Текст книги "За далекой чертой"

Глава 12
Наши дни

Миа

В родильном отделении не смолкает шум. Здесь пищат медицинские аппараты, без конца хлопают двери. Потом на мой этаж прибывает лифт, раздается звоночек, следом слышится топот ног, створки оглушительно захлопываются, и кабина уезжает. Медленно переворачиваюсь на бок, к сыночку, который спит в кроватке рядом. Невольно морщусь от боли.

Вот он, наш кроха Арахис. Такой маленький, такой милый и беззащитный. Лежит зажмурившись; на голове густая шапка черных волос. Сейчас сынишка мирно дремлет, надув пухлые розовые губки. Впервые за двенадцать часов. Всю ночь он попеременно то сосал молоко, то плакал, а я то полулежала на кровати, прижав его к груди, то ходила из угла в угол по холодному кафельному полу, путаясь в подоле длинной ночнушки.

Разглядываю малыша и не могу сдержать улыбку. Он безупречен. На мгновение я даже забываю о тяготах недосыпа, любуясь круглыми щечками, крошечными пальчиками, стиснутыми чуть ниже подбородка, сопением крошечного милого носика.

В палату заходит медсестра и отдергивает занавеску, отделяющую меня от трех других новоиспеченных мамочек.

Медсестра улыбается и смотрит на планшет с записями, прикрепленный рядом с изножьем моей кровати.

– Вам надо поспать.

– Знаю, – со вздохом отвечаю я. – Он и сам только-только уснул. Никак не могу от него глаз отвести!

– Надо научиться спать, пока спит младенец, иначе вконец вымотаетесь, – отвечает она. Тон у нее строгий, но во взгляде теплится доброта. Медсестра измеряет температуру и давление, потом осматривает меня, проверяет, сокращается ли матка до обычных размеров. – Все в норме, – сообщает она наконец, убирая за ухо каштановую прядь. – Через несколько часов приду на повторный осмотр.

– А как он? – киваю на Арахиса.

– Чудесно. Хорошие показатели по шкале Апгар. Если будут трудности с кормлением, скажите акушеркам, они помогут.

Сестра уходит, а я остаюсь лежать на спине и смотреть на высокий потолок. Под ним апатично крутится вентилятор, то и дело поскрипывая, что только усугубляет фоновый шум. Где-то заходится плачем младенец – и к нему вскоре присоединяется еще один.

Закрываю глаза, жду, пока придет сон, но тщетно. Я жутко устала, все тело болит, и все же уснуть не могу – из-за шума, а еще из-за моего малыша, лежащего совсем рядом. Я очень за него волнуюсь. Вдруг что-то случится, пока я не вижу? Он такой крохотный и беззащитный! Он там вообще дышит? Пульс у меня тревожно подскакивает, глаза распахиваются.

Поворачиваю голову, задерживаю взгляд на груди Арахиса – она мерно поднимается и опускается, и я с облегчением выдыхаю. Снова пытаюсь уснуть, и на этот раз дрема уже начинает накатывать, утягивать меня за собой все глубже и глубже, но тут кто-то снова врывается в палату и громко заговаривает с одной из моих соседок. В крови вскипает адреналин, и я резко просыпаюсь. Дыхание такое частое, что голова начинает кружиться. Так дальше не пойдет. Непременно надо отдохнуть, ведь малыш уже совсем скоро проснется и потребует его покормить. А я и так уже двадцать девять часов бодрствую.

Роды были долгими и тяжелыми. Когда у меня отошли воды, я кое-как добралась до больницы и обратилась за помощью. Первая же медсестра, попавшаяся мне на пути, привезла кресло-каталку, усадила меня на него, и вскоре я уже попала в родильное отделение и стала ждать схваток.

Мрак снова заволакивает сознание, и я погружаюсь в дрему, чтобы опять резко проснуться от звонка телефона. Очередной всплеск адреналина, и вот я уже в полусознательном состоянии, приоткрыв глаза, шарю рукой по прикроватному столику в поисках злосчастного мобильника. Он трезвонит, жужжит, вибрирует, выписывая круги. Наконец я беру трубку, подношу к сонным глазам, смотрю на экран. Звонят родители, причем по видеосвязи.

Сажусь, застонав от боли, ерзаю, чтобы поудобнее устроить спину на горе подушек, притрагиваюсь к дисплею и отвечаю на звонок:

– Привет, мам! Привет, пап! Как вы?

– Да что мы, ты лучше про себя расскажи! – шутливо требует папа и так низко склоняется к камере, что видно только щеку и подбородок.

– Все в норме. Тело побаливает и недосып жуткий, но это не страшно. Малыш спит рядышком. Он просто чудо.

Поворачиваю телефон так, чтобы можно было увидеть кроватку с Арахисом, и родители выдают весь арсенал восторженных восклицаний, разглядывая новорожденного внука. Я расплываюсь в улыбке и разворачиваю камеру к себе.

– Поздравляю, солнышко! – воркует мама. – Такой милашка! Жду не дождусь нашего знакомства.

– Спасибо, мам.

Обсуждаем погоду в Париже, потом папину работу в консульстве, званый вечер, на котором они побывали накануне, и, наконец, планы по визиту к нам.

– Когда у вас получится вернуться домой? – спрашиваю я.

Мама поджимает губы.

Папа снова подается вперед, отвечая в самый микрофон и оттого слишком громко:

– Мы забронировали билеты в Брисбен и прилетим через две недели. Решили, что дадим вам с Беном время приспособиться к новой жизни, а потом и нагрянем.

Меня это вполне устраивает. Я даже рада, что успею побыть с мужем и малышом до того, как явятся родители и перевернут мою жизнь с ног на голову. Иначе не бывает, такие уж они люди: вечно приносят с собой гвалт, спешку, тревогу и напряжение. Я люблю их и очень хочу повидаться, и все же здорово, что это случится лишь через две недели.

– Прекрасно! Очень вас жду, – с улыбкой говорю я, и это чистая правда.

Мама с папой. На глаза наворачиваются слезы от осознания, что мы скоро увидимся. Отчасти в сентиментальности виноваты гормоны и недосып, но еще и наша разлука, которая длится уже не один месяц. Я по ним соскучилась, даже по их безумию.

– Думаю, остановимся в отеле, – сообщает мама. Ее голубые глаза мерцают.

– А как же бабуля? – спрашиваю я.

Родители обмениваются взглядами.

– Ну… – в замешательстве протягивает папа.

– Я ведь не успела позвонить вам и рассказать, что она упала! – спохватываюсь я, вспомнив, что собиралась сделать это сразу же после визита к бабуле в больницу. А потом планы, скажем так, поменялись.

– Как она себя чувствует?

– Сломала лодыжку. Но врачи дают хороший прогноз. Извините, что раньше не сообщила: денек выдался суматошный. Было бы здорово, если бы вы пожили с ней. Тогда мне не придется разрываться между бабулей и малышом.

– Конечно-конечно, солнышко, – говорит мама. – Значит, остановимся у нее.

Папа вздыхает.

– Все равно можно было бы в отеле номер снять.

Не понимаю папиной нелюбви к собственным родителям. Насколько мне известно, детство у него было хорошим. Он вырос в солнечном пригороде Брисбена, в доме с просторным двором, и у него был свой велосипед. Бабуля сидела дома с ним и его сестрой. Рядом с гаражом у них она разбила овощные грядки, а жаркими летними днями дети, раздевшись до трусиков, резвились в брызгах из шланга – эти моменты даже запечатлены на старых фотографиях.

– Ну пожалуйста, пап, для меня это так важно! Меня очень тревожат ваши натянутые отношения. В толк не возьму, откуда такое напряжение? Они ведь твои родители. Чудесные, добрые, заботливые, всегда поддержат в трудную минуту. Какая кошка между вами пробежала?

Папины ноздри раздуваются. Он отдаляется от камеры и скрещивает руки на груди.

– Это непростая тема, Миа. Вряд ли ты поймешь. Видишь ли, мои родители не всегда были добрыми и внимательными. К нам они часто проявляли излишнюю строгость, и денег вечно ни на что не хватало. Жизнь была совсем не такой, как сегодня.

Разговор начинает выводить меня из равновесия и развиваться совсем не в ту сторону. Я хочу полностью сосредоточиться на новорожденном сынишке, насладиться особым моментом. А вместо этого вместе с родителями забредаю на территорию спора. Как подсказывает опыт, ни к чему хорошему такая беседа не приведет. Обычно мы ссоримся, не можем прийти к согласию и в итоге срываемся на крик и бросаем трубку. Сегодня мне этого совсем не хочется. Уже никаких сил нет наблюдать распри, которые не первый год раздирают нашу семью. Да еще эта неприязнь, которой я не понимаю и не хочу понимать. Для меня ничего нет важнее семьи – так почему же им не постараться помириться?

Решаю сменить тактику:

– Не терпится увидеть вас обоих! А если все-таки остановитесь у бабули, поможете нам справиться с ворохом новых проблем.

– Мы у нее поживем, не волнуйся, милая, – заверяет мама, гладя папу по руке. – Если нужно что-нибудь привезти из Парижа, только скажи. В пекарне на углу продаются такие вкусные круассаны…

– Не потащишь же ты их в такую даль.

– Легко, солнышко. Купим вам немного перед отъездом.

Разговор заканчивается. Чувствую себя опустошенной. Во мне не осталось ни капли энергии. Смотрю на Арахиса – он еще спит, мерно дыша. Я тоже зажмуриваюсь.

Опять открывается дверь, приближаются чьи-то шаги. Тяжело вздыхаю, приоткрываю глаза и вижу Бена. Он молча любуется нашим малышом. На прекрасном лице мужа играет глуповатая улыбка.

Бен замечает, что я не сплю, подходит и наклоняется ко мне для поцелуя, взяв в ладони мое лицо.

– Проснулась! Прости, не хотел тебя тревожить… Только что передал коллегам последнего пациента. Теперь я официально в декретном отпуске!

Не могу сдержать смеха:

– Мои поздравления!

– Даже не верится! Мы целых полтора месяца проведем вместе, одной семьей. Уверен, это будет прекрасно!

Его восторг заразителен. Зеваю во весь рот и улыбаюсь, с нежностью вспоминая прошедшие минуты счастья и предвкушая новые.

– Я тебя люблю, – шепчу я.

Бен одаряет меня улыбкой и новым поцелуем, сжимает мне руку обеими ладонями.

– И я тебя люблю.

– Что решим с именем?

Он хмурится:

– Я все еще за Броуди.

– Ты разве не хочешь, чтобы его звали на японский манер?

Бен смеется:

– Вот еще, он же у нас австралиец! Но средним именем я с ним буду рад поделиться, оно как раз японское.

– Прекрасно.

– Так, значит, Броуди Акио Сато?

– Броуди Акио Сато. Мне нравится.

Бен с негаснущей улыбкой подкатывает кроватку на колесиках чуть ближе к нам. Мы любуемся на нашего спящего малыша.

– Может, тебе принести что-нибудь поесть или попить? – спрашивает муж.

Вздыхаю.

– Знаешь, от чего бы я сейчас не отказалась? От сна. Может, возьмешь сына и немного погуляешь по этажу? А я вздремну буквально несколько минуточек.

Бен сияет.

– Конечно, я с удовольствием! Ты тут отдыхай, а мы с ним пойдем познакомимся поближе. Может, даже в футбол сыгранем – проверим, передались ли Броуди мои таланты!

С нежностью смотрю им вслед. Потом закрываю глаза, и сон уволакивает меня в свою теплую и темную пучину.

Глава 13
Ноябрь 1953 года

Мэри

Из глубокого сна Мэри выдернул хлопок двери. Она потерла глаза и зевнула. Оказалось, что в каюту пришла горничная – женщина в сине-белой форме, белом фартуке и сине-белом чепчике. Ее каштановые волосы были убраны в аккуратный пучок на затылке. Она поставила на столик между койками поднос со стаканами, полными апельсинового сока, и тарелку с печеньем. Лайнер слегка накренился, но горничная успела поймать поднос и вернуть на место.

Потом она взяла стакан с соком и с теплой улыбкой протянула его Мэри вместе с печеньем:

– Доброе утро, солнышко, вставай! Пока я заправляю кровать, посмотри, нет ли у тебя вещей в стирку.

Горничная засуетилась вокруг постели, а Мэри сделала глоток сока. Женщина мгновенно, точно по волшебству, заправила ее кровать, потом перешла к следующей. Мэри же продолжала пить сок, наслаждаясь насыщенным вкусом. Когда-то она и представить себе не могла, что так полюбит апельсиновый сок и будет пить его каждое утро. Даже своя кровать и та казалась ей роскошью. Да еще с чистым бельем и теплым одеялом.

Девочка расплылась в улыбке, бросила в гору белья вчерашнюю рубашку и поспешила в умывальню – одеваться к завтраку. Пол под ногами накренился сперва в одну сторону, затем в другую. По каюте просвистел штормовой ветер, с воем зацарапался в окно. Одна из девочек согнулась над унитазом. Лотти стояла у раковины с расческой в руке. Кожа у нее стала зеленовато-желтой, уголки рта опустились.

– Тошнит? – спросила Мэри.

Лотти моргнула.

– Неужели теперь всегда так будет?

Мэри пожала плечами.

– Надеюсь, нет. А то как же мы будем играть, если палуба ходуном ходит. – Ее саму качка совсем не мучила. А почему – она и сама не знала, ведь прежде никогда не плавала по морю. Как бы то ни было, хоть корабль и бросало из стороны в сторону, а за окном выл ветер и били волны, да так сильно, что брызги летели на палубу, Мэри это не доставляло ни малейшего неудобства. Наоборот, даже восхищало. Правда, она не решалась говорить о своих восторгах, потому что все остальные на борту с трудом переносили непогоду в Бискайском заливе.

Мэри оделась, села на свою кровать и стала расчесываться, наблюдая за Бетти, читавшей книгу стайке девочек помладше, часть из которых были из другой каюты. Девочки расселись рядом с ней на полу, скрестив ноги, и внимательно слушали историю. Кто-то из воспитанниц постарше писал письма домой на фирменной корабельной бумаге.

Мэри писать не умела, но даже если бы могла, не стала бы. Она еще злилась на мать, да и той все равно было плевать, напишет ей дочка или нет. Мэри слишком хорошо ее знала, чтобы в этом усомниться. Показное тепло, которым их окружила мама перед тем, как бросить в поместье, завтрак из яичницы и жареной картошки, охи-вздохи по поводу заплаток на одежде – все это было в ее духе. И причиной служило чувство вины, примитивное и беспримесное. Мэри без труда его узнавала, ведь только эта эмоция и могла пробудить в маме родительские чувства.

В каюте тихо зазвонил колокольчик. Девочки переглянулись: время завтрака!

Мэри украдкой улыбнулась. Добрую часть дня она с нетерпением дожидалась новых угощений. Теперь, как ни сложно было к этому привыкнуть, ее редко посещало чувство голода, так что причина крылась в другом. На лайнере кормили так вкусно, что и часа не проходило, чтобы девочка не начинала мечтать о следующих лакомствах. Пища стала главной радостью этих дней: Мэри нравилось есть ее, ждать очередной трапезы, наслаждаться сытостью и вкусами, ласкающими язык. А еще она была несказанно счастлива за сестренку, ведь всего за несколько дней путешествия на корабле кашель у Лотти прошел, а щечки теперь румянились вовсе не от холода. Малышка даже немного поправилась: скулы уже не казались такими острыми, а когда Мэри обнимала ее, ребра не так отчетливо прощупывались под блузкой.

Колокольчик созывал детей четыре раза в день: на завтрак, обед, чай и ужин. Сперва Мэри это сбивало с толку: она привыкла обходиться завтраком, ужином и чаем. Но соблюдать порядок, принятый у рабочего класса, было уже ни к чему, и такая перемена ни капельки не расстраивала. Когда Мэри обнаружила, что ужин теперь состоит из пяти блюд, которые подают с серебряными приборами в восемь часов вечера, она пришла в восторг и до отказа набила желудок медальонами из телятины с овощами, хрустящими кусочками жареного ягненка, профитролями с кремом, запеченным филе камбалы, холодными закусками, сладким сливово-яблочным пирогом и целым морем мороженого.

Лотти крепко держалась за железное изголовье своей койки. Ее светлые кудри были заплетены в аккуратную длинную косу.

– Готова к завтраку? – спросила Мэри, сооружая себе такую же прическу.

Лотти плотно сжала губы.

– Я не голодная, но пойду с тобой, лишь бы не оставаться в этой дурацкой каюте.

Мэри нахмурилась.

– По-моему, она замечательная.

– Так-то оно так, – протянула сестренка, и ее ноздри слегка расширились. – Но у меня такое чувство, что меня заперли в футбольном мяче, который гоняют по лужайке Джимми Майер и его дружки.

Мэри поцеловала ее в лоб.

– Тогда пойдем скорее.

Они с трудом преодолели узкий коридор между каютами. Корабль мотало из стороны в сторону, и девочки то и дело теряли равновесие и едва не падали. Наконец они кое-как добрались до столовой окольными путями: в такую погоду выбираться на палубу было страшновато – того и гляди унесет в разъярившийся океан. От одной мысли об этом по спине Мэри бежали мурашки.

В столовой сидело несколько пассажиров – всех их девочки часто тут встречали, – но в целом народу было куда меньше, чем обычно по утрам. Должно быть, рассудила Мэри, виноваты плохая погода и качка. Девочки нашли Гарри с Дэйви – ребята сидели за одним из квадратных столиков. Он, как и остальные, был застелен белой скатертью и уставлен фарфоровой посудой на четыре персоны. Рядом с тарелками лежали и столовые приборы из серебра, а еще возвышались хрустальные бокалы. Каким-то чудом посуда не падала, когда корабль кренился. Судно снова мотнуло влево, некоторые пассажиры съехали вместе со стульями в сторону на несколько дюймов и со смехом придвинулись обратно.

Официанты в накрахмаленной белой форме, все сплошь индийцы, гордо обслуживали каждый свой столик. Они разносили тарелки с щедрыми порциями рассыпчатой белой рыбы, нарезанной крупными кусками, и картофельного пюре, сдобренного маслом. Были на подносах и варенье из персиков, и яичница, и печень ягненка под соусом, и хлеб с маслом и джемом, и сосуды с чаем, кофе и какао, которое щедро лилось в чашки детям, достаточно было только попросить. Вид и запах еды заставили живот Мэри заурчать; рот наполнился слюной.

На тарелке Лотти в итоге оказался только кусочек тоста с джемом и ложка яичницы. Мэри с тревогой покосилась на сестренку, а потом отправила в рот немного картофельного пюре на вилке и едва не застонала от восторга, остановившись лишь в последний момент. Взрослые вокруг смеялись и болтали, ели и пили; никто не обращал внимания на детей. Можно было есть вдоволь серебряными приборами из нарядных фарфоровых тарелок, пить из хрустальных бокалов. Никто бы не одернул сироток; никто, грозно нахмурившись, не потребовал бы платы, которую все равно нечем было отдать.

Мэри постоянно ждала, что вот сейчас их с Лотти отправят в каюту. С первой минуты на борту «Стратэйрда» ее не покидало ощущение самозванства в этом мире богатых и благородных. Но ребят никогда не трогали, не требовали объяснить, кто они такие и как сюда попали. Их радушно приветствовали во всех частях корабля и почти всегда разрешали играть и есть вдоволь. Это был настоящий рай. Во всяком случае, до того, как корабль начало качать из стороны в сторону, а пронзительный ветер и неутомимый ливень разогнали детвору по каютам. Морская болезнь не донимала Мэри, и потому непогода не мешала ей наслаждаться множеством радостей, подаренных путешествием, но смотреть, как страдает Лотти, было невыносимо.

Сестренка сидела рядом, аккуратно накрыв колени тканевой салфеткой, чтобы не запачкать новую юбку. Она откусила кусочек тоста и оглядела столовую – тихая, как мышка. Мэри наблюдала за Лотти, не в силах сдержать улыбку. До чего странно было видеть, как сестра чинно и молча завтракает, да еще за таким шикарным столом!

– Мы тут все как маленькие лорды и леди, – шепнула Мэри, склонившись к малышке.

Та зарделась и широко улыбнулась.

– Точно!

После завтрака Мэри хотелось одного: прилечь. С отяжелевшим, вздувшимся животом она направилась к выходу из столовой в сопровождении Лотти. Мальчики увязались за ними.

– Поиграем во что-нибудь? – предложил Дэйви.

Мэри вздохнула.

– Не могу: так наелась, что вот-вот лопну.

– Можем карты где-нибудь раздобыть, – пожав плечами, сказал Гарри.

Все сошлись на том, что карты и впрямь лучшее занятие в плохую погоду, особенно если наелся до отвала. Ребята отыскали местечко в одной из зон отдыха – там нашелся столик и свободные стулья. С собой друзья прихватили тарелку с печеньем и стаканы с холодным лимонадом. Качка в этой части корабля ощущалась не так сильно, и Лотти сказала, что ей немножко лучше.

Во время игры Мэри внимательно разглядывала Гарри. Роста он был невысокого и под слоями одежды казался очень худеньким. Густая копна каштановых волос падала на глаза и рассыпа́лась по воротнику, карие глаза были глубокими и темными. Что-то в облике приятеля напомнило Мэри маленькую собачку, которая прошлым летом успела поклянчить еду у каждого дома на их улице. Загородившись веером из карт, девочка нет-нет да и поглядывала на Гарри, подмечая всё до мельчайших деталей. Она давно научилась, внимательно рассмотрев человека с головы до ног, понимать, кто перед ней: друг, враг или же возможный источник благ.

– Так откуда ты? – спросила она вдруг, поймав взгляд мальчишки.

Гарри пожал плечами:

– Да так, ниоткуда.

– Не бывает такого.

– Пожалуй, ты права… Вроде из Лондона.

– А откуда именно?

– Не помню. Мама оставила меня в приюте Барнардо в Эссексе, когда мне было три года.

– Та же история, только я был поменьше, – встрял Дэйви.

Название приюта было Мэри незнакомо, но она слышала о подобных местах. Сколько раз мама грозила им, что отправит их в детский дом? Тысячу, если не меньше. Так бывало всякий раз, когда девочки выводили ее из себя – или у нее «уже не было никаких сил с ними возиться», как она часто жаловалась.

– Вот как.

– А ты?

– Мы с Лотти из Ист-Энда. Жили там с мамой.

– А сейчас она где? – спросил Дэйви, не сводя зеленых глаз с колоды, лежащей между ребятами. Он достал одну карту и положил сверху.

Мэри переглянулась с сестрой. Та, кажется, побледнела еще сильнее.

– Ну… Мама скоро к нам приедет. Когда мы немного обживемся.

– Да ладно? – изумился Гарри. – Вот повезло.

На миг Мэри и впрямь показалось, что это правда.

– Да, наверное.

– А ваши мамы где? – спросила Лотти, неумело тасуя свои карты. Ей было всего семь, и пускай она очень старалась участвовать в играх и беседах наравне со всеми, иногда у нее плохо получалось, и старшая сестра брала ее под крыло.

Гарри покраснел, а Дэйви уставился на свои шнурки.

Щеки Мэри тоже залила краска, и она поспешно заглянула Лотти через плечо.

– Положи вот эту, – посоветовала она, указав на одну из карт, лишь бы отвлечь сестру от вопросов, которые мальчикам явно не хотелось обсуждать. Оба друга жили в приюте, и Мэри понимала, что это значит, а вот ее младшая сестренка – не до конца.

Лотти нахмурилась, а потом с торжествующим видом бросила свою карту поверх общей кучи.

– Интересно, что сегодня подадут на десерт? – полюбопытствовала Мэри. – Хлебный пудинг с маслом или консервированные персики с кремом?

Румянец Гарри поблек. Дэйви покосился на друга и снова уставился в свои карты. Мальчики избегали встречаться взглядами. Глаза Гарри поблескивали в слабом дневном свете, пробивавшемся сквозь окно наверху.

– Вот бы пудинг! – воскликнула Лотти, не обращая внимания на мальчишек. – Обожаю его!