Текст книги "Степной найденыш. Сюзи. Кларенс (сборник)"

– Может, ты, черт тебя дери, сядешь на лошадь и поедешь, или тебе охота задержать караван еще на час по своей дурости? – рявкнул Гилдерслив.

Мальчик поколебался, потом медленно сел в седло, не сказав ни слова.

– Вот уехать бы да бросить их здесь к чертям собачьим, – злобно буркнул Бенем.

На миг у Кларенса мелькнула дикая мысль спрыгнуть с лошади и сказать им, чтоб ехали прочь и оставили его. Но прежде чем он успел осуществить эту мысль, двое мужчин уже поскакали вперед, увлекая его лошадь за собой на поводу, привязанном к луке седла Гилдерслива.

Через два часа они нагнали караван, который уже был в пути, и влились в группу верховых. Судья Пейтон, хоть и несколько озадаченный, встретил Кларенса беззлобным и снисходительным взглядом. Сердце мальчика сразу растаяло: он почувствовал, что прощен.

– Ну, мой мальчик, послушаем теперь, что скажешь ты сам. Как было дело?

Кларенс быстро отыскал глазами Джима, но тот отвернулся и продолжал угрюмо ехать сзади. И тогда он стал взволнованно и торопливо рассказывать, как его швырнуло в лощину, прямо на спину раненому буйволу, и как ему удалось спастись. По всей кавалькаде пробежал смешок. Мистер Пейтон серьезно посмотрел на Кларенса.

– Но как же это буйвол так кстати оказался в лощине? – спросил он.

– Джим Хукер прострелил ему ногу из ружья, вот он туда и свалился, – смущенно ответил Кларенс.

Раздался взрыв гомерического хохота. Кларенс, удивленный и уязвленный, поднял голову, но, едва увидев лицо Джима, сразу забыл собственную обиду. На этом удрученном, безнадежном и совершенно убитом лице, которое в кои-то веки приняло искреннее выражение, ему удалось прочитать горькую правду. Джима погубила его собственная репутация. Единственный действительно потрясающий случай в его жизни, единственный его правдивый рассказ об этом был единодушно воспринят всеми как самая чудовищная и дикая из всех его выдумок!

Глава VII

Этим случаем на охоте завершился для Кларенса последний памятный этап его путешествия. Но лишь много времени спустя он узнал, что на этом завершилось еще и то, что могло стать для него началом новой жизни. Ибо судья Пейтон намеревался, удочерив Сюзи, взять под свою опеку и мальчика, если только удастся получить согласие того неведомого родственника, к которому его везли. Но миссис Пейтон и ее брат обратили его внимание на то, что Кларенс, заведя таких друзей, как Джим Хукер, стал едва ли подходящим товарищем для Сюзи, и сам судья вынужден был согласиться, что явная тяга мальчика к дурному обществу никак не вяжется с его предполагаемым происхождением и воспитанием. На беду, и сам Кларенс, раз и навсегда убежденный, что его не понимают, и в силу своего характера упорно решившись покориться судьбе, был слишком горд, чтобы сгладить это впечатление, как иной раз делают дети, каким-нибудь лицемерным поступком. А кроме того, в глубине души он невольно хранил верность Джиму в его позоре, хотя и без сочувствия равного к равному, без пылкой привязанности почитателя, а скорее – если только можно сказать так о мальчике его возраста – с покровительственным чувством старшего. Поэтому он не стал возражать, узнав, что, когда караван достигнет Калифорнии, его отправят из Стоктона в Сакраменто с вещами и письмом, где все будет объяснено, причем подразумевалось, что если он не найдет своего родственника, то приедет к Пейтонам в одну из южных долин, где они решили купить земельный участок.

Когда перед Кларенсом открылась эта перспектива новых приключений и независимости, со всеми богатейшими возможностями, которые они таят в себе для юности, дни потянулись для него невыносимо медленно. Остановка в Солт-Лейк, переход через унылую солончаковую пустыню, даже перевал через Сьерру по диким и безлюдным местам оставили скудный след в его памяти. Вечные снега, бесконечные вереницы сосен, убегающих назад, склон, поросший овсюгом, который мальчик видел впервые, бурливая река с желтой, будто позолоченной водой лишь ненадолго рассеивали его безразличие и забывались. Зато когда караван остановился однажды утром на окраине разбросанного по склону поселка и Кларенс увидел, как все нетерпеливой толпой сгрудились вокруг какого-то прохожего, который вынул из седельной сумки кисет оленьей кожи и показал две пригоршни блестящих крупинок металла, мальчик почувствовал первый неодолимый приступ золотой лихорадки. Затаив дыхание, слушал он взволнованные вопросы и небрежные ответы. Это намыто на прииске всего в тридцати милях отсюда. Тут золота долларов на сто пятьдесят; это только его доля после недели работы с двумя компаньонами. Нет, это совсем не много: «места уже истощаются, слишком много набежало всяких новичков». Все это небритый, грязный, плохо одетый человек ронял равнодушно и небрежно; за спиной у него была лопата с длинной ручкой и кирка, а с седла свисала сковородка. Но ни один рыцарь, в доспехах и в полном вооружении, не казался Кларенсу столь героическим и независимым. Что могло быть прекрасней этого благородного презрения, с которым старатель критически оглядел добротные, крытые фургоны их каравана, оборудованные всяческими удобствами!

– Ежели хотите мыть золото, придется вам распрощаться с этими штучками!

Как это совпадало с тайными мыслями Кларенса! Какое олицетворение независимости! Красавец разведчик, всесильный судья Пейтон, храбрый молодой офицер – все разом рухнули со своих глиняных пьедесталов перед этим героем в красной фланелевой рубахе и высоких сапогах. Бродить целыми днями под открытым небом и добывать сверкающие крупинки металла, ничему не учиться, не иметь никаких обязанностей и повседневных забот – вот это действительно жизнь; напасть когда-нибудь на такой огромный самородок, «что и не поднять», он будет стоить не меньше, чем весь караван вместе с лошадьми, – именно такой, по словам незнакомца, нашли на днях в Сойерс-Баре – ради этого стоило пожертвовать всем на свете. Грубый человек, смотревший на них с равнодушной, снисходительной улыбкой, стал как бы живой связью между Кларенсом и «Тысячей и одной ночью»; в нем воплотились Аладдин и Синдбад.

Через два дня они добрались до Стоктона. Здесь Кларенса отвели в большой магазин – его единственный костюмчик был весь в заплатах, так что он ходил во всяких обносках из гардероба Пейтона, а также в невиданном одеянии из военного сукна, сшитом полковым портным в Форт-Ридже. Но увы! В этом краю взрослых для мальчика в возрасте Кларенса не нашлось почти никакой одежды, так что его кое-как приодели в старой, захудалой государственной лавчонке, купив ему «мальчиковую» матроску и куртку с медными пуговицами. Затем мистер Пейтон дал Кларенсу немного денег на расходы и письмо к его двоюродному брату. Почтовая карета отправлялась в полдень. Кларенсу оставалось только распроститься со всеми. Прощание с Сюзи уже состоялось за два дня до этого; она слегка всплакнула, пожаловалась, что ей страшно, обняла его и решительно заявила, что поедет с ним; но среди суматохи после приезда в Стоктон, а также под влиянием небольшого подарка от Кларенса – на него он впервые израсходовал часть своего крохотного капитала – ее решимость постепенно ослабела и завершилась обещанием, что они разлучаются лишь ненадолго. И все же, когда тощий узелок мальчика засунули под сиденье кареты и оставили его одного, он бросился назад к каравану, чтобы еще раз взглянуть на Сюзи. Тяжело дыша и робея, добежал он до фургона миссис Пейтон.

– Господи! Ты еще здесь! – резко сказала миссис Пейтон. – Хочешь опоздать?

Еще минуту назад, испуганный одиночеством, он мог бы ответить «да». Но теперь, жестоко уязвленный явным раздражением, которое он вызвал у миссис Пейтон, мальчик почувствовал, что ноги у него подкашиваются и он не может вымолвить ни слова. Он не решился взглянуть на Сюзи. Но вот из фургона послышался ее спокойный голосок:

– Клаленс, ты опоздаешь!

И она тоже! Ему было так стыдно за свою глупую слабость, что вся кровь хлынула от его тоскующего сердца прямо в лицо.

– Я искал… искал… Джима, мэм, – дерзко сказал он наконец.

Он увидел, как на лице миссис Пейтон мелькнуло отвращение, и с чувством злобной радости побежал назад к карете. Но здесь, к своему удивлению, он и в самом деле застал Джима, о котором даже не думал, – тот мрачно смотрел, как увязывали последний багаж. Явно желая, чтобы все пассажиры подумали, будто он расстается с сообщником, которого, быть может, отправляют прямо в тюрьму, Джим торжественно пожал Кларенсу руку, украдкой поглядывая на других пассажиров сквозь спутанные лохмы.

– Как услышишь про какую-нибудь заваруху, сразу поймешь, в чем дело, – сказал он хриплым, но явственным шепотом. – Наши с ними дорожки скоро разойдутся. Скажи ребятам в Ущелье Мертвеца, пускай ждут меня со дня на день.

Хотя Кларенс вовсе не ехал в Ущелье Мертвеца и вообще впервые слышал про такое, да к тому же смутно подозревал, что и Джим знает не больше, все же, когда некоторые пассажиры с тревогой поглядели на застенчивого, сероглазого мальчика, который едет в такое гиблое место, он и в самом деле испытал радость, смешанную со страхом, почувствовав, что вступает в жизнь в заманчивой роли мнимого злодея. Но когда горячие лошади рванули с места, Кларенс, в восторге от быстрой езды, сверкающих лучей солнца и от мысли, что он оставляет позади все оковы зависимости и условностей, устремляясь навстречу свободе, не мог уже думать ни о чем другом. Наконец он оторвался от мысленного созерцания радужных надежд и принялся с мальчишеским любопытством рассматривать своих попутчиков. Он сидел впереди, стиснутый между двумя молчаливыми мужчинами, из которых один был похож на фермера, а другой, в черной одежде, – на адвоката или учителя, и наконец взгляд его привлекла темноволосая женщина в черной мантилье и без шляпки, – она сидела сзади, и вниманием ее, казалось, целиком завладели шутливые ухаживания ее соседей и еще двоих мужчин, сидевших впереди нее. Со своего места он не видел почти ничего, кроме темных глаз, которые порой улыбались, встречая его откровенно любопытный взгляд, но особенно его поразил мелодичный нездешний выговор, какого он никогда не слыхал, и голос ее – увы, таково непостоянство юности – показался ему гораздо красивее, чем голос миссис Пейтон. Фермер, сосед Кларенса, окинув снисходительным взглядом его куртку с медными пуговицами, шутливо спросил:

– Что, сынок, ты прямо с корабля?

– Нет, сэр, – запинаясь, ответил Кларенс. – Я пересек прерию.

– Так, значит, это ты оснастился так для шхуны прерий, а?

Раздался смех, и Кларенс смутился. Заметив это, шутник добродушно и покровительственно объяснил, что «шхуна прерий» означает на современном жаргоне фургон переселенцев.

– В Стоктоне для меня не нашлось другой одежды, – объяснил Кларенс, доверчиво глядя в черные глаза женщины на заднем сиденье. – По-моему, там никто не рассчитывал, что в Калифорнии когда-нибудь будут мальчики.

Простота, с которой это было сказано, очевидно, произвела на всех благоприятное впечатление, так как двое мужчин на среднем сиденье, которым женщина что-то шепнула, повернулись и с любопытством посмотрели на него. Кларенс слегка покраснел и умолк. Вскоре карета начала замедлять ход. Они поднимались в гору; по обеим сторонам росли огромные тополя, с которых кое-где свисали красивые алые вьюнки.

– Ах, какая прелесть, – сказала женщина, кивая на них головой, покрытой черной вуалью. – Этим можно чудно украсить волосы.

Один из мужчин сделал неуклюжую попытку сорвать вьюнок, высунувшись из окна. И тут Кларенса осенило. Когда карета стала подниматься на другой склон, мальчик по примеру пассажира, ехавшего на козлах, выпрыгнул из кареты и пошел пешком. Когда подъем кончился, он снова сел, весь красный и запыхавшийся, но с алой веточкой в исцарапанной руке. Подавая ее мужчине на среднем сиденье, он сказал, как положено благовоспитанному мальчику:

– Вот, пожалуйста… Это для дамы.

Улыбка скользнула по лицам соседей Кларенса. Женщина мило кивнула ему головой в знак благодарности и кокетливо вплела веточку в свои блестящие волосы. Темноволосый мужчина, который сидел рядом с Кларенсом и до сих пор молчал, повернулся и суховато заметил:

– Если ты не сбавишь прыти, сынок, тебе нетрудно будет отыскать костюм по росту, когда приедешь в Сакраменто.

Кларенс не совсем его понял, но заметил, что двоих шутников на среднем сиденье вдруг сковала необычайная серьезность, а женщина отвернулась к окну. Он подумал, что совершил какую-то оплошность, заговорив о своей одежде и росте. Надо будет в дальнейшем вести себя более по-мужски. Такая возможность, казалось, представилась через два часа, когда карета остановилась у придорожной гостиницы, где, конечно, был и ресторан.

Некоторые пассажиры пошли в бар пропустить по рюмочке. Соседи Кларенса завели неторопливый разговор о сравнительных достоинствах прибрежных участков в Сан-Франциско; шутники на среднем сиденье по-прежнему любезничали с дамой. Кларенс выскользнул из кареты и преувеличенно молодцевато вошел в бар. Бармен совершенно не замечал его, посетители тоже, и это несколько смутило мальчика. Он постоял в нерешительности, затем вернулся к карете и открыл дверцу.

– Вы не откажетесь выпить со мной, сэр? – вежливо спросил он у похожего на фермера пассажира, который был с ним ласковее других. Наступило молчание. Мужчины иа среднем сиденье круто повернулись и уставились на него.

– Адмирал приглашает вас выпить, – без тени улыбки пояснил один из мужчин соседу Кларенса.

– А? Ну да, конечно, – отозвался тот, и удивление на его лице сменилось выражением глубочайшей серьезности, – раз сам адмирал приглашает…

– Может быть, и вы с вашим другом не откажетесь? – застенчиво спросил Кларенс у этого мужчины. – И вы, сэр, – добавил он, обращаясь к темноволосому.

– Право, джентльмены, по-моему, отказаться просто неприлично, – церемонно сказал последний, обращаясь ко всем остальным. – Такая любезность со стороны нашего именитого друга – это огромная честь.

– Обратите внимание, сэр, что адмирал всегда на высоте, – отозвался другой с не меньшей серьезностью.

Кларенс предпочел бы, чтобы они отнеслись к его первому дружественному жесту не так церемонно, но из кареты они вышли с простыми и открытыми лицами, и он, немного робея, повел их в бар. Как на грех, он едва доставал головой стойки, и бармен снова не заметил бы его, если бы не быстрый, выразительный взгляд темноволосого, под которым небрежно улыбающееся лицо бармена тоже приобрело сверхъестественную серьезность.

– Адмирал угощает, – сказал темноволосый все с той же серьезностью, указывая на Кларенса и почтительно пропуская его вперед. – Мне чистого виски. Адмирал, поскольку он сейчас переселяется в другие широты, на сей раз, я полагаю, ограничится лимонадом.

Кларенс вначале решил было заказать себе виски наравне со всеми, но не уверенный, что будет вежливо отменить заказ гостя, и, быть может, слегка смущенный тем, что все посетители с такими же каменными лицами столпились вокруг него и его спутников, сказал поспешно:

– Да, пожалуйста, мне лимонад.

– Адмирал совершенно прав, – сказал бармен с бесстрастным выражением лица, наклоняясь вперед и с профессиональной тщательностью вытирая стойку. – Даже если человек всю свою жизнь привержен к спиртному, джентльмены, он всегда заказывает лимонад, когда переселяется в другие широты.

– Может быть, и вы с нами выпьете? – предложил Кларенс, просияв.

– Почту за честь, сэр.

– Мне кажется, джентльмены, – сказал высокий мужчина все так же приветливо и церемонно, – что тост у нас может быть только один – за здоровье адмирала. Пускай он здравствует долгие годы!

Все торжественно выпили. У Кларенса запылали щеки, и от волнения он выпил за свое здоровье вместе с другими. Но все же он был огорчен, что его гости мало веселятся; неужели, подумал он, мужчины всегда пьют так серьезно? И еще он подумал, что это, наверно, будет стоить недешево. Однако кошелек он держал в руке наготове, так, чтобы все видели: ведь уплатить из своего кармана за выпивку – это не самое последнее из тех мужских удовольствий, какие он мечтал изведать, начав независимую жизнь.

– Сколько с меня? – спросил он с нарочитой небрежностью.

Бармен привычным взглядом окинул помещение.

– Вы, кажется, сказали, что угощаете всех. Ну, скажем, двадцать долларов для ровного счета.

Сердце у Кларенса упало. Он уже слышал, какие в Калифорнии высокие цены. Но двадцать долларов! Да это половина всех его денег. Тем не менее он героическим усилием совладал с собой и дрожащими руками отсчитал деньги. При этом ему показалось, что стоявшие вокруг повели себя странно и даже не совсем по-джентльменски: они вытянули шеи, заглядывая ему через плечо, чтобы увидеть содержимое кошелька. Впрочем, высокий мужчина объяснил причину такого любопытства.

– Кошелек у адмирала, джентльмены, не простой. Позвольте-ка, – сказал он, с величайшей осторожностью беря его из рук Кларенса. – Как видите, он новейшего фасона, на него стоит посмотреть.

Он передал кошелек стоявшему позади, а тот пустил его дальше по рукам, под дружные возгласы: «Это что-то новенькое!», «Новейший фасон!» – по которым Кларенс мог определить, у кого кошелек сейчас. Вскоре кошелек вернулся к бармену, который тоже попросил разрешения взглянуть и церемонно настоял на том, чтобы самому положить его Кларенсу в боковой карман, словно это была его святая обязанность. Тут кучер крикнул: «Все по местам!» Пассажиры поспешно расселись, и этого случая как не бывало, ибо, к удивлению Кларенса, его друзья, которые были так внимательны к нему минуту назад, вдруг заинтересовались мнением нового пассажира относительно политических перипетий в Сан-Франциско и забыли о Кларенсе. Женщина с вуалеткой пересела на другое место, и ее черноволосая голова уже не была видна. Кларенса, который только что был полон самых радужных надежд, вдруг охватило безнадежное разочарование. Впервые он так остро почувствовал свою полнейшую ничтожность в этом мире и неприспособленность к новой жизни.

От жары и тряски он задремал, а когда проснулся, обнаружил, что оба его соседа сошли на маленькой станции. Они не потрудились даже разбудить его, чтобы попрощаться. Из разговора остальных пассажиров он узнал, что высокий – известный картежник, а второй, похожий на фермера, – в прошлом капитан корабля, а ныне богатый торговец. Теперь-то понятно, подумал Кларенс, почему этот человек спросил, не с корабля ли он, и прозвал его «адмиралом»: ведь со стороны капитана такая шутка вполне понятна. Он жалел, что этих людей нет, ему хотелось поговорить с ними о своем родственнике из Сакраменто, с которым он вскоре должен был увидеться. Он то дремал, то просыпался, и так незаметно пришел конец путешествию. Было темно, но, поскольку в порт вошел большой корабль, магазины и конторы еще не закрылись, а мистер Пейтон договорился с кучером, что тот отвезет Кларенса прямо к его родственнику на Джей-стрит – адрес Кларенс, к счастью, запомнил. Но мальчик несколько смутился, когда увидел, что это большая контора или даже целый банкирский дом. Однако он сошел с кареты и со своим маленьким узелком в руке переступил порог здания, а карета уехала; обратившись к одному из деловитых служащих, мальчик спросил мистера Джексона Бранта.

Такого человека здесь не было. Ни сейчас, ни прежде. В этом здании всегда находился банк. Не ошибся ли он номером? Нет, фамилия, номер дома и название улицы глубоко врезались в память мальчика. Постойте! Может быть, это фамилия клиента, который дал адрес банка? Клерк, высказавший это предположение, быстро исчез, чтобы навести справки в бухгалтерии. Кларенс ждал его с сильно бьющимся сердцем. Вот клерк вернулся. Нет, по книгам такой фамилии не значится. И никто во всем банке не знает никакого Джексона Бранта.

На миг конторка, о которую оперся мальчик, словно подалась под его тяжестью; ему пришлось ухватиться за нее обеими руками, чтобы не упасть. Как ни ужасно было разочарование, как ни безнадежна перспектива будущего, как ни уязвлена гордость при мысли, что получается, будто он злонамеренно обманул мистера Пейтона, больше всего его ранило внезапное мучительное чувство, что его самого обманули, провели, оставили в дураках! Ибо у него впервые блеснула догадка: вот откуда взялось смутное чувство несправедливости, которое все время его преследовало, ведь это не что иное, как завершение подлого замысла избавиться от него, ведь родственники нарочно загнали его сюда и бросили, одинокого, беспомощного, вышвырнули вон, как надоевшего кота, как собачонку!

Возможно, все это как-то отразилось на его лице, потому что клерк, взглянув на него, предложил ему присесть и снова исчез в таинственной глубине помещения. Кларенс понятия не имел, долго ли он отсутствовал, не замечал ничего, кроме своих безрадостных мыслей, и вдруг с удивлением обнаружил, что клерк ведет его за конторку во внутреннюю комнату, сплошь заставленную столами, а оттуда через стеклянную дверь в кабинет поменьше, где за столом сидел и что-то писал человек, необычайно занятой на вид. Не поднимая головы, он прервал свое занятие, только чтобы промокнуть лист бумаги, лежавший перед ним, и сказал деловым тоном:

– Стало быть, тебя послали к человеку, которого здесь нет, и вообще неизвестно, где он? Ну, ничего. – Кларенс тем временем положил перед ним письмо Пейтона. – Некогда мне сейчас читать. Ну-с, ты, верно, хочешь, чтоб тебя отправили назад в Стоктон?

– Нет! – ответил мальчик, с трудом сдерживая дрожь в голосе.

– Ну, это не деловой разговор! А есть у тебя здесь знакомые?

– Ни души. Поэтому они сюда меня и послали, – сказал мальчик, вдруг охваченный смелостью отчаяния, тем более что он с бешенством почувствовал, как на глазах у него навернулись слезы.

Предположение Кларенса, видимо, показалось человеку забавным.

– Что ж, и правда, похоже на то, – сказал он с мрачной улыбкой, уткнувшись в свою бумагу. – А деньги у тебя есть?

– Немного.

– Сколько?

– Долларов двадцать, – сказал Кларенс неуверенно.

Не поднимая глаз, мужчина привычным движением выдвинул ящик и достал оттуда две золотые монеты по десять долларов.

– Вот тебе еще двадцать, – сказал он, кладя монеты на стол. – Это даст тебе возможность освоиться. Если некуда будет податься, приходи опять.

И он с многозначительным видом обмакнул перо в чернила, давая понять, что разговор окончен. Кларенс отодвинул от себя деньги.

– Я не нищий, – сказал он упрямо.

На этот раз мужчина поднял голову и проницательно посмотрел на мальчика.

– Не нищий, вот как? Ну, а я похож на нищего?

– Нет, – запинаясь, сказал Кларенс, взглянув в его надменные глаза.

– И все же на твоем месте я с благодарностью взял бы эти деньги.

– Только если вы позволите мне потом вернуть их, – сказал Кларенс, пристыженный, не на шутку испугавшись, что он невольно обидел этого человека.

– Позволяю, – сказал тот и снова склонился над столом.

Кларенс взял деньги и смущенно вынул кошелек. Мальчик в первый раз прикоснулся к кошельку с тех пор, как получил его назад в баре, и его удивило, что кошелек такой тяжелый и полный – просто битком набит: когда он его открыл, несколько монет даже упали на пол. Мужчина быстро поднял голову.

– Ты, кажется, сказал, что у тебя только двадцать долларов, – заметил он мрачно.

– Мистер Пейтон дал мне сорок, – сказал Кларенс в недоумении и покраснел. – Двадцать я уплатил за выпивку в баре… и… – Он запнулся. – Я… я… не знаю, откуда взялись остальные.

– Двадцать долларов за выпивку? – переспросил мужчина, отложил перо и, откинувшись в кресле, взглянул на мальчика.

– Да… то есть… в Дэвидсон-Кроссинге я угостил нескольких джентльменов, моих попутчиков, сэр.

– Ты что же, всех гуртом угощал?

– Нет, сэр, только четверых или пятерых… и еще бармена. Но в Калифорнии все так дорого. Я же знаю.

– Пожалуй. Но по тебе это как-то не очень заметно, – сказал мужчина, покосившись на его кошелек.

– Они попросили у меня кошелек поглядеть, – торопливо объяснил Кларенс, – вот как было дело. Кто-то случайно положил свои деньги в мой кошелек.

– Ну еще бы, – сказал мужчина хмуро.

– Конечно же, так оно и было, – сказал Кларенс с некоторым облегчением, но все же чувствуя себя неловко под упорным взглядом этого человека.

– Ну, в таком случае еще двадцать долларов тебе ни к чему, – сказал тот спокойно.

– Но ведь эти деньги не мои, – нерешительно возразил Кларенс. – Я должен найти хозяина и вернуть их ему. Может быть, – добавил он робко, – можно оставить их у вас и зайти, когда он найдется, или прислать его сюда?

Он с величайшей серьезностью отсчитал те деньги, которые оставались от подарка Пейтона, и те двадцать долларов, которые только что получил. Оставалось сорок долларов. Он положил их на стол перед владельцем банка, который, не сводя с него глаз, встал и открыл дверь.

– Мистер Рид, – позвал он.

Появился клерк, который привел сюда Кларенса.

– Откройте счет на имя… – Он замолчал и вопросительно повернулся к Кларенсу.

– Кларенса Бранта, – сказал мальчик, краснея от волнения.

– На имя Кларенса Бранта. Возьмите вот этот вклад. – Он указал на деньги. – И выдайте ему расписку.

Клерк ушел, удивленно поглядывая на деньги, а банкир помолчал, снова посмотрел на Кларенса и сказал:

– Ну, я думаю, ты не пропадешь. – После чего вошел обратно в свой кабинет и закрыл за собой дверь.

Надеюсь, читателю не покажется невероятным, что Кларенс, всего несколько мгновений назад подавленный горьким разочарованием и печальным сознанием, что родственники его бросили, теперь вдруг почувствовал, что вознесся на головокружительную высоту независимости и зрелости. Минуту назад, в банке, он был одиноким мальчиком без единого друга, а вышел оттуда не нищим, которому удалось выклянчить подаяние, – нет, этот важный банкир сам отверг такую мысль, – а настоящим клиентом! Вкладчиком! Деловым человеком, как все те взрослые люди, которые толпились в первой комнате! Он стал человеком в глазах того самого клерка, который только что пожалел его. Теперь он понял, что с ним разговаривал тот, чья фамилия была написана на дверях банка, тот, о ком его попутчики говорили с восхищением и завистью, – сам банкир, знаменитый по всей Калифорнии! Что ж тут невероятного, если мальчик, наделенный богатым воображением и полный надежд, забыл все на свете – и цель своего прихода, и даже то, что он не считал эти деньги своими, – сдвинул шляпу набекрень и быстро зашагал по улицам навстречу счастливой судьбе?

Часа через два к банкиру пришел другой посетитель. Это был человек, похожий на фермера, который ехал вместе с Кларенсом. Видимо, он был лицом влиятельным, так как банкиру немедленно доложили о приходе «капитана Стивенса». После обычного делового разговора капитан небрежно спросил:

– А писем для меня нет?

Занятый банкир указал пером на букву «С» среди расположенных по алфавиту отделений ящика, стоявшего у стены. Отобрав свою корреспонденцию, капитан молча постоял, держа в руке письмо.

– Послушайте, Карден, тут вот письмо для какого-то Джона Силсби. Когда я заезжал полтора месяца назад, оно уже было здесь.

– Ну и что?

– Так зовут караванщика из Пайк-Кантри, которого в прерии убили индейцы. Вчера во Фриско[4]4
  Сокращенное название Сан-Франциско.


[Закрыть] газеты сообщили подробности. Может, это письмо ему адресовано. На нем нет марки. Кто его принес?

Мистер Карден вызвал клерка. Оказалось, что письмо оставил до востребования некий Брант Фокье. Капитан Стивенс улыбнулся.

– Брант теперь так занят картами, он про это больше и не вспомнит. Я слышал, что после стычки возле поселка Ангела он подался куда-то на юг. Сегодня я ехал из Стоктона с его старым дружком Кэлом Джонсоном.

– Значит, вы приехали сегодня почтовой каретой из Стоктона? – спросил Карден, взглянув на него.

– Да, я сошел на Десятой миле, а дальше – верхом.

– А вы не заметили там странного застенчивого мальчишку, вот такого примерно роста, похожего на школьника, сбежавшего из дому?

– Заметил ли? Черт подери! Да он угощал меня виски!

Карден вскочил со стула.

– Значит, парень не врал!

– Нет. Мы согласились выпить за его счет, а потом возместили все мальцу с лихвой. Эй! Что случилось?

Но мистер Карден был уже в соседней комнате, возле клерка, который впустил Кларенса.

– Помните того мальчика, Бранта, который приходил сегодня?

– Да, сэр.

– Куда он пошел?

– Не знаю, сэр.

– Отыщите его, достаньте хоть из-под земли. Обойдите все гостиницы, рестораны, бары. Если один не справитесь, возьмите кого-нибудь в помощь. И верните его, живо!

Когда клерк возвратился после безрезультатных поисков, было уже около полуночи. Моряки гуляли вовсю: магазины, конторы, салуны, игорные дома сверкали яркими огнями. На улицах было оживленно, всюду сновали люди, их ждала удача, слава, удовольствия или преступление. И среди этих громких, тяжелых шагов, казалось, навеки замерли легкие, неуверенные шаги бездомного мальчика.