисусом»[13]13
  Joe Bageant, Deer Hunting with Jesus: Dispatches from America’s Class War (New York: Crown, 2007).


[Закрыть]. Когда я спросила, почему он ее посоветовал, тот раздраженно ответил: «Чтобы получше разобраться в той Америке, которую вы, преподаватели университета, никогда не видели и никогда не поймете». Я подумала: «Да ведь ты ничего не знаешь обо мне и о том, где я выросла».

Мы так быстро сортируем себя сами, что не замечаем, как нас сортируют окружающие (чтобы понять, можно ли нам доверять, а если нет, то почему). Мой знакомый надеялся, что книга поможет мне лучше понять его Америку. Но тут выяснилось, что эту Америку я как раз отлично знаю. В ней живут люди, которых я очень люблю. Предположение знакомого оказалось ошибочным – ему и в голову не пришло, что эта Америка и моя тоже.

Подобные предположения часто посещают всех нас, ведь мир не так прост. В основном потому что люди не так просты. Я преподаватель в университете, а мой дедушка был водителем погрузчика на пивоваренном заводе. Мой муж – педиатр, а его бабушка, иммигрантка из Мексики, шила платья на фабрике в Сан-Антонио.

Мы сортируем себя и других постоянно и неосознанно. В лучшем случае – непредумышленно и рефлексивно. В худшем – стереотипно, предполагая то, чего мы не знаем, ставя одних людей выше других. Парадокс в том, что нам всем очень нравится иметь под рукой стройную систему, в которую можно поместить каждого нового знакомого, но мы яростно сопротивляемся, когда ярлыки навешивают на нас.

После американских выборов 2016 года и январской инаугурации на меня посыпался поток писем с вопросами. Тысячи участников онлайн-сообщества спрашивали: «Как общаться с близкими, которые придерживаются противоположных политических позиций?» Об одном и том же писали с обеих сторон баррикад. Проблема охватила всю страну. Некоторые не разговаривают с семьей месяцами, а один социально-политический довод может привести к размышлениям о разводе.

Перед Днем благодарения ходила такая шутка: подавайте к индейке пластиковые приборы, чтобы обойтись без человеческих жертв. Я вспоминаю роман Вероники Рот «Дивергент», в котором люди присоединялись к определенной фракции, исходя из особенностей характера. Лозунг был такой: «Фракции превыше крови. В первую очередь мы члены фракции, во вторую мы члены семьи». Звучит пугающе. Но что еще страшнее, мы в реальности приближаемся к тому, что у Вероники было гротескной утопией.

Теневая сторона сортировки – в отдалении от людей, которых мы хорошо знаем. Общаясь только с идеологически верными незнакомцами, которым мы не очень доверяем и кого мы точно не любим, которые вряд ли отвезут нас на химиотерапию или принесут ужин, когда заболеют дети, мы теряем другие прочные связи. Семья – это люди, с которыми каждый из нас много раз попробует договориться, прежде чем примет решение вычеркнуть их из своей жизни. Политические и общественные волнения последних лет высветили значительные разногласия в ценностях, на которые мы опираемся, и все равно мы изо всех сил пытаемся найти компромисс с близкими. Мы разрываем связь с ними только после нескольких совершенно провалившихся попыток затевать в семье сложные и уязвимые разговоры, выстраивать границы и выслушивать истории об опыте, которого мы не пережили на собственной шкуре.

Я двадцать лет преподаю в Хьюстонском университете (чем очень горжусь). Это самое расово и этнически разнообразное научно-образовательное учреждение в Соединенных Штатах. Несколько семестров назад я задала вопрос шестидесяти выпускникам – группе, представляющей собой удивительное разнообразие рас и культур, сексуальной ориентации и идентичности. Я спросила, совпадают ли их политические и социально-культурные убеждения со взглядами их дедушек и бабушек. Примерно 15 % ответили: совпадают или почти совпадают, 85 % назвали широкий спектр ощущений от мягкой неловкости до острого стыда, когда доходит дело до обсуждений политических пристрастий родственников. Один студент-афроамериканец рассказал, как сходился во взглядах с бабушкой и дедушкой практически во всем, кроме самого важного. Он не мог рассказать дедушке о своей ориентации несмотря на то, что вся остальная семья знала, что он гей. Его дедушка вышел на пенсию после того, как всю жизнь служил священником, поэтому разговаривать о гомосексуальности с ним не получалось. Он и слушать не хотел о жизненном опыте внука, отличавшемся от того, во что верил он сам. Белая студентка рассказала о привычке отца обращаться к официантам в мексиканских ресторанах фразой «Ола, Панчо!». У нее был бойфренд-латиноамериканец, и она считала обращение отца унизительным.

Но когда я спросила, готовы ли выпускники разорвать отношения с семьей ради своих убеждений, все ответили отрицательно. Разумеется, мир гораздо сложнее.

Можно было бы предположить, что сортировка по идеологическим и политическим вопросам приведет к тому, что мы станем чаще общаться. Но привела ли на самом деле изоляция от людей с другими мнениями к тому, что мы будем окружены друзьями и людьми, с которыми мы чувствуем глубокую связь? Разве не должен был вопрос «с нами или против нас» приводить к более тесным и близким связям? Ответ – громкое и неожиданное «нет».

Как и сортировка, одиночество бьет рекорды.

Бишоп сообщает, что в 1976 году менее 25 % американцев жили в городах и селениях, где в результате президентских выборов побеждал кто-то один со значительным перевесом. Другими словами, мы жили бок о бок с людьми других убеждений. Мы ходили с ними в школу и церковь по воскресеньям. Наши идеологические соображения были географически равномерно распределены. Сравните с 2016 годом: 80 % регионов страны отдали большинство голосов либо Дональду Трампу, либо Хиллари Клинтон. Многие из нас теперь живут в окружении людей со схожими политическими и социальными взглядами.

А вот что параллельно происходит с одиночеством. В 1980 году примерно 20 % американцев чувствовали себя одинокими. Сейчас эти цифры выросли более чем вдвое. Проблема касается не только нашей страны – процент людей, ощущающих себя болезненно одинокими, растет по всему миру.

Очевидно, отбор единомышленников в соседи и сознательное бегство от людей с другими убеждениями не приносит глубокого чувства причастности, к которому мы неумолимо стремимся. Давайте разберемся, что значит чувствовать себя одиноким и как эпидемия одиночества влияет на наши отношения.

Заглянуть в себя

Создатель социальной нейронауки Джон Качиоппо из Чикагского университета исследует одиночество более двадцати лет. Он описывает чувство одиночества как «ощущаемую социальную изоляцию»[14]14
  John T. Cacioppo and William Patrick, Loneliness: Human Nature and the Need for Social Connection (New York: Norton, 2008).


[Закрыть]. Мы чувствуем себя всеми покинутыми, когда не включены в ценную для нас группу, когда нам не хватает настоящей причастности. По сути, одиночество – это отсутствие значимых социальных взаимодействий: дружеских, семейных, интимных, даже рабочих или волонтерских. Важно отметить, что быть одному и страдать от одиночества – не одно и то же. Добровольное уединение помогает и придает сил. Я интроверт и люблю побыть одна, а рядом с людьми на меня вполне может накатить одиночество. Мы с мужем и детьми называем это тоскливое чувство одиноким настроением. Сколько раз я звонила Стиву из поездок пожаловаться, что меня опять накрыло одинокое настроение! Иногда помогает поболтать с ним или с детьми. А бывает, что работает такой совет мужа: «Может, тебе стоит пойти в номер отеля и немного побыть наедине с собой?» Такое уединение излечивает – и нет ничего страшнее одиночества в компании неприятных людей.

Одинокое настроение может появиться где угодно. Эллен или Чарли могут сказать: «Мне не нравится этот ресторан. В нем какое-то одинокое настроение» или «Можно, моя подруга останется переночевать? Она сидит дома в одиноком настроении».

Как-то раз мы вчетвером устроили семейный совет и попробовали разобраться, когда именно наступает одинокое настроение. Мы пришли к тому, что чаще всего оно появляется в местах, где нет ощущения настоящей соединенности с другими, где происходят встречи, которым недостает глубины и близости. В местах, пропитанных ощущением одиночества, невозможно представить разговор по душам с важными и дорогими людьми.

Я вижу подтверждение так называемой теории появления одинокого настроения как в своих исследованиях, так и в работах Качиоппо. Но только глубоко погрузившись в его материалы, я всерьез поняла, насколько важную роль в нашей жизни играет одиночество. Качиоппо пишет, что человек – это социальный вид. Мы получаем энергию не из закаленного индивидуализма, а из работы в группе: планирования, коммуникации, доведения важных дел до желаемого результата. Наше нейронное, гормональное и генетическое устройство поддерживает взаимозависимость, а не независимость.

Качиоппо объясняет: «Взросление социальных видов, включая человеческий, заключается не в том, чтобы стать автономным и одиноким, а в том, чтобы стать тем, на кого могут опереться другие. Знаем мы об этом или нет, но наш мозг и наше устройство ожидают такого результата»[15]15
  Выступление Джона Качиоппо на конференции TEDx-DesMoines 9 сентября 2013 года под названием The Lethality of Loneliness, опубликовано в статье: singju-post.com/john-cacioppo-on-the-lethality-of-loneliness-full-transcript/ от 7 марта 2016 года.


[Закрыть]. Конечно, человек – это социальный вид. Поэтому нам так важна связь с другими. Поэтому же стыд разоружает и переживается настолько болезненно. Мы созданы для принадлежности и причастности.

Качиоппо напоминает о том, что биологическое устройство человеческого мозга ожидаемо встает на дыбы, если благополучие и процветание его владельца оказываются под угрозой. Голод – предупреждение о том, что сахар в крови снизился и нужно его восстановить. Жажда – сигнал об обезвоживании. Боль указывает на возможное повреждение тканей. А одиночество говорит о необходимости установления социальных связей – такого же важного топлива для здоровья и жизни, как вода или еда. Качиоппо пишет: «Отрицать одиночество так же бессмысленно, как отрицать голод»[16]16
  Качиоппо цитируют в статье Researchers Confront an Epidemic of Loneliness в газете New York Times от 5 сентября 2016 года: nytimes.com/2016/09/06/health/lonliness-aging-health-effects.html.


[Закрыть].

Но, несмотря ни на что, мы его отрицаем. Исследуя чувство стыда, я снова попадаю на хорошо изученную территорию. Мы стыдимся признаться в ощущении одиночества – как будто оно означает, что с нами что-то не так. Нам стыдно, даже если у одиночества есть определенная причина: горе, потеря или разбитое сердце. Согласно Качиоппо, стигматизация одиночества начинается с того, как мы его описываем: скажем, «тягостное хроническое заболевание без надежды на выздоровление»[17]17
  R. S. Weiss, Loneliness: The Experience of Emotional and Social Isolation (Cambridge, MA: MIT Press, 1973).


[Закрыть]. Одиночество приравнивают к болезненной застенчивости, депрессии, отшельничеству и выпадению из общества, неумению общаться. Отличный пример у Качиоппо: описывая опасного человека с преступными намерениями, он использует слово «одиночка».

Качиоппо убежден в том, что переживание одиночества – не просто печальное, а по-настоящему опасное состояние. Эволюция научила человеческий мозг считывать ощущение близости к социальному периметру. Выходя за его пределы (если при этом все остаются внутри), мы запускаем режим самосохранения. Переживая изоляцию, разобщенность и одиночество, мы обороняемся. И отчаянная самозащита берет верх над любой попыткой найти связь с другими людьми. Чем меньше эмпатии, тем крепче оборона. Чем чаще заглушаются эмоции, тем меньше здорового сна. В книге «Стать сильнее»[18]18
  Брене Браун, Стать сильнее. Осмыслить реальность. Преодолеть себя. Все изменить. – М.: Азбука, 2016.


[Закрыть] я писала о том, как режим самосохранения влияет на истории, которые мы рассказываем самим себе: мы нагнетаем, подозреваем, становимся мнительными, раздуваем свои личные страхи и чувствуем себя неуверенно. Одиночество, которого мы даже не замечаем, владеет нами. Из-за него мы держимся подальше от других и боимся, что нас отвергнут.

Чтобы бороться с одиночеством, нужно научиться распознавать его и видеть в нем предупреждение. Ответом на одиночество может быть намерение установить значимые связи с другими. Что, кстати, необязательно значит присоединиться к куче групп или найти сотню друзей. Множество исследований подтверждают, что «дело не в количестве знакомств, а в качестве штучных значимых связей»[19]19
  Susan Pinker, The Village Effect: How Face-to-Face Contact Can Make Us Healthier and Happier (New York: Spiegel and Grau, 2014).


[Закрыть].

Если мы с вами хотя бы немного похожи, то сравнение одиночества с голодом вам тоже могло показаться несерьезным. Хочу поделиться данными исследования, убедившими меня в том, что все так и есть. Джулианна Холт-Ланстэд, Тимоти Б. Смит и Дж. Брэдли Лэйтон провели метаанализ исследований одиночества[20]20
  J. Holt-Lunstad, M. Baker, T. Harris, D. Stephenson, T. B. Smith, Loneliness and Social Isolation as Risk Factors for Mortality: A Meta-Analytic Review, Perspectives on Psychological Science 10(2), 2015, 227–37, doi:10.1177/1745691614568352.


[Закрыть]. Оказывается, можно сравнить влияние разных факторов на смертность. Загрязнение воздуха повышает раннюю смертность на 5 %. Ожирение – на 20 %. Регулярное потребление больших порций алкоголя – на 30 %. А одиночество повышает раннюю смертность на 45 %!