Текст книги "Солдат трех армий"

Наблюдения и выводы

Тем временем на моем письменном столе накопились горы поступивших бумаг; канцелярщина с ее приказами, распоряжениями, циркулярами, рапортами и многим другим приобрела такие огромные размеры, что никто уже не был в состоянии даже прочесть все ежедневно поступающие бумаги, а тем более обработать их, даже превратив ночь в день. Достаточно много времени уходило и на то, чтобы ознакомиться с сообщениями о важнейших происшествиях и проштудировать весьма поучительные донесения о различных учениях и маневрах.

После 14 января 1959 года, этого «черного дня», серия «аварий на производстве» получила свое продолжение. Редкая неделя проходила без того, чтобы не было аварии самолета, несчастных случаев со смертельным исходом из-за чрезмерной нагрузки пилотов. Впрочем, эти потери не шли в сравнение с запланированными при учениях и маневрах цифрами убитых. Тут уж дело шло о сотнях тысяч и миллионах; как нечто само собой разумеющееся, постоянно планировали применение атомного оружия, конечно в качестве «ответного удара», так как вымышленным поводом для него всегда было «нападение красных» на ФРГ.

Вскоре в моей работе офицера по связи с прессой наступил перерыв на несколько недель, так как мне было поручено замещать начальника отдела А-2. Для того чтобы разъяснить, о чем при этом шла речь, я сначала в нескольких штрихах обрисую структуру нашего штаба.

Я уже упоминал в другом месте, что деятельность нашего авиационного командования распространялась на южную часть ФРГ. Во главе авиационной группы стоял командующий; его непосредственными помощниками были начальник штаба, главный советник и группа переводчиков. Штаб – на языке НАТО «Air Staff» – в военно-воздушных силах, «Admiral Staff» – в ВМС и «General Staff» – в армии – состоял из пяти отделов от А-1 до А-5, соответственно в армии от Г-1 до Г-5.

Отдел А-1, следовательно в армии Г-1, ведал вопросами личного состава, такими, как повышения, перемещения, жалобы, награждения, аттестация и, естественно, новые формирования. Ему также была подведомственна «идеологическая работа» и связь с гражданскими организациями.

В компетенцию отдела А-2 входила военная контрразведка и «вооружения иностранных армий». Он должен был следить за соблюдением во всех подчиненных подразделениях инструкций по безопасности, осуществлять надлежащие мероприятия по контрразведке, держать под своим контролем засекреченную деятельность и заботиться о получении возможно более обширных сведений о потенциальном противнике.

Отдел А-3 ведал планированием, организационными вопросами и обучением. В этом отделе сосредоточивались все отчеты о результатах боевой подготовки и сводки выводов из полученного опыта. Отдел А-3 разрабатывал также вопросы, связанные с дислокацией имеющихся воинских частей.

Отдел А-4 ведал всей службой тыла, следовательно, материально-техническим обеспечением и другими вопросами снабжения.

Отделу А-5 была подчинена служба связи.

При штабе еще состояла в качестве специального отдела «группа инфраструктур», где я после окончания курсов в Мюнхене начинал свою службу в бундесвере в должности начальника канцелярии и заведующего секретным отделом.

А теперь мне предстояло замещать начальника отдела А-2. Несомненно, меня ожидала очень интересная работа и сверх того я имел возможность убедиться, что мои начальники по-прежнему относились ко мне с неограниченным доверием, хотя я и позволял себе неоднократно критические высказывания. В прошлом я был бы горд тем, что мне предоставлен случай оправдать доверие на посту руководителя отдела штаба. Теперь я таких чувств не испытывал. Теперь я уже не был лишен сомнений и, собственно говоря, привлекало меня только то, что я познакомлюсь с новой сферой деятельности. Я получил возможность разобраться в таких вещах, которые в другом гарнизоне и даже на более высоком посту были бы от меня скрыты и остались бы для меня не известны. То, что я там узнал, лишь укрепило меня в моем представлении о бундесвере и о его целях, сложившемся у меня уже ранее. Оглядываясь назад, я могу, пожалуй, сказать, что новая работа послужила, последним решающим толчком для моего отхода от милитаризма.

Отдел А-2 был расположен в особом здании. Чтобы попасть в рабочее помещение, надо было пройти через холл, который был перегорожен сквозной решеткой, а за нею находилась массивная, всегда запертая дверь. Между решеткой и дверью стояли часовые. Без предварительного обращения и без разрешения начальника А-2 никто не мог проникнуть в эту священную обитель, сколько бы разных удостоверений посетитель ни предъявлял. Никому и не следовало там появляться, кроме допущенных сотрудников.

После того как начальник отдела майор Эндрес вкратце ввел меня в курс работы в качестве его заместителя, он привлек мое особое внимание к одному обстоятельству:

– У входа в наше здание сидит инвалид войны в своей коляске. Заметили вы его?

– Вы имеете в виду продавца сигарет с лотком?

– Совершенно верно, именно его. Любопытно, почему он обосновался как раз перед нашей дверью?

– Вероятно, рассчитывает здесь больше продать.

– Допускаю. Но почему этот субъект постоянно что-то записывает? Вероятно, он регистрирует всех, кто входит и выходит.

– Что тут регистрировать? Он каждый день видит одних и тех же унтер-офицеров и офицеров.

– Мой дорогой Винцер, вы это еще поймете. У меня есть мой собственный опыт. Вы что же, думаете, Восток пользуется другими методами, чем мы? Всякая мелочь представляет интерес. Так что обратите особое внимание на этого человека! Попробуйте выяснить, что он записывает!

Начальник А-2 уехал в санаторий, а я занял его место. Это были весьма поучительные недели.

Сначала я установил, что майор Эндрес завел особые дела на офицеров штаба, где хранились документы с доносами и «пометками о благонадежности», документы, о существовании которых никто и не подозревал.

Таковы были, например, дела полковника Хоцеля и подполковника Гофмана-Лерцера. Оба они, находясь в советском плену, участвовали в деятельности Союза немецких офицеров, и поэтому, когда они стали военнослужащими бундесвера, над ними было установлено наблюдение военной контрразведкой ФРГ и отделом А-2. Хотя полковник Хоцель позабыл выводы, сделанные им в плену, все же со всех сторон поступали доносы его прежних фронтовых товарищей, добивавшихся его увольнения из бундесвера, правда тщетные, так как он решительно поддержал Аденауэра. Зато подполковника Гофмана-Лерцера уволили в отставку, так как было доказано, что он переписывался со своим другом, бывшим членом Союза немецких офицеров. Все эти документы я обнаружил в делах отдела.

По вопросам обеспечения безопасности отдел А-2 должен был сотрудничать с комендантами гарнизонов и частей территориальной обороны. Таким образом, я познакомился с подготовкой возможной мобилизации. В этом случае, например, автомобильная ремонтная мастерская вместе со всем своим персоналом и материалами должна была превратиться в ротную мастерскую, а фирма по строительству водопроводов и канализации должна была образовать саперное подразделение. Все уже успели взять на учет и «охватить». Нужно было только иметь наготове военную форму, огнестрельное оружие для солдат, маскировочную краску для машин, некоторые специальные инструменты и – если директор фирмы не является резервистом – необходимое число офицеров запаса. Для легализации всех этих мероприятий недоставало только чрезвычайных законов, принятия которых уже требовали руководящие круги ХДС.

Пожалуй, мало кто из бывших солдат мог предполагать, что почти все они без исключения зарегистрированы и «запрограммированы» с приложением данных об их последнем воинском звании, последнем месте службы и характеристики на случай дальнейшего использования. Все Нужные для этого материалы были предоставлены адресными бюро, солдатскими союзами и отделами социального обеспечения «по параграфу 131»[60]60
  См. главу «Единичное явление?».


[Закрыть]. Таким способом в ФРГ взяты на учет на случай «возможных событий» более двух с половиной миллионов бывших солдат. Наряду со списками «достойных состоять в армии», в том числе и многих инвалидов войны, имелась и картотека под рубрикой «нежелательные элементы», то есть сутенеры, скупщики краденого, представители фирм или мелкие торговцы, обжуливавшие солдат, гомосексуалисты и, разумеется, лица, подозреваемые в том, что они коммунисты, – пестрая смесь политических и уголовников.

Весьма поучительны были доклады о настроениях бывших военнослужащих горнопехотных частей, принимавших участие в солдатских встречах дивизии «Эдельвейс» в Австрии. Согласно этим донесениям, в «солдатских кругах Австрии» уже не оценивают отрицательно прошлое – простили захват Австрии Германией в 1938 году – и не без интереса относятся к возможности нового варианта «Великой Германии». Во всех сообщениях прдчеркивалось, что в Австрии разрешено носить старые ордена со свастикой.

Понемногу я углубился в чтение всех этих материалов. Но тем временем из одного гарнизона поступил сигнал тревоги, так как исчез солдат или пропал секретный документ, а может быть, и то и другое. Так началась моя будничная работа в отделе А-2, сотрудничество с военной разведкой ФРГ, телефонные переговоры, телеграммы, допросы, бумажная волокита. Чаще всего солдат и секретный документ исчезали бесследно.

Особенное внимание я уделял ежемесячным отчетам в красной обложке, касавшимся Германской Демократической Республики, и притом не только Национальной народной армии, но и размещенных в ГДР советских войск. Эти отчеты содержали сообщения агентов о численности гарнизонов, о строительных работах, передвижении войск, вооружений, персональных перемещениях, и все это подкреплялось, разъяснялось или дополнялось с помощью фотографий и чертежей, а также докладов о моральном состоянии. С интересом изучал я танк «Т-54» по чертежам и фотографиям, снабженным техническими данными, характеристикой брони и вооружения. Такой месячный отчет был пухлым, как телефонный справочник; и не удивительно, ведь эта шпионская библия, кроме всего, содержала подробное изложение результатов производившихся из Западного Берлина с помощью радаров и радио наблюдений над маневрами военно-воздушных сил.

Меня заинтересовали разнообразные специальные карты, на которых были обозначены авиационные базы ГДР, а также других государств Варшавского пакта, мосты в ГДР, ЧССР, Венгрии и Австрии с указанием их грузоподъемности. Не обошел я вниманием и секретный документ, из которого явствовало, что в Шпандалене размещены самолеты «У-2». Знакомясь с этим документом, я вспомнил, как на авиабазе Рамштейн офицер военно-воздушных сил США бахвалился, будто во всем Восточном блоке нет ни одной поляны и ни одного сарая, который ими не был бы сфотографирован.

В общем у меня создалось впечатление, что ведется огромная и кропотливая шпионская работа. Разумеется, мне было известно, что каждое государство старается получить сведения об экономической и военной силе своего потенциального противника. Подобный сбор сведений – необходимая профилактическая мера даже для страны, которая заботится только об обороне.

Но тут неизбежно возникала аналогия со злополучным прошлым. Неоднократно в той же организации и теми же способами заготовлялись карты, которыми пользовалась кайзеровская армия 1914 года, а спустя много лет, в 1939 году, – вермахт, совершая нападение на соседние государства. Первоначальные успехи в обеих мировых войнах были обусловлены не только преимуществом внезапности, но и наличием картографического материала, разработанного до малейших деталей. Генерал Гелен, возглавлявший во время второй мировой войны отдел «Иностранные армии Востока», теперь из центра в Мюнхен-Пулахе руководил разведкой ФРГ. Его бывшие сотрудники, специалисты из рейхсвера и вермахта, служили в ведомстве по охране конституции, в военной разведке ФРГ и в других такого же рода организациях, собирая материал для бундесвера.

Когда реваншисты твердят о непризнании ГДР и о возможных «полицейских акциях», из этого, естественно, вытекает, что шпионская деятельность и огромные затраты на нее имеют лишь одно назначение: обеспечить молниеносное осуществление запланированных операций. Бонн, очевидно, надеется таким способом помешать нанесению оборонительного атомного удара. Это звучало абсурдно, но мне уже тогда стало ясно, что решающую роль там играют люди, которые уже дважды неправильно оценили реакцию противника и соотношение сил. Несколько недель моей работы в качестве заместителя начальника отдела А-2 закончились так же, как начались. Когда майор Эндрес возвратился из санатория, первый служебный вопрос, который он мне задал, был тот же, что и в день отъезда:

– Вы наблюдали за субъектом в коляске инвалида?

– Я каждый день покупал у него сигареты.

– Великолепно, это вы ловко придумали. Удалось вам при этом что-либо выяснить?

– Еще бы, даже кое-что совсем необычное.

– Что же именно?

Я заставил моего собеседника потомиться в ожидании. Затем сказал театральным шепотом:

– Я установил, что этот человек записывает в тетрадке свои доходы, чтобы самым добросовестным образом выполнить перед финансовым ведомством обязательства по уплате налога на оборот. Правда, случай далеко не обычный?

Майор Эндрес внимательно на меня посмотрел. Он в уме «комбинировал» факты. Наконец он сообразил и даже рассмеялся, а это уже немало для сотрудника отдела А-2.

Излечен

Все детали, с которыми я знакомился, все высказывания, которые я слышал, подобно отдельным частицам мозаики, составляли единую картину страшной военной концепции, конечной целью которой являлась изоляция и затем аннексия ГДР. Таковы были выводы, сделанные мною ко времени возвращения на работу по связи с прессой.

Я получал доклады о грубом обращении с подчиненными и жалобы солдат. Но я должен был уверять редакции газет в том, что идеологическая работа в бундесвере проводится «успешно».

Мне были известны планы военно-морского командования, я знал, что командование армией всецело во власти ложных традиций, я слышал высокомерные и никчемные высказывания командования военно-воздушными силами. Но редакциям газет я должен был продавать гнилой товар – версию о «новом духе» в бундесвере.

Я наблюдал подготовительные мероприятия, целью которых было превратить бундесвер в сильнейшую западноевропейскую военную силу. Но я должен был в прессу продвигать статьи, которые ослабили бы значение подобных выводов.

Мне были известны планы воссоединения и «освобождения», которые могли лишь привести к новой войне. Но я должен был убеждать журналистов, чтобы они печатали как можно больше статей об «оборонительном характере» бундесвера.

Постоянно передо мной вставала дилемма, обусловленная тем, что я был вынужден говорить и действовать в противоречии со своими убеждениями. Теперь я счел бессмысленным донкихотством мои попытки в повседневной тягостной работе смягчить и демократизировать условия в бундесвере. Но я еще не принял никакого решения относительно того, как дальше поступать. Пока что я нашел наиболее удобный выход – поехал лечиться в Бад-Хейльбрунн близ Бад-Тольца в Баварии.

Маленький Хейльбрунн со своим чудодейственным источником расположен в стороне от большой дороги. Там нечего делать кричащей рекламной индустрии развлечений и алчущим заработка модным врачам. Как раз на таком курорте я мог обрести покой и отдых, в которых так нуждался.

В частном санатории, превосходно организованном, я получил хорошую отдельную комнату с балконом, откуда открывалась перспектива поднимающихся полого вверх гор и лесов. Леса влекли под сень своих деревьев, и я гулял там часами после обычных дообеденных процедур и после обеда. Ходил наедине со своими мыслями. Наконец я был свободен, избавлен от тисков повседневной службы и от тягостной необходимости лицемерить и скрывать свои мысли.

То были тридцать дней размышлений. Но ни очаровательные пейзажи, ни заботливое отношение семьи врача и персонала санатория и различные приятные стороны благополучного и удобного времяпрепровождения – ничего не могло меня отвлечь от хода моих мыслей. Пути обратно уже не было, только вперед. Но куда вперед?

В любую погоду я уходил в горы. Когда же солнце светило особенно горячо, меня влекло к озеру, до которого было всего несколько минут ходьбы. Охотнее всего я уплывал далеко, туда, где я, лежа на спине, мог предаваться движению волн; один, вокруг водная гладь, и на берегу озера встающие стеной леса. А вверху беспредельное небо с плывущими по нему облаками.

Одиночество может стать смертельно мучительным, но иногда человеку надо побыть одному, чтобы выздороветь. Я был один наконец, совершенно один.

И мысли текли свободно.

Мне было ясно, что рано или поздно придется действовать, я должен буду принять решение, если не желаю снова разделить ответственность и вину за происходящее. Я должен заговорить. Слова протеста были у меня на устах. Молчание означало дальнейшее участие в маскировке и оглуплении. Все чаще мне приходилось наблюдать, как люди, особенно молодежь, выражают сомнения и протест. Критика по адресу правительства и бундесвера принимала все более явственные формы. Не должен ли я к этому примкнуть? Это, казалось, было возможно, потому что я мог в любое время выйти из бундесвера, рассчитаться с ним. Но, с другой стороны, в качестве офицера я был до конца жизни связан обязательством, хранить тайну, если не хотел, чтобы меня посадили в тюрьму.

Если же, несмотря на все, я захотел бы высказаться и предупредить об опасности, то я мог бы это сделать только за пределами ФРГ. Между тем отношение к ГДР неизбежно связано с отношением к коммунизму. Верно, я был неплохо информирован и мыслил реалистично, моя точка зрения не соответствовала тому, чего добивалась наша пропаганда, но тем не менее при мысли о другой Германии меня охватывало какое-то смутное беспокойство, вставала картина мира, мне чуждого и холодного.

Таким образом, оставалась – лишь перспектива переезда за границу, на Запад. Но было ли это действительно выходом? Отнеслись ли бы там достаточно серьезно к моим предостережениям? Находился ли бы я там в безопасности от происков посланцев генерала Гелена, которые ни с чем не считаются, когда им нужно пресечь распространение неприятной для них правдивой информации? Может быть, меня даже передали бы западногерманским властям?..

Я был не в состоянии прийти к окончательным выводам. Я все размышлял и ломал себе голову, часто мне не спалось. Ночь напролет я беспокойно ворочался с боку на бок. Мои мысли вращались в замкнутом круге, и я не находил выхода. Порой, когда я чувствовал ужасную усталость и все же мучился бессонницей, я едва не терял самообладание. Тогда я пытался убедить себя, что я один все равно ничего не могу изменить и, может быть, для меня было бы даже лучше, если бы я без оглядки продолжал участвовать в начатом деле, не пытаясь сворачивать в ту или иную сторону. Нет никакого смысла противопоставлять себя «тем, другим, вверху», ведь все равно все пойдет своим чередом, как должно быть, так говорил я самому себе в минуты полной растерянности.

Но в моем настроении произошел неожиданный перелом после на первый взгляд мелкого и малозначительного обстоятельства, но, как это бывает, сыгравшего решающую роль. Бундесвер заключил с санаторием в Хейльбрунне договор, на основании которого примерно треть его пациентов составляли офицеры, в том числе и мой сосед генерал Легелер. Я уже встречал его когда-то и Травемюнде, где он торговал канцелярскими принадлежностями. Теперь он снова стал генералом с головы до ног. Рассказывая о последних маневрах на юго-востоке, он издевался над державшимися недостаточно молодцевато американцами, которые при наступлении через Дунай двигались, по его словам, «словно разбитые параличом», и значительно отстали от яростно атаковавших дивизий бундесвера. По его мнению, командование допускало существенные промахи, и по этому поводу генерал Легелер охотно выражал свое возмущение в часы вечерних сумерек за кружкой пива в трактире «Почта». В Хейльбрунне он набирался сил для выполнения новых задач. Бонн счел, что он подходит для занятия поста начальника академии бундесвера в Гамбурге-Бланкензее. Очевидно, на него можно было положиться в том отношении, что он внушит будущим генштабистам бундесвера тот традиционный дух, который господствовал в вильгельмовской армии, рейхсвере и вермахте и обрек нас на два катастрофических поражения в войне.

Генерал Легелер рекомендовал мне прочесть мемуары генерал-фельдмаршала фон Манштейна, чтение которых, по его словам, «весьма поучительно». Сначала я взялся за книгу без охоты, но потом мне захотелось узнать, какие мысли высказывает о последней войне бывший командир того батальона, в котором я служил во времена рейхсвера.

Чтение оказалось действительно поучительным, а для меня решающим.

Сотни офицеров генерального штаба всех рангов когда-то трудились над подготовкой Германии к войне и разрабатывали планы отдельных походов; они были готовы следовать за «величайшим полководцем всех времен». Генерал-фельдмаршал фон Манштейн в своей книге «Потерянные победы» оправдывал эту позицию в следующих словах:

«Безусловно, нельзя отмахнуться от оценки роли Гитлера как военного руководителя, сославшись на ходящее словцо „ефрейтор времен первой мировой войны“. Он, несомненно, обладал определенной проницательностью в отношении оперативных возможностей…»

Но поскольку господин фон Манштейн выполнял функции советника федерального правительства и главного штаба бундесвера, он одновременно был вынужден привести «убедительные» объяснения, почему ему и его коллегам по генеральному штабу не удалось добиться «конечной победы». Поэтому он старался на многих страницах реабилитировать себя и генералитет, пытаясь вину за поражение возложить исключительно на Гитлера: «Уже при изложении планов вторжения в Великобританию было показано, что Гитлер организовал верховное военное командование таким образом, что не существовало никакой инстанции, которая могла бы давать ему советы относительно ведения войны в целом и была бы в состоянии составить общий план войны».

Или так: «Переоценка Гитлером силы своей воли и своих способностей привела к тому, что он все чаще пытался посредством отдельных распоряжений вмешиваться в командование операциями подчиненных штабов».

И далее: «Напротив, Гитлер думал, что он за своим письменным столом в состоянии все предусмотреть лучше, чем его командиры на фронте… Тем самым он уничтожал предпосылки подлинного военного искусства и руководства».

Значит, с одной стороны, Гитлер обладал проницательностью полководца и с ним можно было иметь дело. И в то же время он держал в своих руках все нити руководства и никто не мог противиться его решениям. Из этой главы, в которой мысль совершает головокружительные повороты, как в слаломе, надлежало сделать конечный вывод, что Германия выиграла бы войну, если бы господин фон Манштейн был верховным главнокомандующим вермахта.

Бывший генерал-фельдмаршал упрекал Гитлера за то, что тот руководил дилетантски. А он-то сам не удосужился хотя бы разок посетить в «котле» на Волге подчиненную ему 6-ю армию, чтобы лично получить представление об обстановке. Однако именно судьба этой армии, бессмысленно принесенной в жертву, послужила фон Машнтейну поводом для в высшей степени своеобразных рассуждений: «Однако, сколь ни тяжела была потеря 6-й армии, все же из этого не вытекало, что война на Востоке – и тем самым война вообще – неизбежно была проиграна. Можно было еще навязать ничейный исход, если бы германская политика и командование вермахта действовало бы в таком направлении».

Исследователи вскрыли нелепость запоздалых усилий господина фон Манштейна пожать плоды не использованных во второй мировой войне стратегических возможностей; тем не менее в бундесвере рекомендуют читать эту книгу бывшего кольбергского командира батальона рейхсвера, носившего каску из папье-маше. Надеются, что солдаты бундесвера и западногерманское население просветятся и поймут, что теперь за дело взялось более одаренное командование, нежели во времена Гитлера, а это должно вновь пробудить «воинский дух» и стремление к «походу на Восток».

Раньше я не имел времени для того, чтобы прочесть эту книгу. Однако я буду вечно благодарен генералу Легелеру за то, что как раз в тот период, когда я «проходил курс лечения», он порекомендовал мне подобное «трудное» чтение. Теперь я прочел книгу два раза подряд, не спеша и размышляя над нею. При этом снова первенствующее значение приобрела проблема военной присяги, которая столь часто вызывала мои раздумья и сомнения. Все упорнее я сопоставлял фон Манштейна с другим моим командиром, генералом фон Зейдлицем. Сравнение между этими двумя людьми сыграло для меня решающую роль.

Безусловно, фон Манштейн никогда не нарушал присяги. Он сохранял верность кайзеру, Эберту, Гинденбургу и Гитлеру, точно так же как он теперь соблюдал верность Аденауэру. Он оставался верен, пока ход событий не освобождал его от принесенной клятвы. И пусть тем временем все в мире пойдет прахом. Трижды наблюдал я его деятельность: в рейхсвере, в вермахте и теперь в качестве советника бундесвера. Случайность это или система? Чьим интересам служили фон Манштейн и прочие генералы? Разве дело не заключалось неизменно и стремлении захватить чужие страны и богатства их недр, в достижении экономических целей? А крупная индустрия? Она снабжала оружием Вильгельма II и Гитлера, получала барыши на каждом снаряде, каждой бомбе, на каждом убитом в последней войне, а теперь она же вооружает бундесвер. Разве теперь не фигурируют те же самые фирмы и фамилии?

Совсем иначе обстоит дело с командиром дивизии генералом фон Зейдлицем. Правда, он человек той же армии, но солдаты на передовой видели его чаще, чем господа в штабе. Однако не этим одним определяется различие. Зейдлиц также служил кайзеру, Веймарской республике и Гитлеру. До Сталинграда. Тут-то генерал стал самостоятельно мыслить и действовать. Он потребовал дать согласие на капитуляцию, прекратил огонь на своем участке фронта и разорвал присягу, когда понял, что продолжать служить Гитлеру – значит совершать преступление перед немецким народом. Его деятельность в Национальном комитете «Свободная Германия» представляла собой борьбу против фашистской Германии и тем самым за возрождение Германии. Ему, наверно, нелегко дался отказ от предубеждения против коммунизма, но генерал фон Зейдлиц не считал возможным уклониться от выполнения своего долга перед своими солдатами и своим народом. Теперь его обвиняют в измене и нарушения присяги именно те генералы, которые призывали «держаться до конца». Эти узколобые подхалимы, неспособные самостоятельно мыслить, шедшие за Гитлером вплоть до самой последней груды развалин, они осмеливаются присваивать себе роль судей над человеком, который противостоял Гитлеру!

Два командира, сыгравшие роль в моей жизни – в войне и мире, – были для меня символом двух различных путей. Оставаться ли мне вместе с Манштейном или следовать примеру Зейдлица?

Мне уже больше не нужно было долго взвешивать аргументы и контраргументы. Я принял: решение действовать в согласии со своей совестью, а все, что этому противоречит, всяческие предубеждения отбросить в сторону во имя высшей ответственности и при ближайшей благоприятной возможности переселиться в Германскую Демократическую Республику. Теперь передо мной стояла ясная цель, я как бы снова обрел подлинное дело. Мучительные раздумья пришли к концу, сомнения рассеялись.

С совершенно новым, жизнерадостным чувством бродил я по лесам. Погода казалась мне более приятной, люди – более приветливыми, а жизнь – более привлекательной. Я должен был сдерживать себя, чтобы не поделиться с кем-нибудь принятым мною решением. На мои планы уже не могло повлиять то, что я еще не видел собственными глазами ГДР. Осуществление моего плана зависело теперь лишь от выбора подходящего момента.

Сначала я поехал обратно в Карлсруэ. Когда я снова явился на службу, встретивший меня майор посмотрел на меня с удивлением и сказал не задумываясь:

– Ну, лечение пошло вам на пользу.